ЧЖУАН-ЦЗЫ

(перевод В.В. Малявина)

---

• ВНУТРЕННИЙ РАЗДЕЛ
  • Глава I. БЕЗЗАБОТНОЕ СКИТАНИЕ [1]
  • Глава II. О ТОМ КАК ВЕЩИ ДРУГ ДРУГА УРАВНОВЕШИВАЮТ [6]
  • Глава III. ГЛАВНОЕ ВО ВСКАРМЛИВАНИИ ЖИЗНИ [22]
  • Глава IV. СРЕДИ ЛЮДЕЙ [25]
  • Глава V. ЗНАК ПОЛНОТЫ СВОЙСТВ [29]
  • Глава VI. ВЫСШИЙ УЧИТЕЛЬ [35]
  • Глава VII. ДОСТОЙНЫЕ БЫТЬ ВЛАДЫКОЙ МИРА [40]
• ВНЕШНИЙ РАЗДЕЛ
  • Глава VIII. ПЕРЕПОНКИ МЕЖДУ ПАЛЬЦАМИ [44]
  • Глава IХ. КОНСКИЕ КОПЫТА [47]
  • Глава Х. ВЗЛАМЫВАЮТ СУНДУКИ [49]
  • Глава ХI. ДАТЬ ВОЛЮ МИРУ [54]
  • Глава ХII. НЕБО И ЗЕМЛЯ [65]
  • Глава ХIII. НЕБЕСНЫЙ ПУТЬ (ДАО) [71]
  • Глава ХIV. КРУГОВОРОТ НЕБЕС [79]
  • Глава ХV. ТЩЕСЛАВНЫЕ ПОМЫСЛЫ [86]
  • Глава ХVI. ЛЮБИТЕЛИ ПОПРАВЛЯТЬ ПРИРОДУ [89]
  • Глава ХVII. ОСЕННИЙ РАЗЛИВ [92]
  • Глава ХVIII. ВЫСШЕЕ СЧАСТЬЕ [101]
  • Глава ХIХ. ПОСТИГШИЙ ЖИЗНЬ [104]
  • Глава ХХ. ДЕРЕВО НА ГОРЕ [107]
  • Глава ХХI. ТЯНЬ ЦЗЫФАН [108]
  • Глава ХХII. КАК ЗНАНИЕ ГУЛЯЛО НА СЕВЕРЕ [110]
• РАЗДЕЛ «РАЗНОЕ» [114]
  • Глава ХХIII. ГЭНСАН ЧУ
  • Глава ХХIV. СЮЙ УГУЙ
  • Глава ХХV. ЦЗЭЯН
  • Глава ХХVI. ВНЕШНИЕ ВЕЩИ
  • Глава ХХVII. ИНОСКАЗАТЕЛЬНЫЕ РЕЧИ
  • Глава ХХVIII. УСТУПЛЕНИЕ ПОДНЕБЕСНОЙ
  • Глава ХХIХ. РАЗБОЙНИК ЧЖИ
  • Глава ХХХ. РАДОСТИ МЕЧА
  • Глава ХХХI. РЫБАК
  • Глава ХХХII. ЛЕ ЮЙКОУ
  • Глава ХХХIII. ПОДНЕБЕСНЫЙ МИР
• Примечания
  • Текст «Чжуан-цзы» и проблемы перевода
  • Малявин о Чжуан-цзы
  • КРАТКАЯ ТЕКСТОЛОГИЧЕСКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ ПО «ЧЖУАН-ЦЗЫ»
• Сноски

ВНУТРЕННИЙ РАЗДЕЛ

Глава I. БЕЗЗАБОТНОЕ СКИТАНИЕ {СТРАНСТВИЯ В БЕСПРЕДЕЛЬНОМ} ^[1]

1. Собранные в этой главе небылицы, анекдоты и иронические диалоги побуждают неустанно преодолевать ограниченность всякой «точки зрения» и достигать абсолютной свободы в идеале «безмолвного скитания» (сяояо ю), введенного в китайскую литературу, по-видимому, самим Чжуан-цзы. Образцовый комментатор книги Чжуан-цзы Го Сян, живший в конце III в. н. э., приравнивал «беззаботное скитание» к «обретению себя» (цзы-дэ), в котором все люди независимо от их способностей, возможностей и жизненного опыта совершенно равны: по Го Сяну, радости гигантской птицы ничуть не хуже и не лучше радостей мелкой пташки. Все же надо признать, что для самого Чжуан-цзы «беззаботное скитание» означало интуитивное открытие — если угодно, «узрение» — беспредельного поля опыта в творческой игре жизни; открытие, составляющее существо Великого Пути (ДАО) как реальности, предвосхищающей все сущее, предоставляющей каждой вещи свободу быть. Неизбежная же ограниченность любого кругозора есть повод для иронии — неизгладимой в писаниях Чжуан-цзы. В ряде сюжетов этой главы уточняются особенности проявления «беззаботного скитания» в жизни людей: идеал Чжуан-цзы соотносится с отказом от внешних атрибутов власти и с «грандиозной бесполезностью» вещей.

 

В Северном океане обитает рыба, зовут ее Кунь {Кит}. Рыба эта так велика, что в длину достигает неведомо сколько ли. Она может обернуться птицей, и ту птицу зовут Пэн {Феникс}. А в длину птица Пэн достигает неведомо сколько тысяч ли. Поднатужившись, взмывает она ввысь, и ее огромные крылья застилают небосклон, словно грозовая туча. Раскачавшись на бурных волнах, птица летит в Южный океан, а Южный океан — это такой же водоем, сотворенный природой. В книге «Цисе» ^[2] рассказывается об удивительных вещах. Там сказано: «Когда птица Пэн летит в Южный океан, вода вокруг бурлит на три тысячи ли в глубину, а волны вздымаются ввысь на девяносто тысяч ли. Отдыхает же та птица один раз в шесть лун».

Пыль, взлетающая из-под копыт диких коней, — такова жизнь, наполняющая все твари земные. Голубизна неба — подлинный ли его цвет? Или так получается оттого, что небо недостижимо далеко от нас? А если оттуда посмотреть вниз, то, верно, мы увидим то же самое.

По мелководью большие корабли не пройдут. Если же вылить чашку воды в ямку на полу, то горчичное зернышко будет плавать там, словно корабль. А если поставить туда чашку, то окажется, что воды слишком мало, а корабль слишком велик. Если ветер слаб, то большие крылья он в полете не удержит. Птица Пэн может пролететь девяносто тысяч ли только потому, что ее крылья несет могучий вихрь. И она может долететь до Южного океана потому лишь, что взмывает в поднебесье, не ведая преград.

Цикада весело говорила горлице: «Я могу легко вспорхнуть на ветку вяза, а иной раз не долетаю до нее и снова падаю на землю. Мыслимое ли дело — лететь на юг целых девяносто тысяч ли?!» Те, кто отправляются на прогулку за город, трижды устраивают привал, чтобы перекусить, и возвращаются домой сытыми. Те, кто уезжают на сто ли от дома, берут с собой еды, сколько могут унести. А кто отправляется за тысячу ли, берет еды на три месяца. Откуда же знать про это тем двум козявкам?

С маленьким знанием не уразуметь большое знание. Короткий век не сравнится с долгим веком. Ну, а мы-то сами как знаем про это? Мушки-однодневки не ведают про смену дня и ночи. Цикада, живущая одно лето, не знает, что такое смена времен года. Вот вам «короткий век». Далеко в южных горах растет дерево минлин. Для него пятьсот лет — все равно что одна весна, а другие пятьсот лет — все равно что одна осень. В глубокой древности росло на земле дерево чунь, и для него восемь тысяч лет были все равно что одна весна, а другие восемь тысяч лет были все равно что одна осень. Вот вам и «долгий век». А Пэнцзу по сию пору славится своим долголетием — ну не грустно ли?

Иньский царь Тан как раз об этом спрашивал у советника Цзи. Он спросил: «Есть ли предел у мироздания?» — За беспредельным есть еще беспредельное.

Далеко на пустынном Севере есть океан, и этот океан — водоем, сотворенный природой. Обитает в нем рыба шириной в несколько тысяч ли, длины же она неведомо какой, и зовется она Кунь. Еще есть птица, и зовется она Пэн. Ее спина велика, как гора Тайшань, а ее крылья подобны туче, закрывшей небосклон. Раскачавшись на могучем вихре, она взмывает ввысь на девяносто тысяч ли и парит выше облаков в голубых небесах. Потом она летит на юг и опускается в Южный океан. А болотный воробышек смеялся над ней, говоря: «Куда только ее несет? Вот я подпрыгну на пару локтей и возвращаюсь на землю. Так я порхаю в кустах, а большего мне и не надо. И куда только несет эту птицу?» Такова разница между малым и великим.

Пожалуй, точно так же думают о себе исправный чиновник, управляющий волостью, или добрый государь, владеющий целым царством. А Сун Жун-цзы над такими смеялся. Да если бы целый свет его хвалил, он все равно бы не загордился. И если бы весь свет принялся его бранить, он бы не счел себя опозоренным. Он понимал, что такое различие между внутренним и внешним, он знал, где слава, а где позор. Вот какой он был человек! Нет, он не старался угодить мирским нравам. И все-таки даже он не утвердился в самом себе так же прочно, как стоит в земле дерево. Ле-цзы был великий мастер ездить верхом на шести ветрах ^[3], он проводил в странствиях десять и еще пять дней и совсем не думал о собственном благополучии. Но хотя он умел летать, он все же не мог обойтись без опоры. А вот если бы он мог оседлать истину Неба и Земли, править всеми переменами мироздания и странствовать в беспредельном, то не нуждался бы ни в какой опоре. Поэтому говорится: «Мудрый человек не имеет ничего своего. Божественный человек не имеет заслуг. Духовный человек не имеет имени». {«Для настоящего человека нет [собственного] “я”, для прозорливого нет заслуг, для мудрого нет славы»}

Когда-то царь Яо ^[4], уступая Поднебесный мир Сюй Ю, говорил: «Коль на небе светят солнце и луна, может ли огонь лучины сравниться с их сиянием? И не напрасный ли труд поливать всходы, когда идет дождь? Займите, уважаемый, мое место, и в Поднебесной воцарится покой. Я же, как сам вижу, в государи не гожусь, а потому прошу вас принять от меня во владение сей мир». Сюй Ю же ответил: «При вашем правлении Поднебесная процветает, для чего же мне менять вас на троне? Ради громкого имени? Но имя перед сутью вещей — все равно что гость перед хозяином. Так неужели мне следует занять место гостя? Птица, вьющая гнездо в лесу, довольствуется одной веткой. Полевая мышь, пришедшая на водопой к реке, выпьет воды ровно столько, сколько вместит ее брюхо. Ступайте, уважаемый, туда, откуда пришли. Поднебесный мир мне ни к чему! Даже если у повара на кухне нет порядка, хозяин дома и распорядитель жертвоприношений не встанут вместо него к кухонному столу».

Цзяньу сказал Лян Шу: «Мне доводилось слышать Цзе Юя. Его речи завораживают, но кажутся неразумными. Они увлекают в неведомые дали и заставляют забыть о знакомом и привычном. С изумлением внимал я этим речам, словно перед взором моим открывалась бесконечно убегающая вдаль река. Речи эти исполнены неизъяснимого величия. О, как далеки они от людских путей!»
— Что же это за речи? — спросил Лян Шу.
— Далеко-далеко, на горе Гуишань, — ответил Цзяньу, — живут божественные люди. Кожа их бела и чиста, как заледенелый снег, телом они нежны, как юные девушки. Они не едят зерна, вдыхают ветер и пьют росу. Они ездят в облачных колесницах, запряженных драконами, и в странствиях своих уносятся за пределы четырех морей. Их дух покоен и холоден как лед, так что ничто живое не терпит урона, и земля родит в изобилии. Я счел эти речи безумными и не поверил им.
— Ну, конечно! — воскликнул Лян Шу. — Со слепым не будешь любоваться красками картин. С глухим не станешь наслаждаться звуками колоколов и барабанов. Но разве слепым и глухим бывает одно лишь тело? Сознание тоже может быть слепым и глухим. Это как раз относится к тебе. В мире все едино, люди же любят вносить в мир путаницу и раздор — как же не погрязнуть им в суете? А тем божественным людям ничто не может причинить вред. Даже если случится мировой потоп, они не утонут. И если нагрянет такая жара, что расплавятся железо и камни и высохнут леса на горных вершинах, им не будет жарко. Да для них сам великий Яо или Шунь — все равно что пыль или мякина. Неужели станут они заниматься ничтожными делишками этого мира?

Один человек из царства Сун поехал в Юэ торговать шапками, а в тех краях люди бреются наголо, носят татуировку, а шапок им вовсе не нужно ^[5].

Когда Яо был царем Поднебесной, во всех пределах земли царил порядок. А потом Яо встретился с четырьмя мудрыми мужами, побывал на далекой горе Гуишань на север от реки Фэньшуй и позабыл о том, что царствовал в Поднебесной.

Хуэй-цзы сказал Чжуан-цзы: «Правитель Вэй подарил мне семена большой тыквы. Я посадил их в землю, и у меня выросла тыква весом с пуд. Если налить в нее воду, она треснет под собственной тяжестью. А если разрубить ее и сделать из нее чан, то мне его даже поставить будет некуда. Выходит, тыква моя слишком велика и нет от нее никакого проку».
Чжуан-цзы сказал: «Да ты, я вижу, не знаешь, как обращаться с великим! Один человек из Сун знал секрет приготовления мази, от которой в холодной воде не трескаются руки. А знал он это потому, что в его семье из поколения в поколение занимались вымачиванием пряжи. Какой-то чужеземный купец прослышал про эту мазь и предложил тому человеку продать ее за сотню золотых. Сунец собрал родню и так рассудил: «Вот уже много поколений подряд мы вымачиваем пряжу, а скопили всего-навсего несколько золотых, давайте продадим нашу мазь». Купец, получив мазь, преподнес ее правителю царства У. Тут как раз в земли У вторглись войска Юэ, и уский царь послал свою армию воевать с вражеской ратью. Дело было зимой, сражались воины на воде. И вышло так, что воины У наголову разбили юэсцев, и уский царь в награду за мазь пожаловал тому купцу целый удел. Вот так благодаря одной и той же мази, смягчавшей кожу, один приобрел целый удел, а другой всю жизнь вымачивал пряжу. Получилось же так оттого, что эти люди по-разному использовали то, чем обладали».

Хуэй-цзы сказал Чжуан-цзы: «У меня во дворе есть большое дерево, люди зовут его Деревом Небес {Вонючий ясень}. Его ствол такой кривой, что к нему не приставишь отвес. Его ветви так извилисты, что к ним не приладишь угольник. Поставь его у дороги — и ни один плотник даже не взглянет на него. Так и слова твои: велики они, да нет от них проку, оттого люди не прислушиваются к ним».
Чжуан-цзы сказал: «Не доводилось ли тебе видеть, как выслеживает добычу дикая кошка? Она ползет, готовая каждый миг броситься направо и налево, вверх и вниз, но вдруг попадает в ловушку и гибнет в силках. А вот як: огромен, как заволокшая небо туча, но при своих размерах не может поймать даже мыши. Ты говоришь, что от твоего дерева пользы нет. Ну так посади его в Деревне, Которой нет нигде, водрузи его в Пустыне Беспредельного Простора и гуляй вокруг него, не думая о делах, отдыхай под ним, предаваясь приятным мечтаниям. Там не срубит его топор и ничто не причинит ему урона. Когда не находят пользы, откуда взяться заботам?»

Глава II. О ТОМ КАК ВЕЩИ ДРУГ ДРУГА УРАВНОВЕШИВАЮТ {О РАВЕНСТВЕ ВЕЩЕЙ} ^[6]

6. Эта глава содержит, пожалуй, наиболее важные в философском отношении тексты Чжуан-цзы. Уже первый сюжет о «флейте Небес» излагает исходную интуицию даосской мысли: в мире нет принципа, управляющего явлениями, но все существует «само по себе», так что, по замечанию комментатора Го Сяна, «чем больше вещи отличаются друг от друга по своему облику, тем более они подобны в том, что существуют сами по себе». Реальность, согласно Чжуан-цзы, — это не онтологическое единство, но самое Превращение, неизменная изменчивость. В целом стиль главы характеризуется сочетанием мистических прозрений с утонченной критикой софистов, злоупотребляющих рациональной аргументацией.
В позднейшей комментаторской традиции оживленно обсуждался вопрос о том, как следует прочитывать название главы. Многие толкователи утверждали, что три иероглифа в заголовке главы нужно понимать так: «О том, как уравниваются мнения о вещах». Данное толкование, однако, представляется малоубедительным.
В русском переводе в целях большей последовательности изложения произведена перестановка некоторых фрагментов.

Цзы-Ци из Наньго сидел, облокотившись на столик, и дышал, внимая небесам, словно и не помнил себя. Прислуживавший ему Яньчэн Янь почтительно стоял рядом.
— Что я вижу! — воскликнул Яньчэн Янь. — Как же такое может быть?
Тело — как высохшее дерево,
Сердце — как остывший пепел.
Ведь вы, сидящий ныне передо мной,
Не тот, кто сидел здесь прежде!

— Ты хорошо сказал, Янь! — ответил Цзы-Ци. — Ныне я похоронил себя. Понимаешь ли ты, что это такое? Ты, верно, слышал флейту человека, но не слыхал еще флейты земли. И даже если ты внимал флейте земли, ты не слыхал еще флейты Неба.
— Позволь спросить об этом, — сказал Яньчэн Янь. — Великий Ком ^[7] выдыхает воздух, зовущийся ветром. В покое пребывает он. Иной же раз он приходит в движение, и тогда вся тьма отверстий откликается ему. Разве не слышал ты его громоподобного пения? Вздымающие гребни гор, дупла исполинских деревьев в сотню обхватов — как нос, рот и уши, как горлышко сосуда, как винная чаша, как ступка, как омут, как лужа. Наполнит их ветер — и они завоют, закричат, заплачут, застонут, залают. Могучие деревья завывают грозно: у-у-у! А молодые деревца стонут им вслед: а-а-а! При слабом ветре — гармония малая, при сильном ветре — гармония великая. Но стихнет вихрь, и все отверстия замолкают. Не так ли раскачиваются и шумят под ветром деревья?
— Значит, флейта земли — вся тьма земных отверстий. Флейта человека — полая бамбуковая трубка с дырочками. Но что же такое флейта Неба?
— Десять тысяч разных голосов! Кто же это такой, кто позволяет им быть такими, какие они есть, и петь так, как им поется? ^[8]
Большое знание безмятежно-покойно.
Малое знание ищет, к чему приложить себя.
Великая речь неприметно тиха,
Малая речь гремит над ухом.
Когда мы спим, душа отправляется в странствие.
Пробудившись от сна, мы открываемся миру.
Всякая привязанность — обуза и путы,
И сознание вечно бьется в тенетах.
Одни в мыслях раскованны,
другие проникновенны,
третьи тщательны.
Малый страх делает нас осторожными.
Большой страх делает нас раскованными.
Мысли устремляются вперед,
как стрела, пущенная из лука:
так стараются люди определить,
где истина и где ложь.
Словно связанные торжественной клятвой:
так судят неуступчивые спорщики.
Увядает, словно сад поздней осенью:
такова судьба истины, за которую держатся упрямо.
Остановилось движение, словно закупорен исток:
так дряхлеет все живое.
И в час неминуемой смерти
Ничто не может снова вернуть нас
к жизни.

Веселье и гнев, печаль и радость, надежды и раскаяние, перемены и неизменность, благородные замыслы и низкие поступки — как музыка, исторгаемая из пустоты, как грибы, возникающие из испарений, как день и ночь, сменяющие друг друга перед нашим взором. И неведомо, откуда все это? Но да будет так! Не от него ли то, что и днем, и ночью с нами? Как будто бы есть подлинный господин, но нельзя различить его примет. Деяниям его нельзя не довериться, но невозможно узреть его образ!

Не будь «другого», не было бы и моего «я» ^[9], а не будь моего «я», не было бы необходимости делать выбор. Кажется, тут мы недалеки от истины, но все еще не знаем, откуда приходят наши мысли.
Сотня костей, девять отверстий и шесть внутренних органов ^[10] — все они присутствуют во мне, что же из них мне ближе всего? Нравятся ли они мне все одинаково, или какому-то органу я отдаю предпочтение? Управляет ли этот орган всеми прочими, как если бы они были его подданными? А может, органы нашего тела не могут друг другом управлять и сменяют друг друга в роли правителя и подданного? Или все-таки у них есть один подлинный государь? Но даже если мы опознаем этого государя, мы ничего не сможем ни прибавить к его подлинности, ни отнять от нее.
Однажды получив свое тело, мы обладаем им до самой смерти и не можем взять себе другое {нельзя губить}. Не зная покоя, мы плывем по бурным водам жизни, неудержимо стремясь, словно скачущий конь, к общему для всех концу. Как это печально! Мы изнемогаем всю жизнь в бесплодных усилиях, в трудах и заботах проводим дни и даже не ведаем, за что нам выпал такой удел {не увидеть плодов своего труда}. Как это горько! Для чего говорить о бессмертии, коли тело наше рано или поздно обратится в прах, а вместе с ним исчезнет и сознание? Вот поистине величайшая из людских печалей! Неужто жизнь человека и впрямь так неразумна? Или я один такой неразумный, а другие умнее меня? Если вы следуете за своими сложившимися взглядами, как за наставником, то кто среди людей не будет иметь наставника? Почему таким наставником может быть только тот, кто умеет делать выбор в соответствии со своими убеждениями? Ведь и невежда способен поступать так же. Рассуждать об истине и лжи, прежде чем появится ясное понимание их природы, — все равно что «отправляться в Юэ сегодня, а приехать туда вчера» ^[11]. Это значит объявлять существующим то, чего нет. А как несуществующее сделать существующим, не знал даже великий Юй. Я же и подавно знать о том не могу.

Речь — это не просто выдыхание воздуха. Говорящему есть что сказать, однако то, что говорит он, крайне неопределенно. Говорим ли мы что-нибудь? Или мы на самом деле ничего не говорим? Считают, что человеческая речь отлична от щебета птенца. Есть ли тут отличие? Или отличия нет? Отчего так затемнен Путь (ДАО), что существует истинное и ложное? Почему так невнятна речь, что существует правда и обман? Куда бы мы ни направлялись, как можем мы быть без Пути? Как можем мы утверждать существование чего-то такого, чего не может быть? Путь (ДАО) затемняется человеческими пристрастиями, речь становится невнятной из-за цветистости. И вот уже возникает «правильное» и «неправильное», о которых толкуют последователи Конфуция и Мо Ди, и то, что одни объявляют правдой, другие начисто отрицают. Но вместо того чтобы принимать то, что они отрицают, и отрицать то, что они провозглашают, лучше прийти к прозрению.
Каждая вещь в мире есть «то» {«я»}, и каждая вещь в мире есть «это» {«не-я»}. Каждый знает то, что доступно ему, и не видит того, что доступно другому { Каждый не видит свое “не-я”, но поймет это [лишь] познав себя [как “не-я”]}. Вот почему говорится: «То рождается из этого, а это сообразуется с тем» {“не-я” появляется из “я”, а “я” также – следствие “не-я”}. Оттого ли утверждают, что «то» и «это» возникают одновременно? Следовательно, «в рождении мы умираем» ^[13] {мудрый не следует за ними, исходящими из “я”, а сообразуется с природой}.
Всякое «это» есть также «то», а всякое «то» есть также «это».{“Я” – это также “не-я”, “не-я” это также “я”} Там говорят «так» и «не так», имея свою точку зрения, и здесь говорят «так» и «не так», тоже имея свою точку зрения. {У “я” свои правда и неправда, у “не-я” также свои правда и неправда} Но существует ли в действительности «это» и «то», или такого различия вовсе не существует? Там, где «это» и «то» еще не противостоят друг другу, находится Ось Пути (ДАО). Постигнув эту ось в центре мирового круговорота, обретаем способность бесконечных превращений: и наши «да», и наши «нет» неисчерпаемы. Вот почему сказано: нет ничего лучше, чем прийти к прозрению.
Вместо того чтобы доказывать, что палец не является пальцем, лучше сразу сказать, что непалец не является пальцем. Вместо того чтобы доказывать, что «лошадь не является лошадью», лучше сразу сказать, что нелошадь не является лошадью. Небо и Земля — один палец, вся тьма вещей — одна лошадь ^[14].
Возможным называют то, что кажется возможным, а невозможным — то, что кажется невозможным. Дорога появляется, когда ее протопчут люди. Вещи становятся такими, какие они есть, когда им дают названия. Каковы же они? Они такие, какие есть. Почему они не таковы? Они не таковы потому, что такими не являются. Каждой вещи изначально свойственно особое качество, и каждая вещь изначально имеет свои возможности. Нет вещи, которая была бы лишена присущих ей качеств и возможностей. Посему, если кто-то произвольно противопоставляет прокаженного красавице Сиши, былинку — столбу, а благородство — подлости, то пусть собирает все это воедино. Их разделение — это их созидание, их созидание — это их разрушение. Но все вещи — рождающиеся и погибающие — друг друга проницают и сходятся воедино. Только человек, постигший правду до конца, знает, что все приходит к одному. Он не прибегает к частным суждениям, но оставляет все сущее на обычном месте ^[15]. Обычное определяется полезным, полезное — проникновением в суть вещей, а проникновение — доступным. Как только мы приходим к доступному, нам уже нет нужды идти далеко. Тут наши утверждения исчерпывают себя. Остановиться на этом и не знать, почему так происходит, — вот это и значит пребывать в Пути (ДАО).
Пытаться уразуметь Единое и не знать, что все едино, называется «три поутру». Что такое «три поутру»? Жил-был один человек, содержавший в доме обезьян, и вот этот человек как-то сказал своим обезьянам: «Утром дам вам три меры желудей, а вечером — четыре». Обезьяны рассердились. Тогда он сказал: «Ладно, я дам вам утром четыре меры, а вечером — три». И все обезьяны обрадовались. Вот так этот человек по поведению обезьян узнал, как нужно действовать, не поступаясь ни формой, ни существом дела. Он тоже, что называется, «следовал тому, что есть». Посему мудрый приводит к согласию утверждение и отрицание и пребывает в центре Небесного Круга.{мудрый объединяет [их] в правде и неправде и отдыхает в равновесии природы} Это называется «идти двумя путями сразу» ^[16] {двумя рядами <удовлетворением и “я” и “не-я”>}.
Люди древности в своих знаниях достигли предела. Чего же они достигли? Они знали, что изначально вещи не существуют, — вот предел, вот вся бездна смысла, и добавить к этому нечего. Те, кто шли за ними, считали, что вещи существуют, но нет границ между вещами. Те, кто шли потом, считали, что границы между вещами существуют, но никакая вещь не может быть «этим» или «тем».{[что] существует истина и ложь} Противопоставление «этого» и «того» — вот причина затемнения Пути (ДАО).{С появлением [понятия] об истине и лжи, [пониманию] пути (ДАО) был нанесен ущерб} А когда Пути (ДАО) нанесен ущерб, возникает любовная привязанность. {любовь [пристрастие]} Действительно ли в мире Путь (ДАО) понес ущерб и возникла любовная привязанность, или ничего этого не было? Когда Чжао Вэнь играл на своей лютне — вот это было нанесение ущерба Пути (ДАО) и возникновение любовной привязанности. А когда лютня Чжао Вэня молчала, Путь (ДАО) не терпел ущерба, и не появлялось любовной привязанности ^[18]
В целом мире нет ничего больше кончика осенней паутинки, а великая гора Тайшань мала. Никто не прожил больше умершего младенца, а Пэнцзу умер в юном возрасте. Небо и Земля живут вместе со мной, вся тьма вещей составляет со мной одно.
Коль скоро мы составляем одно — что еще тут можно сказать? Но уж коли мы заговорили об одном, то можно ли обойтись без слов? Единое и слова о нем составляют два, а два и одно составляют три. Начиная отсюда, даже искуснейший математик не доберется до конца чисел, что уж говорить об обыкновенном человеке! Даже идя от несуществующего к существующему, мы должны считать до трех. Что уж говорить, когда мы пойдем от существующего к существующему! Но не будем делать этого. Будем следовать данному, и не более того ^[19].
Путь (ДАО) изначально не имеет пределов, слова изначально не имеют установленного смысла. Только когда мы держимся за свои придуманные истины, появляются разграничения. Попробую сказать об этих разграничениях: существует левое и существует правое, существуют приличия и существует долг, существует определение и существует толкование, существует спор и борьба. Все это называют восьмью достоинствами. То, что пребывает за пределами мироздания, мудрый принимает, а о том не ведет речей. О том, что пребывает в пределах мироздания, мудрый говорит, но не выносит суждений. Касательно деяний прежних царей, о которых поминают в летописи, мудрый выносит суждения, но не ищет им объяснений.
Воистину, в каждом определении есть нечто неопределимое, в каждом доказательстве есть нечто недоказуемое. Почему это так? Мудрый (руководитель – А.П.) хранит правду в себе, а обыкновенные люди ведут споры, чтобы похвастаться своими знаниями. Вот почему говорится: «В споре есть нечто не замечаемое спорщиками».
Великий Путь (ДАО) не называем.
Великое доказательство бессловесно.
Великая человечность нечеловечна.
Великая честность не блюдет приличий.
Великая храбрость не горит отвагой.

Путь (ДАО), проявивший себя, перестает быть Путем (ДАО). Речь, ставшая словом, не выражает правды. Человечность, которая всегда добра, не свершит добро. Показная честность не внушает доверия. Храбрость, не знающая удержу, не приносит победы. Все эти пять вещей закруглены и обтекаемы, как шар, но могут вдруг обрести острые углы.
Знать, как остановиться на незнаемом, — это есть совершенство. Кто же знает бессловесное доказательство и неизъяснимый Путь (ДАО)? Вот что такое, если кто-нибудь способен это знать, Небесная Кладовая. Добавляй в нее — и она не переполнится. Черпай из нее — и она не оскудеет, и неведомо, почему это так. Сие зовется потаенным светом ^[20].

Беззубый спросил у Ван Ни: «Знаете ли вы, в чем вещи подобны друг другу?»
— Как я могу это знать? — ответил Ван Ни.
— Знаете ли вы то, что вы не знаете?
— Как я могу это знать?
— Стало быть, никто ничего не знает?
— Как я могу это знать? Однако же попробую объясниться: откуда вы знаете, что то, что я называю знанием, не является незнанием? И откуда вы знаете, что то, что я называю незнанием, не является на самом деле знанием? Позвольте теперь спросить: если человек переночует на сырой земле, у него заболит поясница и отнимется полтела. А вот случится ли такое с лосем? Если человек поселится на дереве, он будет дрожать от страха, а вот так ли будет чувствовать себя обезьяна? Кто же из этих троих знает, где лучше жить? Люди едят мясо домашних животных, олени едят траву, сороконожки лакомятся червячками, а совы охотятся за мышами. Кому из этих четырех ведом истинный вкус пищи? Обезьяны брачуются с обезьянами, олени дружат с лосями, угри играют с рыбками. Маоцзян и Сиши слыли первыми красавицами среди людей, но рыбы, завидев их, тотчас уплыли бы в глубину, а птицы, завидев их, взметнулись бы в небеса. И если бы их увидели олени, они бы с испугу убежали в лес. Кто же среди них знает, что такое истинная красота? По моему разумению, правила доброго поведения, суждения об истине и лжи запутанны и невнятны. Мне в них не разобраться!
Беззубый спросил: «Если вы не можете отличить пользу от вреда, то уж совершенный человек, несомненно, знает это различие, правда?»
Ван Ни ответил: «Совершенный человек живет духовным! Даже если загорятся великие болота, он не почувствует жары. Даже если замерзнут великие реки, ему не будет холодно. Даже если молнии расколют великие горы, а ураганы поднимут на море волны до самого неба, он не поддастся страху. Такой человек странствует с облаками и туманами, ездит верхом на солнце и луне и уносится в своих скитаниях за пределы четырех морей. Ни жизнь, ни смерть ничего в нем не меняют, тем паче мысли о пользе и вреде!»

Цюйцяо-цзы спросил у Чанъу-цзы: «Я слышал от Конфуция, что мудрый (руководитель – А.П.) не обременяет себя мирскими делами, не ищет выгоды, не старается избегнуть лишений, ни к чему не стремится и даже не держится за Путь (ДАО). Порой он молчит — и все выскажет, порой говорит — и ничего не скажет. Так он странствует душой за пределами мира пыли и грязи. Конфуций считал, что это все сумасбродные речи, а я думаю, что так ведут себя те, кто постигли сокровенный Путь (ДАО). А что вы думаете?»
Чанъу-цзы ответил: «Эти речи смутили бы даже Желтого Владыку, разве мог уразуметь их Конфуций? К тому же ты слишком скор в суждениях. Видишь яйцо — и уже хочешь слышать петушиный крик, видишь лук — и хочешь, чтобы тебе подали жаркое из дичи. Я расскажу тебе, как придется, а ты уж, как придется, послушай, хорошо?
Может ли кто-нибудь встать рядом с солнцем и луной, заключить в свои объятия вселенную, жить заодно со всем сущим, принимать все, что случается в мире, и не видеть различия между людьми низкими и возвышенными? Обыкновенные люди трудятся не покладая рук. Мудрый (руководитель – А.П.) действует не умствуя, и для него десять тысяч лет — как одно мгновение. Для него все вещи в мире существуют сами по себе и друг друга в себя вмещают. Откуда мне знать, что привязанность к жизни не есть обман? Могу ли я быть уверенным в том, что человек, страшащийся смерти, не похож на того, кто покинул свой дом и боится вернуться? Красавица Ли была дочерью пограничного стражника во владении Ай. Когда правитель Цзинь забрал ее к себе, она рыдала так, что рукава ее платья стали мокрыми от слез. Но когда она поселилась во дворце правителя, разделила с ним ложе и вкусила дорогие яства, она пожалела о том, что плакала. Так откуда мне знать, не раскаивается ли мертвый в том, что прежде молил о продлении жизни? Кто во сне пьет вино, проснувшись, льет слезы. Кто во сне льет слезы, проснувшись, отправляется на охоту. Когда нам что-нибудь снится, мы не знаем, что видим сон. Во сне мы можем даже гадать по своему сну и, лишь проснувшись, знаем, что то был сон. Но есть еще великое пробуждение, после которого узнаешь, что есть великий сон. А глупцы думают, что они бодрствуют и доподлинно знают, кто в мире царь, а кто пастух. До чего же они тупы! И вы, и Конфуций — это только сон, и то, что я называю вас сном, тоже сон. Речи эти кажутся загадочными, но, если после многих тысяч поколений в мире появится великий мудрец, понимающий их смысл, вся вечность времен покажется одним быстротечным днем!»
Положим, мы затеяли с тобой спор, и ты победил меня, а я не смог переспорить тебя, значит ли это, что ты и в самом деле прав, а я на самом деле не прав? А если я победил тебя, а ты не смог переспорить меня, значит ли это, что прав именно я, а ты не прав? Обязательно ли кто-то из нас должен быть прав, а кто-то не прав? Или мы можем быть оба правы и оба не правы? И если мы сами не можем решить, кто из нас прав, а кто нет, то другие люди тем более не сделают этого за нас. Кто же рассудит нас? Если придет кто-нибудь, кто согласится с тобой, то как ему рассудить нас? А если кто-то третий будет согласен со мной, то и ему не удастся нас рассудить. Если же, наконец, позвать того, кто не согласен ни со мной, ни с тобой, то такой человек тем более не поможет нам установить истину. А если позвать того, кто согласится со мной и с тобой, то мы опять-таки не доберемся до истины. Выходит, ни я, ни ты, ни кто-либо другой не можем установить общую для всех истину. На кого же нам надеяться?
Противоречивые суждения о вещах друг друга поддерживают, а если они перестают поддерживать друг друга, следует привести их к равновесию на весах Небес ^[21]. Будем же следовать вольному потоку жизни и исчерпаем до конца свой земной срок! Но что значит «привести к равновесию на весах Небес»? Отвечу: «истинное» есть также «неистинное», «правильное» — это также «неправильное». Если истина и в самом деле является истиной, то она отличается от неистинного, и тут не о чем спорить. Если правильное и в самом деле является правильным, то оно отличается от неправильного, и тут тоже не о чем спорить. Забудем о наших летах, забудем о наших обязанностях, достигнем беспредельного и будем пребывать в нем без конца.

Полутень спросила у Тени: «Раньше ты двигалась, теперь ты стоишь на месте, раньше ты сидела, теперь стоишь. Почему ты так непостоянна в своих поступках?»
Тень ответила: «А не потому ли я такая, что я от чего-то завишу? А может, то, от чего я завишу, тоже от чего-то зависит? Может быть, я завишу от чешуйки на хребте змеи или от крылышек цикады? Откуда я могу знать, почему я такая или другая?»

Однажды я, Чжуан Чжоу, увидел себя во сне бабочкой — счастливой бабочкой, которая порхала среди цветков в свое удовольствие и вовсе не знала, что она — Чжуан Чжоу. Внезапно я проснулся и увидел, что я — Чжуан Чжоу. И я не знал, то ли я Чжуан Чжоу, которому приснилось, что он — бабочка, то ли бабочка, которой приснилось, что она — Чжуан Чжоу. А ведь между Чжуан Чжоу и бабочкой, несомненно, есть различие. Вот что такое превращение вещей!

Глава III. ГЛАВНОЕ ВО ВСКАРМЛИВАНИИ ЖИЗНИ {ДЛЯ ДОЛГОЛЕТИЯ} ^[22]

22. Цель жизни в ДАО, согласно Чжуан-цзы, — это не познание, не творчество, тем более не спасение, а «вскармливание жизни» (ян шан), т. е. именно деятельность, позволяющая реализовать всю полноту жизненных свойств (ДЭ) и именно поэтому «превосходящая всякое искусство». Притча о поваре-даосе — классическая иллюстрация сугубо практической, чуждой какого бы то ни было отвлеченного знания даосской мудрости. Впрочем, «практика Дао», признает Чжуан-цзы, делает человека необычным, не похожим на большинство людей, живущих ограниченными понятиями света. Самое же словосочетание «вскармливание жизни» стало традиционным обозначением даосских методов совершенствования.

 

Наша жизнь имеет предел, а знанию предела нет. Имея предел, гнаться за беспредельным гибельно. А пытаться употребить в таких обстоятельствах знание — верная гибель.
Делая добро, избегай славы; делая зло, избегай наказания. Идя срединным путем, можно себя уберечь, благополучно прожить свои годы, вскормить родных людей, исчерпать свой земной срок.

Повар Дин разделывал бычьи туши для царя Вэнь-хоя. Взмахнет рукой, навалится плечом, подопрет коленом, притопнет ногой, и вот: вжик! бах! Сверкающий нож словно пляшет в воздухе — то в такт мелодии «Тутовая роща», то в ритме песен Цзиншоу ^[23].
— Прекрасно! — воскликнул царь Вэнь-хой. — Сколь высоко твое искусство, повар!
Отложив нож, повар Дин сказал в ответ: «Ваш слуга любит Путь (ДАО), а он выше обыкновенного мастерства. Поначалу, когда я занялся разделкой туш, я видел перед собой только туши быков, но минуло три года — и я уже не видел их перед собой! Теперь я не смотрю глазами, а полагаюсь на осязание духа, я перестал воспринимать органами чувств и даю претвориться во мне духовному желанию. Вверяясь Небесному порядку, я веду нож через главные сочленения, непроизвольно проникаю во внутренние пустоты, следуя лишь непреложному, и потому никогда не наталкиваюсь на мышцы или сухожилия, не говоря уже о костях. Хороший повар меняет свой нож раз в год — потому что он режет. Обыкновенный повар меняет свой нож раз в месяц — потому что он рубит. А я пользуюсь своим ножом уже девятнадцать лет, разделал им несколько тысяч туш, а нож все еще выглядит таким, словно он только что сошел с точильного камня. Ведь в сочленениях туши всегда есть промежуток, а лезвие моего ножа не имеет толщины. Когда же не имеющее толщины вводишь в пустоту, ножу всегда найдется предостаточно места, где погулять. Вот почему даже спустя девятнадцать лет мой нож выглядит так, словно он только что сошел с точильного камня. Однако же всякий раз, когда я подхожу к трудному месту, я вижу, где мне придется нелегко, и собираю воедино мое внимание. Я пристально вглядываюсь в это место, двигаюсь медленно и плавно, веду нож старательно, и вдруг туша распадается, словно ком земли рушится на землю. Тогда я поднимаю вверх руку, с довольным видом оглядываюсь по сторонам, а потом вытираю нож и кладу его на место».
— Превосходно! — воскликнул царь Вэнь-хой. — Послушав повара Дина, я понял, как нужно вскармливать жизнь (как нужно управлять – А.П.).

Когда Гунвэнь Сюань повстречал Полководца правой руки, он спросил в изумлении: «Что это за человек? Почему одноногий? ^[24] Это от Неба или от человека?»
— От Неба, а не от человека. От Неба дается нам то, что отличает нас от других. Человеческий облик для всех одинаков. Вот почему мы знаем, что это идет от Неба, а не от человека.
Фазану, живущему в камышах, нужно пройти десяток шагов, чтобы склюнуть зернышко, и сотню шагов, чтобы выпить глоток воды, но он не хочет жить в клетке, где ему будет вдоволь еды и питья. Одухотворенный человек не соблазнится даже царским чином.

Когда умер Лао Дань, Цинь И пришел в его дом, чтобы выразить соболезнования, трижды громко возопил и вышел вон. Ученик спросил его: «Разве покойный был вашим другом?»
— Да, был, — ответил Цинь И.
— Тогда прилично ли вот так выражать свою скорбь о нем?
— Конечно! Поначалу я думал, что покойный был просто человеком, но теперь знаю, что ошибался. Я пришел выразить соболезнования, и что же? Вокруг старики, плачущие так, словно они скорбят о своих детях, и юноши, рыдающие, точно они потеряли матерей. Сойдясь вместе, они говорят, когда не нужно слов, и плачут, когда не нужно слез. Поистине они отворачиваются от Небесного закона и забывают о том, что им врождено. Древние называли это «бегством от кары Небес». Когда настал срок, учитель пришел {родился}. Срок истек — и учитель покорился. Когда живешь, повинуясь велениям времени, печаль и радость не завладевают тобой. Древние называли это «царственным освобождением».{независимостью от природы}

Сколько бы хвороста ни принести руками человеческими, он все равно прогорит. Но огонь перекидывается дальше, и никто не знает, где ему конец.

Глава IV. СРЕДИ ЛЮДЕЙ ^[25]

25. Воображаемые диалоги, собранные в этой главе, посвящены проблеме отношения даосского мудреца к миру. В диалогах, где главным действующим лицом выступает Конфуций, дается ответ на вопрос вопросов «странствующих ученых»: как совместить государственную службу с духовной свободой и даосским идеалом «вскармливания жизни»? Другая серия рассказов, разъясняет достоинства «бесполезности» мудреца для мира. Разумеется, эта «бесполезность» вовсе не означает отсутствия способностей или нарочитый уход от мира. Она — неизбежное следствие «внутреннего постижения», безупречной цельности духа, прикровенно отличающих мудрого.

Янь Хой пришел к Конфуцию и попросил разрешения уехать.
— Куда же ты направляешься? — спросил Конфуций.
— Я еду в царство Вэй, — ответил Янь Хой.
— А что ты будешь там делать?
— Я слышал, что правитель Вэй молод летами и безрассуден в поступках. Он не заботится о благе государства и не замечает своих промахов. Столь низко ценит он человеческую жизнь, что в его владениях громоздятся горы трупов, а люди доведены до отчаяния. Я помню, учитель, ваши слова: «Не беспокойтесь о тех царствах, где есть порядок. Идите туда, где порядка нет. У ворот дома, где живет доктор, много больных». Я хочу как-нибудь применить на деле то, чему вы меня учили, и навести порядок в том несчастном царстве.
— Ах, вот как! — отозвался Конфуций. — Боюсь, ты спешишь навстречу собственной гибели. Великий Путь (ДАО) не терпит смятения, ибо, когда умы наши охвачены смятением, истина дробится, а когда истина раздроблена, люди охвачены тревогой, если же ты не можешь одолеть тревогу в своей душе, ты никогда не станешь свободным. Совершенные люди древности учили других лишь тому, в чем сами находили прочную опору.
И пока ты сам не нашел такую опору в себе, как можешь ты браться за воспитание надменного владыки? Да и понимаешь ли ты, что источник нашей власти над людьми есть также подлинный исток нашего знания? Власть над людьми находит выражение в славе, знание же рождается из соперничества. «Приобрести имя» — значит победить в борьбе, и знание есть орудие этой борьбы. И то и другое — вредоносные орудия, никак не способствующие нашему совершенствованию. Еще нужно сказать тебе, что обладать выдающимися способностями, безупречной честностью, но не видеть, что таится в душе другого, не стремиться к славе, не понимать человеческого сердца и проповедовать добро, справедливость и благородные деяния перед жестокосердным государем — значит показать свою красоту, обнажая уродство другого. Поистине такого человека следовало бы назвать «ходячим несчастьем». А тому, кто доставляет неудовольствие другим, люди конечно же тоже будут стараться навредить. Боюсь, не избежать тебе гонений света! И еще: если уж правитель Вэй так любит умных и достойных мужей и ненавидит людей ничтожных, то какой смысл тебе доказывать, что ты человек незаурядный? Уж лучше тебе не вступать в спор с державным владыкой, ведь государь наверняка станет придираться к твоим недостаткам и расписывать собственные достоинства.
Твой взор он помутит.
Твою гордость он смирит.
Твои уста он замкнет.
Твою гордость убьет.
И даст тебе другое сердце.

Тогда придется тебе «огнем тушить огонь, водой заливать воду». Вот что называется «и было плохо, а стало хуже некуда!». Если ты уступишь ему с самого начала, будешь угождать ему потом до конца своих дней. А тогда он едва ли будет прислушиваться к твоим восторженным речам, и, значит, рано или поздно не миновать тебе плахи.
Еще хочу тебе сказать вот что. В старину царь Цзе казнил Гуань Лунфэна, а царь Чжоу казнил Биганя. Оба казненных были людьми безупречного поведения, пекшимися о благе народа. А вышло так, что из-за их добронравного поведения их повелители решили избавиться от них. И кроме того, это были люди, мечтавшие о славе. Когда-то Яо пошел войной на владения Цзун, Чжи и Сюао, а Юй напал на удел Юху, и эти царства были обращены в пустыню, их правители сложили головы на плахе. Не было конца грабежам и казням, нет предела и жажде побед. А все потому, что люди эти искали славы. Не говори мне, что ты никогда не слышал о них! Даже мудрейший может соблазниться славой, что же говорить о таких, как ты? Однако же, думаю, тебе есть что сказать в ответ — так говори же!
Янь Хой сказал: «Хорошо ли быть внимательным и всеобъятным в устремлениях, прилежным и целеустремленным?»
Конфуций отвечал: «О нет, это никуда не годится! Правитель Вэй не умеет сдерживать свои страсти, и в душе у него нет равновесия. Обыкновенные люди, конечно, не смеют уклониться от встречи с ним и стараются спрятать свое беспокойство и страх под покровом спокойствия. В них не родится даже то, что называют «благотворным влиянием, растущим день ото дня», — что же говорить о великой силе?! А он будет стоять на своем и не захочет меняться. По видимости он может соглашаться с тобой, но в душе он с тобой не будет считаться. Что же тут хорошего?»
— Коли так, — сказал Янь Хой, — я буду прям внутри и податлив снаружи, я буду верен своим убеждениям, но уступать царской воле. Как человек «прямой внутри», я буду послушником Неба. Тот, кто становится послушником Неба, знает, что и Сын Неба, и он сам — дети Неба и что он один умеет говорить от себя как бы без умысла — так, что иной раз людям его речи нравятся, а иной раз не нравятся. В мире к таким людям относятся как к детям. Вот что я называю «быть послушником Неба». Тот же, кто «податлив снаружи», будет послушником человека. Держать в руках ритуальную табличку, падать на колени и простираться ниц — так ведет себя подданный. Все люди так поступают, отчего и мне не поступать так же? Делая то, что и другие делают, я никому не дам повода быть недружелюбным ко мне. Вот что я называю «быть послушником человека». Будучи верным своим убеждениям и послушным царской воле, я буду послушником древних. Правдивые слова, будь то распоряжения или назидания, восходят к древним, и сам я за них не в ответе. В таком случае я могу быть прям, не рискуя собой. Вот что я называю «быть послушником древних». Годится ли такое поведение?
— Никуда не годится! — отвечал Конфуций. — Планы хитроумные, да осуществить их трудно. Будь проще, и тогда, даже не выделяясь большим умом, ты избежишь беды. Однако же на этом следует остановиться. Своего повелителя тебе все равно не переделать. Ты со своими планами слишком полагаешься на свой ум.
— Мне больше нечего сказать, — промолвил Янь Хой. — Прошу вас, учитель, дать мне совет.
— Постись, и я скажу тебе, — отвечал Конфуций. — Действовать по собственному разумению — не слишком ли это легко? А тот, кто предпочитает легкие пути, не узреет Небесного сияния.
— Я из бедной семьи и вот уже несколько месяцев не пил вина и не ел мяса. Можно ли считать, что я постился?
— Так постятся перед торжественным жертвоприношением, я же говорю о посте сердца.
— Осмелюсь спросить, что такое пост сердца?
— Сделай единой свою волю: не слушай ушами, а слушай сердцем, не слушай сердцем, а слушай духовными токами ^[26]. В слухе остановись на том, что слышишь, в сознании остановись на том, о чем думается. Пусть жизненный дух в тебе пребудет пуст и будет непроизвольно откликаться внешним вещам. Путь (ДАО) сходится в пустоте. Пустота и есть пост сердца.
— Пока я, Хой, еще не постиг своего истинного бытия, я и в самом деле буду Хоем, — сказал Янь Хой. — Когда же я постигну свое истинное бытие, я еще не буду Хоем. Вот это и значит «сделать себя пустым»?
— Именно так! — отвечал Конфуций. — Вот что я тебе скажу: войди в его ограду^[27] и гуляй в ней свободно, но не забивай себе голову мыслями о славе. Когда тебя слушают, пой свою песню, когда тебя не слушают, умолкни. Для тебя не должно быть внутренних покоев и простора вовне. Остановись на неизбежном и в этом обрети свой единый дом. Тогда ты будешь близок к правде. Легко ходить, не оставляя следов. Трудно ходить, не касаясь земли. Деяниям людей легко подражать, свершениям Неба подражать трудно. Ты знаешь, что такое летать с помощью крыльев. Ты еще не знаешь, что такое летать без крыльев. Ты знаешь, что такое знанием добывать знание, но еще не знаешь, что значит благодаря незнанию обретать знание. Вглядись же в тот сокровенный чертог: из пустой залы исходит ослепительный свет. Удачу приносит прекращение прекращения. Пока же ты не придешь к этому концу, ты будешь мчаться галопом, даже восседая неподвижно. Если твои уши и глаза будут внимать внутреннему и ты отрешишься от умствования, то к тебе стекутся божества и духи, не говоря уже о людях! Вот что такое превращение всей тьмы вещей. Юй и Шунь здесь обретали тот узел, в котором сходятся все нити. На этом Фуси и Цзи Цзюй здесь прекратили свои странствия, ну а простым людям и подавно нужно остановиться

Правитель удела Шэ Цзыгао, собираясь отправиться в царство Ци, спросил у Конфуция: «Поручение, которое дал мне мой повелитель, чрезвычайно ответственное, а в царстве Ци послов принимают с почетом, но только очень уж медлят с ответом. Даже простолюдина поторапливать — труд неблагодарный, что же говорить о владыке удела! Я очень этим обеспокоен. Вы как-то сказали мне: «Мало сыщется в этой жизни дел, больших и малых, которые не побуждали бы нас добиваться успеха. Если мы не добьемся успеха, нас накажут люди, а если добьемся, нас накажут стихии. Только человек, исполненный силы, способен избежать неблагоприятных последствий и в том случае, когда он добивается успеха, и в том случае, когда не добивается». Что касается меня, то я питаюсь простой пищей и на кухне в моем доме нет недовольных. Но нынче я, получив приказания утром, пью ледяную воду вечером, и вот у меня уже поднялся жар. Еще не приступив к делам, я уже страдаю от «наказания стихий», а если мое предприятие завершится неудачей, мне не избежать «наказания людей», и это еще хуже. Я, кажется, не в состоянии выполнять свои обязанности подданного, молю вас дать мне совет».
Конфуций ответил: «В мире для каждого из нас есть два великих правила{заповеди}: одно из них — судьба, другое — долг. Любовь детей к родителям — это судьба, ее невозможно вырвать из сердца. Служение подданного правителю — это долг, и, что бы ни случилось с подданным, он не может без государя. Правила, которые невозможно обойти в этом мире, я называю великими. Вот почему в служении родителям извечная вершина сыновней любви — покойно жить с отцом-матерью. В служении государю вершина преданности — хладнокровно выполнять поручения. А в служении собственному сердцу вершина добродетели (ДЭ) — покойно принимать судьбу, не давая волю огорчениям и радостям и зная, что иного пути нет. В нашем служении как сына или подданного есть нечто такое, чего нельзя избежать. Если делать лишь то, что требуют обстоятельства, забывая о себе, то разве станете вы себя убеждать, что вам лучше сохранить свою жизнь, чем умереть? Вот как вы должны поступать.
Позвольте мне напомнить вам кое-что из слышанного мною. В общении с ближними мы должны доверять им и сами внушать доверие. В общении же с дальними мы должны убеждать в своей преданности при помощи слов и кто-то должен эти слова передавать. А на свете нет ничего труднее, чем передавать речи сторон, которые друг другом довольны или, наоборот, недовольны. В первом случае непременно будет слишком много восторгов, а во втором — слишком много упреков. Но всякое преувеличение есть пустословие, а пустословие не породит доверия. Если же нет доверия, то и человек, доносящий эти речи до государя, вовек не добьется успеха. А потому существует правило, гласящее: «Если ты сообщаешь только то, что есть в действительности, и не говоришь ничего лишнего, тогда ты едва ли подвергнешь себя опасности» {“передавай неизменной сущность [дела], опускай лишние слова“. [Соблюдай это правило] и, возможно, останешься цел.}. И заметь еще: те, кто состязаются в каком-нибудь искусстве, сначала стараются как можно лучше показать себя, потом становятся скрытными, в самый разгар состязания пускаются на разные хитрости. Участники торжественного пира поначалу держатся очень церемонно, потом забывают о приличиях, а в разгар пиршества веселятся без удержу. То же самое случается во всех делах: начинают сдержанно, а заканчивают развязно. И то, что поначалу кажется нам делом простым, под конец уже неподвластно нам. Речи наши — как ветер и волны. Дела наши их подтверждают или опровергают. Ветру и волнам легко прийти в движение. И так же легко поступки наши могут навлечь на нас беду. Следовательно, гнев, угрожающий нам, порождается не иначе как лукавыми речами и пристрастными суждениями. Когда зверь чует свою смерть, он исступленно кричит, напрягая все свои силы, так что крик его проникает прямо в сердце охотника и наполняет его неистовой страстью. Если чересчур настаивать на своей правоте, собеседник обязательно будет спорить с вами и даже сам не будет знать почему. Если он не понимает даже того, что побудило его поступить так, то как он может знать, чем закончится беседа? Вот почему существует правило, гласящее: «Не пренебрегай указаниями, не домогайся успеха, во всем блюди меру». Пренебрегать указаниями и домогаться успеха — значит подвергать себя опасности. Блестящий успех требует времени, а дело, закончившееся плачевно, уже невозможно поправить. Так можете ли вы позволить себе быть неосмотрительными? И последнее: привольно странствовать сердцем, пользуясь вещами как колесницей, и взращивать в себе Срединное, доверяясь неизбежному, — вот предел нашего совершенства. Как же можно ожидать вознаграждения за совершенное нами? В жизни нет ничего важнее, чем исполнить то, что предначертано вам. И ничего более трудного». {[Для тебя же] лучше всего пользоваться каждой возможностью, чтобы отдохнуть сердцем и, вверяясь неизбежному, укреплять свои чувства. Как добиться ответа [от Ци]? Самое лучшее – ввериться судьбе, но это и самое трудное}

Когда Янь Хэ назначили воспитателем наследника престола при дворе вэйского царя Лин-гуна, он спросил у Цюй Боюя: «Представим себе, что рядом с нами живет человек, которого Небо наделило страстью к убийству. Если я в его присутствии буду вести себя несдержанно, я подвергну опасности мое царство, а если я буду сдержан, то подвергну опасности самого себя. Ума у него хватает лишь на то, чтобы знать промахи других, но он не догадывается о настоящих причинах этих промахов. Как мне быть с таким человеком?»
Цюй Боюй ответил: «Как хорошо ты спросил! Будь всегда осторожен, будь внимателен! Будь безупречен {точен} в своем поведении. В поступках наших главное — быть своевременным, в чувствах наших главное — пребывать в согласии. {Лучше всего внешне [с ним] сближаться, а в сердце хранить гармонию} Правда, и то и другое создает свои трудности. Когда ты действуешь своевременно, ты все же не хочешь оказаться втянутым в мирские дела, а когда ты пребываешь в согласии, ты не хочешь, чтобы мир в твоем сердце выскользнул наружу. Если ты окажешься втянутым в мирские дела, тебя захлестнут раздоры и гибельные страсти. Если ты позволишь душевной гармонии выскользнуть наружу, она обернется пошлой славой и лукавством. {будет явной, составит доброе имя и славу, то [она же] обернется бедой, злом} Если он хочет поиграть с ребенком, играй вместе с ним. {Станет он вести себя, как ребенок, [и ты] веди себя с ним, как ребенок} Если он хочет скакать по полям, скачи вместе с ним. {не станет соблюдать ранга, [и ты] с ним не соблюдай ранга} Если он хочет плавать по глади вод, плыви вместе с ним. {будет переходить все границы, [и ты] с ним переходи все границы} Постигай досконально его нрав и следуй в нем тому, что не несет в себе порчи. {Достигнешь этого, сможешь с ним тесно сблизиться и освободить [его] от ошибок} Разве не приходилось тебе видеть богомола? Яростно стучит он лапками перед приближающейся повозкой, не ведая о том, что не выдержать ему тяжести колес. А все потому, что у него слишком благородный характер. Будь же осторожен, будь внимателен! Если ты обнажишь перед ним те свои качества, которыми любой мог бы гордиться, ты не продержишься долго. Разве не знаешь ты, как поступают люди, укрощающие тигров? Они не дают тиграм живых животных, ибо тигры рассвирепеют, убивая их. Не дают тиграм и целые туши животных, ибо тигры рассвирепеют, раздирая эти туши на части. Зная, когда тигры голодны, а когда сыты, они умеют укрощать их ярость. Тигры — существа другого рода, нежели люди, но если они ласкаются к тому, кто кормит их, так получается потому, что человек следует их природным наклонностям. Если же они свирепы, то потому, что человек идет против их природы. Наездник, души не чающий в своем коне, будет смиренно собирать навоз и мочу своего любимца. Но если на коня усядется комар и хозяин невзначай прихлопнет его, конь взбрыкнет копытами и, глядишь, проломит своему хозяину голову. Намерения у хозяина коня были самые добрые, а исход этого происшествия был бы самый плачевный. Так можно ли не быть осторожным в этой жизни?»

Когда плотник Ши направлялся в царство Ци и проходил мимо деревушки Цюйсюань, он увидел у алтаря духов земли огромный дуб. Крона этого дуба была так широка, что в тени ее могли бы укрыться несколько тысяч быков. Его ствол был шириной, наверное, в сотню обхватов, высотою он превосходил окрестные холмы. А самые нижние его ветви начинались саженей за десять от земли. Ветви, из которых можно было бы выдолбить лодку, исчислялись десятками. На дерево глазела толпа зевак, как на рынке, но плотник даже не удостоил его взглядом и пошел дальше, не останавливаясь. Когда его ученик вдоволь нагляделся на это диковинное дерево, он догнал плотника Ши и спросил его: «Учитель, с тех пор как я взял в руки топор и пошел за вами, мне не доводилось видеть такой превосходный материал. Почему же вы даже не взглянули на то дерево, не придержали шага, проходя мимо?»
— Довольно, не напоминай мне больше об этом, — ответил плотник Ши. — Дерево это ни на что не годное. Сделаешь из него лодку — и она потонет, сделаешь гроб — и он быстро сгниет, сделаешь чашку — и она тут же растрескается, сделаешь двери и ворота — и они вскоре рассохнутся, сделаешь столб — и его источат жуки. Это дерево никчемное, нет от него никакой пользы — вот почему оно смогло прожить так долго.
Когда плотник Ши вернулся домой, священный дуб явился ему во сне и сказал: «С чем ты хочешь сравнить меня? С какими-нибудь изящными, годными для обработки деревьями? Или с деревьями, приносящими плоды, как вишня, груша или мандариновое дерево? Когда плоды на них созревают, их безжалостно обдирают, ломая ветви, отрывая маленькие побеги. Деревья эти терпят урон из-за своих способностей и умирают, не исчерпав своего жизненного срока, уготованного им природой. Они страдают из-за пошлых мирских нужд. И такое случается с каждой вещью, которая полезна для людей. Я же давно стремлюсь к тому, чтобы стать совсем бесполезным, и сейчас, на склоне лет, добился своего. Моя бесполезность для других очень полезна для меня самого! Ну, а если бы я оказался полезным для других, разве смог бы я вырасти таким огромным? Такова участь всех вещей в этом мире. Какая глупость — думать, как вещи относятся друг к другу! Разве станет никому не нужный человек, который вот-вот умрет, интересоваться никому не нужным деревом?»
Проснувшись, плотник Ши рассказал про свой сон ученику. «Если это дерево хочет быть бесполезным, — сказал ученик, — почему оно растет у алтаря?»
— Молчи! — ответствовал плотник. — Оно стоит у алтаря только потому, что хочет уберечься от невежд. Ведь деревья, которые не слывут священными, люди калечат куда чаще. А кроме того, дерево оберегает святыню, далекую от всего пошлого и обыденного, и разве были бы мы далеки от истины, если бы сказали, что оно выполняет свой высокий долг?

Когда Цзы-Ци из Наньбо гулял на горе Шан, он увидал огромное дерево, которое уже издали выделялось среди всех прочих. Под его роскошной кроной могла бы найти укрытие целая тысяча экипажей. «Что это за дерево? — сказал Цзы-Ци. — По всему видно, оно не такое, как другие». Посмотрел он вверх и увидел, что ветви дерева такие кривые, что из них нельзя сделать ни столбов, ни стропил. Взглянул вниз на его могучий корень и увидел, что он так извилист, что из него не выдолбишь гроб. Лизнешь его листок — и рот сводит от горечи! Вдохнешь источаемый им запах — и три дня ходишь одурманенный. Цзы-Ци сказал: «Вот ни на что не годное дерево, потому-то оно и выросло таким огромным. Теперь я понимаю, почему самые светлые люди в мире сделаны из материала, в котором никто не нуждается!»

Есть в царстве Сун местечко — оно зовется Цзинши, — где в изобилии произрастают и катальпа, и кипарис, и тутовое дерево. Но дерево толщиной в обхват или более того обязательно срубит кто-нибудь, кому нужен столб, чтобы привязывать обезьян. Дерево толщиной в три-четыре обхвата срубит тот, кто хочет вытесать колонну для своего дворца, а деревом толщиной в семь-восемь обхватов рано или поздно завладеет какой-нибудь богатый и знатный человек, желающий изготовить себе гроб. Вот так ни одно дерево не имеет возможности прожить сполна срок, дарованный ему природой, и безвременно гибнет от топора. Таково несчастье тех, кто представляет собой добротный материал. Недаром запрещается приносить в жертву духу реки быка с белым пятном на лбу, свинью с перекошенным пятачком или человека в струпьях. Всех их отвергают колдуны, ибо они считаются предвестниками несчастья. А духовный человек видит в них вестников большой удачи.

Вот таким был калека Чжи: подбородок врос в пупок, плечи выше головы, шейные позвонки торчат в небеса, пять хрящей позвоночника сгрудились вверху, бедра поднялись к плечам. Кормился он тем, что штопал и стирал одежду, а когда брал в руки палочки, чтобы погадать другим об их судьбе, ему подносили еды на десятерых. Если власти набирали войско, калека Чжи, размахивая руками, ходил вразвалку среди рекрутов. Если отбирали людей для общественных работ, его всякий раз освобождали от повинностей. Когда же в городе раздавали милостыню больным и немощным, он получал целых три меры зерна и десять связок хвороста. Если даже человек, ущербный телом, способен уберечь себя и прожить сполна свой срок, установленный для него природой, то тем более способен добиться этого тот, кто сделал себя ущербным в жизненных свойствах (ДЭ)!

Когда Конфуций странствовал в царстве Чу, тамошний безумец Цзе Юй, проходя мимо него, пропел:
О, Феникс, Феникс! ^[28]
Как померкла доблесть твоя!
На грядущее нет надежды.
К прошлому нет возврата.
Когда Поднебесная процветает,
Мудрый окружен славой.
Когда Поднебесная в упадке,
Мудрый радуется жизни.
А в наше смутное время
Он сочтет за благо избежать казни.
Счастье легче пуха.
Нельзя его удержать.
Несчастье тяжелее всей земли,
Нельзя его обойти.
Но довольно, довольно
Править людьми властью добра!
Гибельно, гибельно
Прятаться в круге, начертанном на песке!
Земные тернии — не терзайте скитальца!
Мой путь извилист,
Не раньте мне ноги!

Деревья в лесу сами привлекают к себе топор. Масло в светильнике само сжигает себя. Коричное дерево источает аромат — и его срубают. Лаковое дерево полезно для людей — и его долбят. Все знают пользу полезного, но никто не знает пользы бесполезного.

Глава V. ЗНАК ПОЛНОТЫ СВОЙСТВ ^[29]

29. «Полнота жизненных свойств» (ДЭ) — одно из определений реальности у Чжуан-цзы и вместе с тем главнейшая характеристика «просветленного сердца» в даосской традиции. Что же касается «знака» (фу), то речь в данном случае — о печатях, которыми в Китае наделялись государственные чиновники. Такие печати обычно состояли из двух половинок и являлись для служилых людей своеобразными опознавательными знаками. Таким образом, Чжуан-цзы говорит о предмете, весьма сходном с понятием символа в его изначальном греческом смысле — как тайном опознавательном знаке. Что же, согласно Чжуан-цзы, является верным признаком «полноты жизненных свойств» (ДЭ) в человеке? Прежде всего ненаигранно покойное отношение ко всяким жизненным невзгодам или кажущимся «несправедливостям» — например, к собственному уродству или увечью. Похвала мудрым уродам или калекам — популярная тема «внутренних глав» книги Чжуан-цзы.

 

В царстве Лу жил человек по имени Ван Тай, у которого в наказание отсекли ногу ^[30], но учеников у него было не

меньше, чем у самого Конфуция. Чан Цзи спросил у Конфуция: «Ван Таю в наказание отсекли ногу, а его ученики не уступают числом людям вашей школы. Встав во весь рост, он не дает наставлений. Сидя на полу, он не ведет бесед, но всякий, кто приходит к нему пустым, уходит от него наполненным. Видно, он и в самом деле несет людям бессловесное учение, и, хотя тело его ущербно, сердце его совершенно. Что же он за человек?»
— Этот человек — настоящий мудрец, — ответил Конфуций, — Если бы не разные срочные дела, я бы уже давно пошел к нему за наукой. И уж если мне не зазорно учиться у него, то что же говорить о менее достойных людях? Я не то что наше царство Лу — весь Поднебесный мир приведу к нему в ученики!
— Если даже с одной ногой этот человек превосходит вас, учитель, он в самом деле должен быть мужем редкостного величия. А если так, то и сознание у него должно быть какое-то необыкновенное, верно?
— И жизнь, и смерть воистину велики, но череда смертей и жизней в этом мире ничего не трогает в нем. Даже если обвалится небо и обрушится земля, он не погибнет. Он постиг Подлинное в жизни и не влечется за другими, позволяет свершиться всем жизненным превращениям и оберегает их исток.
— Что это значит? — спросил Чан Цзи.
— Если смотреть на вещи исходя из различий между ними, то печень и селезенка будут так же отличаться друг от друга, как царство Чу от царства Юэ. А если смотреть на вещи исходя из их сходства {уподобления <общего>}, то мы увидим, что все в мире едино. Такой человек даже не знает, чем отличаются друг от друга глаза и уши, и привольно странствует сердцем в крайнем согласии, проистекающем из полноты жизненных свойств (ДЭ) {странствует разумом в гармонии свойств}. Он видит, в чем все вещи едины, и не видит, чего лишена каждая из них. Для него лишиться ноги — все равно что стряхнуть с себя комочек грязи.
Чан Цзи сказал: «Он живет сам по себе и знание свое употребляет на постижение собственного сердца, а сердцем своим постигает Неизменное в своем сердце. Отчего же другие люди тянутся к нему?»
— Мы не можем смотреться в текучие воды и видим свой образ лишь в стоячей воде. Только покой может успокоить все, что способно покоиться. Среди всего, что растет на земле, лишь сосны и кипарисы живут по истине, ибо они не сбрасывают зеленого убора даже в зимнюю пору. Среди тех, кто имел повеление от Неба, только Яо и Шунь жили по истине, ибо тот, кто живет по истине сам, сделает истинной жизнь всех людей. А приверженность человека Изначальному доказывается отсутствием страха. Храбрый воин выступит в одиночку против целого войска, и если такое может совершить даже человек, мечтающий о мирской славе, то тем более такое под силу тому, кто видит Небо и Землю своим домом, всю тьму вещей — своей кладовой, собственное тело — убежищем, а глаза и уши — вместилищем всех образов; кто возводит все, что он знает, к одному и обладает вечно живым сердцем! Он сам выберет себе день, когда покинет этот мир. И пусть другие по своей воле идут за ним — он не станет вникать в чужие дела.{[Когда] такой человек выберет день, чтобы подняться ввысь <умереть>, люди последуют за ним. Разве согласится он заниматься делами?}

Шэньту Цзя, которому отрубили ногу, вместе с Цзы-Чанем был учеником у Бохуня-Безвестного. Однажды Цзы-Чань сказал Шэньту Цзя: «Если ты первый захочешь уйти, то я останусь. А если я захочу уйти первым, то останешься ты». На следующее утро он снова встретился с Шэньту Цзя в комнате для занятий, сел с ним рядом и сказал ему: «Если я выйду первым, ты останешься. А если ты выйдешь первым — останусь я. Нынче я собираюсь уйти отсюда — не соблаговолишь ли ты остаться? Или, может быть, ты не пожелаешь этого? И если ты не посторонишься перед первым советником государя, значит ли это, что ты считаешь себя равным ему?»
— Так, значит, среди учеников нашего учителя есть даже первый советник! — воскликнул Шэньту Цзя. — Видно, это тот, кто, как ты, радуется званию первого советника и презирает других. Мне приходилось слышать такую поговорку: «Если зеркало светлое, на него пыль не сядет, а если на зеркале пыль, значит, оно не светлое». Дружи долгое время с достойным мужем, и ты не сможешь совершить дурной поступок.{не совершает ошибок} Ныне ты считаешь нашего учителя величайшим из наставников на земле и все-таки столь невежливо разговариваешь со мной. Куда это годится?
Цзы-Чань ответил: «Ты, я гляжу, такой человек, что и с самим Яо будет спорить, кто из вас лучше. Прикинь-ка лучше, хватит ли у тебя мужества, чтобы честно оценить себя самого?»
— Среди нас, — возразил Шэньту Цзя, — найдется немало людей, которые охотно расскажут о своих дурных поступках, полагая, что они не заслужили наказания. Немногие откажутся рассказать тебе о своих проступках, полагая, что они не заслужили прощения. А вот что до того, чтобы признать Неизбежное и покойно принять Судьбу, то на это способен лишь истинно прозревший муж. Гулять под прицелом стрелка и не быть сраженным стрелой — это и есть судьба. Многие, у которых ноги целы, смеются надо мной, потому что у меня только одна нога. Их насмешки приводят меня в ярость, но стоит мне поговорить с учителем, и гнев у меня пропадает, прежде чем я доберусь до дома. Уж не знаю, что тому причиной: то ли учитель очистил меня своей добротой, то ли я прозреваю истину сам. Я прожил с учителем девятнадцать лет и за это время ни разу не вспомнил о том, что мне отсекли ногу. Нынче мы с тобой ищем правду внутри нас самих, а ты заставляешь меня взглянуть на себя извне. Разве это не прегрешение?
Цзы-Чань смутился и, приняв почтительный вид, сказал: «Тебе нет необходимости говорить еще что-нибудь».

В царстве Лу жил человек с одной ногой, звали его Шушань-Беспалый. Однажды он приковылял к Конфуцию, чтобы поговорить с ним. «Прежде ты был неосторожен, — сказал Конфуций. — После постигшего тебя несчастья зачем тебе искать встречи со мной?»
— Я не был осмотрителен и легкомысленно относился к самому себе, оттого и лишился ноги, — ответил Беспалый. — Однако ж все ценное, что было в моей ноге, и сегодня присутствует во мне, вот почему я пуще всего забочусь о том, чтобы сохранить себя в целости. На свете нет ничего, что не находилось бы под небом и на земле. Я относился к вам, учитель, как к Небу и Земле. Откуда мне было знать, что вы отнесетесь ко мне с такой неприязнью?
— Я был груб с вами, уважаемый, — сказал Конфуций. — Отчего же вы не входите в мой дом? Дозвольте мне наставить вас в том, что мне довелось узнать самому.
Когда Беспалый ушел, Конфуций сказал: «Ученики мои, будьте прилежны! Этот Беспалый в наказание лишился ноги, но и теперь еще посвящает свою жизнь учению, дабы исправить свои прежние ошибки. Что же говорить о том, кто сохраняет свою добродетель (ДЭ) в неприкосновенности?»
А Беспалый сказал Лао Даню: «Конфуций стремится к совершенству, но еще не достиг желаемого, не так ли? Для чего ему понадобилось приходить к вам и просить у вас наставлений? ^[31] Видно, ему все еще хочется снискать славу удивительного и необыкновенного человека. Ему неведомо, что человек, достигший совершенства, смотрит на такую славу как на оковы и путы».
— Почему бы не заставить его понять, что смерть и жизнь — как один поток, а возможное и невозможное — как бусинки на одной нити? — сказал Лао Дань. — Неужто нельзя высвободить его из пут и оков?
— Как можно сделать свободным того, кого покарало само Небо? — изрек Беспалый.

Ай-гун, правитель Лу, говорил Конфуцию: «В царстве Вэй жил один уродец, которого так и звали: Урод То. Молодые люди, приходившие к нему, чтили его так высоко, что не могли заставить себя покинуть его дом. Девушки, которым доводилось его видеть, говорили, что уж лучше пойти к нему в наложницы, чем в жены к кому-то другому. И таких были десятки. Никто никогда не слышал, чтобы он сказал что-то такое, чего никто не знал. Он всегда лишь соглашался с другими — и не более того. Не было у него ни державной власти, спасающей людей от смерти, ни огромных богатств, дарующих людям благоденствие. А все же, с его уродливой внешностью, способной напугать кого угодно, с его привычкой соглашаться со всеми и ничего не говорить от себя, он был необыкновенным человеком; даже дикие звери спаривались там, где ступала его нога. Я пригласил его к себе, чтобы хорошенько рассмотреть, и увидел, что он и в самом деле был так уродлив, что мог бы напугать кого угодно. Он остался в моей свите, и не прошло месяца, как я стал приглядываться к нему всерьез. А еще через год он пользовался полным моим доверием. Когда мое государство осталось без первого советника, я назначил его на эту должность. Он принял это назначение после долгих раздумий и поблагодарил меня сдержанно, как если бы отклонял мое предложение. Такой он был странный! В конце концов он взял в руки бразды правления, но вскоре покинул мой двор. Я был так опечален, словно похоронил близкого человека и словно рядом со мной не осталось никого, с кем я мог бы разделить радость управления целым царством. Что же он был за человек?»
— Я расскажу вам одну историю из своей жизни, — ответил Конфуций. — Однажды я был послан с поручением в царство Чу и увидел, как маленькие поросята пробовали сосать мертвую мать. Очень скоро они оставили ее и разбрелись кто куда. Так произошло потому, что они не узнавали в мертвой матери себя, не видели в ней существа того же рода. В своей матери они любили не просто ее тело, а то, что делало это тело одушевленным. Воинам, погибшим в битве, не требуются роскошные гробы. Человек, которому в наказание отсекли обе ноги, охотно одолжит вам туфли. Ибо все они уже лишились того, что делало их важными в этом мире. Когда девушка становится наложницей Сына Неба, ей не срезают ногти и не протыкают уши. Тот, кто взял себе новую жену, не является ко двору государя и не выполняет служебных поручений. Уж если мы настолько заботимся о сохранности своего тела, то мы тем более должны заботиться о сохранности своих жизненных свойств (ДЭ)! Ну а Урод То внушает к себе доверие, прежде чем вымолвит слово, приобретает расположение других, не оказав им никаких услуг, побуждает правителя вверить его попечению целое царство и притом заставляет державного владыку опасаться, что не примет его предложения. Нет сомнения, он один из тех, в ком талант не имеет изъяна, вот только его жизненные свойства (ДЭ) не вполне воплотились в его телесном облике.
— Что значит: «талант не имеет изъяна»? — спросил Ай-гун.
Конфуций ответил: «Жизнь и смерть, существование и гибель, победа и поражение, богатство и бедность, мудрость и невежество, хвала и хула, голод и жажда, жара и холод — все это превращения вещей, действие судьбы. День и ночь эти превращения свершаются перед нашим взором, и нашего знания не хватает на то, чтобы понять исток их. А потому они не могут ничего добавить к нашей внутренней гармонии, и нет для них места в Волшебной Кладовой ^[32]. Хранить в душе мир и радость и не терять ни того ни другого, когда наши органы чувств открываются внешнему миру, сделать так, чтобы в нас день и ночь не были оторваны друг от друга, и жить одной весной со всем сущим — значит быть человеком, в котором каждое впечатление откликается в сердце движением всей вселенной. Вот что я называю «талант не имеет изъяна»».{“целостными способностями”}
— А что значит: «жизненные свойства (ДЭ) не вполне воплотились в телесном облике»?
— Располагаться строго по уровню — таково свойство покоящейся воды. Если вода может послужить здесь образцом, то лишь потому, что внутри она предоставлена самой себе и не ищет себя вовне. Полнота свойств — это вершина нашего совершенствования в жизненной гармонии. От полноты свойств, даже не проявившейся до конца в телесном облике, ничто сущее в этом мире отойти не может.
На другой день Ай-гун сказал Минь-цзы: «Поначалу я управлял царством, как подобает державному владыке: держал в руках бразды правления, печалился о страданиях и смертях людских и думал, что достиг совершенства. А нынче услыхал речи истинно мудрого человека и понял, что легкомысленно относился к себе и вот подвергнул опасности собственное государство. Мы с Конфуцием не правитель и подданный, а друзья по духовным свершениям, вот мы кто с ним!»

Урод Безгубый со скрюченными ногами служил советником при вэйском Лин-гуне. Государю так нравился его советник, что, когда он смотрел на обыкновенных людей, ему казалось, что у них слишком длинные ноги. Горбун с огромной шишкой на шее служил советником при Хуань-гуне, правителе царства Ци. Хуань-гуну так нравился его советник, что, когда он видел перед собой обыкновенных людей, ему казалось, что у них слишком длинная шея.
Насколько в людях проступает полнота свойств, настолько же забывается их телесный облик. Когда люди не забывают то, что обычно забывается, и забывают то, что обычно не забывается, это называется настоящим забвением.
Вот почему, где бы ни пребывал мудрец, для него знание — это беда, а обещание — клей ^[33], добродетель (ДЭ) — раздача милостыни {[средство] приобретения }, ремесло — рыночный торг. {[предметы] ремесла – товар} Коль скоро мудрый не строит планов, зачем ему знание? Коль скоро он не делает заметок, зачем ему склеивать расписки? Коль скоро он ничего не лишается, зачем ему требовать уплаты долга? {Не утрачивает, зачем ему добродетель?} Коль скоро он ничего не продает, зачем ему доходы? {Не торгует, зачем ему товар?} Все, что ему нужно, он приобретает на Небесном торжище. Приобретать на Небесном торжище — значит кормиться от Неба. {[Вместо] всего этого [его] кормит природа} И если он кормится от Неба, для чего ему люди? {людское} Он обладает человеческим обликом, но в нем нет человеческой сущности. {не знает человеческих страстей} Обладая человеческим обликом, он живет среди людей. Не обладая человеческими наклонностями, он стоит в стороне от «истинного» и «ложного». {Телом – человек, поэтому и живет среди людей, не страдая человеческими страстями, не принимая ни хвалы, ни хулы} Неразличимо мало то, что связывает его с людьми. Необозримо велико — таково небесное в нем, и он в одиночестве претворяет его! {В незначительном, в малом он – человек. Высокий, величественный, [он] в одиночестве совершенствует в себе природное}

Хуэй Ши спросил у Чжуан-цзы: «Верно ли, что люди изначально не имеют человеческих наклонностей?» ^[34] {Бывают ли люди без страстей?}
— Да, это так, — ответил Чжуан-цзы.
— Но если человек лишен человеческих наклонностей, как можно назвать его человеком? — вновь спросил Хуэй Ши.
— ДАО дало ему {такой} облик, Небо дало ему {такое} тело, как же не назвать его человеком?
— Но если он человек, то как может он жить без свойственных ему наклонностей?
— Одобрение и порицание — вот что я называю человеческими наклонностями, — пояснил Чжуан-цзы. — Я называю человеком без человеческих наклонностей того, кто не позволяет утверждением и отрицанием ущемлять себя внутри, следует тому, что само по себе таково, и не пытается улучшить то, что дано жизнью. {Это не то, что я называю страстями. Я называю бесстрастным такого человека, который не губит свое тело внутри любовью и ненавистью; такого, который всегда следует естественному, и не добавляет к жизни [искусственного]}
— Но если он не улучшает того, что дано жизнью, как может он проявить себя в этом мире?
— ДАО дало ему облик, Небо дало ему тело. Он не позволяет утверждением и отрицанием ущемлять себя внутри. Ты же вовне обращаешь свой ум на внешние вещи, а внутри насилуешь свою душу. Прислонись к дереву и пой! Облокотись о столик и спи! Тебе тело вверили небеса, а вся твоя песня — «твердость» да «белизна»!

Глава VI. ВЫСШИЙ {ОСНОВНОЙ} УЧИТЕЛЬ ^[35]

35. В текстах этой главы, пожалуй, с наибольшей полнотой трактуются характеристики бытия ДАО, именуемого здесь «высшим учителем». Термин учитель в данном случае имеет также значение «родовой предок», ибо ДАО есть то, благодаря чему всякая вещь есть то, что она есть, и оно предшествует всякому существованию. Впрочем, понятия учителя и предка являются для Чжуан-цзы, как вообще свойственно его философии, только метафорами: ДАО есть великий учитель именно потому, что оно не хочет продлевать свое бытие в последователях; оно есть великий предок потому, что ничего не порождает. Но это не мешает Чжуан-цзы обращаться к бесстрастному, безмятежному, оберегающему лишь глубину нежелания учителю-предку в словах, исполненных неподдельного пафоса.

 

Знать действие Небесного {созданного природой} и действие человеческого {созданного человеком} — вот вершина {истинное} знания. Тот, кому ведомо действие Небесного, берет жизнь от Неба {Знание созданного природой дается природой}. Тот, кому ведомо действие человеческого{[обладает]знанием созданного человеком}, употребляет знание познанного для того, чтобы пестовать {упражняется в познании} непознанное в известном. Прожить до конца срок, уготованный Небом, и не погибнуть на полпути {[Такой человек] не умирает преждевременно, доживает до естественного предельного возраста} — вот торжество знания {это знание наиболее полное}.
Однако тут есть сложность: знание, чтобы быть надежным, должно на что-то опираться, но то, на что оно опирается, крайне неопределенно. Как знать, что именуемое нами небесным не является человеческим? А именуемое человеческим не является небесным? Следовательно, должен быть настоящий человек, и тогда появится настоящее знание. {Только настоящий человек обладает истинным знанием.} Что же такое настоящий человек? Настоящие люди древности не противились своему уделу одиноких, не красовались перед людьми и не загадывали на будущее. Такие люди не сожалели о своих промахах и не гордились своими удачами. Они поднимались на высоты, не ведая страха, погружались в воду, не замочив себя, входили в огонь и не обжигались. Таково знание, которое рождается из наших устремлений к Великому Пути (ДАО). {Своим познанием [он, даже] умирая, мог восходить к пути (ДАО).} Настоящие люди древности спали без сновидений, просыпались без тревог, всякую пищу находили одинаково вкусной, и дыхание в них исходило из их сокровеннейших глубин. Ибо настоящий человек дышит пятками, а обыкновенные люди дышат горлом. Скромные и уступчивые, они говорили сбивчиво и с трудом, словно заикались. А у тех, в кого желания проникли глубоко, источник Небесной жизни ^[36] лежит на поверхности. {У человека, побежденного [в споре], слова застревают в глотке, будто [его] тошнит, – чем сильнее страсти в человеке, тем меньше в нем [проявляется] естественное начало.}
Настоящие люди древности не знали, что такое радоваться жизни и страшиться смерти; не торопились прийти в этот мир и не противились уходу из него. {Входя [в жизнь], не радовался, уходя [из жизни], не противился, равнодушно приходил и равнодушно возвращался – и только.} Не предавая забвению исток всех вещей, не устремляясь мыслью к концу всего сущего, они радовались дарованному им, но забывали о нем, когда лишались этого. Вот что значит «не вредить Пути (ДАО) умствованием, не подменять небесное {природное} человеческим». Таковы были настоящие люди. Сердце у таких людей было забывчивое, лик покойный, чело возвышенное. Прохладные, как осень, теплые, как весна, они следовали в своих чувствах {Радость и гнев [его естественны], как} четырем временам года, жили, сообразуясь со всем сущим, и никто не знал, где положен им предел.
Посему, когда мудрый вступает в войну, он может погубить государство и все же не лишиться любви людей. Она распространяет свои милости на тысячи поколений, но не потому, что любит людей. Стало быть, человек, который хочет все узнать, не мудр. Благоволить же кому-либо — значит не быть добрым. Того, кто старается выгадать время, не назовешь достойным человеком. Того, кто не смотрит дальше выгоды и вреда, не назовешь благородным мужем. Того, кто добивается славы, не заботясь о себе, не назовешь благоразумным. Тот, кто лишается жизни, не думая о подлинном в себе, не может быть господином среди людей.
Настоящие люди древности жили праведно и не старались другим угодить. {справедлив и беспристрастен} Вид у них был такой, словно им чего-то не хватало, но они ничего не брали себе. {не [требовалось] дополнительного} Они были покойны и уверены в себе, но не упрямы. {[он] любил одиночество, но [на нем] не настаивал} Они были открыты миру и всеобъятны, но красоваться не любили. Жили с легкой душой и как бы в свое удовольствие, делали лишь то, чего нельзя было не делать. Решительны были они и делали все по-своему.
Уверенные в себе! А упрямства в них не было.
С открытой душой! А красоваться не любили.
Безмятежные! И жили как бы в свое удовольствие.
Все делали по необходимости! И не могли иначе.
Мужественные! Всегда поступали по-своему.
Осторожные! Делали только то, что было в их силах.
Учтивые! Казались истинно светскими людьми.
Такие гордые! Никому не позволяли повелевать собой.
Скрытные! Как будто рта раскрыть не желали.
Рассеянные! Вмиг забывали собственные слова.

Для настоящего человека наказание — основа, ритуал — дополнение, знание — это умение соответствовать обстоятельствам, а доблесть — следование естественному течению событий. Опираться на наказания означает правильно применять казнь. Подкреплять основу ритуалом означает учтиво вести себя в обществе. Сделать знание умением действовать по обстоятельствам означает делать лишь то, чего нельзя не делать. Сделать своей добродетелью (ДЭ) следование естественному течению событий означает подниматься пешком на холм — труд поистине нелегкий.
То, что настоящие люди любили, было едино. И то, что они не любили, тоже было едино. В едином они были едины, но и в не-едином они тоже были едины. В едином они были послушниками Неба. В не-едином они были послушниками человека. Тот, в ком ни небесное {природное}, ни человеческое не ущемляют друг друга, достоин зваться настоящим человеком.

Смерть и жизнь — это судьба. А то, что они постоянно сменяются, как день и ночь, — это Небесный удел. {как природа в смене дня и ночи} Там, где люди не в силах изменить что-либо, — там и пребывает естество вещей. {То, что человек в этом не может воспринять, [относится] к свойствам [самих] вещей} Для них собственный отец равен Небу ^[37], и они любят его всей душой. Что же говорить о том, кто возвышается над ними? {Одни видят только Небо как [своего] отца и его любят, тем более [должны бы любить то], что выше неба} Каждый из нас полагает, что его господин лучше него самого, и потому готов отдать за него жизнь. Что же говорить о самом подлинном из владык в этом мире?
Когда высыхает пруд, рыбы, оказавшиеся на суше, увлажняют друг друга жабрами и смачивают друг друга слюной. И все-таки лучше им забыть друг о друге в просторах многоводных рек и озер. А восхвалять Яо {Высочайшего} и хулить Цзе {Разрывающего на части} хуже, чем забыть про них обоих и пребывать в ДАО.
Великий Ком вверил мне мое тело и ниспослал мне бремя земной жизни. Он дал мне отдохновение в старости и упокоит меня в смерти. То, что сделало доброй мою жизнь, сделает доброй и мою смерть.
Если спрятать лодку в бухте, а холм в озере, то покажется, что они надежно укрыты. Но в полночь явится Силач и унесет все на своей спине, а Невежде будет невдомек. Как бы ни было удобно прятать малое в большом, оно все равно может пропасть. Вот если спрятать Поднебесную в Поднебесной, ей некуда будет пропасть. Таков великий закон сбережения всех вещей.
Люди почитают за небывалое счастье родиться в облике человека. Насколько же радостнее знать, что то, что имеет облик человеческий, претерпит тысячи и тысячи превращений и им не наступит предел! Поэтому мудрый пребывает там, где вещи не могут пропасть и доподлинно присутствуют. Для него равно хорошо и погибнуть в молодости, и умереть в старости, и начинать, и заканчивать. Люди охотно берут его за образец. Что говорить о том, кто стоит у начала всего сущего и кем держится Единое превращение мира?

Путь (ДАО) существует доподлинно и внушает доверие, даром что не действует и не имеет облика. {[но у него] отсутствуют деяние и телесная форма} Его можно воспринять, но нельзя передать ^[38] {О нем можно рассказать, но [его] нельзя взять}, можно постичь, но нельзя увидеть. Он сам себе ствол и сам себе корень. Еще до появления Неба и Земли он существовал с незапамятных времен. Он одухотворил божества и царей, породил Небо и Землю. Он выше верхнего края вселенной, а не высок. Он ниже нижнего края вселенной, а не низок. Он родился прежде Земли, а век его не долгий. Он старше самой седой древности, а возраст его не старый. Сивэй обрел его — и держал в кулаке Небо и Землю. Фуси обрел его — и постиг Матерь жизненных сил (ДЭ). Полярная звезда обрела его — и не меняет своего положения на небе. Солнце и луна обрели его — и вечно сменяют друг друга. Каньпэй обрел его — и добрался до горы Куньлунь. Пинъи обрел его — и погрузился в большую реку. Цзяньу обрел его — и поселился на горе Тайшань. Желтый Владыка обрел его — и вознесся в заоблачные дали. Чжуаньсюй обрел его — и сделал своей обителью Темный Дворец. Юйцян обрел его — и нашел себе место у северного края земли. Царица-мать Запада обрела его — и воссела на престоле на горе Шаогуан. Никто не знает, где его начало и где конец. Пэнцзу обрел его — и жил со времени царствования Шуня до эпохи Пяти властителей. Фуюэ обрел его — и стал советником у царя У Дина, владел всей Поднебесной, а после смерти попал на небеса и странствовал вместе со звездами.

Цзыкуй из Наньбо спросил Женщину Цзюй: «Вам уже много лет, но выглядите вы еще совсем юной, почему?»
— Я слышала о Пути (ДАО), — ответила Женщина Цзюй.
— Можно ли научиться Пути (ДАО)? — спросил Цзыкуй.
— О нет, нельзя. Ты для этого не годишься. Знавала я одного человека по имени Булян И. Он обладал способностями истинного мудреца, но не знал, как идти праведным Путем (ДАО). А я знаю, как идти праведным Путем (ДАО), но не обладаю способностями мудрого. Я попыталась обучить его Пути (ДАО), ведь он и в самом деле мог стать настоящим мудрецом. В конце концов совсем нетрудно разъяснить путь (ДАО) мудрого тому, кто обладает способностями мудреца. Я стала оберегать его, чтобы истина открылась ему, и через три дня он смог быть вне Поднебесной. Когда он научился быть вне Поднебесной, я снова поберегла его, и через семь дней он научился быть вне вещей. После того как он смог быть вне вещей, я снова поберегла его, и спустя девять дней он смог быть вне жизни. А научившись быть вне жизни, он в сердце своем стал как «ясная заря». Став в сердце своем «ясной зарей», он смог прозреть Одинокое ^[39]. А прозревши в себе Одинокое, он смог быть вне прошлого и настоящего. Превзойдя различие между прошлым и настоящим, он смог быть там, где нет ни рождения, ни смерти. Ибо то, что убивает жизнь, само не умирает, а то, что рождает жизнь, само не живет. Что же это такое? Следует за всем, что уходит, и привечает все, что приходит; все может разрушить, все может создать. Поэтому называют его «покойное в превращениях». «Покойное в превращениях» означает: все достигнет завершенности через превращения.
— Откуда же вы все это узнали? — спросил Цзыкуй. Женщина Цзюй ответила: «Я восприняла это от сына писца, сын писца воспринял это от внука чтеца, внук чтеца перенял это от Ясного Взора. Ясный Взор перенял это от Чуткого Слуха, Чуткий Слух перенял это от Труженика, Труженик перенял это от Сладкоголосого, Сладкоголосый перенял это от Глубочайшего Мрака, Глубочайший Мрак воспринял это от Хаоса, а Хаос перенял это от Безначального».

Четверо — Цзы-Сы, Цзы-Юй, Цзы-Ли и Цзы-Лай — вели между собой такой разговор: «Кто может представить небытие головой, жизнь — хребтом, а смерть — задом и кто понимает, что жизнь и смерть, существование и гибель — это одно тело, тот будет нам другом». Все четверо посмотрели друг на друга и рассмеялись. И, не испытывая друг к другу никакой неприязни в сердце, они подружились. Внезапно Цзы-Юй заболел, и Цзы-Сы пошел проведать его. Цзы-Юй сказал: «Поистине, велик творец! Гляди, как он меня скрутил!» Спина его вздыбилась так, что внутренности оказались наверху, лицо ушло в живот, плечи поднялись выше темени, шейные позвонки словно устремились в небеса. Силы Инь и Ян в нем были спутаны, а сердце невозмутимо-спокойно. Кое-как доковыляв до колодца, он взглянул на свое отражение. «Ого! — снова воскликнул он. — Ну и скрутил меня творец — дальше некуда!»
— Страшно тебе? — спросил Цзы-Сы.
— Чего же тут страшиться? — ответил Цзы-Юй. — Положим, моя левая рука станет петухом — тогда я буду оповещать о ночных часах. Положим, моя правая рука превратится в самострел — тогда я буду добывать ею дичь на жаркое. Положим, мои ягодицы станут колесами экипажа, мой дух — лошадью. Тогда я обзаведусь собственным экипажем для выезда! А кроме того, мы получаем жизнь, когда приходит время, и лишаемся ее, когда срок истекает. Так покорись времени {довольствуйся [своим] временем}, не противься уходу, и тогда ни радости, ни печали не заденут тебя. Вот что древние называли «освобождением от пут». А того, кто сам себя не может освободить, вещи свяжут еще крепче. Однако ж вещам против Неба не устоять, так чего ради отвергать мне мои превращения?
Вскоре заболел Цзы-Лай, и смерть подступила к нему. Его жена и дети стояли вокруг него и громко рыдали. Цзы-Ли отправился проститься с ним и, войдя в его дом, крикнул тем, кто оплакивал умирающего: «Эй вы, прочь с дороги! Не мешайте свершаться переменам!» Потом он прислонился к двери и заговорил с Цзы-Лаем: «Как грандиозен путь (ДАО) превращения вещей! Чего только не сотворят из тебя нынче! Куда только не заведут тебя перемены! Быть может, ты превратишься в печень крысы? Или в лапку насекомого?»
Цзы-Лай ответил: «Ребенок, имеющий отца-матерь, может пойти на восток и запад, на север и юг — ему достаточно повиноваться родительской воле. А силы инь и ян для человека — больше, чем отец и мать. Если они подвели меня к смерти, а я не захочу слушаться их, то лишь выкажу свое упрямство. На них-то вины не будет. Великий ком вверил мне тело, ниспослал мне бремя этой жизни, сделал легкой мою старость и упокоит меня в смерти. То, что сделало доброй мою жизнь, сделает доброй и мою смерть.

Ты только представь: Великий Плавильщик плавит металл, и вдруг капелька этого металла подпрыгивает и кричит ему: «Хочу быть волшебным мечом Мосе — и ничем другим!» Великий Плавильщик, конечно, счел бы такой металл ни на что не годным. И если бы я, обладающий человеческим обликом, стал бы кричать сейчас: «Хочу быть только человеком! Только человеком!», творец вещей наверняка сочтет меня никудышным человеком. Если считать Небо и Землю одним плавильным котлом, а превращение вещей — плавкой металла, то могу ли я что-то не принимать в моей судьбе, что бы ни случалось со мной? Свершив свой земной путь (ДАО), я усну глубоким сном, вернувшись к началу — вновь пробужусь».

Трое мужей — Цзы-Санху, Мэн Цзыфань и Цзы-Цинь-чжан — говорили друг другу: «Кто из нас способен быть вместе, не будучи вместе, и способен действовать заодно, не действуя заодно? Кто из нас может взлететь в небеса и странствовать с туманами, погружаться в Беспредельное, и вовеки жить, забыв обо всем?» Все трое посмотрели друг на друга и рассмеялись. Ни у кого из них в сердце не возникло возражений, и они стали друзьями.
Они дружно прожили вместе некоторое время, а потом Цзы-Санху умер. Прежде чем тело Цзы-Санху было предано земле, Конфуций узнал о его смерти и послал Цзы-Гуна участвовать в траурной церемонии. Но оказалось, что один из друзей покойного напевал мелодию, другой подыгрывал ему на лютне, и вдвоем они пели песню:
Эй, Санху!
Эй, Санху!
Ты возвратился к подлинному,
А мы все еще человеки.

Цзы-Гун поспешно вышел вперед и сказал: «Осмелюсь спросить, прилично ли вот так петь над телом покойного?»
Друзья взглянули друг на друга и рассмеялись: «Да что он знает об истинном ритуале!»
Цзы-Гун вернулся и сказал Конфуцию: «Что они за люди? Правил поведения не блюдут, даже от собственного тела отрешились и преспокойно распевают песни над телом мертвого друга. Уж не знаю, как все это назвать. Что они за люди?»
— Эти люди странствуют душой за пределами света, — ответил Конфуций. — А такие, как я, живут в свете. Жизнь вне света и жизнь в свете друг с другом не соприкасаются, и я, конечно, сделал глупость, послав тебя принести соболезнования. Ведь эти люди дружны с Творцом всего сущего и пребывают в едином дыхании Неба и Земли. Для них жизнь все равно что гнойник или чирей, а смерть — как выдавливание гноя или разрезание чирея. Разве могут такие люди отличить смерть от жизни, предшествующее от последующего? Они подделываются под любые образы мира, но находят опору в Едином Теле вселенной. Они забывают о себе до самых печенок, отбрасывают зрение и слух, возвращаются к ушедшему и заканчивают началом, не ведают ни предела, ни меры. Безмятежные, скитаются они за пределами мира пыли и грязи, весело странствуют в царстве недеяния. Ужели станут они печься о мирских ритуалах и угождать толпе?
— В таком случае, учитель, зачем соблюдать приличия самим? — спросил Цзы-Гун.
— Я один из тех, на ком лежит кара Небес, — ответил Конфуций.
— Осмелюсь спросить, что это значит?
— Рыбы устраивают свою жизнь в воде, а люди устраивают свою жизнь в Пути (ДАО). Для тех, кто устраивает свою жизнь в воде, достаточно вырыть пруд. А для тех, кто устраивает свою жизнь в Пути (ДАО), достаточно отрешиться от дел. Вот почему говорят: «Рыбы забывают друг о друге в воде, люди забывают друг о друге в искусстве Пути (ДАО)».
— Осмелюсь спросить, что такое необыкновенный человек? — спросил Цзы-Гун.
— Необыкновенный человек необычен для обыкновенных людей, но ничем не примечателен перед Небом, — ответил Конфуций. — Поэтому говорят: «Маленький человек перед Небом {ничтожный для природы} — благородный муж {[царь]} среди людей. Благородный муж перед Небом — маленький человек среди людей».
Янь Хой спросил у Конфуция: «Когда у Мэнсунь Тая умерла мать, он громко рыдал, но не проливал слез, не горевал в душе, а на похоронах не выражал скорби. Но, несмотря на эти три оплошности, он прослыл лучшим знатоком погребального ритуала в своем царстве Лу. Значит, и в самом деле на свете есть люди, которые умеют добиваться славы, не подкрепленной истинными заслугами. Признаться, я пребываю в недоумении».
— Этот Мэнсунь Тай достиг совершенства, ибо он пошел дальше обыкновенного знания, — ответил Конфуций. — Упростить дело еще не значит чего-то добиться, а вот покончить с ним вообще — это значит кое-что упростить. Мэнсунь не знает, отчего он родился и почему умрет. Он не знает, что идет впереди, а что следом, и позволяет свершаться превращениям, полагаясь на Неизменное, которое ему не дано знать. Ибо, пребывая в превращениях, как может знать он то, что не превращается? А будучи захваченным превращениями, как может он знать, что такое перемены? Не похожи ли мы в этом на тех, кто спят и еще не начали пробуждаться? К тому же, хоть тело его меняется, сердце не терпит ущерба. Он меняет свое пристанище с каждым днем, а дух его не рассеивается. Мэнсуню конечно же ведомо, что такое пробуждение. Когда другой человек плачет, он плачет тоже, потому что следует всему, что происходит. Ведь даже когда мы говорим себе: «Вот я», можем ли мы быть уверены в том, что именуемое нами самое «я» в действительности таковым не является? Во сне мы видим себя птицей и взмываем в поднебесье, а то вдруг видим себя рыбой и погружаемся в пучину вод. И никто не знает, спит или бодрствует тот, кто сейчас говорит эти слова. Чем строить расчеты, лучше смеяться, а отчего мы смеемся — умом не понять. Вверяя себя порядку вещей, действуй заодно с извечным превращением — тогда войдешь в простор Небесного Единства. {Тот, кто спокойно [вверяет себя] движению, проходит через изменение [в смерти] и вступает в пустоту, естественность, единое.}

Иэр-цзы пришел к Сюй Ю. Сюй Ю спросил: «Каким богатством одарил тебя Яо?»
Иэр-цзы ответил: «Яо сказал мне: «Ты должен со всем тщанием претворять человечность и справедливость и выявлять истинное и ложное».
— Тогда зачем ты пришел сюда? — сказал в ответ Сюй Ю. — Если Яо уже выжег на тебе клеймо человечности и справедливости и искалечил тебя разговорами об истинном и ложном, как можешь ты странствовать на дорогах, где гуляют беспечно и ходят как попало?
— И все-таки я хотел бы отправиться в те края, — сказал Иэр-цзы.
— Нет, у тебя ничего не выйдет, — ответил Сюй Ю. — Слепцу не объяснишь очарование ресниц и щечек красавицы, люди с бельмом на глазу не оценят достоинства парадных одежд из желтого и зеленого шелка.
— Учжуан лишился своей красоты, Цзюйлян лишился своей силы, Желтый Владыка растерял свою мудрость. Все сущее претерпевает изменения. Откуда нам знать, что Творец всего сущего не захочет стереть с меня мое клеймо и устранить мое увечье, чтобы я снова стал целым и невредимым и мог последовать за вами. Разве не так, учитель?
— Гм, почему бы и нет? Ну хорошо, я тебе скажу вкратце. О, мой учитель! Мой учитель! Он губит все вещи, а не жесток; одаривает милостью тысячи поколений, а не добр; он старше самой седой древности, а не стар; обнимает собой Небо и Землю, высекает все формы, а не искусен. Вот в чем мы должны пребывать!

Янь Хой сказал: «Я кое-чего достиг».
— Чего именно? — спросил Конфуций.
— Я забыл о ритуалах и музыке.
— Это хорошо, но ты еще далек от совершенства.
На другой день Янь Хой снова повстречался с Конфуцием.
— Я снова кое-чего достиг, — сказал Янь Хой.
— Чего же? — спросил Конфуций.
— Я забыл о человечности и справедливости.
— Это хорошо, но все еще недостаточно.
В другой день Янь Хой и Конфуций снова встретились.
— Я опять кое-чего достиг, — сказал Янь Хой.
— А чего ты достиг на этот раз?
— Я просто сижу в забытьи.
Конфуций изумился и спросил: «Что ты хочешь сказать: «сижу в забытьи»?»
— Мое тело будто отпало от меня, а разум как бы угас. Я словно вышел из своей бренной оболочки, отринул знание и уподобился Всепроницающему. Вот что значит «сидеть в забытьи».
— Если ты един со всем сущим, значит, у тебя нет пристрастий. Если ты живешь превращениями, ты не стесняешь себя правилами. Видно, Ты и вправду мудрее меня! Я, Конфуций, прошу дозволения следовать за тобой!

Цзы-Юй и Цзы-Сан были друзьями. Однажды дождь лил не переставая десять дней подряд. Цзы-Юй сказал:
«Как бы Цзы-Сан не заболел!» Он собрал еду и отправился навестить друга. Подойдя к дому Цзы-Сана, он услыхал не то пение, не то плач. Это хозяин пел, подыгрывая себе на лютне:
О, отец! О, мать!
Небо ли? Человек ли?

Голос поющего срывался, а слова комкались.
— Почему ты так странно пел? — спросил Цзы-Юй, войдя в дом.
— Я искал того, кто довел меня до этой крайности, и не мог найти, — ответил Цзы-Сан. — Разве мои отец и мать могли пожелать мне такой бедности? Небо беспристрастно укрывает, а земля беспристрастно поддерживает все сущее. Неужто они могли пожелать мне одному такой бедности? Я искал того, кто сделал это, и не мог найти. Выходит, то, что довело меня до такой крайности, — это судьба!

Глава VII. ДОСТОЙНЫЕ БЫТЬ ВЛАДЫКОЙ МИРА {ПРЕДКОМ И ЦАРЁМ} ^[40]

40. В этой последней главе Внутреннего раздела книги собраны сюжеты, которые, по мысли ее составителя, разъясняют природу идеального правления. Ибо мудрость в даосизме — как и в других китайских учениях — неотделима от власти, хотя бы «сокровенной». Однако об управлении как таковом говорится лишь в первых четырех диалогах, причем некоторые из них читаются как вариации ряда диалогов, вошедших в предшествующие главы. В остальных же сюжетах освещаются различные качества даосского мудреца. По-видимому, среди глав Внутреннего раздела данная глава в наибольшей мере обязана своим внешним видом усилиям позднейших переписчиков и редакторов.

 

Беззубый задавал вопросы Ван Ни, задавал их четыре раза, и тот четыре раза не знал, как ответить. Беззубый даже запрыгал от радости и рассказал об этом Мудрецу в Тростниковой одежде. «Неужто ты узнал про это только сегодня? — спросил Мудрец в Тростниковой одежде. — Царствование Ююя не сравнится с царствованием Тая ^[41]. Наш государь из рода Ююй все еще привлекает к себе людей человечностью, и люди повинуются ему, но он пока что не преступил пределы человеческого. А государь из рода Тай спит без волнений, просыпается без тревог. Он позволяет считать себя то «лошадью», то «быком». Его знания подлинны и вырастают из доверия, его добродетель (ДЭ) безупречна, и он не запятнал себя людской пошлостью».

Цзяньу повстречал безумца Цзе Юя. «Что сказало тебе Полуденное Начало?» — спросил безумец Цзе Юй.
— Оно сказало мне, что государь (руководитель – А.П.) среди людей сам устанавливает законы, правила, положения и образцы и никто из смертных не отваживается не внимать им и не изменяться благодаря им! {Когда сам правитель (руководитель – А.П.) образцово выполняет правила и обряды, никто не осмелится [его] ослушаться и все преобразуются} — ответил Цзяньу.
— Это неправедная власть {свойство ложное}, — сказал безумец Цзе Юй. — Управлять Поднебесной — все равно что переходить вброд океан, долбить долотом реку, учить комаров ходить строем или нести гору на спине. Когда мудрый берется за государственные дела (дела управления – А.П.), разве он станет управлять внешним? Он сначала выправляет себя, а уже потом действует и делает лишь то, что может сделать безупречно. Ведь и птицы летают высоко, чтобы быть недосягаемыми для стрелы, а полевая мышь роет себе нору под священным холмом как можно глубже, чтобы никто не мог добраться до нее или выгнать ее оттуда. Неужели люди глупее этих крошечных существ?
Укорененный в Небе скитался к югу от горы Инь и пришел на берег Реки Чистоты. Там ему встретился Безымянный человек, и он спросил его: «Позвольте поинтересоваться, как нужно управлять Поднебесным миром?»
— Поди прочь, низкий ты человек! Зачем ты спрашиваешь меня о таком скучном деле? — ответил Безымянный, — Я как раз собираюсь стать другом Творца всего сущего, а когда мне и это наскучит, я сяду верхом на Птицу Пустоты и умчусь за шесть пределов вселенной и буду гулять по Деревне, которой нигде нет, поселюсь в Пустыне Безбрежных просторов. Зачем смущать мою душу вопросами о таком ничтожном деле, как управление Поднебесной?
Все же Укорененный в Небе повторил свой вопрос. Безымянный ответил: «Пусть сердце твое погрузится в пресно-безвкусное {наслаждайся сердцем в бесстрастии}. Пусть дух твой сольется с бесформенным {соединись с эфиром в равнодушии}. Следуй естеству всех вещей и не имей в себе ничего личного {предоставь каждого естественному [пути (ДАО)], не допускай ничего личного}. Вот тогда в Поднебесной (в управляемой компании – А.П.) будет порядок» ^[42].

Ян Цзыцзюй пришел к Лао Даню и сказал: «Предположим, в мире появится человек чуткий, деятельный, знающий, наделенный ясным умом и не ведающий усталости в деле постижения Пути (ДАО). Можно ли сравнить такого с просвещенными царями былых времен?»
— Для истинно мудрого все это — оковы и путы царской службы, они изнуряют наше тело и понапрасну волнуют наше сердце, — ответил Лао Дань. — К тому же красивый узор на шкуре тигра и леопарда привлекает охотника, а самую ловкую обезьяну и самого усердного пса первыми сажают на поводок. Разве можно сравнить такого человека с просвещенными царями?
— Могу ли я узнать, как управляет просвещенный царь? — спросил Ян Цзыцзюй.
Лао Дань ответил: «Когда правит просвещенный {мудрый} царь (руководитель – А.П.), его деяния распространяются на весь мир, но как бы не от него исходят, его власть передается всем вещам {преобразования доходили до каждого}, но люди не ищут в ней опоры. Он правит во славе, но никто не воздает ему хвалу, и каждому он дает жить в свое удовольствие. Он укореняется в Безмерном {неизмеримом} и пребывает в Отсутствующем {небытии}».

В царстве Чжэн жил могущественный колдун по имени Ли Сянь, который умел угадывать судьбы людей — будет ли человек жить или умрет, спасется он или погибнет, встретит или не встретит удачу, умрет ли в молодости или доживет до глубокой старости. Еще он умел предсказывать события, называя и год, и месяц, и даже день. Так велико было его искусство, что жители Чжэн, завидев его, обращались в бегство. Когда Ле-цзы увиделся с ним, ему в сердце словно хмель ударил, и он, вернувшись домой, сказал учителю Ху-цзы: «Раньше я думал, учитель, что ваш Путь (ДАО) выше прочих, но теперь я знаю, что есть и еще более высокий».
— Я изучил с тобой писания о Пути (ДАО), но не вникнул в существо Пути (ДАО), — ответил Ху-цзы. — Постиг ли ты Путь (ДАО) воистину? Даже если кур много, а петуха на них нет, откуда же возьмутся яйца? Ты чрезмерно стараешься осуществить Путь (ДАО) в миру, завоевать доверие людей, а потому облик твой слишком выдает твои намерения. Попробуй привести его сюда, пусть он посмотрит на меня.
На следующий день Ле-цзы привел колдуна к Ху-цзы. Когда колдун вышел, он сказал Ле-цзы: «Гм, твой учитель — мертвец, ему не прожить и десятка дней. Я увидел нечто странное, увидел сырой пепел!»
Ле-цзы вошел в комнату учителя, обливаясь слезами, и передал ему слова колдуна.
Ху-цзы сказал: «Я только что показался ему в образе Земли, притаился в незыблемом, но вовеки подвижном. Ему же, верно, привиделось, что жизненной силе (ДЭ) во мне прегражден путь. Приведи его ко мне еще раз».
На следующий день колдун вновь пришел к Ху-цзы, а уходя, сказал Ле-цзы: «Счастье, что твой учитель встретился со мной. Ему сегодня намного лучше! Он совсем ожил! Я вижу, что жизненные силы (ДЭ) в нем свободны». Ле-цзы передал слова колдуна учителю, и тот сказал: «На сей раз я предстал ему зиянием Небес. Ни имя, ни сущность в нем не гнездятся, а жизненная сила (ДЭ) во мне исходила из пяток. Он, верно, увидел во мне это истечение силы (ДЭ). Приведи-ка его еще раз».
На следующий день колдун вновь пришел к Ху-цзы, а выйдя от него, сказал Ле-цзы: «Учитель твой так переменчив! Я не могу разгадать его облик. Подождем, пока он успокоится, и я снова осмотрю его». Ле-цзы передал слова колдуна учителю, и тот сказал: «Я предстал ему Великой Пустотой, которую ничто не одолеет. И вот он узрел во мне глубочайший исток жизненных сил (ДЭ). Ибо и в стоячей, и в текучей воде есть темные глубины, и насчитывается их всего девять, а показал я только три. Пусть он придет еще раз».
На следующий день колдун снова пришел к Ху-цзы, но не успел он усесться на своем сиденье, как в смятении вскочил и выбежал вон. «Догони его!» — крикнул Ху-цзы ученику. Ле-цзы побежал за колдуном, да так и не догнал его. А Ху-цзы сказал: «На сей раз я показал ему свой изначальный образ — каким я был до того, как вышел из своего предка. Я предстал перед ним пустым, неосязаемо-податливым; невдомек ему было, кто я и что я такое, вот и показалось ему, что он скользит в бездну и плывет свободно по лону вод. Поэтому он убежал от меня».
Тут Ле-цзы понял, что еще и не начинал учиться. Он вернулся домой и три года не показывался на людях.
Сам готовил еду для жены.
Свиней кормил, как гостей.
Дела мира знать не хотел.
Роскошь презрел, возлюбил простоту.
Возвышался один, словно ком земли.
Не держался правил, смотрел в глубь себя.
Таким он прожил до последнего дня ^[43].

Не отягощай себя мечтами о славе.
Не строй корыстных расчетов {замыслов}.
Не бери на себя бремя пошлых дел {не давай делам власти над собой}.
Не пытайся владеть тем, что знаешь.

Соединись до конца с Беспредельным и обрети свой дом в бездонном покое {Постигая [все] до предела, [будь] бесконечен}. Исчерпай то, что даровано тебе Небом {природой}, и не желай приобретений: будь пуст — и не более того. У Высшего человека сердце что зеркало {Настоящий человек пользуется своим сердцем <разумом>, словно зеркалом}: оно не влечется за вещами, не стремится к ним навстречу, вмещает все в себя — и ничего не удерживает {[им] отвечает, но [их] не удерживает}. Вот почему такой человек способен превзойти вещи и не понести от них урона {остаться невредимым}.

Владыкой Южного Океана был Быстрый, владыкой Северного Океана был Внезапный, а владыкой середины земли был Хаос. Быстрый и Внезапный время от времени встречались во владениях Хаоса, а тот принимал их на редкость радушно. Быстрый и Внезапный захотели отблагодарить Хаос за его доброту. «Все люди имеют семь отверстий, благодаря которым они слышат, видят, едят и дышат, — сказали они. — Только у нашего Хаоса нет ни одного. Давайте-ка продолбим их в нем». Каждый день они проделывали одно отверстие, а на седьмой день Хаос умер.

ВНЕШНИЙ РАЗДЕЛ

Глава VIII. ПЕРЕПОНКИ МЕЖДУ ПАЛЬЦАМИ {НОГ} ^[44]

44. Восьмой главой книги Чжуан-цэы «Перепонки между пальцами» открывается ее так называемый Внешний раздел. В отличие от текстов Внутреннего раздела эта глава написана в монологической форме, и ее основная тема — критика цивилизации. Сложилась она сравнительно поздно: вероятно, спустя несколько десятилетий после смерти Чжуан-цзы. Но в ней выражены — хотя часто с несвойственными Чжуан-цзы резкостью и педантичностью — многие мотивы, завещанные древним философом. Основной пафос главы состоит в защите естественной самодостаточности каждого живого существа.

 

Перепонки между пальцами ног или шестой палец на руке даются человеку природой, но ничего не прибавляют к нашей природе. Тот, кто привержен долгу и человечности, пожалуй, сочтет их столь же близкими себе, как и органы тела, но все же не в них воплощаются свойства праведного Пути (ДАО). Выходит, перепонка между пальцами ног — бесполезный кусочек плоти, а шестой палец на руке — ненужный отросток. Считать истинным назначением телесных органов перепонку и шестой палец — все равно что судить о поведении людей по законам человечности и долга, полагаясь только на свой ум.
Посему пристрастие к созерцанию затуманивает наше восприятие пяти цветов, смешивает для нас все узоры мира, подобно тому как многоцветные одеяния ослепляют наш взор. Вы не согласны? Но пример Ли Чжу доказывает это. Пристрастие к сладкозвучию смешивает для нас пять музыкальных нот, подобно тому как гимны Хуан-чжуан и Да-люй оглушают нас. Вы не согласны? Но пример учителя музыки Куана доказывает это. Заботиться о своей человечности, точно о лишнем отростке на руке, — значит насиловать свои жизненные свойства (ДЭ) и ставить препоны своей природе ради того, чтобы стяжать уважение и славу и заставить мир под звуки дудок и гонгов покориться никому не нужным законам {прославляя недосягаемый образец}. Вы не согласны? Но ученые Цзэн и Ши доказали это. Тот, кто увлекается спорами, строит башни из черепиц и завязывает узлы на веревке, выдумывая мудреные слова и завлекательные суждения, чтобы заставить всех думать о том, что такое «твердость» и «белизна», «подобное» и «разное», и восхищаться пустопорожними речами. Вы не согласны? Но примеры Ян Чжу и Мо Ди доказывают это. Все это искусства, прославляющие внешнее и никчемное и далекие от праведного Пути (ДАО) в этом мире.
Тот, кто идет праведным Путем (ДАО), не отходит от своей природы и судьбы {не теряет природных свойств}. Поэтому единение с другими для него — не бесполезная перепонка, размежевание с другими для него — не никчемный отросток {при объединении уничтожаются перепонки, а при разделении – лишние пальцы}. Обильное в нем не находится в избытке, скудное в нем не находится в недостатке. У утки короткие лапы, но попытайтесь вытянуть их — и вы сделаете ее несчастной. У журавля длинные ноги, но попробуйте укоротить их — и вы причините ему страдания. Поэтому то, что длинно от природы, нельзя укорачивать, а то, что от природы коротко, нельзя удлинять. В природе не от чего избавляться, в природе ничто не может доставить нам неудовольствие. Но ведь человечность и долг {милосердие и справедливость} тоже не составляют существа человека {противны человеческой природе}. Отчего же наши высоко-нравные мужи так пекутся о них? {Сколько боли причиняет людям милосердие!}
А притом попробуйте срезать кому-нибудь перепонки на пальцах — и он будет плакать от боли. Попробуйте кому-нибудь отрубить шестой палец — и он закричит от боли. Среди этих двух у одного конечностей больше, чем положено, но больно им будет одинаково. Благочестивые люди нашего времени в своей слепоте сокрушаются о несчастьях света. Негодяи попирают свою природу и свой удел, чтобы добиться почестей и богатства. А посему не следует ли заключить, что человечность и долг не составляют сущности человека? Отчего же со времен Трех Династий ^[45] в мире было так много шума вокруг них?
Полагаться на циркуль, отвес и угольник, для того чтобы выправлять вещи, — значит насиловать их природу. Полагаться на веревку, клей и лак, для того чтобы скреплять вещи, — значит покушаться на их жизненные свойства (ДЭ). А кланяться и сгибаться согласно этикету, восхвалять человечность и долг, желая успокоить сердца людей, — значит отказываться от постоянства в себе. В Поднебесной, несомненно, существует постоянство. Но кривизна как постоянное свойство вещей происходит не от циркуля плотника, а прямота как постоянное свойство вещей происходит не от его угольника, сращивание вещей достигается не клеем и лаком, связанность вещей достигается не веревками и узлами. Так все существа в Поднебесном мире живут и не знают, чему обязаны своей жизнью. Все они в равной мере обладают полнотой жизненных свойств (ДЭ), а почему так происходит — не ведают. Посему прошлое ничем не отличается от настоящего, и ничто в мире не сойдет со своего места. Отчего же глашатаи человечности и долга нескончаемой вереницей, словно склеенные или связанные веревками, приходят в этот мир и проповедуют нравственность, внося смуту в умы?
Люди, слегка заблудившиеся, сбиваются с пути (ДАО). Люди, заблудившиеся всерьез, отворачиваются от своей природы. Откуда нам известно это? С тех пор как род Юй привлек благонравных мужей к управлению Поднебесной, все люди в мире устремились наперегонки за человечностью и долгом. Разве это не означает променять свою природу на человечность и долг? Попробуем разобраться в этом. Со времен Трех Династий каждый человек в мире променял свою природу на что-то иное. Низкий человек жертвует собой ради выгоды, служилый человек жертвует собой ради славы, сановный муж не щадит себя ради семьи, а мудрец приносит себя в жертву всему миру {царству}. И как бы ни были различны занятия этих людей, какую бы память они ни оставили о себе, все они были одинаковы в том, что наносили ущерб своей природе и губили себя.
Два пастушка, Цзан и Гу, вместе пасли стадо, и оба потеряли своих овец. Когда их спросили, чем они занимались на пастбище, то выяснилось, что Цзан читал книги, а Гу играл в кости. Занятия пастушков были неодинаковы, но в том, что они потеряли овец, они были совершенно одинаковы. Бои умер ради славы на горе Шоуян. Разбойник Чжи погиб из-за своей алчности у Восточного холма. Оба они погибли по разным причинам, но в том, что они лишились жизни, они были совершенно равны. Должны ли мы полагать, что Бои был прав, а разбойник Чжи нет? В мире никто не в силах избежать смерти. Того, кто гибнет из-за человечности и долга, простаки зовут благородным мужем. А того, кто гибнет из-за сокровищ, простаки зовут низким человеком. Хотя и тот и другой погибают, один слывет благородным мужем, а другой — низким человеком. Но ведь разбойник Чжи, погубивший себя, ничем не отличается от Бои. Какое же имеет значение, кто из них благородный муж, а кто низкий человек?
Того, кто подчиняет свою природу человечности и долгу, будь он даже умен, как ученые Цзэн и Ши, я не назову великим. И того, кто насилует свою природу в угоду пяти вкусовым ощущениям, даже если он умен, как Юй Эр, я тоже не назову великим. Того, кто насилует свою природу из любви к сладкозвучию, будь он даже искусен в музыке, как учитель Куан, я не назову человеком с хорошим слухом. И того, кто терзает свою природу из любви к цветам, даже если он разбирается в них, как Ли Чжу, я не назову человеком, обладающим острым зрением. Когда я называю кого-нибудь великим, я говорю не о человечности и долге {милосердии и справедливости}, а о полноте жизненных свойств (ДЭ) {сокровище – обладание лишь своими свойствами}. Опять-таки, называя кого-нибудь великим, я говорю не об умении различать пять вкусовых ощущений, а о доверии к своей природе и своей судьбе {предоставление свободы своим природным чувствам}. Когда я называю кого-нибудь человеком с хорошим слухом, я говорю не о том, что он хорошо слышит других, а о том, что он умеет вслушиваться в себя. Когда же я называю кого-нибудь человеком с острым зрением, я говорю не о том, что он хорошо видит других, а о том, что он умеет всматриваться в себя. Смотреть на других и не всматриваться в себя, не постигать себя, а постигать других — значит приобретать то, что принадлежит другим, и не приобретать того, что принадлежит себе. Это значит подлаживаться к тому, что угодно другим, и не подлаживаться к тому, что угодно себе ^[46]. Если же жить лишь ради того, что угодно другим, и не жить ради того, что угодно себе, тогда и Бои, и разбойник Чжи, можно сказать, «впали в излишества». Я склоняюсь перед праведной силой жизни (ДЭ), а потому не желаю {не осмеливаюсь} ни упражняться в осуществлении человечности и долга, ни жить таким образом, чтобы «впасть в излишества» {не решаюсь предаваться порокам и последним}.

Глава IХ. КОНСКИЕ КОПЫТА ^[47]

47. Глава «Конские копыта» стилистически близка предыдущей главе и развивает содержащуюся в ней апологию природной данности жизни и критику цивилизации. Но примечательно, что, мечтая о дружном соседстве людей и зверей, автор главы считает «неизменной природой» людей и залогом их единения производительный труд. Для него «небесное» и «человеческое» не только не противостоят друг другу, но даже друг от друга неотделимы.

 

Конь может ступать копытами по инею и снегу, а шкура защищает его от ветра и холода. Он щиплет траву и пьет воду, встает на дыбы и пускается вскачь. Такова настоящая природа коня. И если бы его пустили жить в высокие террасы и просторные залы, он вряд ли возрадовался бы этому.
Но вот пришел Болэ и сказал: «Я умею укрощать коней». И он стал прижигать и стричь их, прибивать подковы и ставить клейма, стреноживать и запирать в конюшне, а потому два-три коня из каждого десятка погибали. Он стал морить коней голодом и жаждой, заставлять их бегать рысью и галопом, в одной упряжке и друг за другом. Он мучил их уздечкой и шлеей, нагонял на них страх плеткой и кнутом, и коней погибало больше половины.
Горшечник говорит: «Я умею обрабатывать глину». И вот он выделывает круглое с помощью циркуля, а квадратное с помощью угольника. Плотник говорит: «Я умею обделывать дерево». И вот он вытесывает круглые столбы при помощи крюка и прямые доски при помощи отвеса. Но разве глина и дерево по природе своей желают, чтобы их обрабатывали с помощью циркуля и угольника, крюка и отвеса? И тем не менее в мире поколение за поколением твердят: «Болэ искусно управлялся с лошадьми, горшечник и плотник искусно управляются с глиной и деревом». Вот в чем ошибка тех, кто правит Поднебесной.
Я же полагаю, что те, кто искусны в управлении Поднебесной, поступают иначе. Люди от природы обладают постоянством:
Они ткут — и одеваются.
Пашут землю — и кормятся.
Это зовется «быть единым в свойствах жизни». {[их] общим свойством}
Они все заодно и не имеют корысти.
Имя этому — Небесная {естественная} свобода.

Во времена, когда свойства жизни не терпели ущерба, походка у людей была уверенная, а взгляд — непреклонный. В ту пору в горах еще не было тропок, а на озерах — ни лодок, ни мостов. Все существа жили сообща, и людские селения лепились друг к другу ^[48]. Звери и птицы сбивались в стаи, деревья и травы вырастали в полный рост. Поэтому каждый мог приладить поводок к животному или птице и пойти с ним на прогулку или нагнуть дерево и заглянуть в гнездо вороны или синицы. В те времена люди жили вместе с птицами и зверями, словно потомки одного рода. Где уж им было знать, кто благородный муж, а кто низкий человек!
Едины все в незнании,
От силы (ДЭ) не отходят.
Подобны в нежелании {отсутствии страстей},
Просты и безыскусны!

В простом и безыскусном обретается человеческая природа.
А потом пришли «прославленные мудрецы», и люди стали считать человечностью умение ходить, хромая, а следованием долгу — умение стоять на цыпочках. Мир оказался в смятении. Распущенность стала высокочтимой музыкой, суетливость превратилась в торжественный ритуал. Вот тогда в мире начался разброд. Если не расколото цельное древо жизни, откуда возьмется жертвенный сосуд? Если не разбита белая яшма духа, откуда возьмется державная печать? Если Путь (ДАО) и жизненные свойства (ДЭ) не отвергнуты, кто возлюбит человечность и долг? Если не презрели мы свое естество, кому нужны будут ритуалы и музыка? Если не перемешаны пять цветов, кто возьмется делать украшения и узоры? Если не перепутаны пять нот, кто захочет настраивать музыкальные инструменты? Разрушать цельное древо для того, чтобы изготовить отдельный предмет, — вот прегрешение ремесленника. Разбить Путь (ДАО) и его свойства для того, чтобы насадить человечность и долг {нарушить природные свойства}, — вот прегрешение «прославленных мудрецов».
Ну а кони? Они любят жить на воле, щипать траву и пить ключевую воду. Когда они радуются, то трутся друг о друга шеями. Когда они сердятся, то поворачиваются друг к другу задом и лягают друг друга. Вот в чем состоит их природное знание. А если надеть на коней хомут и накинуть на них узду, они будут дергать головой и кусать удила, упираться и брыкаться. Вот почему если даже у лошадей появляются разбойничьи повадки, то повинен в том сам Болэ.
Во времена царствования рода Хэсюй люди, живя в своих домах, не знали, чем они занимаются, а выехав в путешествие, не знали, куда направляются. Набивали себе рот — и радовались жизни. Хлопали себя по животу — и гуляли в свое удовольствие. Таковы были их природные наклонности. А потом пришли «прославленные мудрецы», и они сгибались и кланялись по правилам ритуалов и музыки, желая установить правильные формы всех вещей, и заставляли всех тянуться за человечностью и долгом, чтобы вселить в людские сердца покой. Вот тогда люди принялись ходить на цыпочках перед «знающими мужами» и стали соперничать за выгоду для себя, и невозможно было положить этому конец. Таково зло от «прославленных мудрецов».

Глава Х. ВЗЛАМЫВАЮТ СУНДУКИ ^[49]

49. Данная глава, которая завершает цикл «примитивистских» (определение А. Грэхэма) глав, содержит, пожалуй, самые резкие в древнекитайской литературе нападки на идеологию деспотического государства в Китае. Здесь же мы находим и классические в своем роде образцы сатиры на государственную мораль. Некоторые признаки указывают на то, что глава эта принадлежит к числу наиболее поздних в книге: она была создана, по-видимому, на рубеже III — II вв. до н. э. В переводе главы сделаны незначительные сокращения.

 

Чтобы уберечься от воров, которые взламывают сундуки, шарят в мешках и залезают в комоды, люди обвязывают эти вещи веревками и канатами, навешивают на них замки и засовы. В миру это называют предусмотрительностью. Но если придет большой вор, то он взвалит на себя сундук, подхватит мешок и утащит комод, страшась только, что все эти веревки и замки окажутся недостаточно прочными. И разве то, что прежде называли предусмотрительностью, не окажется на самом деле накоплением богатства для большого вора?
Есть ли среди тех, кого в свете называют предусмотрительными, такие, которые не собирают добро для большого вора? Есть ли среди тех, кто слывут в свете мудрецами, такие, которые не охраняют больших воров? Как мы можем знать, так ли это на самом деле? Когда-то в царстве Ци города располагались в пределах видимости, люди слышали крики петухов и лай собак в соседней деревне, а вокруг столицы на две тысячи ли ставили сети на реках и распахивали землю сохами и мотыгами. Во всех пределах царства строго блюли уложения «прославленных мудрецов» о храмах предков и алтарях духов земли и хлебных злаков, чтили обычаи каждой области и каждой деревушки. И вот однажды Тянь Чэн-цзы убил правителя Ци и присвоил себе его царство. Но разве он украл только государство? Вместе с государством он украл и введенные мудрецами законы. Поэтому у Тянь Чэн-цзы была слава разбойника, но жил он безмятежно, как сам Яо и Шунь. Малые царства не осмеливались его порицать, а большие — карать, и потомки Тянь Чэн-цзы на протяжении двенадцати поколений владели Ци. Не следует ли в таком случае сказать, что Тянь Чэн-цзы украл мудрые установления, чтобы сберечь свои разбойничьи повадки?
Посмотрим теперь, нет ли среди тех, кого в мире зовут самыми мудрыми, таких, которые собирают добро для большого вора? И нет ли среди тех, кого зовут самыми мудрыми, таких, которые охраняют воров и разбойников? Как мы можем знать, так ли это на самом деле? В старину отрубили голову Лунфэну, вырвали сердце у Биганя, вспороли живот Чанхуну, бросили в реку Цзысюя. Все эти четверо были достойнейшими мужами, а не смогли избежать позорной смерти.
Однажды подручный разбойника Чжи спросил у него: «У разбойников тоже есть Путь (ДАО)?»
— Как можно направляться куда-нибудь, не имея Пути (ДАО)? — ответил Чжи, — Уметь догадаться, где в доме спрятаны драгоценности, — это как мудрость. Войти туда первым — это как мужество. Выйти последним — все равно что верность долгу. Знать, сможешь ли унести награбленное, — это как знание ученого мужа. Разделить добычу поровну — это как человечность. Тот, кто не обладает этими пятью качествами, не станет хорошим разбойником.
Отсюда видно, что добрый человек, не постигнув путь (ДАО) истинно мудрых, не заимеет славы, а разбойник, не постигнув путь (ДАО) истинно мудрых, не достигнет успеха. В Поднебесной добрых людей мало, а плохих много, поэтому польза от истинно мудрых мала, а вред от них велик. Недаром в народе говорят: «Плохое вино привезли из Лу, а осаде подвергся Ханьдань» ^[50]. Когда рождаются мудрецы, плодятся и разбойники. Уберите мудрецов, оставьте разбойников в покое, и в мире воцарится порядок.
Когда высыхает река, пустеет долина.
Когда срывают холмы, заполняются пропасти.

Коли будут мертвы мудрецы, исчезнут и разбойники. Повсюду восторжествует мир, и не будет никаких беспорядков.
Но пока мудрецы не перемрут, не переведутся и разбойники. И если в мире станет вдвое больше мудрецов, то для разбойника Чжи выгода возрастет вдвое. Если вы учредите меры для обмера вещей, он украдет и товар, и вещи, и меры. Если вы поставите весы, чтобы взвешивать вещи, он украдет и вещи, и весы. Если вы учредите печати и клейма, он украдет товар вместе с печатями и клеймами. А если вы провозгласите человечность и долг, чтобы выправлять вещи, он опять-таки украдет все, что можно украсть, вместе с человечностью и долгом. Откуда мы знаем, что так и будет? Укравшего поясную пряжку тащат на плаху, укравший же царство восседает на троне, а у ворот его дворца толпятся любители человечности и долга. Не есть ли это кража человечности и долга, мудрости и знания? Вот так большой разбойник захватывает престол, крадет человечность и долг, меры и весы, печати и клейма и пользуется ими с такой выгодой для себя, что его уже ни колесницей и шапкой знатного вельможи не приманить, ни топором палача не отпугнуть. Для разбойника Чжи тут выгода двойная, и никакими наказаниями людей от нее не отвратить. Вот каково прегрешение «прославленных мудрецов»!
Говорят: «Рыбе нельзя покидать глубины, острое оружие государства нельзя показывать народу» ^[52]. Перестаньте завидовать поведению Цзэн и Ши, заткните рот сторонникам Ян Чжу и Мо Ди, отбросьте человечность и долг — и жизненные силы (ДЭ) в Поднебесной наконец будут едины в своей сокровенной глубине. Если люди будут полагаться только на свое зрение, в мире не останется ослепленных вещами. Если люди будут полагаться только на свой слух, в мире не останется увлеченных делами. Если люди будут полагаться только на свои жизненные свойства (ДЭ), в мире не останется пристрастных. Цзэн и Ши, Ян Чжу и Мо Ди, Учитель Куан и Мастер Чуй и знаток цветов породили в мире смятение и разброд. Тут уж законы бессильны помочь.

Разве вы не слышали о временах, когда в мире еще была жива истинная добродетель (ДЭ)? {О времени истинных свойств} Некогда, в царствование Жунчэна, Датина, Бохуана, Чжунъяна, Лилу, Лисюя, Сяньюаня, Хэсюя, Цзуньлу, Чжужуна, Фуси и Шэньнуна, люди вместо письма завязывали на веревке узелки, любили свою простую пищу и свое безыскусное платье, не стеснялись своих обычаев {были счастливы} и были довольны своими жилищами. Они видели дома соседних селений, слышали, как там кричат петухи и лают собаки, но до самой смерти не ходили туда. Вот так и жили люди в благословенные времена.
А нынче дошло до того, что люди встают на цыпочки и вытягивают шеи, а потом говорят, что в таком-то месте появился достойный муж! Захватив с собой еду, они бегут во всю прыть к этому человеку, позабыв о любви к родителям и долге перед господином. Ноги их так и мелькают на границах царств, экипажи их так и снуют за тысячи ли от родного дома. Вот преступление правителей, ищущих знаний!

Если правитель любит знания, но не следует Пути (ДАО), в Поднебесной начнется великая смута. Откуда мы знаем, что так и будет? Если наши познания насчет луков и арбалетов, силков и ловушек чересчур велики, то не будет порядка среди птиц в Поднебесье. Если мы знаем чересчур много о крючках и гарпунах, вершах и неводах, то не будет порядка среди рыб в глубине вод. Когда слишком много знают о ямах и капканах, пиках и рогатинах, то не будет порядка среди зверей в лесной чаще. Когда слишком много судят о «твердости» и «белизне», «подобии» и «различии» ^[53], обыкновенные люди пребывают в замешательстве. Поэтому всякий раз, когда в Поднебесной начинается великая смута, вина лежит на любителях знания.
В мире все знают, как познавать непознанное, но никто не знает, как познавать уже известное. Все знают, как отвергать то, что мы считаем дурным, но никто не знает, как отвергать то, что мы считаем добрым. Вот почему в мире нынче воцарилась великая смута. И вот люди ставят преграды свету солнца и луны вверху, разрушают природу гор и рек внизу и вмешиваются в круговорот времен года. И среди тварей земных, ползающих и летающих, нет ни одной, которая смогла бы сохранить в целости свою природу. О, в какую смуту ввергли Поднебесный мир любители знания! И так продолжается уже со времен Трех Династий. Людей достойных презирают, а услужливых негодяев возносят до небес. Людей покойных и безмятежных не ценят, а суетливыми и никчемными восторгаются. Вся эта суета несет гибель Поднебесному миру.

Глава ХI. ДАТЬ ВОЛЮ МИРУ {ПРЕДОСТАВИТЬ [КАЖДОГО] САМОМУ СЕБЕ} ^[54]

54. В какой-то мере данная глава, особенно в первой своей части, продолжает намеченную в седьмой главе тему «управления посредством недеяния». Последняя, надо сказать, свойственна всей китайской традиции, настаивающей на полной преемственности законов общества, государства и природы. Однако писаниям Чжуан-цзы и даосской литературе в целом присуще парадоксалистски-заостренная апология благотворности «неупорядоченного порядка», «всепобеждающей уступчивости» и «все свершающего недеяния». В этой главе предлагаются вариации основополагающего для учения Чжуан-цзы мотива «взаимного забытья того и этого», в котором достигается «сокровенное единство» людей.

Я слышал о том, что Поднебесному миру нужно позволить быть таким, каков он есть, но не слышал о том, что миром нужно управлять. Я говорю: «позволить быть», ибо опасаюсь, что природу людей извратят управлением. Я говорю: «быть таким, каков он есть», ибо опасаюсь, что управлением можно насильственно изменить свойства людей. Но если никто не склонен к излишествам и не отрекается от своих жизненных свойств (ДЭ), для чего тогда управлять Поднебесной?
В старину, когда Яо взялся наводить в мире порядок, он сделал так, что каждый человек возлюбил свою природу, и вся Поднебесная ликовала. А когда Цзе завел свои порядки, люди возненавидели свою природу, и вся Поднебесная пребывала в унынии. Но ликовать или печалиться — значит идти против своих естественных свойств, а все, что этим свойствам противоречит, не может быть долговечным.
Люди чересчур радовались? Но это означает, что они слишком склонились к стихии Ян. Когда силы Инь и Ян не находятся в равновесии, нарушается круговращение времен, холод и тепло пребывают в разладе, и здоровье человека терпит ущерб. {При чрезмерной радости у человека расходуется с излишком [сила] жара, при чрезмерном гневе расходуется с избытком [сила] холода. При перерасходе и жара и холода перестают [правильно] чередоваться четыре времени года, нарушается гармония прохлады и тепла, а [эти нарушения] причиняют вред телу человека} Тогда люди перестают к месту радоваться и к месту печалиться, лишаются постоянства в жизни, много умствуют, но не могут достичь удовлетворения и бросают дела на полпути. Мир сотрясают необузданные страсти {возникают в Поднебесной заносчивость и немилость, превосходство и угнетение}, и в нем появляются, с одной стороны, разбойник Чжи, а с другой — ученые Цзэн и Ши. Тогда, даже если вы призовете весь мир карать зло, оно не исчезнет. Как ни велик мир, у него недостанет сил на то, чтобы вознаграждать или карать. Со времен Трех Династий люди только и занимались тем, что кого-то поощряли или наказывали. И что же, помогло это занятие нам утвердиться в нашей природе и в нашей судьбе?
Может быть, лучше искать утех в созерцании красок мира? Но это означает предаваться излишествам в цветах. Напрягать свой слух? Но это означает предаваться излишествам в звуках. Искать удовольствие в человечности? Это погубит жизненные свойства (ДЭ). Любить долг? Это разрушит всеобщий порядок в мире. Любить ритуал? Это приучит нас к неестественности. Любить музыку? Но это значит поддаться соблазнам. Подражать мудрым? Это значит упражняться в никчемных искусствах. Любить знание? Это значит привлекать к себе недоброжелателей. Когда все живое в мире принимает свою природу и судьбу, не имеет значения, существует или не существует в нем восемь названных здесь вещей. Когда же нет возможности принять свою природу и судьбу, тогда эти восемь ложных добродетелей {наслаждений} опутывают людские сердца и ввергают мир в смуту, так что люди начинают чтить их и не хотят с ними расставаться. О, как обманут мир! Кто скажет, что люди одолели эти соблазны и избавились от них? Нет, люди постятся, прежде чем заговорить о них преклонив колена, оповещают о них царей и в их честь пляшут под торжественную музыку. Что тут поделаешь!
Посему, если благородному мужу приходится взойти на престол, ему лучше всего следовать недеянию. Благодаря недеянию он обретет покой в своей природе и судьбе {в природных свойствах}. Поэтому сказано: «Если ты ценишь себя больше всей Поднебесной, тебе можно доверить судьбу мира. Если ты любишь свою жизнь больше мира, то мир можно оставить на твое попечение» ^[55]. И если благородный муж {государь} способен не причинять ущерба своему телу {не рассеивать своё внутреннее} и не напрягать зрения и слуха, то, даже сидя недвижно {возвышаясь}, как труп, он будет иметь драконий облик, и, даже храня глубокое безмолвие, он возымеет громоподобный глас. Он будет воздействовать духовной силой и соединяться с Небесным в самом себе {движению [его] мысли подчинится природа}. Он будет как бы бездеятелен, а все сущее предстанет ему паром, возносящимся ввысь {[окажется] связанным со [всей] тьмой существ}. К чему тогда думать о том, как лучше управлять Поднебесной?

Цуй Шу спросил у Лао Даня: «Если не управлять Поднебесной, то как исправить сердца людей?»
— Будь осторожен, не тревожь людские сердца! — ответил Лао Дань. — Сердце у человека опускается, когда его унижают, и возносится, когда его хвалят. Человек с опустившимся сердцем — что {превращается в} узник {раб}; человек с вознесшимся сердцем — все равно что палач {убийца}. Сердце человека, будучи уступчивым и мягким, становится сильным и жестким, оно и острое, и гладкое. Загораясь, оно становится горячим, как пламя. Остывая, оно становится холодным, как лед. Так быстро оно меняется, что не успеешь взгляд перевести, как оно дважды успеет побывать за пределами Четырех морей. Покоясь, оно черпает свой покой из бездны в себе. Действуя, оно взмывает к самым небесам. Что может быть более гордым и свободным на свете {Оно своевольное, гордое, его не обуздать}, чем сердце человека?
В старину Желтый Владыка впервые растревожил сердца людей человечностью и долгом. А потом Яо и Шунь трудились до изнеможения ради благоденствия всего живого на земле, истязали себя ради человечности и долга, не жалели сил ради законов и уложений, а успеха так и не добились. И тогда Яо сослал Хуань Доу на гору Чун, изгнал племя Саньмяо в Саньвэй и отправил Гун-гуна в Юду. Значит, успеха он так и не добился, верно? А когда пришли времена Трех царей ^[58].

После того как Желтый Владыка девятнадцать лет управлял Поднебесной и приказы его исполнялись во всех пределах земли, он прослышал о том, что на горе Пустого Подобия обитает мудрец Гуан Чэн-цзы. Желтый Владыка пришел к нему и спросил: «Я слышал, что вы, уважаемый, постигли высший Путь (ДАО). Позвольте спросить, в чем суть высшего Пути (ДАО)? Я желаю вобрать в себя тончайшие испарения ^[59] Неба и Земли, чтобы помочь вызреванию хлебных злаков и благоденствию народа».
— То, о чем ты спрашиваешь, — ответил Гуан Чэн-цзы, — это сущность вещей. Но то, чем ты хочешь управлять, это мертвая оболочка вещей. С тех пор как ты управляешь Поднебесной, дождь выпадает, прежде чем соберутся облака, листья и травы увядают, не успев пожелтеть, а солнце и луна тускнеют неотвратимо. Ты слишком мелок душой — как можно удостоить тебя разговором о высшем Пути (ДАО)?
Желтый Владыка ушел восвояси, сложил с себя царский титул, построил себе уединенную хижину, сплел себе циновку из белого тростника и прожил отшельником три месяца. Потом он снова пришел к Гуан Чэн-цзы за наставлением. Гуан Чэн-цзы лежал головой к югу. Желтый Владыка почтительно подполз к нему на коленях и, поклонившись до земли, спросил: «Я слышал, уважаемый, что вы постигли высший Путь (ДАО). Позвольте спросить: что нужно делать с собой, чтобы долго жить?»
Гуан Чэн-цзы поспешно поднялся и сказал: «Какой прекрасный вопрос! Подойди, я поведаю тебе о высшем Пути (ДАО):

Семя высшего Пути (ДАО)
Так глубоко! Так сокровенно ^[60]!
Исток высшего Пути (ДАО)
Так темен! Так неприметен!
Не смотри и не слушай,
Храни свой дух, себя упокой,
И тело твое выправится само.
Будь же покоен, будь всегда чист,
Не изнуряй себя трудами,
Не отдавай жизненных сил,
И ты сможешь жить долго.

Пусть глазам твоим будет не на что смотреть, ушам нечего слушать, а сознанию нечего знать. Оберегай духом свое тело, и оно будет вечно жить.
Внимай тому, что хранится внутри, затворись от всего, что приходит снаружи, ибо многознайство сулит погибель.
Умей быть господином Неба и Земли,
Умей вместить в себя и силу Инь, и силу Ян.
Будь осторожен, умей себя уберечь,
И все живое счастье само обретет.

Я оберегаю единство всех вещей и в себе храню вселенскую гармонию. Я совершенствуюсь уже тысячу двести лет, и тело мое до сей поры не одряхлело».
Тут Желтый Владыка дважды отвесил земной поклон и воскликнул: «Да будет Гуан Чэн-цзы моим «Небом»!» ^[61]
— Подойди и внемли, — отозвался Гуан Чэн-цзы. — Эта вещь безмерна, а люди думают, что у нее есть мера. Тот, кто обретет мой Путь (ДАО), вверху станет царственным пределом, внизу — грядущим правителем. Тот, кто потеряет мой Путь (ДАО), вверху прозреет свет, внизу сольется с прахом земным. Ведь все живое в этом мире выходит из праха и в прах возвращается. А потому я покину тебя и войду во врата Бесконечного, буду странствовать в просторах Безбрежного. Я сольюсь со светом солнца и луны, соединюсь с вечностью Неба и Земли. Кто идет ко мне, меня не приметит. Кто уйдет от меня, обо мне не вспомнит. Все люди смертны, я же пребуду вовеки.

Облачный Полководец помчался на восток и у дерева Фуяо ^[62] повстречался с Хун Мэном, который прогуливался, подпрыгивая по-птичьи и похлопывая себя по бедрам. Завидев его, Облачный Полководец в смущении остановился и спросил почтительно:
— Кто вы такой? И что вы здесь делаете?
— Вот прогуливаюсь, — отвечал Хун Мэн, продолжая прыгать и хлопать себя.
— Позвольте задать вам вопрос, — сказал Облачный Полководец.
— Ого! — ответил, взглянув на Облачного Полководца, Хун Мэн.
— В небесных парах нет согласия, в земных испарениях — застой, шесть видов энергии вышли из равновесия, в смене времен года нет порядка. Что мне делать, если я желаю упорядочить все силы вселенной, дабы помочь росту всего живого?
— Не знаю, не знаю, — ответил Хун Мэн, все так же подпрыгивая и тряся головой.
Облачный Полководец не посмел спрашивать далее. Прошло три года. Странствуя на востоке и пролетая над сунской равниной, Облачный Полководец снова заметил Хун Мэна и радостно поспешил к нему со словами:
— О, равный Небу, вы не забыли меня?
Засим он дважды отвесил земной поклон и уже хотел задать Хун Мэну вопрос, но тот сказал:
— Что я могу знать?
Странствую, не зная зачем.
Мчусь, не ведая куда.
Скитаюсь привольно,
Вглядываясь лишь в сущностное.
Что же я могу знать?

— Я тоже думаю о себе, что скитаюсь привольно, — сказал Облачный Полководец. — Но люди следуют за мной повсюду, и я ничего не могу с ними поделать. Теперь же, как принято у людей, хочу услышать от вас хотя бы одно слово.
Тут Хун Мэн сказал:
— В том, что порядок Небес поколеблен, природа вещей испорчена, труды небесные не имеют завершения, стада разбегаются, птицы кричат по ночам, огонь сжигает деревья и травы, гибнут даже гады и насекомые, виноваты те, кто взялся устанавливать порядок среди людей.
— Так что же мне делать? — спросил Облачный Полководец.
— Ах! Бросьте все и уходите, — отвечал Хун Мэн.
— С вами, равный Небу, тяжело говорить. Скажите еще хотя бы слово.
— Ах! — отвечал Хун Мэн. — Пестуйте {укрепляйте} свое сердце, пребывайте в недеянии, и вещи все свершат сами по себе. Отриньте свое тело, отбросьте свое зрение и слух, забудьте и о людях, и о вещах, слейтесь с беспредельным, освободите свое сердце, отпустите на волю свой дух, исчезните, словно в вас не стало души. «Все сущее сменяет друг друга в неисчерпаемом многообразии, и каждая вещь возвращается к истоку, возвращается к истоку!» ^[63] Пусть не останется в вас ни грана знания, погрузитесь в бездонный хаос и существуйте так вовеки. Если ж будете пытаться это понять, отдалитесь от этого. Не спрашивайте же его имени, не допытывайтесь его свойств, и все сущее будет рождаться само собой.
— Вы, равный Небу, ниспослали мне совершенство, наставили меня безмолвием, — сказал Облачный Полководец. С этими словами он дважды поклонился до земли, попрощался и полетел дальше.

Обыкновенным людям нравится, когда другие чем-то на них похожи, и не нравится, когда другие чем-то от них отличаются. Любовь к себе подобным и неприязнь к непохожим на себя рождена желанием выделиться из толпы. Но разве тот, кто жаждет выделиться из толпы, и в самом деле человек выдающийся? Чем добиваться всеобщего одобрения твоего искусства, лучше позволить быть на равных всем искусствам. Но те, кто хотят управлять государством, ищут в порядках Трех Царей только полезное и не замечают того худого, что есть в них. Это означает доверить судьбу царства случаю, а долго ли будет процветать царство, коли судьба его зависит от случая? Шансов сохранить его — один на десять тысяч. А шансов погубить его — более десяти тысяч против одного. Увы, владыки земель того не ведают! Тот, кто владеет землей, владеет одной великой вещью. А кто владеет великой вещью, не может видеть перед собой только вещь. Тот, кто способен не видеть вещи в вещах, способен предоставить каждой вещи быть такой, какая она есть. Кто понимает, что вещь становится вещью благодаря тому, что вещью не является, тот не просто управляет людьми, а выходит за пределы земного мира и в него возвращается, привольно скитаясь по всем Девяти областям Земли ^[64]. Одинокий он уходит, одинокий приходит, а потому зовется «в одиночестве живущим». Ценнее же человека, в одиночестве живущего, в мире ничего нет.

Учение Великого Человека — словно тень, отбрасываемая телом, и эхо, вторящее голосу. На любой вопрос откликнется, понимая чувства людей, ощущая сопричастность свою всему свету. Он пребывает в незыблемом покое, а движется, не ведая границ, ведет каждого сообразно его устремлениям и приводит каждого к его изначальной природе. Странствует привольно и бесконечно, выступает, никуда не отклоняясь, и безначален, как солнце, а телом слит с Великим Единством. В Великом Единстве нельзя иметь ничего личного. {лишен собственного “я”} Не имея же ничего личного {лишившись собственного “я”}, ничем нельзя обладать. Наблюдающие за обладаемым {за бытиём} — таковы благородные мужи древности. Наблюдающие за тем, чем обладать нельзя {за небытиём}, — таковы друзья Неба и Земли {природы}.
Презренны, а в жизни необходимы {Незначительны, а нельзя не сообразоваться с их [природой]}: таковы вещи. Низменны, а нельзя на них не опереться: таковы простые люди. Утомительны {скрыты}, а нельзя ими не заниматься: таковы мирские дела. Грубы, а нельзя не оповещать о них: таковы законы. Далеко отстоит, а нужно держаться за него: таков долг {справедливость}. Всегда рядом с тобой, а должна быть распространена на всех: такова человечность {милосердие}. Разделяют, а должны свиваться в одну нить {а нельзя их не множить}: таковы ритуалы. Пребывают внутри, а нужно к ним стремиться: таковы жизненные свойства {добродетель (ДЭ)}. Едино, а не может не изменяться — таков Путь (ДАО). Обладает духовной силой {священно}, а не может не действовать: таково Небо. Поэтому мудрый созерцает Небо, а помощи не предлагает; постигает в себе жизненные свойства (ДЭ), а ничем не связан {совершенствовались в добродетелях (ДЭ), но [их] не отягощали}; исходит из Пути (ДАО), а не строит планов {не вносили [в него] своих замыслов}. Он безошибочно выполняет долг, но не взирает на образцы {следовали за справедливостью, но [ее] не множили}, в совершенстве владеет ритуалом, но не признает запретов, блестяще разрешает все дела и не отворачивается от них, разумно применяет законы {обычаи} и не вносит путаницы в жизнь, чутко внимает чувствам людей и не презирает их, полагается на вещи и не отбрасывает их. А что касается вещей, то ни одна из них недостойна того, что делается с ней, хотя бы и нельзя не делать этого {Вещи не достойны [того, чтобы ими] заниматься, но [ими] нельзя не заниматься}.
Кто не имеет ясного понимания Неба, не будет чист и в жизненных свойствах {добродетелях (ДЭ)}. Кто не постиг Путь (ДАО), не сможет ничего свершить в жизни. Горе тому {как жалок тот}, кто не прозрел Путь (ДАО)! Что же такое Путь (ДАО)? Есть Путь (ДАО) Неба, и есть Путь (ДАО) Человека. Быть чтимым благодаря недеянию {Бездеятельный и чтимый} — вот Путь (ДАО) Неба. Совершать действия и быть связанным ими {деятельный и несущий тяготы} — вот Путь (ДАО) Человека. Путь (ДАО) Неба приличествует господину {хозяину}, Путь (ДАО) Человека — слуге. Нельзя не видеть, сколь далеки друг от друга Путь (ДАО) Неба и Путь (ДАО) Человека.

Глава ХII. НЕБО И ЗЕМЛЯ ^[65]

65. Глава состоит из довольно разнородных диалогов и монологических фрагментов и не обладает сколько-нибудь отчетливым тематическим и стилистическим единством. А. Грэхэм отнес ее к разряду «синкретических». Авторам большинства фрагментов свойственно стремление дать определения основным понятиям даосской философии и выстроить из них всеобъемлющую систему, связывающую воедино традиционную космологию и политическую теорию. Можно почти не сомневаться в сравнительно позднем происхождении этой главы. Текст ее публикуется с небольшими сокращениями.

 

Как ни велики Небо и Земля, а превращения их уравновешиваются {изменяются они равномерно}. Как ни многочисленны вещи в мире, а порядок их един. Как ни много людей в мире, а все они повинуются государю. Правитель же черпает свою силу в свойствах самой жизни и претворяет свое назначение благодаря Небу {совершенствуется природой}. Поэтому говорят: «В глубокой древности миром управляли лишь Недеянием и Небесным Совершенством {одними лишь природными свойствами}».
Судите о словах, исходя из Пути (ДАО), и правление в государстве будет безупречным {то слова “царь Поднебесной” были правильными}. Судите о понятиях, исходя из Пути (ДАО), и в отношениях между правителями и подданными не будет изъяна {рассматривать различия, то долг царя и [его] помощников был ясен}. Судите о способностях и событиях, исходя из Пути (ДАО), и чиновники в Поднебесной будут служить исправно {[каждый] ведал [делом] по способности}. Смотрите на все, исходя из Пути (ДАО), и все вещи в мире достигнут совершенства {все вокруг соответствовало [всей] тьме вещей}.
То, что проницает собою Небо и Землю, — это Путь (ДАО). То, что созвучно Земле, — это «полнота жизненных свойств (ДЭ)». То, что претворяется в судьбе вещей, — это «долг» ^[66]. То, что вносит порядок в жизнь людей, — это «деяние». То, в чем проявляется искусство, — это «мастерство». Мастерство сопрягается с деянием, деяние сопрягается с долгом, долг сопрягается с полнотой жизненных свойств (ДЭ), а полнота жизненных свойств (ДЭ) — с Путем (ДАО) Небес. Потому и говорится, что древние пастыри Поднебесного мира не имели желаний, и в мире царило довольство; они ничего не делали, а в мире все свершалось; они были покойны в глубине своего сердца, а народ жил безмятежно. Как сказано в записях: «Постигай Единое, и все деяния обретут завершенность; освободись от своего сознания {страсти к приобретению}, и духи покорятся тебе».

Учитель сказал:
«Путь (ДАО) поддерживает и покрывает все сущее. О, как велик он! Благородный муж благодаря ему не может не открыть сердце. То, что действует недеянием, — это Путь (ДАО) {природа}. А то, благодаря чему мы говорим о недеянии, — это полнота жизни {свойства}. Любовь к людям и польза для вещей зовется человечностью {милосердием}.
Подобие неподобного зовется величием. Поведение, не проводящее границ и различий, зовется великодушием. Обладание тьмой разных вещей зовется богатством. Поэтому держаться полноты жизни {свойств} — значит иметь основу. Стяжать в себе полноту жизни — значит обрести опору {тот, чьи свойства завершены, называется установившимся}. Следовать Пути (ДАО) — значит иметь всего в достатке {обладать полнотой}. Не менять своих убеждений из-за других — значит достичь завершенности {совершенства}. Если благородный муж поймет эти десять истин, то будет великим и в делах своих, и в помыслах. К нему {как вода в низину} стекутся все вещи мира. Тогда он сможет оставить золото сокрытым в горах, а жемчужины схороненными в морской пучине. Он не станет обогащаться товарами, не будет искать знатности и богатства, не будет желать долголетия, не будет печалиться о ранней смерти. Он не радуется благоденствию и не скорбит в бедности, не присваивает себе блага мира, не добивается славы для себя. Он не хочет быть царем Поднебесной, чтобы быть у всех на виду.
Все сущее в мире — одна кладовая. Жизнь и смерть — одна судьба {Слава в том, чтобы постичь, что у [всей] тьмы вещей одно хранилище, что жизнь и смерть – одинаковые формы [в развитии].}».

Учитель сказал: «О, как глубок Путь (ДАО) и как покоен он в своей глубине! Как чист! Без него не запоют ни металл, ни камень. А потому нельзя не вслушаться: отчего исторгают звуки камень и металл? Кто же предписывает вещам быть такими, какие они есть?»
Человек, наделенный царственным могуществом {обладающий царственными свойствами} (хороший руководитель – А.П.), находит себе прибежище в превращениях вещей {ведёт себя просто}, но считает для себя зазорным быть сопричастным мирским делам. Он находит опору в Первозданной Основе и сведущ в духовном, а потому могущество его распространяется широко. То, что исходит из его сердца, все живое принимает. Ибо не бывает форм вне Пути (ДАО), и жизнь, лишенная силы, не проявит себя. И кто, как не человек, обладающий царственным могуществом, способен сберечь формы {тело} и постигнуть {исчерпать до конца} жизнь, утвердить власть и явить миру {постигнуть} Путь (ДАО)? О, как необозрим, необъятен он! Появляется внезапно, движется неудержимо, и все в мире ему повинуется! Таков человек, обладающий царственным могуществом {царственными свойствами}.
Всматривайся в незримое {изначальный мрак} и вслушивайся в беззвучное {безмолвное}. Во мраке прозреешь свет {рассвет}, в тишине {безмолвии} услышишь гармонию. Будь глубже глубокого — и сможешь постичь Сущее. Будь духовнее духа {[размышляй] над сокровеннейшим} — и сможешь слиться {постичь} с семенем жизни. Принимай все, что есть в мире: сливаясь с Отсутствующим, даешь каждому быть тем, что он есть; ускользая вместе с летучим временем, послужишь каждому опорой. Тогда великое {[для него]} окажется малым, длинное — коротким, а близкое — далеким
Прогуливаясь к северу от Красных вод, Желтый Владыка взошел на гору Куньлунь и взглянул на юг. Возвращаясь обратно, он потерял Черную Жемчужину. Он послал на поиски жемчужины Знание, но Знание не смогло найти ее. Тогда он послал Зоркое Око, и оно тоже ее не нашло. Он послал Сметливого {Спорщика}, но и тот не нашел жемчужину. Наконец он послал Отсутствующего {Подобного Небытию}, и тот нашел жемчужину.
— Как чудесно, — воскликнул Желтый Владыка, — что нашел жемчужину Отсутствующий {Подобный Небытию}!

Учителя Яо звали Сюй Ю, учителя Сюй Юя звали Беззубым, учителя Беззубого звали Ван Ни, а учителя Ван Ни звали Тростниковая Накидка. Вот однажды Яо спросил у Сюй Юя: «Можно ли Беззубого облечь Небесной властью? Я попрошу Ван Ни передать ему это предложение».
— Вручать ему бразды правления в Поднебесной опасно! — ответил Сюй Ю.
— Ведь Беззубый сообразителен и умудрен знанием — прочие с ним не сравнятся. Если человеческое в нем восполнить небесным, он сможет запретить преступления, но не сможет понять, откуда происходят преступления. Как же можно облечь такого Небесной властью? Он будет полагаться лишь на человеческое и отринет небесное, поступать по собственному разумению и идти наперекор другим. А еще он чтит знания и скор на поступки, но привязан к обстоятельствам, любит смотреть по сторонам и получать одобрение толпы, переменчив и не имеет постоянства в помыслах. Разве достоин он Небесной власти? Хотя у него есть свой род и предки и он может быть отцом многих, но ему не под силу быть отцом отца многих. Поистине, он вызовет смуту в мире. Поставь его лицом к северу — навлечет бедствие. Посади его лицом к югу — станет разбойником!
Яо совершал поездку по царству Хуа, и пограничный страж Хуа {страж границы Цветущего [царства]} сказал ему: «Н-да, и в самом деле мудрец! Позвольте поприветствовать мудреца, долгих вам лет жизни!»
— Не желаю! — ответствовал Яо.
— Да будет мудрый человек богат! — воскликнул пограничный страж.
— Не желаю! — ответствовал Яо.
— Пусть родится у вас много сыновей!
— Не желаю!
— Но ведь долголетия, богатства и мужского потомства желают все люди, отчего же вам не угодно сие?
— Чем больше сыновей, тем больше волнений, — ответил Яо. — Чем больше богатства, тем больше тревог. Чем дольше живешь, тем больше унижений. Все это не помогает взращивать в себе жизненную силу, поэтому я не хочу это иметь.
— Сначала я подумал, что вы — мудрец, — сказал пограничный страж. — А теперь вижу, что вы — всего лишь благородный муж. Небо, давая жизнь всем людям, каждому предоставляет еще и занятие. Пусть у вас есть сыновья — но если вы подыщете для каждого занятие, к чему волноваться? Пусть вы богаты — но если вы дадите каждому его долю, то о чем вам беспокоиться? Ну а мудрец —

Стоит, как перепел, а ест, как цыпленок,
На своем птичьем пути (ДАО) ^[67] не оставляет следов.
Когда в Поднебесной есть порядок,
Он радуется жизни вместе со всеми.
Когда в Поднебесной нет порядка,
Он пестует Силу (ДЭ) в уединении.
За тысячу лет он пресытится миром,
И уйдет из него, и вознесется на небо.
Он сядет в ту облачную колесницу
И умчится в обитель царственных предков.
Тяготы мира его не коснутся,
Несчастья жизни минуют его стороной.
Откуда же тогда взяться унижениям?
Пограничный страж пошел прочь, а Яо побежал за ним следом со словами: «Позвольте вас спросить!»
— Подите прочь! — ответил пограничный страж.

В начале начал было Отсутствие, и не было у него ни свойств, ни имени. Из него появилось Единое. Появилось Единое, но еще не было форм. А то, благодаря чему живут все вещи, называется жизненными свойствами (ДЭ). Когда еще нет форм, различие уже есть. Неизбежное, не допускающее разрывов, зовется Судьбой. Благодаря остановке в движении рождаются вещи. Вещь, осуществившая в себе свой жизненный принцип, зовется Формой. Форма хранит в себе Дух. Каждая Форма имеет свои правила, и вместе они зовутся Природой. Кто печется о своей природе, возвращается к жизненной Силе (ДЭ). А кто достиг предела Силы (ДЭ), становится единым с Началом. Становясь единым, мы опустошаем себя; будучи пусты, мы становимся великими, а будучи великими, приводим к согласию щебет всех птиц. Согласие всех голосов согласуется с Небом и Землей.
Это согласие столь безыскусно!
Ты кажешься глупцом, ты кажешься помраченным.
Вот что зовется Глубочайшею Силою (ДЭ),
И в ней мы едины с Великим Движением!
Конфуций спросил у Лао Даня: «Вот есть человек, который ищет истину, прибегая к парам понятий: «возможное» и «невозможное», «правильное» и «неправильное». А любители рассуждать говорят: «Отделите твердое от белого, как если бы их можно было развесить в разных местах». Можно ли таких людей назвать мудрыми?»
— Все это оковы раба и тяготы ремесленника, бесплодное истязание тела и души. Самую сноровистую собаку первой сажают на поводок, самую ловкую обезьяну первой отлавливают в лесу. Сейчас я поведаю тебе такое, о чем нельзя услышать и нельзя рассказать. Среди всех, наделенных головой и ногами, тех, кто лишен разума и слуха, больше всего. Среди тех, кто имеет зримый облик, нет ни одного, кто существовал бы вместе с бесформенным и безобразным. Их движения и покой, смерть и жизнь, дряхление и расцвет не есть то, благодаря чему они существуют. Познавать их порядок — это дело людей. Забыть же о вещах, забыть о Небе — это называется «забвение себя». О людях, забывших себя, как раз и можно сказать, что они пребывают в чертогах Небесного.

Путешествуя по южным землям, Цзы-Гун дошел до царства Чу и уже возвращался во владения Цзинь. Когда он шел северным берегом реки Хань, то заметил человека, который вскапывал огород и поливал его, лазая в колодец с глиняным кувшином. Человек трудился неутомимо, сил тратил много, а работа у него шла медленно.
— Теперь есть машина, которая за один день поливает сотню грядок! — крикнул ему Цзы-Гун. — Много сил с ней тратить не нужно, а работа подвигается быстро. Не желаете ли вы, уважаемый, воспользоваться ею?
Человек, работавший в огороде, поднял голову и спросил: «Что это за машина?»
— Ее делают из дерева, задняя часть у нее тяжелая, а передняя легкая. Вода из нее течет потоком, словно кипящая струя из ключа. Ее называют водяным колесом.
Огородник нахмурился {от гнева изменился в лице} и сказал с усмешкой: «{Я не применяю [ее] не оттого, что не знаю, [я] стыжусь [ее применять]}Я слышал от своего учителя, что тот, кто работает с машиной, сам все делает, как машина, у того, кто все делает, как машина, сердце тоже становится машиной. А когда сердце становится, как машина, исчезает целомудрие и чистота. Если же нет целомудрия и чистоты, не будет и твердости духа. А тот, кто духом не тверд, не сбережет в себе Путь (ДАО)».
Устыдившись своих слов, Цзы-Гун опустил голову и ничего не ответил. Тогда огородник спросил его: «Ты кто такой?»
— Я — ученик Конфуция, — ответил Цзы-Гун.
— Не из тех ли ты многознающих, которые восхваляют мудрецов, чтобы встать над другими? Не из тех ли ты, что в одиночестве щиплют струны и печально поют, торгуя в мире своим именем? Если бы ты забыл про свой дух и освободился от своей телесной оболочки, ты, может быть, и приблизился бы к правде. Но ты ведь сам с собой сладить не можешь, где тебе найти управу на всю Поднебесную. Уходи! Не мешай мне работать.
Пристыженный Цзы-Гун в растерянности зашагал прочь и, лишь пройдя тридцать ли, пришел в себя. Ученики спросили его: «Что это был за человек? Почему вы, учитель, после разговора с ним так бледны и целый день не можете опомниться?»
— Раньше я думал, что в Поднебесной есть только один человек, а теперь узнал, что есть в ней еще один, — ответил Цзы-Гун. — Учитель наставлял меня: в делах будь благоразумен, к успеху стремись неустанно, малыми силами добивайся многого — таков путь (ДАО) истинно мудрого. А этот человек учит по-другому: кто следует Пути (ДАО), в том жизненные свойства (ДЭ) целостны, в ком целостны жизненные свойства (ДЭ), целостно и тело, а в ком тело целостно, дух тоже целостен. Быть целостным в духе — вот Путь (ДАО) истинно мудрого. {У того, кто владеет учением, целостные свойства. При целостных свойствах – целостно тело. При целостном теле – целостен разум. В целостном же разуме и заключается путь (ДАО) мудрого} Вверяясь жизни, мудрый действует заодно со всеми людьми и не знает, почему так поступает. Так помрачен он и так безыскусен! {Неизмерима и совершенна [его] простота!} Мысли о заслугах и выгодах, уловках и удаче не тревожат его сердце. Такой человек против своей воли не пойдет, наперекор своим желаниям жить не будет. Добившись успеха, он не станет любоваться собой, даже если весь мир будет хвалить его. Потерпев неудачу, он не смутится, даже если весь мир будет бранить его. Ни хвала, ни хула света ничего ему не прибавят и ничего от него не отнимут. Вот что такое человек, чьи жизненные свойства (ДЭ) целостны! Я же из тех, кого носит ветер по волнам.
Вернувшись в Лу, Цзы-Гун рассказал обо всем Конфуцию, и Конфуций сказал: «Тот человек делает вид, будто владеет искусством Хаоса ^[68]. Он знает лишь одно и не желает знать другого, заботится о внутреннем и не думает о внешнем».
Сердцем прозрел, душой безыскусен,
Недеяньем живет, вернулся к началу,
Природу постиг, бережет в себе дух,
Чтоб привольно скользить в пошлой жизни мирской.

Ну как тут не подивиться? Но разве дано тебе и мне познать искусство Хаоса?

Цзянлюй Мянь повстречал Цзи Чэ и сказал ему: «Правитель Лу просил меня дать ему наставление. Я отказывался, но безуспешно, так что пришлось мне дать ему совет. Не знаю, попал ли я в цель. Прошу вас оценить мои слова, а сказал я лускому царю вот что: «Нужно следовать за почтительными и бережливыми, выдвигать справедливых и преданных, отвергать корыстолюбивых и льстивых. Тогда в народе никто не посмеет нарушить порядок»».
Цзи Чэ рассмеялся и сказал: «Вы, уважаемый, с вашими увещеваниями перед царем — все равно что богомол, преграждающий путь повозке: разве сможете вы добиться желаемого? Ваши советы только навлекут на государя беду, ведь башни его дворца заполнены сокровищами, и, куда бы он ни направился, за ним всюду следует толпа».
Цзянлюй Мянь задрожал от страха и сказал: «Мне, уважаемый, слова ваши непонятны. Прошу вас, учитель, пояснить их смысл».
— Когда великий мудрец правит (управляет – А.П.) Поднебесной, — ответил Цзи Чэ, — он воодушевляет сердца людей, желая, чтобы они обратились к просвещению и исправили свои обычаи, подавили свои разбойничьи помыслы и прониклись возвышенными устремлениями, словно такова их природа и они сами не знают, почему они таковы. Такого человека следовало бы считать старшим братом Яо и Шуня. Сколь велик, сколь беспределен он! Он хочет соединиться с полнотой жизни в себе и вовек пребывать в ней сердцем!

Чжун Ман отправился к Восточной Пучине и там встретил Юань Фэна.
Юань Фэн спросил:
— Куда вы направляетесь?
— Я лечу к Восточной Пучине.
— Для чего?
— Хочу там погулять. Ведь Великий Океан не переполняется, сколько бы в него ни вливалось, и не мелеет, сколько бы из него не вытекало.
— Не уделите ли вы внимание нам, «людям с глазами, посаженными вдоль»? Хотелось бы услышать о мудром правлении.
— При мудром правлении (управлении – А.П.) служилые люди {начальники} воздают каждому должное {в раздачах не упускают необходимого каждому}, выдвигают каждого, не упуская его способностей, видят все с одного взгляда {все дела в целом}, так что все дела сами собой делаются, все слова сами собой произносятся, а Поднебесная благоденствует {развивается}. Достаточно одного взмаха руки — и люди стекаются со всех сторон. Вот что такое мудрое правление.
— Позвольте спросить: что такое человек жизненной силы (ДЭ) {добродетельный}?
— Человек жизненной силы (ДЭ-й) {[обладающий изначальными] свойствами} в покое не думает {не [знает] тоски}, в движении не размышляет {не [знает] опасений}, не следует мнениям {учению} об «истинном» и «ложном», «красивом» и «уродливом». Он находит радость в том, что приносит пользу всем. Он обретает покой в том, что приносит удовольствие всем. Не будь его — и народ растеряется, как ребенок, потерявший мать, или путник, сбившийся с дороги. Всякого добра у него будет в избытке, а откуда — неведомо; еды и питья будет вдоволь, а от кого — неизвестно. Таким выглядит человек жизненной силы (ДЭ-й).
— Хотелось бы услышать о человеке духовном {[обладающем] разумом}.
— Человек духовный {[обладающий] разумом} мчится с лучом света и исчезает вместе с вещами {телом}.
Это называется «осветить беспредельное». Он до конца претворяет свою судьбу {Достигает предела жизни} и исчерпывает свои чувства {до конца природу}, радуется Небу и Земле {наслаждается [радостью] неба и земли} и возвращается к сущности всех вещей {[вся] тьма вещей возвращается к сущности}. Это называется «первозданным хаосом» {слиться с изначальным эфиром}.

Любящий сын не льстит своим родителям, а преданный подданный не обманывает своего государя. Таковы достоинства сына и подданного. Если же соглашаться с каждым словом родителей и одобрять любой их поступок, то даже самые заурядные люди сочтут тебя недостойным сыном. А если соглашаться с каждым словом правителя и одобрять любой его поступок, то те же заурядные люди назовут тебя недостойным подданным. Но понимают ли те люди, что и к ним самим следует относиться таким же образом? Если соглашаться с каждым словом заурядных людей и одобрять каждый их поступок, то они сами не назовут тебя никчемным человеком. Значит ли это, что люди в миру имеют больше влияния, чем родители, и больше власти, чем правитель?
Назови заурядного человека льстецом — и он обидится. Назови его лжецом — и он рассердится. А ведь, возможно, тот человек и в самом деле всю жизнь был льстецом и лжецом. Когда он привлекает к себе толпу с помощью громких слов и напыщенных речей, начало у него не связывается с концом, цели не совпадают с результатом. Он изысканно одевается и вежливо держится, ловя восхищение света, а сам не считает себя ни льстецом, ни лгуном. Они довольствуются положением ученика, твердят об истинном и ложном, а сами не считают себя заурядными людьми. Вот верх глупости.
Тот, кто знает про свою глупость{понимает свое невежество}, уже не такой большой глупец {невежда}. Тот, кто знает про свои заблуждения, заблуждается не так уж глубоко. От глубокого заблуждения не освободишься всю жизнь. От большой глупости не избавишься до конца дней. Если среди трех путников заблуждается лишь один, они все равно дойдут до цели, ибо заблуждающийся среди них в меньшинстве. Но если в заблуждение впадут два человека, то до цели они, как бы ни старались, добраться не смогут, ибо заблуждающиеся будут в большинстве. И сегодня, когда целый мир погряз в заблуждениях, я в одиночку ничего не сделаю, даже указывая всем правильный Путь (ДАО).
Великая музыка ^[70], они приходят в восторг. Оттого же возвышенные речи не задерживаются в сердцах заурядных людей. А когда не звучат слова правды {истины}, торжествуют пошлые речи. Звон от пары пустых горшков заглушит благородный колокол, и тогда уже будет поздно ударять в него. Нынче же вся Поднебесная сбилась с Пути (ДАО), и пусть я показываю верную дорогу — но кто услышит меня? Знать же, что тебя не слушают, и настаивать на своем — это еще одно заблуждение! А потому лучше всего предоставить жизни идти своим чередом и никого не подталкивать. Если я никого не буду подталкивать, никто не будет терпеть от меня неудобства.

После того как Яо уступил престол Шуню, а Шунь сделал своим преемником Юя, Бочэн Цзыгао отказался от своего удела и стал пахать землю.
Юй приехал к нему с визитом и застал его работающим в поле. Юй подошел к нему быстро, оказывая хозяину почет, и спросил его: «Прежде, когда Яо правил Поднебесной, вы владели уделом, а после того как Яо уступил трон Шуню, а Шунь передал его мне, вы отказались от удела и взялись за соху. Позвольте спросить, почему вы так поступили?»
— Прежде, когда Яо правил миром, люди старательно трудились, даже не надеясь на награду, и были послушны, даже не страшась наказания. А теперь вы награждаете и наказываете, но в людях нет доброты. Отныне нравы будут портиться, а наказания — множиться. Вот где сокрыты семена грядущей смуты! Отойдите, уважаемый, не мешайте работать.
И Бочэн Цзыгао продолжил пахоту, даже не глядя в сторону царя.

Мэн Угуй и Чичжан Маньцзи осматривали дружину царя У.
«Это войско не сравнится с дружиной царя Ююя, вот почему нам сегодня трудно!» — сказал Чичжан Маньцзи.
— Если бы в мире был порядок, смог ли Ююй водворить в нем спокойствие, или в мире должна была царить смута, чтобы Ююй навел в нем порядок? — спросил Мэн Угуй.
— Если ты мечтаешь о мире, в котором царит порядок, то зачем тебе нужен Ююй? — откликнулся Чичжан Маньцзи. — Когда Ююй лечил язвы мира, это было все равно что покрывать париком лысину или звать врача к умирающему. Любящий сын, который подносит лекарство больному отцу, выглядит растерянным. Мудрый человек этого стыдится. Во времена, когда жизненная сила (ДЭ) не терпела ущерба в мире, никто не преклонялся перед «достойными» и не звал на службу «способных». Государь подобен верхушке дерева, простые люди подобны дикому оленю. Они стоят прямо, но не считают это своим долгом, любят друг друга, но не считают это человеколюбием, честны, но не считают это преданностью, верят друг другу на слово, но не считают это доверием. Полагаясь друг на друга и друг друга воодушевляя, словно рой насекомых в весеннюю пору, они не считают это благодеянием государства. А потому они живут, не оставляя следов, и созидают, ничего не передавая потомству.

У Прокаженного в полночь родился сын. Он тут же принес огня и стал вглядываться в младенца, боясь только, чтобы сын не оказался на него похожим.

Столетнее дерево срубили, сделали из его ствола жертвенную чашу и украсили ее черным и желтым узором, а обрубки выбросили в канаву. Сопоставим сосуд и обрубки в канаве, и мы увидим, сколь велика разница между красотою и уродством. Но и сосуд, и обрубки утратили природу дерева. У Разбойника Чжи и ученых Цзэн и Ши разные понятия о справедливости, но они все равны в том, что утратили свою природу. Ведь существует пять поводов для погубления природы: пять цветов расстраивают зрение, пять звуков расстраивают слух, пять запахов расстраивают обоняние, пять вкусов расстраивают вкусовые ощущения, а пристрастия и неприязнь загрязняют наше сознание. Эти пятеро — враги жизни. А теперь еще Ян Чжу и Мо Ди стали изобретать свои частные истины. Я же назвать это истиной не могу.
Ведь если человек обрел одни затруднения, разве можно назвать это обретением истины? Тогда и сова с голубкой, очутившись в одной клетке, могут назвать это приобретением. Пристрастия и неприязнь, звуки и цвета делают человека нечувствительным внутри, а кожаная шапка с перьями зимородка, табличка для записей и широкий пояс ограничивают человека вовне. Внутри — клетка, снаружи — ограда. А тот, кто щеголяет в своих шнурах, — это такое же приобретение, как для преступника — веревки, опутывающие плечи, и тиски, сжимающие пальцы, а для тигров и барсов — мешки и загоны.

Глава ХIII. НЕБЕСНЫЙ ПУТЬ (ДАО) {ПУТЬ (ДАО) ПРИРОДЫ} ^[71]

71. Еще одна, по терминологии А. Грэхэма, «синкретическая» глава, продолжающая темы предыдущих глав и, как подметили еще средневековые китайские комментаторы, во многом не согласующаяся со взглядами Чжуан-цзы, представленными в текстах Внутреннего раздела. В переводе опущены фрагменты, наиболее чуждые оригинальным идеям Чжуан-цзы.

 

Небесный Путь (ДАО) влечет по кругу, не воздвигая преград {не застаиваясь}, и потому все сущее свершает в нем свою судьбу {возникает [вся] тьма вещей}. Путь (ДАО) предков влечет по кругу, не воздвигая преград {не застаиваясь}, и потому весь мир ему покорен {[к ним] и обращаются [все] в Поднебесной}. Путь (ДАО) мудрецов влечет по кругу, не воздвигая преград {не застаиваясь}, и потому все живое в пределах морей ему послушно.
Кто прозрел Небо {познал природу}, стяжал {постиг} мудрость и познал тайну царственных предков, тот в своих действиях неизменно покоен, даже сам того не замечая {[все] среди морей [им] покоряются}. Мудрец покоен не потому, что считает покой добродетелью (ДЭ) {покой – это добро}. Он покоен потому, что ничто на свете {[Вся] тьма вещей} не {заслуживает того, чтобы} заронит тревогу в его сердце . Стоячая вода так покойна, что в ней отразится каждый волосок на нашем лице, и она так ровна, что послужит образцом даже для лучшего плотника. Если вода, будучи покойной, способна так раскрывать природу вещей, то что же говорить о человеческом духе? О, как покойно сердце мудрого! Оно есть ясный образ Неба и Земли, зеркало всех вещей.
Пустота и покой, отсутствие образов и деяний — вот основа Неба и Земли, предел Пути (ДАО) и его жизненных свойств (ДЭ) {высшее в природных свойствах}. Посему царственные предки и истинные мудрецы пребывают в покое. Будучи покойными, они пусты. Будучи пустыми, они наполнены {сущностью} ^[73]. Будучи пустыми, они покойны, в покое они движутся, в движении обретают непреходящее {Пустота [влечет за собой] покой, покой – движение, движение – восприятие}. Будучи покойными, они предавались недеянию, а тот, кто не действует, целомудрен, а тот, кто хранит целомудрие, избегнет забот и несчастий и будет жить долго. {Покой [влечет за собой] недеяние, недеяние – ответственность за [свое] дело. Недеяние [влечет за собой] удовлетворение, удовлетворение не оставляет места ни горю, ни печали, [а дает] долголетие}.
Пустота и покой, бесформенность и недеяние — корень {основа} всех вещей. Знать это, восседая на троне, — значит быть правителем, подобным Яо. Знать это, стоя лицом к северу ^[74], — значит быть подданным, подобным Шуню. Обладать этим, находясь наверху, — значит иметь власть царственного предка и Сына Неба. Обладать этим, находясь внизу, — значит идти путем (ДАО) Сокровенного мудреца, Неукрашенного государя. Обладай этим, живя в уединении и затворничестве, и мужи рек и морей, гор и лесов склонятся перед тобой. Обладай этим, возложив на себя заботу о мире, и ты возымеешь великие заслуги и приведешь Поднебесную к единству. В покое мудрый, в деяниях царственный {В покое становятся мудрецом, в движении – царем}, ты ничего не предпринимаешь, но окружен почетом, ты прост и безыскусен, но никто в целом свете не сравнится с тобой красотой.
Прозреть воистину творящую силу (ДЭ) Неба и Земли — это и означает быть в согласии с Небом в Великом Корне и Великом Истоке. Так приводится к равновесию мир и достигается согласие среди людей. Согласие с людьми зовется «человеческой радостью» {наслаждение человеческое}. Согласие с Небом зовется «небесной радостью» {наслаждение естественное}. Чжуан-цзы говорил: «О, мой учитель! Мой учитель! Ты сокрушаешь все вещи, а не жесток, одариваешь милостью десять тысяч поколений, а не милосерден, ты старше самой седой древности, а не стар, ты поддерживаешь небо и землю, высекаешь все формы, а не искусен» ^[75]. Вот что называется «Небесной радостью». А потому и сказано, что тот, кто познал радость Небес {естественное наслаждение}, —
В жизнь идет вместе с Небом. {жизнь – проявление природы}
В смерти превращается вместе с вещами. {смерть – изменение вещей}
В покое сливается с силой Инь.
В движении сливается с действием Ян.

А потому для того, кто познал радость Небес, —
Нет проклятья Небес.
Нет упреков людей.
Нет бремени вещей.
Нет возмездия духов.

И вот сказано: «В своих движениях — как Небо. В своем покое — как Земля. Твердостью сердца правит всем миром. Дух его непреклонен, душа его вечно бодрствует, и он твердостью сердца покоряет все вещи». Здесь говорится о том, что мудрый пустотой и покоем овладевает Небом и Землей, постигает природу всех вещей. Это и есть Небесная радость. Небесная радость {естественное наслаждение} — это то, благодаря чему сердце мудрого вмещает в себя всю Поднебесную.
Сила (ДЭ) державных владык своим истоком имеет Небо и Землю, своим господином — Путь (ДАО) и полноту жизненных свойств (ДЭ) {свойства пути (ДАО)}, своим образцом {постоянное в них} — Недеяние. Тот, кто претворяет недеяние, с избытком обладает всем, что потребно для управления Поднебесной. А тот, кто уповает на свои деяния, никогда не возымеет власти над Поднебесной. Вот почему древние столь высоко ценили недеяние. Если верхи претворяют недеяние, а низы им вторят {претворяют недеяние}, тогда низы ничем не будут отличаться от верхов {приобретают те же свойства}. Когда низы ничем не отличаются от верхов, тогда нет и настоящих подданных {слуг}. Если низы деятельны и верхи им вторят, тогда верхи ничем не будут отличаться от низов {обретают тот же путь (ДАО), что и низшие}. А когда верхи ничем не отличаются от низов, тогда нет настоящего повелителя. Верхи должны недеянием поставить себе на службу Поднебесную {и [они] берут у Поднебесной}, а низы должны делами своими служить Поднебесной {и [они] дают Поднебесной}. Таков неизменный порядок {путь (ДАО)} ^[76].
Посему те, кто в древности управляли Поднебесной, не искали применения своему уму, даже если {хотя} знания их охватывали Небо и Землю. Они не говорили от себя, даже если постигли до конца природу вещей {не говорили, хотя своим красноречием [могли] вылепить [всю] тьму вещей}. Они не предпринимали самочинных действий {не действовали}, даже если {хотя} могли свершить любое дело в пределах морей. Ведь Небо ничего не рождает, а вещи превращаются, Земля ничего не растит, а вещи вызревают, державный владыка ничего не делает, а в мире все свершается. Поэтому говорят: «Нет ничего одухотвореннее Неба, ничего богаче Земли и ничего величественнее державного владыки». И еще говорят: «Могущество державного владыки слито с Небом и Землей». Вот так можно сделать Небо и Землю своей колесницей, пустить вскачь десять тысяч вещей и приставить к делу всех людей {Таково учение о том, как оседлать небо и землю, как погонять [всю] тьму вещей и применять массу людей}.
Корень занимает высшее положение, а ветви — низшее. Правитель — это главное {основное за хозяином}, подданный — второстепенное, {подробности за слугой}. В движении трех армий и войск пяти родов — верхушки добродетели (ДЭ). В наградах и порицаниях {карах}, выгоде и ущербе и пяти наказаниях — верхушки воспитания {обучения}. В ритуалах и законах, числах и мерах, титулах и званиях {телах и названиях}, сопоставлениях и расследованиях {изучении и сравнении} — верхушки правления. В звучании колоколов и барабанов, явлениях птичьих перьев и бычьих хвостов ^[77] — верхушки радости. В плаче и причитаниях и разных траурных одеждах — верхушки скорби. Эти пять верхушек следуют движениям духа и волнению сердца. Учение о верхушках было и у древних, но его не ставили на первое место.
Правитель идет впереди {начинает}, а подданные за ним следуют. Отец идет впереди, а сын за ним следует. Старший брат идет впереди, а младший за ним следует. Мужчина идет впереди, а женщина за ним следует. Муж идет впереди, а жена за ним следует. Быть благородным или презренным, первым или последним — это порядок Неба и Земли, мудрый берет его за образец. Небо высоко, а Земля низко: их положения определены просветленностью. Весна и лето — впереди, а осень и зима — позади: таков порядок смены времен года. Все вещи в своих превращениях зарождаются, достигают расцвета и гибнут: таков путь (ДАО) перемен. Небо и Земля заключают в себе высшую духовность, а все же устанавливают различия между почтенным и презренным, предшествующим и последующим {в том, что впереди шествуют более почитаемые, а за ними – менее почитаемые, – порядок неба и земли}. Что же говорить о Пути (ДАО) Человека! В родовом храме чтут предков, при царском дворе чтут знатных, в деревнях чтут старейших, а в делах людских — достойных. Таков всеобщий Путь (ДАО). Говорить о Пути (ДАО), но отвергать его порядок — значит отвергать и сам Путь (ДАО).
Поэтому древние мужи, постигшие Великий Путь (ДАО), сначала прозревали Небо {начинали постижение с природы [неба]}, а Путь (ДАО) и его свойства шли следом {затем переходили к природным свойствам}. Когда Путь (ДАО) и его свойства были явлены воочию, следом шли человечность и долг {милосердие и справедливость}, потом — удел каждой вещи {разделение по рангам и обязанностям}, потом формы и имена {тела и названия}, потом предписания и обязанности {назначения на должности по способностям}, потом изучение {наблюдение} и расследование, потом суждение об истинном и ложном {одобрение и порицание}, потом награды и наказания. А после того как стали явными награды и наказания, умные и глупые, благородные и презренные, достойные и ничтожные заняли подобающие им места и каждому был предписан его непреложный удел, соответствующий его способностям. И с той же непреложностью каждому было определено его назначение, соответствующее его званию. Так служили государю, так заботились о подданных, так поддерживали порядок в мире, так совершенствовали себя. К хитрости и расчету {знаниям и замыслу} не прибегали, ибо в каждом деле уповали лишь на небесное в себе {непременно обращались к природе}. Это и называлось Великим Равновесием, вершиной правления {поистине мирным правлением}.

В книгах говорится: «Есть образы, и есть имена». Хотя образы и имена существовали и в древности, люди в те времена не ставили их на первое место. Когда древние рассуждали о Великом Пути (ДАО), об образах и именах речь заходила лишь на пятой ступени, а на девятой ступени полагалось говорить о наградах и наказаниях. Начать наставления с образов и имен — значит не понимать основы. Прежде времени толковать о наградах и наказаниях — значит не понимать их истока. Те, кто судят наперекор Пути (ДАО), должны сами находиться под началом других, разве могут они управлять другими! Прежде времени толковать об образах и именах, наградах и наказаниях — значит обладать лишь орудиями правления, но не Путем (ДАО) правления. Так можно служить миру, но нельзя заставить мир служить себе {[Они] могут быть использованы Поднебесной, но недостойны использовать Поднебесную}. О таких говорят: «Искусные спорщики — у каждого свой любимый уголок» {Таких называют софистами и педантами}. Ритуалы и законы, числа и меры были и у древних людей, но лишь для того, чтобы служить верхам, а не для управления низами.
В старину Шунь спрашивал у Яо: «Какие старания прилагает небесный государь?»
— Я презираю безропотных, не отворачиваюсь от бедных, скорблю об умерших, радуюсь новорожденным и жалею женщин, — ответил Яо.
— Это все хорошо, — сказал Шунь, — а все-таки для истинного величия еще недостаточно.
— Что же я должен делать? — спросил Яо.
— Небесное Совершенство рождает возвышенный покой, солнце и луна излучают свет, и времена года сменяют друг друга, как бегут друг за другом день и ночь. Дождь идет, когда соберутся облака!
— О, как я был суетлив! — воскликнул Яо, услыхав эти слова. — Ты соединяешься с Небом, я же ищу единения с людьми.
— Древние считали великими Небо и Землю, а достойными восхищения — Желтого Владыку, Яо и Шуня. Что же в таком случае делали те, кто в стародавние времена владели Поднебесной? Они были Небом и Землей — только и всего!

Шичэн Ци встретился с Лао-цзы и спросил его: «Я слышал, что вы, учитель, мудрый человек. Так мог ли я устрашиться дальнего пути и не прийти к вам? Я миновал сотню постоялых дворов, натер на ногах мозоли, ни разу не позволил себе отдохнуть. И теперь, увидев вас, я вижу, что вы вовсе не мудрец. У мышиной норки разбросаны объедки, а забывать о своих младших братьях — немилосердно! У вас предостаточно и сырого и вареного, а вы все накапливаете, не умея сдержать себя».
Лао-цзы промолчал с равнодушным видом. На следующий день Шичэн Ци снова пришел к Лао-цзы и сказал: «Вчера я посмеялся над вами, а вот сегодня раскаиваюсь, почему это?»
— Я и сам думал, что избавился от тех, кто легко распознает людей одухотворенных и мудрых. Назови ты меня вчера быком, я был бы быком. Назвал бы ты меня лошадью — и я был бы лошадью. Если люди дают имя какой-то сущности, то, не приняв этого имени, навлечешь на себя беду. Я покорился потому, что хотел покориться. Я покорился, не думая о том, чтобы быть покорным.
Шичэн Ци, склонившись, пошел наискось, стараясь не наступить на свою тень, вошел в дом, не сняв сандалий, и спросил о том, как ему лучше совершенствоваться.
— Ты держишься надменно и смотришь дерзко, — ответил Лао-цзы. — Черты лица у тебя грубые, речи дерзкие, вид самодовольный. Кажется, вот-вот помчишься вскачь, словно конь, а все стараешься удержать себя. Движения у тебя резкие, взгляд придирчивый, ум расчетливый, — уж больно ты в себе уверен. Доверять тебе не будут. Таких, как ты, повсюду много, и зовут их ворами.

В мире Великий Путь (ДАО) ценят благодаря книгам. Но в книгах нет ничего, кроме слов, и, стало быть, ценят в мире слова. Слова же ценят за то, что в них есть смысл {мысль}. Но смысл откуда-то приходит, а уж это невозможно выразить словами. И все-таки в мире ценят слова и передают их в книгах. Пусть в мире их ценят, я же не считаю их ценными. Ведь ценят их не за то, что есть в них действительно ценного. Ибо видеть глазами можно только образ и цвет. Слышать ушами можно только имена и звуки. Увы! Люди в мире полагают, что образов и цветов, имен и звуков довольно для того, чтобы понять природу другого. На самом же деле образов и цветов, имен и звуков недостаточно для того, чтобы понять природу другого. Поистине «знающий не говорит, говорящий не знает»! ^[78] Но кто в мире может это понять?

Царь Хуань-гун читал книгу в своем дворце, а у входа во дворец обтесывал колесо колесник Бянь. Отложив молоток и долото, колесник вошел в зал и спросил: «Осмелюсь полюбопытствовать, что читает государь?»
— Слова мудрецов, — ответил Хуань-гун.
— А мудрецы те еще живы? — спросил колесник.
— Нет, давно умерли.
— Значит, то, что читает государь, — это всего только шелуха душ древних людей.
— Да как смеешь ты, ничтожный колесник, рассуждать о книге, которую читаю я — единственный из людей? Если тебе есть что сказать, то говори, а нет — так мигом простишься с жизнью!
— Ваш слуга судит об этом по своей работе, — ответил колесник. — Если я работаю без спешки, трудностей у меня не бывает, но колесо получается непрочным. Если я слишком спешу, то мне приходится трудно и колесо не прилаживается. Если же я не спешу, но и не медлю, руки словно сами все делают, а сердце им откликается, я об этом не сумею сказать словами. Тут есть какой-то секрет, и я не могу передать его даже собственному сыну, да и сын не смог бы перенять его у меня. Вот почему, проработав семь десятков лет и дожив до глубокой старости, я все еще мастерю колеса. Вот и древние люди, должно быть, умерли, не раскрыв своего секрета. Выходит, читаемое государем — это шелуха душ древних мудрецов!

Когда Конфуций поехал на запад, чтобы поместить свои книги во дворце Чжоу, его ученик Цзы-Лу советовал ему:
— Я слышал, что среди хранителей исторических записей в Чжоу есть некий Лао Дань, который уже оставил службу и живет в уединении. Если вы хотите поместить в хранилище свои книги, вам лучше обратиться к нему.
— Хорошо, — ответил Конфуций и отправился с визитом к Лао Даню, но тот не дал разрешения принять книги.
Тогда Конфуций стал разъяснять Лао Даню смысл всех двенадцати канонов.
— Ты слишком многословен, — прервал Лао Дань Конфуция. — Я хочу услышать главное.
— Главное заключается в человечности и долге, — сказал Конфуций.
— Позвольте спросить, относится ли человечность и долг к природе человека?
— Конечно! Ведь благородный муж коли не человечен — значит, не созрел; коли не знает долга — значит, в жизнь не вошел. Человечность и долг — это поистине природа настоящего человека. Каким же еще ему быть?
— А позвольте спросить, что вы понимаете под человечностью и долгом?
— В сердце своем находить удовольствие в бескорыстной любви ко всем — вот сущность человечности и долга.
— Ах вот как! — отозвался Лао Дань. — Твои последние слова меня настораживают. В стремлении любить всех подряд есть что-то подозрительное. А в желании всегда быть бескорыстным есть своя корысть. Вы, кажется, хотите, чтобы мир не утратил своей простоты? Так посмотрите вокруг: Небу и Земле свойственно постоянство, солнцу и луне свойственно излучать свет, звездам свойственно составлять созвездия, зверям и птицам свойственно собираться в стаи, деревьям свойственно тянуться вверх. Если бы вы, уважаемый, дали свободу своим жизненным свойствам, вы бы уже давно достигли истины. К чему эта суета вокруг человечности и долга? Вы похожи на человека, который бьет в барабан, разыскивая беглого сына. Вы вносите смуту в души людей — только и всего!

Учитель сказал: «Путь (ДАО) не имеет конца среди наибольшего и не теряется среди наименьшего. Благодаря ему все вещи становятся такими, какие они есть. Столь обширен он, что вмещает в себя все сущее! Столь глубок он, что невозможно измерить его! Наказания и добродетели, человечность и долг — только зримые конечности духовного. Кто, как не Высший Человек, расставит их по местам?
Для Высшего Человека владение миром — большое дело, но и оно не обременяет его. Все в мире добиваются власти, он один не соперничает с другими. Он не имеет в себе изъяна и потому не влечется за вещами. Он прозревает подлинное в вещах и потому всегда верен корню всего сущего. Так он может пребывать за пределами Неба и Земли, возноситься над всей тьмой вещей, и дух его никогда не ведает стеснений.
Проникает в сердце Пути (ДАО).
Соединяется с силою (ДЭ) жизни.
Упраздняет человечность и долг.
Забывает о церемониях и музыке.

Сердце Высшего Человека не изменяет своему постоянству!» {Проникая в путь (ДАО), сливаясь с [его] свойствами, отвергая милосердие и справедливость, изгоняя церемонии и музыку, – так утверждает настоящий человек [свое] сердце}

Глава ХIV. КРУГОВОРОТ НЕБЕС {ВРАЩАЕТСЯ [ЛИ] НЕБО} ^[79]

79. Глава открывается необычным пассажем, содержащим вопросы о первопричине всех явлений. По некоторым сведениям, в древности этот фрагмент входил во Внутренний раздел книги. А. Грэхэм считает его продолжением диалога о «флейте Неба», которым открывается вторая глава. Сходные фрагменты встречаются в одном из древнейших поэтических памятников Китая — «Чуские строфы», близком даосской традиции. Исторически подобные вопрошания были тесно связаны с архаическими мифами и религиозными обрядами, но у Чжуан-цзы они приобрели существенно иное значение «именования безымянного», некоего сознательного мифотворчества. Остальные сюжеты главы представляют собой большей частью диалоги Конфуция и Лао-цзы, в которых подчеркивается превосходство даосского постижения «таковости» вещей над светской моралью конфуцианства.

 

Небо движется по кругу,
Земля покоится на месте.
Луна и солнце бегут друг за другом.
Какая сила их толкает? Что за сеть их обнимает?

Кто же он такой, кто пребывает в недеянии, но все приводит в движение? Значит ли это, что в мире есть тайный завод ^[80] и то, что случается в нем, не может не случиться? Значит ли это, что в мире все само собой движется по кругу и не может остановиться? Облака ли порождают дождь? Дождь ли порождает облака? Кто столь щедро осыпает милостями? Кто-нибудь, пребывая в праздности и веселясь без удержу, движет миром?
Ветер поднимается с севера
И летит на восток и на запад.
Вихрем кружит в вышине,
Кто вдыхает его, кто выдыхает?
Кто же он, не знающий забот и насылающий ветер?
Дозвольте спросить: где искать этому причину?

Колдун Сянь ^[83] осуществляются жизненные свойства (ДЭ) вещей. В зеркале мудрого правителя отражается вся земля внизу, и вся Поднебесная хранит его в себе. Вот что значит быть державным владыкой».

Бэймэнь Чэн спросил у Желтого Владыки: «Вы, владыка, с редким искусством исполнили песнь «Сяньчи» ^[84] на просторах у озера Дунтин. Услышав ее, я поначалу испугался, потом успокоился, а под конец пришел в смятение. Взволнованный, я долго молчал, не в силах овладеть собой».
— Кажется, ты все правильно понял! — воскликнул Желтый Владыка. — Я сложил эту песнь по человеческому разумению, а подобрал ее лад по разумению небесному. Я исполнил ее в согласии с ритуалом и долгом и вложил в нее дух Великой Частоты. Четыре времени года сменяют друг друга, и вся тьма вещей свершает круг своей судьбы. Расцвет и упадок, начало мировое и начало воинственное чередуются в управлении. Чистое и мутное — сила Инь и сила Ян пребывают в равновесии, и в блуждающем свете звучит их гармония. Раскатами грома я пробуждаю от зимней спячки насекомых. В конце не прекращается, в начале не зачинается. То смерть, то рождение, то упадок, то подъем — и так без конца, и ни в чем нет опоры, вот ты и испугался.
Я снова заиграл мелодию, и она выражала гармонию Инь и Ян, блистала сияньем солнца и луны. Звуки ее были то отрывистые, то протяжные, то мягкие, то резкие, и все они сливались в верховное единство. И не было в том единстве ничего постоянного. В долине заполняла она долину, в ущелье заполняла она ущелье. Размах ее зависел от вместимости вещей: закупорь все отверстия, и дух в ней сохранится целиком. Звучание ее раздольное, и слава ее возвышенно-светла. А потому благодаря ей божества и духи пребудут в мире мрака, а солнце, и луна, и звезды будут идти своим путем (ДАО). Я останавливался там, где надлежало быть покою, и двигался там, где все находилось в движении. Как бы ты ни старался, тебе этого не понять, как бы ни всматривался — не увидеть, как бы ни бежал вдогонку — не догнать. Отрешенный, себя не помнящий, стоял я на путях (ДАО) пустоты всех четырех пределов и, опираясь на платан, пел:
Взор мой исчерпал себя у пределов зримого,
Силы мои исчерпали себя у пределов вещественного,
Я стою у Недостижимого — и довольно!
В теле моем пустота и великий покой!

Ты почуял этот великий покой и потому сам успокоился.
Я снова заиграл, презрев покой, и слил мелодию с неотвратимым течением жизни. Звуки полились беспорядочно и вольно, как сплетаются дикие травы. Разливалась песнь широко, но не достигала предела, замирала вдали — и не открывалась. Она уносилась в Беспредельное, погружалась в Незримое. Иным казалась она смертью, иным — жизнью, иным — внутренней полнотой, иным — внешним блеском. Так растекалась и рассеивалась она в целом мире, и не было в ней ничего постоянного. Обыкновенные люди слушали ее с недоверием, и лишь мудрые ей внимали. Ибо мудрые проникают в суть вещей и следуют велениям Судьбы. Действие Небесной пружины не проявляется вовне, а пять органов чувств чутко внимают. Слова не звучат, а сердце поет: вот это зовется «Небесной музыкой». Род Янь воздал ей хвалу в гимне:
Слушай — и звука ее не услышишь.
Смотри — и формы ее не увидишь.
Небо заполнит, заполнит и Землю,
Шесть Полюсов обнимет собою.

Ты захотел послушать ее, не смог сердцем принять ее — вот и пришел в смятение.
Музыка начинается от страха, а страх внушает почтение. Я продолжил спокойно, и ты тоже успокоился. А закончил я смятением, смятение же ведет к помраченности. Тот, кто помрачен, живет по истине. Вот так можно вместить в себя Путь (ДАО) и хранить его в себе.

Когда Конфуций странствовал на западе в царстве Вэй, Янь Юань задал вопрос наставнику Цзиню:
— Что вы думаете о поведении учителя?
— Твой учитель дошел до крайности, как прискорбно!
— Что это значит? — спросил Янь Юань.
— Когда, совершая обряд, соломенное чучело собаки еще не показывают собравшимся, его хранят в корзине, покрытой узорчатым платом, а предок и распорядитель церемонии не смеют коснуться ее, не проведя в посте день.
— Когда же обряд совершен, чучело выбрасывают и прохожие топчут его тело, солому же просто забирают на растопку. Если кто-нибудь подберет это чучело, снова положит его в корзину и, странствуя, положит его под голову, ему приснится страшный сон, и у него заболят глаза. Твой учитель из тех, кто подбирает лежалые чучела собак, которыми пользовались еще во времена древних царей, созывает учеников, странствует вместе с ними, да еще и кладет чучело себе под голову. Поэтому на него повалили дерево в царстве Сун, ему пришлось бежать из Вэй, он терпел лишения на границе Чэнь и Цай, семь дней оставался без горячей пищи и чуть не умер с голоду — чем это лучше болезни глаз?
По воде лучше передвигаться в лодке, а по суше — в телеге. В лодке можно без усилий плыть по воде, но толкать лодку на суше — значит за всю жизнь не продвинуться ни на шаг. Разве древность не отличается от нынешнего времени, как вода от суши? Применять в Лу чжоуские установления — не значит ли пытаться плыть в лодке посуху? Только из сил выбьешься, а проку не будет никакого. Учитель твой не ведает, что такое пребывать в беспредельном и откликаться переменам, вовек себя не исчерпывая. Не приходилось ли тебе видеть колодезного журавля? Хочешь зачерпнуть воду — он опустится, отпустишь его — поднимется. Это человек его нагибает, а сам он не нагибается. Поэтому его движения не могут доставить неудовольствие людям.
Ритуалы и законы, понятия долга и меры древних царей чтили не за то, что они были одинаковы, а за то, что они способствовали доброму правлению. Сравнивать их между собою — все равно что уподоблять друг другу резань и грушу, мандарин и помелон: все это съедобные плоды, однако же вкус у них разный. Так же и ритуалы, законы, понятия долга и меры меняются со временем. Тщиться ныне во всем быть подобным древним — все равно что пытаться обезьяну нарядить в платье Чжоу-гуна — она непременно станет кусаться и рвать платье до тех пор, пока не стащит его с себя. Разница между древностью и современностью подобна разнице между Чжоу-гуном и обезьяной.
В старину красавица Сиши из-за болей в сердце была печальна. Увидала ее некая Уродина и, вернувшись домой, тоже стала хвататься за сердце и охать на виду у всех. Однако богачи, завидев ее, бросались запирать ворота, а бедняки, повстречав ее, убегали прочь вместе с домочадцами. Уродина понимала только, что быть печальной красиво, но не понимала, почему это так. Увы! Учитель твой дошел до крайности!

Конфуций дожил до пятидесяти одного года, но так и не постиг Путь (ДАО). Он отправился на юг, пришел во владения Пэй и там повстречался с Лао-цзы.
— Ты пришел? — удивился Лао-цзы. — Я слышал, что ты — достойнейший муж северных краев. Ты тоже обрел Путь (ДАО)?
— Еще нет, — ответил Конфуций.
— А как ты искал его? — спросил Лао-цзы.
— Я пять лет искал его в установлениях и числах, но не мог постичь.
— А потом?
— Я искал его в учении об Инь и Ян, но так и не постиг его.
— Иначе и быть не могло, — сказал Лао-цзы. — Если бы Путь (ДАО) можно было вручить как подношение, то не было бы на земле подданного, который не поднес бы его своему правителю. Если бы Путь (ДАО) можно было подарить, то не было бы на земле человека, который не подарил бы его своим родителям. Если бы о Пути (ДАО) можно было поведать, то не было бы на земле человека, который не поведал бы о нем своим братьям. А если бы Путь (ДАО) можно было передать, то не было бы на земле человека, который не передал бы его своим детям и внукам. Однако же сие невозможно, и тут уж ничего не поделаешь. {Но этого сделать нельзя по той причине, что [путь (ДАО)] не задержится [у того, у кого] внутри нет главного} Если в самом себе не обретешь Путь (ДАО), то удержать его не сможешь. Если делами своими Путь (ДАО) не подтвердишь, он в мире не претворится. Что {Если путь (ДАО)} исходит изнутри, не примут вовне, а потому мудрый себя не раскрывает {[от] мудрого не изойдёт}. Что {если} входит извне, не найдет места {не станет главным} внутри, а потому мудрый не таится {мудрый [его] не прячет}. Имя {Слава} — общая принадлежность {достояние}, им нельзя пользоваться в одиночку {много от неё забирать нельзя}. Человечность и долг {справедливость} — временное пристанище древних царей, в них можно скоротать ночь, но нельзя жить долго: если же люди приметят, что ты в них живешь, не оберешься неприятностей {будут укорять}.
Настоящие люди древности ради удобства шли дорогами человечности, ночевали в постоялых дворах долга {справедливости}, чтобы потом привольно гулять на просторе {странствовать в беспредельной пустоте}. Они кормились простой пищей {от небольшого поля} и жили на {обрабатывали} земле, не взятой взаймы. Когда ты привольно гуляешь, ты следуешь Недеянию. Когда ты питаешься простой пищей {От небольшого поля}, легко насытиться. Когда живешь {кормишся} на земле, не взятой взаймы, не лишаешься своих сокровищ. Древние называли это «странствием ради обретения подлинного».
Тот, кто жаждет богатства, не может отказаться от наград {жалованья}. Тот, кто жаждет славы, не может отказаться от известности. Тот, кто жаждет власти, не может дать людям воли {власть}. Подбодришь его — и он возгордится. Упрекнешь его — и он расстроится. {[Тот, кто] держит [все] это в руках – дрожит; [кто] их отдает – страдает} Такие ничего не замечают вокруг себя и ни на миг не могут обрести покой. Они из тех, на ком лежит кара Небес ^[85]. {Ни у кого [из них] нет зеркала, чтобы увидеть [себя]: тот, кто не прекращает, [становится] убийцей природного}
Устрашать и миловать, отбирать и давать, бранить {советовать} и наставлять, дарить жизнь и казнить — таковы восемь способов исправления людей, и применять их может лишь тот, кто умеет, не стесняя себя, идти за Великим превращением {следует за великими изменениями и ничему не препятствует}. Потому и говорят, что лишь тот, кто сам прям, выпрямит других. А если нет праведности в его сердце, то и Небесные Врата в нем не откроются. {Перед тем, чье сердце с этим не согласно, не откроются врата природы}

Конфуций пришел к Лао Даню и стал рассказывать ему о человечности и долге.
Лао Дань сказал: «Когда мякина на току залепляет глаза, земля и небо и все стороны света оказываются не на своих местах. Когда комары и оводы впиваются в наше тело, мы не можем сомкнуть глаз ночь напролет. Человечность и долг {печаль о милосердии и справедливости} терзают наши сердца и не дают нам покоя — нет напасти {смуты} страшнее! Если вы хотите, чтобы Поднебесный мир не утратил своей изначальной безыскусности, странствуйте по свету привольно, как ветер, и будьте таким, каким делает вас природная сила (ДЭ) жизни {возвращайтесь к природным свойствам}. К чему эта суета с человечностью и долгом? Вы уподобляетесь человеку, который искал своего беглого сына, стуча в барабан. Лебедю не нужно купаться каждый день, чтобы быть белым. Ворона не нужно мазать грязью, чтобы он был черным. О естественных свойствах белизны или черноты нет нужды спорить. Когда из пруда выпускают воду и складывают рыбу на берегу, рыбы теснее прижимаются друг к другу, увлажняя друг друга своими жабрами. Но они с радостью забудут друг о друге, если снова окажутся в большом озере или реке».

Конфуций сказал Лао Даню: «Я много лет изучал все Шесть канонов — «Книгу Песен», «Книгу Преданий», «Записки о ритуале», «Записки о музыке» и «Книгу Перемен». Теперь я досконально постиг их смысл. Обладая этим знанием, я посетил семьдесят два правителя уделов, но ни один из них не усмотрел в моих рассказах ничего полезного для себя. Как трудно заставить мир принять праведный Путь (ДАО)!»
— Вы бы лучше подумали о том, как вам повезло в том, что вы не встретились с мудрыми царями былых времен, — ответил Лао Дань. — Ведь Шесть канонов — это только внешние следы деяний древних мудрецов. Но разве в них заключен смысл этих деяний? Вы же ведете речь только о следах. Следы появляются там, где ступила нога, но сами-то они отнюдь не нога! Белые цапли зачинают, глядя друг на друга немигающим взором. У насекомых это происходит, когда самец зовет самку сверху, а самка откликается снизу. Ну, а существо, именуемое Лэй, зачинает само от себя. Природу живых существ нельзя изменить, их судьбу невозможно поправить, время нельзя остановить, а действию Пути (ДАО) нельзя поставить преграду {[Природные] свойства не изменить, жизнь не переменить, время не остановить, путь (ДАО) на преградить}. Если следовать Пути (ДАО), для себя нет ничего невозможного {Постигнешь [законы] пути (ДАО), и все станет возможным}, если же идти наперекор Пути (ДАО), ничего не сможешь совершить {утратишь – ничего не добьешься}.
Конфуций не выходил из дома три месяца. Когда он снова пришел к Лао Даню, он сказал: «Вороны и сороки откладывают яйца, рыбы мечут икру, все в мире свершается через мельчайшие метаморфозы. Когда рождается младший брат, старший брат плачет. Слишком долго я не понимал, что значит быть другом перемен в мире. И если человек не умеет быть другом перемен, разве может он изменить других людей?»
— Неплохо, — молвил в ответ Лао Дань. — Вы, кажется, все правильно поняли.

Глава ХV. ТЩЕСЛАВНЫЕ ПОМЫСЛЫ {ПОЛНЫЕ СУРОВЫХ ДУМ} ^[86]

86. Тексты данной главы разделяются как бы на две части: в первой содержится критика разного рода ограниченных, односторонних подходов к «жизни в Дао», во второй излагается собственно даосский идеал мудрой жизни.

 

Выделяться тщеславными помыслами и необычными поступками {Полные суровых дум и возвышенных дел}, уходить от мира и жить не так, как все, презрительно рассуждать о людях {рассуждая о высоком} и насмехаться над ними {возмущаясь и порицая [других]}, быть одержимым собственным величием {надменные и только} — таковы нравы мужей гор и ущелий, отвергнувших свет {презирающих современников} и находящих удовольствие в том, чтобы всячески мучить и терзать себя.
Говорить о человеколюбии и долге {милосердии и справедливости}, преданности и доверии, быть {говорить о} почтительным и скромным и думать только о собственном совершенстве — таковы нравы мужей, правящих миром и наставляющих людей; они находят удовольствие, будь они дома или на чужбине, в непрестанном учении {обучении и поучении}.
Говорить о великих подвигах и искать славы, требовать от государей и подданных соблюдения правил благопристойности, следить за тем, чтобы каждый занимал предписанное ему место {говорить об исправлении [отношений] между высшими и низшими}, заботиться только о благе государства {[стараются] ради управления и только} — таковы нравы придворных мужей, чтущих правителей и пекущихся о процветании царства; эти находят удовольствие лишь в том, чтобы приносить пользу своей стране {и добиваются [признания] заслуг}.
Скрываться в лесах и болотах, жить на диком просторе, удить рыбу и в покое проводить свои дни {наслаждаются праздностью, предаются недеянию, и только} — таковы нравы жителей рек и морей, бегущих от мира; эти находят удовольствие единственно в праздности.
По-особенному вдыхать и выдыхать {Вдыхая <прохладу>, выдыхая <тепло>, [упражняют] дыхание}, удалять из себя старое и привлекать в себя новое, ходить по-медвежьи {висят на деревьях, [точно в спячке] медведи} и вытягиваться по-птичьи ^[87], мечтая только о продлении своих лет, — таковы нравы знатоков телесных упражнений, совершенствующих свое тело; эти любят только секреты {[добиваются]} долголетия Пэн-цзы.
А вот {все [самое] прекрасное последует за тем, кто [способен]} быть возвышенным без тщеславных помыслов {суровых дум}, совершенствовать себя без человеколюбия и долга {милосердия и справедливости}, управлять государством без подвигов и {не добиваясь заслуг и} славы, быть праздным, не уходя на реки и моря, жить долго без телесных упражнений, все забыть и всем обладать, быть целомудренным {безмятежным} и ничем не ограничивать себя, чтобы все людские достоинства сами собой сошлись в тебе, — таков путь (ДАО) Неба и Земли и его сила (ДЭ), обретающаяся в истинном мудреце.

Безмятежность и покой, пустота и неделание {+ безразличие и уединение} — это равновесие Неба и Земли, сущность Пути (ДАО) и его силы (ДЭ) {природных свойств}. Мудрый обретает в них успокоение. Будучи покоен, он уравновешен и нескован {свободен}. Будучи уравновешенным и нескованным, он безмятежен {и безразличен}. А если он уравновешен и нескован, то —
Заботы и тревоги в него не войдут,
Духовные болезни в него не проникнут.

Стало быть, его жизненная сила (ДЭ) пребывает в целости и его дух не терпит ущерба {разум не страдает}. Посему говорится: «В жизни мудрец идет вместе с Небом, в смерти он превращается вместе с вещами {Жизнь мудрого человека – движение природы, смерть его – изменение вещи}, в покое он причастен к силе Инь, в деянии причастен к силе Ян».

 

Ради личной выгоды других не опередит,
Избегая несчастья, не сделает первый шаг.
Лишь испытав воздействие, откликнется,
Лишь подвергшись натиску, подвинется.
Лишь по необходимости берется за дело.
Отвергает знания и доводы,
А внемлет лишь истине Небес.
И следовательно, он
Не знает гнева Небес,
Не ведает бремени вещей,
Не навлекает на себя неприязнь людей,
Не подвергается преследованиям духов.
Его жизнь — как плавание по водам,
Его смерть — как отдохновение.
Он свободен от суетных мыслей,
Он не строит планов и расчетов.
Он просветлен, хоть и не озабочен чистотою духа.
Он всем внушает доверие, хоть не дает обещаний.
Он спит без сновидений
И пробуждается, не ведая тревог.
Его дух чист и нежен,
Его душа ничем не отягощена.

В покое и безмятежности соединяется он с Небесным Совершенством {природными свойствами}. А потому говорят, что печаль и радость — это искажение жизненной силы (ДЭ), веселье и гнев — это нарушение Пути (ДАО), пристрастия {любовь} и неприязнь — утраты души. Когда в сердце нет ни радости, ни печали, открывается полнота жизненных свойств (ДЭ) {это высшее в свойствах}. Когда сердце едино и неизменно, сполна достигается покой. Когда никто нас не обременяет, сполна прозревается пустота {не противиться – высшее в пустоте}. Когда мы не связаны вещами, сполна познается безмятежность. Когда мы не препятствуем течению жизни, сполна проявляется утонченность духа {не выражать недовольства – высшее в чистоте}. Вот и говорится: «Если тело не отдыхает от напряжения, оно изнашивается. Если дух вечно в заботах, он увядает». {“[Если] утруждать [свое] тело без отдыха, это [приведет к] износу; [если] расходовать свое семя без предела, – это [приведет к] изнурению, изнурение [ведет] к истощению”}
Вода по природе своей такова, что, если ее не мутить, она сама по себе станет чистой; если ее не взбалтывать, она сама по себе станет ровной. Но если создать преграду ее течению, она никогда не будет чиста. В этом вода являет образ Небесного Совершенства. Посему говорится: «Быть чистым и ни с чем не смешиваться, быть покойным и не изменять своему покою, быть безмятежным и несуетным, действовать, как Небо {природа} действует, — вот путь (ДАО) питания духа {разума}».
Тот, кто обладает мечом из страны Гань ^[88] или Юэ, хранит его в ларце и пользуется им с крайней осмотрительностью, ибо такой меч высоко ценится в мире. А духовная сила (ДЭ) наполняет вселенную, нигде не встречая преград. Вверху она достигает неба, внизу охватывает землю, вскармливает все сущее и не имеет образа. Ее следует назвать «единой с верховным предком».
Идя путем (ДАО) Чистоты,
Вечно пребываешь в духе.
Будь в нем, не теряй его вовек,
Храни Великое Единство в себе.
{Чистейший и простейший путь (ДАО) сохраняет лишь разум. Сохраняет и не утрачивает [человек], единый с разумом}.

Когда духовная сила (ДЭ) едина, она проницает все сущее, сообразуясь с Небесным порядком {Пронизанный единой сущностью соединяется с правилами природы}. Как говорят в народе, «обыкновенный человек {толпа} ценит выгоду, честный человек ценит славу {имя}, достойный муж ценит возвышенные помыслы {волю}, но истинный мудрец ценит духовную силу (ДЭ) {сущность}».
Когда говорят, что духовная сила (ДЭ) «проста», это означает, что она ни с чем не смешивается. А когда говорят, что духовное начало есть «чистота», это означает, что она не имеет изъяна. Тот, кто стяжал простое и чистое, тот достоин называться Настоящим Человеком.

Глава ХVI. ЛЮБИТЕЛИ ПОПРАВЛЯТЬ ПРИРОДУ {ИСПРАВЛЯЮЩИЕ ХАРАКТЕР} ^[89]

89. Шестнадцатая глава продолжает линию критики фальши и искусственности цивилизации и апологии «естественного состояния» человечества. Проповедуемый в ней жизненный идеал, однако, вовсе не отрицает достижений цивилизации, а предполагает, скорее, мудрую уравновешенность чувственной и духовной жизни. Глава переведена без сокращений.

 

Любители поправлять природу, гордясь своими пустыми познаниями {пошлыми учениями}, хотят восстановить изначальные свойства вещей. Соблазненные пошлыми желаниями, гордясь своими пустыми понятиями, они стараются достичь просветления духа {Погрязшие в страстях в стремлении обрести ясность характера [обращаются] к пошлым мыслям}. Таких людей следовало бы называть ослепленными {невеждами}.
Древние, претворявшие Путь (ДАО), взращивали знание безмятежностью. Знание росло, а к делу его не прикладывали — вот это и называется «взращивать дело безмятежностью». Знание и безмятежность друг друга укрепляли, а природа всех вещей поддерживала гармонию и истину. Полнота жизненных свойств (ДЭ) — это гармония. Путь (ДАО) — это всеобщая истина {естественные законы}. Свойства пронизывают все живое в мире — такова их {в том числе и} человечность {милосердие}. Путь (ДАО) содержит в себе всякую истину — такова его {в том числе и} праведность {справедливость}. Когда праведность {справедливость} явлена миру и все живое по-родственному соседствует, торжествует верность. Когда форма наполнена внутри и не теряет своего естества {с чистой сущностью обращаются к чувствам}, тогда звучит {появляется} подлинная музыка. Когда доверие выражается в облике и запечатлевается в правилах поведения {и следует за красотой}, тогда осуществляется ритуал {появляются обряды} Если же ритуал {обряды} и музыка не претворяются сполна, в Поднебесной царит смута. Пусть каждый будет прям и хранит в себе свои жизненные свойства (ДЭ). Если же свойства проступят наружу, природа вещей понесет урон ^[90]. {[Если] тот, кто исправляет [других], невежествен в своих свойствах, [его] свойства не распространяются. [Если же] распространяются, то вещи непременно утратят свой [природный] характер.}
Люди древности таились в смутно-необозримом, не желая быть на виду у света. В те времена силы Инь и Ян пребывали в покое и согласии, божества и духи не знали тревог, времена года исправно сменяли друг друга, вещи не терпели ущерба и живые существа не гибли безвременно. Люди имели знания, а применения им не искали. В те времена никто ничего не предпринимал, а все совершалось само собой.
А потом праведность в мире силы своей лишилась, и за управление взялись Суйжэнь и Фуси. И вышло так, что послушание появилось, а единства не было. Когда же Божественный Землепашец и Желтый Владыка возымели власть в Поднебесной, праведность ослабла еще больше. В мире царило спокойствие, но не было послушания. И совсем погибла жизнь праведная, когда Яо и Шунь взялись управлять Поднебесным миром. Тогда и начались разные усовершенствования в устроении государства, исчезли первозданная чистота и безыскусность нравов, люди отошли от Пути (ДАО), гонясь за добродетелями, и отреклись от своих жизненных свойств (ДЭ) ради благочестивого поведения. Вот тогда люди отвернулись от своей природы и стали жить собственным разумением. Как ни старались они договориться друг с другом, порядка в Поднебесной им навести не удалось, и они решили упорядочить свою жизнь с помощью наук. Но правила благочестия разрушают наше естество, а науки губят разум. Среди людей начались разброд и смута, и стало уже невозможно вернуть мир к его изначальному состоянию. Нельзя не видеть нынче, что мир погиб для Пути (ДАО), а Путь (ДАО) погиб для мира. Воистину мир и Путь (ДАО) погибли друг для друга. Если Путь (ДАО) не может вернуть мир к процветанию, а мир не может вернуть к процветанию Путь (ДАО), то даже величайший мудрец, остающийся среди людей, не в силах явить миру истинную силу жизни. И если мудрец нынче скрывает себя, то не потому, что он сам предпочитает жизнь сокровенную.
То, что в древности называли «сокровенным мужем», не означало желания скрыться от людских взоров и не показывать себя, замкнуть свои уста и не высказывать суждений прилюдно, спрятать свои знания и не обнаруживать их на людях. Просто слишком уж смутные настали времена. Если бы мудрый встретил свою судьбу и свершил в мире свои великие деяния, он вернулся бы к Единому и следы его сокрылись. Если бы мудрый не встретил своей судьбы и остался бы в мире не у дел, он бы глубже простер свои корни, упокоился бы в Пределе вещей и стал бы ждать. Вот Путь (ДАО) сохранения своей жизни ^[91].
Те, кто в древности оберегали свою жизнь, не старались доказательствами украсить свое знание и знаниями своими объять весь мир или постичь первородное Совершенство вещей. Они довольствовались своей долей и наслаждались своей природой. Что они еще могли делать? Ведь Путь (ДАО) — это, конечно, не мелкие дела, а Совершенство жизни — это, конечно, не ограниченные знания {Путь (ДАО) не действует по мелочам, свойства не познаются по мелочам}. Ограниченные знания губят Совершенство жизни, мелкие дела губят Путь (ДАО) {Малые знания вредят свойствам, а малые дела вредят пути (ДАО)}. Поэтому и говорят: «Будь прям — только и всего». Успехом зовется счастье сознавать себя целым и невредимым.
Древние называли успехом не обладание колесницей и шапкой знатного вельможи, а всего лишь невозможность добавить что-нибудь к своему счастью. Нынче же успехом считается обладание шапкой и колесницей знатного вельможи. Но шапка и колесница не дарованы нам нашей природой и судьбой. То, что дается нам по случаю, задерживается у нас лишь на время, и мы не можем ни привлечь эту вещь, ни удержать ее у себя навеки. А потому не разжигай в себе страстей из-за шапки и экипажа, не подлаживайся под нравы света из-за приобретений или потерь. Будь счастлив всегда и везде и не позволяй житейским волнениям завладеть тобой. Нынче же, когда временно приставшее к нам уходит от нас, мы печалимся. Вот и видно, что мы даже счастьем своим не умеем дорожить. Поэтому говорят: «Тех, кто отрекаются от себя ради вещей и пренебрегают своей природой в угоду свету, следует называть людьми, которые все ставят с ног на голову».

Глава ХVII. ОСЕННИЙ РАЗЛИВ {С ОСЕННИМИ РАЗЛИВАМИ} ^[92]

92. Среди всех глав Внешнего раздела глава «Осенний разлив» кажется наиболее цельной и близкой текстам Внутреннего раздела. Так, пространный диалог духа реки и духа океана развивает и уточняет многие положения, высказанные в первых двух главах книги. В помещенных следом диалогах угадывается неповторимый гений самого Чжуан-цзы — блестящего полемиста и иронического фантазера.

 

Пришло время осеннего разлива вод. Сотни потоков устремились в Желтую Реку, и она разлилась так широко, что на другом берегу невозможно было отличить лошадь от коровы. И тогда Дух Реки Хэбо возрадовался, решив, что в нем сошлась красота всего мира. Он поплыл вниз по реке на восток и достиг Северного Океана. Долго смотрел он на восток, но так и не увидел предела водному простору. В недоумении повертел он головой и, глядя на раскинувшуюся перед ним ширь, сказал со вздохом Духу Океана по имени Жо: «В народе говорят: «Узнал сотую часть Пути (ДАО) и уже мнит, что не имеет себе равных». Это сказано про меня! Мне приходилось слышать, как свысока судили об учености Конфуция и без почтения отзывались о подвиге Бои, и я не верил этому. Но теперь, видя, сколь вы могучи, я не могу не прийти к воротам вашего дома, иначе мне суждено вовеки быть посмешищем в глазах великих мужей!»
— С лягушкой, живущей в колодце, не поговоришь об океане, ведь она привязана к своей дыре, — ответил Дух Океана Жо. — Летней мошке не объяснишь, что такое лед, ведь она стеснена сроком ее жизни. С ограниченным ученым ^[93] {человеком} не поговоришь о Великом Пути (ДАО) — ведь он скован своим учением {[тем, чему его] обучили}. Ты сейчас вышел из своих берегов, увидел великий Океан и понял свою ничтожность. Значит, с тобой теперь можно толковать о великой истине {законе}.
В мире нет воды большей, чем Океан. Все потоки земли днем и ночью вливаются в него, а он не переполняется. С незапамятных времен через проход Вэйлюй из него выливается вода, а он не мелет. Ни весной, ни осенью не меняется в нем уровень вод, не ведает он ни потопа, ни засухи. Невозможно даже сосчитать, во сколько раз он больше самых больших рек! И если я сам никогда не находил в этом повода для гордости, то потому лишь, что, объятый Небом и Землею и питаемый силами Инь и Ян, я в этом огромном мире — все равно что камешек или кустик на большой горе. Если я столь ничтожен перед лицом мира, как могу требовать многого для себя {как мог [я] считать себя большим}? Но перед Небом и Землей даже весь мир в пределах четырех морей — все равно что муравьиная кочка среди огромного болота. А Срединная страна на этом свете — не более чем рисовое зернышко среди просторного амбара. Мы говорим, что вещей в мире «бесчисленное множество», а человек — лишь одна из них. И перед лицом этого великого разнообразия вещей разве не кажется он всего лишь крохотной волосинкой на теле лошади? Все то, ради чего передавали друг другу власть Пять Царей, боролись за главенство Три Правителя ^[94], чему посвящали свои помыслы человеколюбивые мужи, а мужи ответственные — свои труды, вполне в этом умещается! Бои, отвергнувший эту малость, прославился в веках, а Конфуций, рассуждавший о ней, прослыл великим ученым. Эти люди считали себя величайшими мужами земли. Но не таков ли и ты сам, посчитавший себя величайшей пучиной мироздания?
— В таком случае должен ли я считать великими Небо и Землю, а малым — кончик волоска? — спросил Хэбо.
— Нет, — ответил Дух Океана Жо, — среди вещей мера не имеет устойчивого значения {качества вещей безграничны}, время не знает остановки {бесконечно}, границы вещей непостоянны, начала и концы не установлены раз и навсегда. Вот почему мудрые люди охватывают взором разом далекое и близкое и поэтому не считают малое ничтожным, а большое — великим. Ибо знание меры вещей само не имеет конца {[так] узнают, что качества бесконечны}. Эти люди досконально постигли и прошлое, и настоящее, а потому привольно странствуют сердцем в беспредельном просторе. Они не тянутся за недостижимым, ибо знают, что время не останавливается ни на миг. Зная о незыблемом порядке наполнения и опустошения, они не радуются, обретя что-либо, ибо удел наш непостоянен. Они ясно понимают неизменный Путь (ДАО), а потому не радуются жизни и не горюют о смерти, зная, что начала и концы спутаны и ненадежны {[так] узнают, что ни в конце, ни в начале не бывает одного и того же}. Прикинь-ка, много ли человек знает? Его знания не сравнятся с тем, что ему неведомо. А время его существования не сравнится со временем его несуществования. Тот, кто, опираясь на крайне малое, пытается постичь крайне большое, обязательно впадет в заблуждение и останется навеки неудовлетворенным. Если вот так смотреть на вещи, то откуда мне знать, можно ли считать кончик волоска образцом предельно малого, а Небо и Землю — образцом предельно большого?
— В мире любители рассуждать говорят: «Мельчайшее {-ая сущность} лишено формы, величайшее нельзя охватить» ^[95]. Это верно?
— Если на великое смотреть, исходя из малого, то оно покажется беспредельным. А если на малое смотреть, исходя из великого, то оно покажется незаметным. Ведь внутренняя сущность — это неразличимо-мелкое, а внешний предел — это необозримо-великое. Следовательно, различие между ними есть не более чем условность: все зависит от того, с какой стороны посмотреть. И тонкое, и грубое присутствуют в каждой форме. Бесформенное же не поддается делению, а необъятное нельзя исчерпать счетом. То, о чем можно поведать словами, — это грубая сторона вещей {Крупнейшие из вещей можно выразить в словах}. То, что может быть постигнуто мыслью, — это тонкая сторона вещей{мельчайшие из вещей можно постичь мыслью}. А то, о чем нельзя поведать словами и что не может быть постигнуто мыслью, не относится ни к грубому, ни к тонкому {не зависит от [величины] крупной или мелкой}.
Посему великий человек деяниями своими не причиняет вреда людям, но и не выделяется пристрастием к человечности и долгу {благосклонности и милосердию}. Он усердствует не ради выгоды и не презирает обязанности даже презренного привратника, к богатству не стремится, но и от дел насущных не бежит; живет, не пользуясь услугами других, но и не стремится непременно кормить себя сам, а на подлых и алчных не смотрит свысока. Поведением своим он не похож на простых людей, но и не мечтает стоять над ними. Он живет «как все» и не восстает против пустословия и обмана {не презирает говорунов и льстецов}. Все награды {жалованье} и чины мира не вскружат ему голову {не считает достойным поощрением}, все унижения и наказания мира {позор} не опозорят его, ибо он знает, что истинное и ложное невозможно отделить друг от друга и невозможно провести границу между великим и малым. Я слышал такие слова: «Человек Пути (ДАО) остается безвестным. Человек совершенных свойств ничем не владеет. Великий человек лишен самого себя». Вот высшая истина человеческой судьбы {[таков] высший предел в ограничении [своей] доли}.
— Где же искать грань между ценным и ничтожным, большим и малым — вне вещей или внутри их? {[Если не различать]: вещи ни по внешнему, ни по внутреннему, как же отделить благородных от презренных, как же отличить больших от малых?} — спросил Хэбо.
— Если смотреть на это, исходя из Пути (ДАО), то вещи не ценны {благородны} и не ничтожны {презренны}, — ответил Дух Океана Жо. — А если смотреть на это, исходя из вещей, то сами себя они считают ценными, а всех прочих ничтожными. Если смотреть на это, исходя из обычая {людского}, то граница между ценным и ничтожным не зависит от самих вещей {от самого [человека] не зависит, [быть ему] благородным или презренным}. Если смотреть на это, исходя из различий между вещами, и считать великим лишь то, что кажется великим, тогда среди вещей не окажется ни одной, которая не была бы великой. А если считать малым лишь то, что кажется таковым, тогда среди вещей не окажется ни одной, которая не была бы малой. Если знать, что Небо и Земля — как просяное зернышко, а кончик волоска — как высокая гора, тогда станут понятны и различия в величине вещей. Если смотреть на это, исходя из заслуг, и считать имеющими заслуги лишь тех, кто сам себя таковым считает, тогда в мире не будет вещей, которые не имели бы заслуг. А если не считать имеющими заслуги тех, кто сам себя таковым не считает, то в мире не останется вещей, которые имели бы заслуги. Если знать, что восток и запад друг другу противостоят, но не могут быть друг без друга, тогда каждая вещь займет свое место. Если смотреть на это, исходя из наклонностей {интересов}, и считать правильными тех, кто сам их считает таковыми, тогда в мире не будет вещей, наклонности которых были бы неправильны {всю тьму вещей придется одобрить}. А если считать неправильными наклонности тех, кто сам их считает таковыми, тогда в мире не будет вещей, наклонности которых были бы правильны {всю тьму вещей придется осудить}. Если знать, что и мудрец Яо, и злодей Цзе считали себя правыми, а другого неправым, тогда истоки разных наклонностей проявляются воочию.
В стародавние времена Яо по своей воле уступил престол Шуню, и тот стал великим царем, а Куай уступил престол Чжи, и тот бесславно сгинул. Тан и У оспаривали престол и стали правителями, а Богун оспаривал престол — и погиб. Если судить по этим примерам, соперничество за престол или отказ от него, поведение мудрого Яо или злодея Цзе могут быть подходящими или неподходящими в зависимости от обстоятельств, а потому и значение их изменчиво. Тараном можно пробить крепостную стену, но им нельзя заткнуть брешь — стало быть, у этого орудия есть свой особый способ применения. Скакун Хуалю ^[96] пробегал за день тысячу ли, но в ловле мышей он, конечно, не сравнился бы с дикой кошкой — стало быть, у этого животного были свои особые способности. Сова ночью поймает даже блоху и увидит кончик волоска, а средь бела дня таращит глаза и не видит даже горы — стало быть, у нее особенная природа. Поэтому сказать: «Почему бы не поступать только по истине и не отвергать неправду, стремиться к порядку и отвергать беспорядок?» — означает не понимать законов Неба и Земли и сущности {природного характера} вещей. Это все равно что признавать только Небо и отвергать Землю, признавать силу Инь и отвергать силу Ян. Ясно, что так поступать нельзя. А если кто-нибудь все же продолжает на этом настаивать, тот или дурак, или лжец. Древние правители отрекались от престола при разных обстоятельствах, и Три Династии при разных же обстоятельствах наследовали друг другу. Того, кто не умел правильно выбрать время {отличался от [своих] современников} и поступал вопреки тогдашним нравам {обычаям}, люди называли узурпатором. А того, кто правильно выбирал время {кто не отличался от современников} и следовал обычаю, люди называли человеком долга {поборником справедливости}. Молчи, Хэбо! Откуда тебе знать, где врата к славе и где — к позору, какое учение великое, а какое — ничтожное?
— Но если так, то что же мне делать, а чего не делать? — спросил Хэбо. — На каком основании могу я что-то принимать или отбрасывать, к чему-то стремиться и от чего-то бежать?
— Если смотреть на вещи, исходя из Пути (ДАО), то окажется, что в мире нет ни ценного, ни ничтожного, а есть только «возвращение к истоку» {назову это [лишь] развитием противоположностей}. Не ограничивай свои устремления {Не упрямься в своих мыслях}, ведь так ты лишь воздвигнешь преграды на своем пути. В мире нет ни малого, ни великого, а есть лишь «уступление в круговороте» {Что такое великие? Это назову [лишь] благодарностью за дары <природы>.}. Будь же величественно-строг {суров}, словно царь земли, не выказывающий пристрастий. Будь благостен {удовлетворён}, словно божество земли, не ищущее счастья для себя. Будь всеобъятен {широк}, как весь белый свет {бесконечность}, и нигде не ставь себе пределов. Обними все вещи одинаково — какая же из них заслуживает прежде других твоей благосклонности? Это называется «быть открытым всем пределам». Все вещи в мире уравниваются в Едином — какие же из них хуже, а какие лучше?
У Пути (ДАО) нет ни конца, ни начала,
А все живое рождается и умирает.
Неведомо нам совершенство:
Что нынче пусто, завтра будет полным.
Не даны навеки формы вещам.
Не задержать вереницу лет.
Не остановить времени бег.
Упадок и расцвет, изобилие и скудость:
Приходит конец — и снова грядет начало!

Вот слова, раскрывающие смысл великой справедливости мироздания и закон всех вещей! Жизнь всех вещей — как скачка на коне: ни одного движения без перемен, ни одного мига без изменений! Что нам делать и чего не делать? Оставь! Все само собою свершится!
— Но коли так, то что же ценного в Пути (ДАО)?
Познавший Путь (ДАО) непременно постиг порядок природы {естественный закон}, постигший же порядок природы непременно осознает равновесие вещей {что такое власть}. А тот, кто осознает равновесие вещей, ничем не навредит себе {из-за вещей}. Человек совершенных качеств в огне не сгорит и в воде не утонет; ему холод и жара не страшны, его звери и птицы не погубят. Это не значит, что ему все нипочем. Я говорю о том, что он умеет отличать опасное от безопасного, покоен в счастье и несчастье, осмотрителен в сближении и отдалении, и поэтому ничто в мире не может ему навредить. Сказано ведь: «Небесное {естественное} — внутри, человеческое — вовне». А жизненная сила (ДЭ) пребывает в Небесном {Свойства зависят от природы}. Тот, кто знает деяния Неба {естественное} и Человека, тот укоренится в Небесном и сам себя обретет {[обретешь] корень в природном и твердость в свойствах}:
Вперед и назад, растягиваясь и сжимаясь,
Он вернется к основе и оповестит о великом ^[97].

— Но что же такое небесное и что такое человеческое?
— У быков и коней по четыре ноги — это зовется небесным. Узда на коня и кольцо в носу у быка — это зовется человеческим. Поэтому говорится: «Не губи небесное {природное} человеческим, не губи своим умом собственной судьбы, не губи доброе имя своей алчностью {не жертвуй собой ради приобретения}». Строго блюди эти заповеди и никогда от них не отступай, — и ты, что называется, «возвратишься к подлинному».

Одноногий Куй ^[98] завидовал Сороконожке, Сороконожка завидовала Змее, Змея завидовала Ветру, Ветер завидовал Глазу, а Глаз завидовал Сердцу.
Куй сказал Сороконожке: «Я передвигаюсь, подпрыгивая на одной ноге, и нет ничего проще на свете. Тебе же приходится передвигать десять тысяч ног, как же ты с ними управляешься?»
— А чему тут удивляться? — ответила Сороконожка. — Разве не видел ты плюющего человека? Когда он плюет, у него изо рта вылетают разные капли — большие, как жемчуг, или совсем маленькие, словно капельки тумана. Вперемешку падают они на землю, и сосчитать их невозможно. Мною же движет Небесная Пружина во мне, а как я передвигаюсь, мне и самой неведомо.
Сороконожка сказала Змее: «Я передвигаюсь с помощью множества ног, но не могу двигаться так же быстро, как ты, хотя у тебя ног вовсе нет. Почему так?»
— Мною движет Небесная Пружина во мне, — ответила Змея. — Как могу я это изменить? Для чего же мне ноги?
Змея говорила Ветру: «Я передвигаюсь, сгибая и распрямляя позвоночник, ибо у меня есть тело. Ты же с воем поднимаешься в Северном Океане и, все так же завывая, несешься в Южный Океан, хотя тела у тебя нет. Как это у тебя получается?»
— Да, я с воем поднимаюсь в Северном Океане и лечу в Южный Океан. Но если кто-нибудь тронет меня пальцем, то одолеет меня, а станет топтать ногами — и сомнет меня. Пусть так — но ведь только я могу ломать могучие деревья и разрушать огромные дома. Вот так я превращаю множество маленьких непобед в одну большую победу. Только истинно мудрый способен быть великим победителем!

Чжуан-цзы удил рыбу в реке Пушуй, а правитель Чу прислал к нему двух своих сановников с посланием, и в том послании говорилось: «Желаю возложить на Вас бремя государственных дел».
Чжуан-цзы даже удочки из рук не выпустил и головы не повернул, а только сказал в ответ: «Я слыхал, что в Чу есть священная черепаха, которая умерла три тысячи лет тому назад. Правитель завернул ее в тонкий шелк, спрятал в ларец, а ларец тот поставил в своем храме предков. Что бы предпочла эта черепаха: быть мертвой, но чтобы поклонялись ее костям, или быть живой, даже если ей пришлось бы волочить свой хвост по грязи?»
Оба сановника ответили: «Конечно, она предпочла бы быть живой, даже если ей пришлось бы волочить свой хвост по грязи».
— Уходите прочь! — воскликнул Чжуан-цзы. — Я тоже буду волочить хвост по грязи!

Хуэй-цзы был первым советником в царстве Лян, и Чжуан-цзы захотел навестить его. Кто-то сказал Хуэй-цзы: «К вам едет Чжуан-цзы. Он хочет сменить вас на посту первого советника». Хуэй-цзы очень испугался и приказал искать Чжуан-цзы по всему царству. И Чжуан-цзы искали три дня и три ночи. Чжуан-цзы приехал к Хуэй-цзы и сказал: «На юге живет птица, которую зовут Юаньчу. Ты знаешь об этом? Она взмывает ввысь в Южном Океане и летит в Северный Океан. Она отдыхает только на вершинах платанов, питается только плодами бамбука и пьет только ключевую воду. Однажды некая сова нашла дохлую крысу. Когда птица Юаньчу пролетала над ней, сова подняла голову и угрожающе заухала. Не хочешь ли ты погрозить мне своим царством?»

Чжуан-цзы и Хуэй-цзы прогуливались по мосту через Реку Хао.
Чжуан-цзы сказал: «Как весело играют рыбки в воде! Вот радость рыб!»
— Ты ведь не рыба, — сказал Хуэй-цзы, — откуда тебе знать, в чем радость рыб?
— Но ведь ты не я, — ответил Чжуан-цзы, — откуда же ты знаешь, что я не знаю, в чем заключается радость рыб?
— Я, конечно, не ты и не могу знать того, что ты знаешь. Но и ты не рыба, а потому не можешь знать, в чем радость рыб, — возразил Хуэй-цзы.
Тогда Чжуан-цзы сказал: «Давай вернемся к началу. Ты спросил меня: Откуда ты знаешь радость рыб? Значит, ты уже знал, что я это знаю, и потому спросил. А я это узнал, гуляя у реки Хао» ^[99].

Когда Конфуций был в царстве Куан, люди Сун окружили его в несколько рядов, но он беспрерывно пел и перебирал струны своей лютни.
— Отчего вы, учитель, веселитесь? — спросил его Цзы-лу.
— Подойди, я скажу тебе, — ответил Конфуций. — Давно уже ждал я беды и не смог избегнуть ее — такова судьба. Давно уже ожидал я удачи, но не достиг ее — такие уж времена. При Яо и Шуне в Поднебесной не было неудачников, успеха же добивались не знаниями. При Чжоу и Цзе не было людей удачливых, и случилось так не из-за отсутствия знаний. Таковы веления времени. На воде не избегать встречи с драконом — таково мужество рыбака. На суше не избегать встречи с тигром — таково мужество охотника. Выйти навстречу протянутому клинку и встретить смерть, как жизнь, — таково мужество героя. Знать, что неудача происходит от судьбы, знать, что успех зависит от времени, и бестрепетно встретить великую беду — таково мужество мудрого. Останься же со мною! Участь моя решена!
Но в скором времени подошел воин, отвесил прощальный поклон и сказал:
— Вас приняли за Ян Ху, поэтому и окружили. Мы снимаем осаду и тотчас уходим ^[100].

Гуньсунь Лун спросил у вэйского царя Моу:
«Я с детства изучал путь (ДАО) древних царей, а в зрелые годы постиг смысл человечности и долга. Я научился объединять «подобное» и «различное», разделять «твердость» и «белизну», превращать утверждение в отрицание, а возможное — в невозможное. Я поверг в смущение все сто школ и превзошел в красноречии всех спорщиков. Я полагал, что никто в целом свете не сравнится со мной в учености. Ныне же я услышал речи Чжуан-цзы и пребываю в великом изумлении. Не могу понять, то ли я уступаю ему в умении рассуждать, то ли знания мои не столь обширны, как у него. Теперь я и рта не смею раскрыть. Позвольте спросить, в чем тут дело?»
Царь Моу облокотился о столик, медленно вздохнул и, глядя в небо, рассмеялся. «Разве ты не слыхал про лягушку, которая жила в глубоком колодце? — сказал он. — Эта лягушка однажды сказала черепахе, обитавшей в Восточном Океане: «В моей жизни так много удовольствий! Когда я хочу прогуляться, я вылезаю на перила колодца. Вернувшись к себе, я отдыхаю на отвалившейся от стенки черепице. Если я хочу купаться, я прыгаю в воду, и она доходит мне до самой шеи. А когда я выхожу на берег, моя нога погружается в грязь по самую щиколотку. Ни вьющаяся вокруг мошкара, ни крабы, ни жабы не имеют таких удовольствий. Поистине обладать целой лужей воды и глубоким колодцем, в котором я могу делать все, что пожелаю, — это вершина счастья! Почему бы вам не прийти ко мне в гости, не посмотреть, как я живу?»
Не успела черепаха из Восточного Океана ступить в колодец левой ногой, как ее правая нога уже застряла там. Пришлось ей отползти назад, и тут она рассказала лягушке про свой океан:
«Даже расстояние в тысячу ли не даст представления о том, как широк Океан, в котором я живу, а расстояние в восемь тысяч ли не даст представления о том, сколь глубок этот Океан, — сказала она. — Во времена царя Юя за десять лет случилось девять наводнений, но вода в Океане не поднялась. При царе Тане за восемь лет было семь засух, но воды в Океане не убыло. Не быть увлекаемым потоком в часы приливов и отливов, не чувствовать волнения, когда вода прибывает или убывает, — такова радость жизни в Восточном Океане».
Тут лягушку из колодца прямо оторопь взяла, и она лишилась дара речи. Ну а тебе, не умеющему распознать даже границу между истинным и ложным, пытаться уразуметь слова Чжуан-цзы — все равно что комару снести на себе гору или сороконожке перебраться через Желтую Реку. Такая задача тебе не по плечу. И тот, кто, не умея распознать смысл утонченнейших речей, старается как можно выгоднее для себя устроиться в жизни, не похож разве на ту лягушку из колодца?
А еще скажу тебе, что тот человек спускался в страну Желтых источников и возносился до самого неба. Он странствует привольно всюду, не разбирая ни севера, ни юга, ни востока, ни запада, и проникает в Сокровенное, возвращается к Всепроницающему. Ты же в своей слепоте ищешь по заданным правилам, разделяешь посредством доказательств. Ты подобен человеку, который смотрит на небо через трубочку и целится шилом в землю. Какая мелочность! Уходи прочь от меня! И помни: однажды какой-то парень из Шоулина вздумал подражать ходокам из Хань-дана. Тамошнее искусство он не перенял, а по-своему ходить тоже разучился, так что пришлось ему ползти домой на локтях и коленях. Лучше тебе уйти сейчас, а не то ты чужому искусству не научишься и свое потеряешь!»
Тут Гуньсунь Лун от удивления даже рот раскрыл и язык высунул. Вот так он и побежал прочь.

Глава ХVIII. ВЫСШЕЕ СЧАСТЬЕ ^[101]

101. Данная глава посвящена широко обсуждавшейся в эпоху Чжуан-цзы проблеме человеческого счастья. По Чжуан-цзы, истинное счастье — познание «постоянства Великого Пути (ДАО)», в котором нет ни жизни, ни смерти. Суждения о радости, обретаемой в смерти или благодаря смерти, — не более чем обычная в писаниях Чжуан-цзы метафора, призванная побудить читателя преодолеть ограниченность собственных представлений.

 

Есть ли в Поднебесном мире высшее счастье? Можно ли сполна прожить свою жизнь? Что нужно делать, на что уповать? Чего избегать, чем заниматься? К чему стремиться, от чего отказываться? Что любить и что ненавидеть?
В Поднебесной ценят богатство, знатность, долголетие и добрую славу {доблесть}, любят покой, изысканные яства, роскошные одежды, красивые цветы {прекрасные лица} и ласкающие слух звуки. Ненавидят же бедность и унижение, преждевременную смерть и дурную славу {ничтожество} и страдают, когда нет {не могут беззаботно предаваться} ни покоя, ни изысканных яств, ни роскошных одежд, ни красивых цветов, ни ласкающих слух звуков. Если люди лишены всего этого, они впадают в уныние {охвачены страхом} и печаль. Но нет ничего глупее, чем угождать лишь прихотям плоти!
Богачи, изнуряя себя тяжкими трудами, накапливают столько сокровищ, что не успевают воспользоваться ими, да и к радостям плоти эти богатства ничего не прибавляют {[даже] телу они не нужны}. Знатные мужи днями и ночами пекутся о своей добродетели, но их добродетель и подавно ничего не прибавляет к радостям тела. Человек печалится с самого своего рождения, а прожив долгую жизнь, впадает в помрачение {тупеет}. Как горько столь долго страдать, не умирая! И все, что делает человек в жизни, так чуждо ему {далеко от [его] тела}!
В Поднебесной высоко ставят доблесть героев, однако их доблесть не помогла им себя уберечь. И я не знаю, воистину ли это доблесть, или она на самом деле неистинна? Если счесть это доблестью, то ее недостаточно, чтобы сохранить жизнь себе. А если не счесть ее доблестью, то ее достаточно, чтобы сохранить жизнь другим. Поэтому говорят: «Когда искренним наставлениям не внемлют, сиди спокойно и не спорь». Вот и У Цзысюй стал спорить и погубил себя. Но если бы он не соперничал, то и славы бы не заслужил. Так существует ли в действительности доблесть?
Не знаю, является ли на самом деле счастьем то, что люди нынче почитают за счастье. Вижу я, что счастье в мире — это то, о чем все мечтают, чего все добиваются и без чего жить не могут. А я и не знаю, счастье ли это, но также не знаю, есть ли это несчастье. Так существует ли на свете счастье? Для меня настоящее счастье — недеяние, а толпа считает это {великим} мучением. Поэтому сказано: «Высшее счастье — отсутствие счастья. Высшая слава — отсутствие славы».
Хотя в мире в конце концов нельзя установить, где истина, а где ложь, в недеянии можно определить истинное и ложное. Высшее счастье {наслаждение} — это сама жизнь {в сохранении жизни}, и только Недеяние позволяет достичь его. Попробую сказать об этом. Небо благодаря Недеянию становится чистым; Земля благодаря Недеянию становится покойной ^[102] {достигает покоя}. Когда {При слиянии} Недеяние Неба пребывает в согласии с Недеянием Земли, свершаются превращения всех {развивается вся тьма} вещей. Неразличимое, смутное {неуловимое} — неведомо откуда {из ничего} исходит! Смутное {неразличимое}, необозримое — лишенное образа! Все сущее в своем великом изобилии произрастает {рождается} из Недеяния. Поэтому сказано: «Небо и Земля ничего не делают, но не остается ничего несделанного {и всё свершают}». Кто же среди людей способен претворить Недеяние?

У Чжуан-цзы умерла жена, и Хуэй-цзы пришел ее оплакивать. Чжуан-цзы сидел на корточках и распевал песню, ударяя в таз. Хуэй-цзы сказал: «Не оплакивать покойную, которая прожила с тобой до старости и вырастила твоих детей, — это чересчур. Но распевать песни, ударяя в таз, — просто никуда не годится!»
— Ты не прав, — ответил Чжуан-цзы. — Когда она умерла, мог ли я поначалу не опечалиться? Скорбя, я стал думать о том, чем она была вначале, когда еще не родилась. И не только не родилась, но еще не была телом. И не только не была телом, но не была даже дыханием. Я понял, что она была рассеяна в пустоте безбрежного Хаоса {Неразличимого, Неуловимого}. Хаос превратился — и она стала Дыханием {Эфиром}. Дыхание {Эфир} превратилось — и стало Телом. Тело превратилось — и она родилась {обрела жизнь}. Теперь настало новое превращение — и она умерла {новое развитие – смерть}. Все это сменяло друг друга, как чередуются четыре времени года. Человек же схоронен в бездне превращений, словно в покоях огромного дома. Плакать и причитать над ним — значит не понимать судьбы {жизни}. Вот почему я перестал плакать.

Когда Чжуан-цзы пришел в земли Чу, он наткнулся на голый череп, уже побелевший от времени, но еще крепкий.
Хлестнув череп плеткой, Чжуан-цзы стал расспрашивать его: «Довела ли вас, учитель, до этого безрассудная привязанность к жизни? Или вы служили побежденному царству и сложили голову на плахе? Довели ли вас до этого беспутная жизнь и поступки, опозорившие ваших родителей, жену и детей? Довел ли вас до этого голод и холод? Или, может быть, вас довела до этого тихая смерть, пришедшая после долгих лет жизни?»
Так Чжуан-цзы поговорил с черепом, а потом положил его себе под голову и лег спать. В полночь череп явился ему во сне и сказал: «Ты говорил, как любитель попусту рассуждать. В речах твоих отобразились заботы живых людей. Умершим они неведомы. Желаешь ли ты выслушать глас мертвого?»
— Да, — сказал Чжуан-цзы.
— Ну так слушай. Для мертвого нет ни государя наверху, ни подданных внизу, ни времен года. Безмятежно следует он круговороту Неба и Земли, и даже утехи державного владыки не сравнятся с его счастьем.
Чжуан-цзы не поверил этим словам и спросил: «А хочешь, я велю Владыке судеб ^[103] вернуть тебя к жизни, снова дать тебе тело, воскресить твоих родителей, жену и детей, друзей и соседей?»
Череп словно бы нахмурился грозно и сказал: «Да разве сменю я свое царственное счастье на человеческие тяготы!»

Когда Янь Хой уехал в восточное царство Ци, Конфуций выглядел опечаленным. Цзы-Гун поднялся со своего сиденья и спросил: «Ваш ученик осмелится спросить, почему вы, учитель, так печалитесь с тех пор, как Хой уехал в Ци?»
— Ты задал хороший вопрос! — ответил Конфуций. — Когда-то Гуань-цзы произнес слова, которые мне очень нравятся: «В маленький мешочек не вложишь большую вещь. Короткой веревкой ничего не достанешь с глубины». Это значит, что каждому из нас уготовано свершить в мире столько, сколько мы можем, — и не более того. Боюсь, что Хой станет беседовать с правителем Ци о пути Яо, Шуня и Желтого Владыки и ссылаться на слова царей Суйжэня и Шэньнуна. Государь начнет искать в себе то, чего в нем нет. Не найдя того, что он ищет, он впадет в растерянность. А если человек, у которого вы служите советником, пребывает в растерянности, вам грозит неминуемая смерть.
Не приходилось ли тебе слышать историю о том, как в окрестности столичного города Лу залетела морская птица? Правитель Лу по этому случаю устроил пир у алтарей предков, исполнил мелодии Девять шао, преподнес птице лучшее мясо от жертвоприношения нюйлао. А птица сидела, вытаращив глаза, и не съела ни куска мяса, не выпила ни глотка воды. Через три дня она околела. Так получилось оттого, что правитель Лу на самом деле заботился о себе, а не о птице. Тот, кто действительно хотел сделать птице добро, пустил бы ее на волю в густые леса, позволил бы ей плавать на озерах и реках, кормил бы ее водяной живностью, дал бы ей жить так, как ей хочется. Для той птицы не было ничего ненавистнее, чем слышать человеческие голоса — ведь они кажутся ей бессмысленным гомоном! Попробуй сыграть мелодии Сяньчи на просторах озера Дунтин, и птицы, заслышав эту музыку, взметнутся в небеса, звери убегут в лес, рыбы уйдут в глубину. Люди же, наоборот, соберутся послушать. Рыба, находясь в воде, живет в свое удовольствие, а человек, попав под воду, погибает. Они так отличаются друг от друга потому, что у них совсем разные потребности. Вот почему древние мудрецы не думали, что у людей одинаковые способности, и не давали людям одинаковых заданий. В те времена имена зависели от обстоятельств, должное определялось возможным. Вот что означает поговорка: «Как ветви расходятся во все стороны, как спицы сходятся в ступице колеса».

Отрешенный и Забывчивый осматривали Курган Сокровенной Мудрости, где покоится прах Желтого Владыки. Вдруг на левом локте у Забывчивого вскочила опухоль, и Забывчивый изумленно уставился на нее.
— Страшно тебе? — спросил Отрешенный.
— Нет, чего мне страшиться? — ответил Забывчивый. — Ведь наша жизнь дана нам взаймы. Взяли ее в долг — и живем, а живущие — прах. Жизнь и смерть — как день и ночь. Мы с тобой посетили того, кто уже прошел превращение, а теперь превращение {изменения} коснулось меня. Чего же мне страшиться?

Путешествуя, Ле-цзы заметил у дороги череп вековой давности. Раздвинув бурьян, он указал на него пальцем и сказал: «Только ты и я понимаем, что нет ни жизни, ни смерти. Нужно ли печалиться о тебе? Нужно ли радоваться обо мне?»

В семенах есть зародыши. Попадая в воду, они становятся ряской, на границе воды и суши они превращаются в «лягушачью кожу», в полях же они становятся подорожником. Когда подорожник попадает на плодородную почву, он превращается в «воронью лапку». Корни вороньей лапки превращаются в земляных червей, а ее листья — в бабочек. Бабочки тоже претерпевают превращения и становятся насекомыми, которые плодятся у очага и выглядят так, словно они сбросили свою кожу. Зовут их цюйДАО. Через тысячу дней цюйДАО превращается в птицу ганьюйгу. Слюна птицы ганьюйгу становится (насекомым) сыми, а сыми превращается в существо илу, живущее в винном уксусе.
Насекомое илу рождается от насекомого хуанхуан, а хуанхуан рождается из насекомых цзюю. Насекомые фу-цюань рождаются из насекомых маожуй. Растение янси, соединяясь со старым бамбуком, уже не дающим побегов, рождает насекомое циннин. Циннин порождает леопарда, леопард порождает коня, конь порождает человека, а человек снова возвращается в зародыши. «Вся тьма вещей происходит из мельчайших зародышей и в них возвращается».

Глава ХIХ. ПОСТИГШИЙ ЖИЗНЬ {СУЩНОСТЬ ЖИЗНИ} ^[104]

104. Тема данной главы — пути и плоды даосского самовысвобождения сознания. Особенный интерес представляют собранные в ней рассказы о даосских подвижниках, добившихся необыкновенных результатов в различных искусствах. Даосское совершенствование есть целиком и полностью жизненная практика, и оно приносит подвижнику почти сверхъестественные способности, превосходящие собственно техническое мастерство. Вот эти способности, не требовавшие особых усилий и приобретавшиеся прежде всего силой воли, внутренней работой духа, именовались в даосской традиции словом гунфу, получившим ныне известность и за пределами Китая. Перевод главы публикуется с сокращениями.

 

Постигший сущность жизни не утруждает себя никчемными делами {не занимается бесполезным}. Постигший сущность судьбы не утруждает себя делами, не ниспосланными судьбой {к чему незачем прилагать знаний}. Чтобы поддерживать в теле жизнь, нужно опираться на разные вещи, но бывает так, что вещи имеются в избытке, а жизнь в теле поддержать невозможно. Чтобы сохранить себе жизнь, нужно прежде не лишаться своего тела, но бывает так, что тела не лишаются, а жизнь оказывается загубленной. Приход жизни нельзя отвергнуть, ее уход нельзя остановить. Как это прискорбно! Люди в свете полагают, что пропитания тела достаточно для поддержания жизни, а ведь, сколько ни питайся, жизнь свою в конце концов не сбережешь. Однако же в свете считают, что этого достаточно, и даже не знают, как жить по-другому.
Тому, кто хочет избавиться от забот о своем теле, лучше всего покинуть свет. Кто уйдет от света, тот избавится от тягот. А кто избавлен от тягот, тот душой прям и ровен. Кто душой прям и ровен, умеет жить каждодневным обновлением. А кто живет каждодневным обновлением, тот уже близок к правде. Заслуживают ли земные дела того, чтобы их отбросить, а жизнь — того, чтобы ее оставить? Отбросивший дела не утруждает себя. Оставивший жизнь неувядаем духом. Кто телом целостен и вернулся к полноте духа, тот станет единым с Небом. Небо и Земля — отец-мать всех вещей. Соединяясь, они создают тело. Разъединяясь, они кладут начало новой жизни. Когда и тело, и дух вечно живут, это называется «способностью перенести себя» ^[105]. В духовном стяжай еще более духовное — и тогда станешь опорой Небес. {Сущность, и снова сущность, и возвращение, чтобы уподобиться природе}

Учитель Ле-цзы спросил у Гуань-иня: «Высший человек идет под водой — и не захлебывается, ступает по огню — и не обжигается, воспаряет над всем миром — и не пугается. Позвольте спросить, как этого добиться?»
— Этого добиваются не знаниями и ловкостью, а сохраняя чистоту жизненной силы (ДЭ), — ответил Гуань-инь. — Присядь, я расскажу тебе. Все, что обладает формой и образом, звучанием и цветом, — это вещи. Чем же отличаются друг от друга вещи и чем превосходят они друг друга? Формой и цветом — только и всего! Ведь вещи рождаются в Бесформенном и возвращаются в Неизменное. {[Различие] только в свойствах! Как же могут одни вещи отдаляться от других! Разве этого достаточно для превосходства [одних над другими]?} Какие могут быть преграды тому, кто это постиг? {Но разве могут [другие] вещи остановить того, кто сумел понять и охватить до конца [процесс] создания вещей из бесформенного, [понять, что процесс] прекращается с прекращением изменений?} Такой человек {тот, <кто обрел истину>} пребывает в Неисчерпаемом и хоронит себя в Беспредельном {Держась меры бесстрастия, скрываясь в не имеющем начала времени}, странствует у конца и начала всех вещей. Он бережет цельность {добивается единства} своей природы, пестует свой дух и приводит к согласию свои жизненные силы (ДЭ) {полноту свойств}, дабы быть заодно с творением всего сущего {проникать в [процесс] создания вещей}. Небесное {природа} в нем сберегается в целости, духовное в нем не терпит ущерба {в жизненной энергии нет недостатка}. Как же могут задеть его внешние вещи? {Разве проникнут в его [сердце] печали!}
Вот и пьяный, упавший с повозки, может удариться сильно, а до смерти не убьется. Тело у него такое же, как у других, а ушибется он по-особому — ведь дух его целостен. Он не знал, что едет в повозке, и не знал, что свалился с нее, мечты о жизни и страх смерти не гнездились в его груди, и вот он, столкнувшись с каким-либо предметом, не ведает страха. Если человек может стать таким целостным от вина, то насколько же целостнее может он стать благодаря Небу {должен обрести от природы}? Мудрый хоронит себя в небесном {сливается с природой}, и потому ничто не может ему повредить.

По дороге в царство Чу Конфуций вышел из леса и увидел Горбуна, который ловил цикад так ловко, будто подбирал их с земли.
— Неужто ты так искусен? Или у тебя есть Путь (ДАО)? ^[106] — спросил Конфуций.
— У меня есть Путь (ДАО), — ответил Горбун. — В пятую-шестую луну, когда наступает время охоты на цикад, я кладу на кончик своей палки шарики. Если я смогу положить друг на друга два шарика, я не упущу много цикад. Если мне удастся положить три шарика, я упущу одну из десяти, а если я смогу удержать пять шариков, то поймаю всех без труда. Я стою, словно старый пень, руки держу, словно сухие ветки. И в целом огромном мире, среди всей тьмы вещей, меня занимают только крылатые цикады. Я не смотрю по сторонам и не променяю крылышки цикады на все богатства мира. Могу ли я не добиться желаемого?
Конфуций повернулся к ученикам и сказал: «Помыслы собраны воедино, дух безмятежно-покоен… {Воля его не рассеивается, а сгущается в душе!}» Не об этом ли Горбуне сказано такое?

Янь Хой сказал Конфуцию: «Однажды я переправлялся через глубокий поток Шаншэнь, и перевозчик управлял лодкой, словно всемогущий Бог. Я спросил его: «Можно ли научиться управлять лодкой?» «Можно, — ответил он. — Это легко может сделать хороший пловец, а если он к тому же и ныряльщик, то научится управлять лодкой, даже не видя ее в глаза». Я спросил его еще, но он не захотел говорить со мной. Позвольте спросить, что это значит?»
— Когда перевозчик сказал, что его искусству легко может научиться хороший пловец, он имел в виду, что такой пловец забывает про воду, — ответил Конфуций. — А когда он сказал, что ныряльщик может научиться его искусству, даже не видя лодку в глаза, он говорил о том, что для такого человека водная пучина — все равно что суша и перевернуться в лодке — все равно что упасть с повозки. Пусть перед ним опрокидывается и перевертывается все, что угодно, — это не поколеблет его спокойствия. Что бы с ним ни случилось, он будет безмятежен!

В игре, где ставят на черепицу, ты будешь ловок. В игре, где ставят на поясную {серебрянную} пряжку, ты будешь взволнован. А в игре, где ставят на золото, ты потеряешь голову. Искусство во всех случаях будет одно и то же, а вот внимание твое перейдет на внешние вещи. Тот, кто внимателен ко внешнему, неискусен во внутреннем. {Внимание к внешнему всегда притупляет [внимание к] внутреннему}

Конфуций сказал: «Не уходить, а быть неприметным, не выступать вперед, а быть на виду, неколебимо стоять в середине — кто усвоит эти три доблести, стяжает высшую славу. Но перед опасной дорогой, на которой из десяти убивают одного, отцы и сыновья, старшие и младшие братья друг друга предостерегают и осмеливаются выступать лишь в сопровождении воинов и слуг. Не есть ли это знание об опасностях, подстерегающих человека? А не знать, что в предостережениях нуждаются и те, кто возлежат на циновках и предаются чревоугодию, — это тоже большое заблуждение!»

Цзи Син-цзы растил бойцовского петуха для государя. Прошло десять дней, и государь спросил: «Готов ли петух к поединку?»
— Еще нет. Ходит заносчиво, то и дело впадает в ярость, — ответил Цзи Син-цзы.
Прошло еще десять дней, и государь снова задал тот же вопрос.
— Пока нет, — ответил Цзи Син-цзы. — Он все еще бросается на каждую тень и на каждый звук.
Минуло еще десять дней, и царь вновь спросил о том же.
— Пока нет. Смотрит гневно и силу норовит показать.
Спустя десять дней государь опять спросил о том же.
— Почти готов, — ответил на этот раз Цзи Син-цзы. — Даже если рядом закричит другой петух, он не беспокоится. Посмотришь издали — словно из дерева вырезан. Жизненная сила (ДЭ) в нем достигла завершенности. Другие петухи не посмеют принять его вызов: едва завидят его, как тут же повернутся и убегут прочь.

Краснодеревщик Цин вырезал из дерева раму для колоколов. Когда рама была закончена, все изумились: рама была так прекрасна, словно ее сработали сами боги. Увидел раму правитель Лу и спросил: «Каков секрет твоего искусства?»
— Какой секрет может быть у вашего слуги — мастерового человека? — отвечал краснодеревщик Цин. — А впрочем, кое-какой все же есть. Когда ваш слуга задумывает вырезать раму для колоколов, он не смеет попусту тратить свои духовные силы и непременно постится, дабы упокоить сердце. После трех дней поста я избавляюсь от мыслей о почестях и наградах, чинах и жалованье. После пяти дней поста я избавляюсь от мыслей о хвале и хуле, мастерстве и неумении. А после семи дней поста я достигаю такой сосредоточенности духа, что забываю о самом себе. Тогда для меня перестает существовать царский двор. Мое искусство захватывает меня всего, а все, что отвлекает меня, перестает существовать для меня. Только тогда я отправляюсь в лес и вглядываюсь в небесную природу деревьев, стараясь отыскать совершенный материал. Вот тут я вижу воочию в дереве готовую раму и берусь за работу. А если работа не получается, я откладываю ее. Когда же я тружусь, небесное соединяется с небесным — не оттого ли работа моя кажется как бы божественной?

Плотник Чуй чертил от руки точнее, чем с помощью циркуля и угольника, его пальцы следовали превращениям вещей и не зависели от его мыслей и желаний. Поэтому его сознание всегда было целым и не знало никаких преград. Мы забываем о ноге, когда сандалии нам впору. Мы забываем о пояснице, когда пояс халата не жмет. Мы забываем о «правильном» и «неправильном», когда наш ум нам не мешает. И мы не меняемся внутри и не влечемся за внешними вещами, когда нам не мешают наши дела. Не иметь дел с самого начала и никогда не иметь их потом — значит не создавать себе помех даже забвением помех.

Конфуций любовался водопадом в Люйляне. Вода в нем низвергалась с высоты тридцати саженей, река вокруг пенилась на расстоянии сорока ли. В те места не осмеливались заплывать ни рыбы, ни черепахи. Вдруг Конфуций увидел в бурных волнах плывущего человека. Решив, что кто-то задумал таким образом покончить с жизнью, он послал учеников спасти несчастного. Но в ста шагах вниз по течению незнакомец сам вышел на берег и пошел вдоль реки, распустив волосы и весело напевая. Конфуций догнал его и спросил:
— Я думал поначалу, что передо мной дух, а теперь вижу, что вы — живой человек. Позвольте спросить, есть ли у вас, великого пловца, свой Путь (ДАО)?
— О нет, у меня нет Пути (ДАО). Я начал с того, что было мне дано от рождения, вырос в том, что угодно моей природе, и достиг зрелости в том, что является моей судьбой. Я вхожу в воду с течением, увлекающим на середину реки, и выхожу с течением, несущим к берегу. Я следую движению вод и не навязываю волнам свою волю. Вот как я удерживаюсь на плаву.
— Что значит «начать с того, что дано от рождения, вырасти в том, что угодно природе, и достичь зрелости в том, что является судьбой»?
— Я родился на суше и чувствую себя покойно на суше — вот что значит «данное от рождения». Я вырос в воде и чувствую себя покойно в воде — вот что значит «вырасти в том, что угодно природе». И я живу так, не ведая, почему я таков, — вот что значит «достичь зрелости в том, что является судьбой».

Тянь Кайчжи встретился с чжоуским царем Вэй-гуном, и царь спросил его:
— Я слышал, вы учились у Чжу Шэня. Что узнали вы от него?
— Что я мог узнать от учителя? Я просто стоял с метлой у его ворот!
— Не отпирайтесь, почтенный Тянь. Я, единственный, хочу знать об этом.
— Я слышал от учителя, — сказал Тянь Кайчжи, — что умеющий взращивать жизнь подобен пастуху: присматривает за отстающими овцами и подгоняет их.
— Что это значит? — спросил Вэй-гун.
— В царстве Лу жил некий Дань Бао. Он обитал в глухом лесу, пил ключевую воду и ни с кем не делился своей добычей. Прожил он на свете семь десятков лет, а обликом был как младенец. На его беду ему однажды повстречался голодный тигр, который убил его и сожрал. Жил там и Чжан И, который обитал в доме с высокими воротами и тонкими занавесями и принимал у себя всякого. Прожил он на свете сорок лет, напала на него лихорадка — и он умер. Дань Бао пестовал в себе внутреннее, а тигр сожрал его внешнее. Чжан И заботился о внешнем, а болезнь сгубила его внутреннее. Они оба не восполняли то, что у них отставало.

Некий жрец, облаченный в церемониальные одежды, вошел в хлев и спросил жертвенную свинью:
— Отчего ты боишься смерти? Я буду откармливать тебя три месяца, семь дней блюсти ритуальные запреты, три дня поститься, а уж потом, подстелив белый тростник, положу тебя на резную скамью.
Некто, заботившийся о свинье, сказал:
— Уж лучше кормиться отрубями и мякиной, да оставаться в хлеву!
Некто, заботившийся о самом себе, сказал:
— Хорошо быть вельможей, который ездит на колеснице с высоким передком и носит большую шапку, а умрет — так его похоронят в толстом гробу, водруженном на погребальную колесницу.
Заботившийся о себе предпочел то, от чего отказался заботившийся о свинье. Чем же он отличается от свиньи?

Цзи из Восточных степей показывал свое искусство езды на колеснице царю Чжуан-гуну. Он ездил вперед и назад, словно по отвесу, поворачивал вправо и влево, точно по циркулю. Чжуан-гун счел, что искусство Цзи не имеет изъяна, и велел ему сделать сотню поворотов, а потом возвратиться.
Янь Тай повстречался с Цзи на дороге и сказал Чжуан-гуну:
— Цзи загонит коней.
Царь ничего не ответил. В скором времени Цзи вернулся и в самом деле загнав коней.
— Как ты узнал про это? — спросил царь Янь Тая.
— Кони уже выбились из сил, а он их все понукал, — ответил Янь Тай, — вот я и сказал, что они скоро падут.

Некто по имени Сунь Сю пришел к дому учителя Бянь Цин-цзы и, сетуя на свою судьбу, сказал:
— Меня, Сю, в своей деревне никогда не звали ленивым и никогда не звали трусливым. Но на полях моих не родилось зерно, а служба царю не принесла мне славы. И вот меня изгнали из моих родных мест. В чем же я провинился перед Небом? За что мне такая участь!
— Разве не слыхал ты, как ведет себя совершенный человек? — ответил Бянь Цин-цзы. — Он забывает о своей храбрости, о зрении и слухе, странствует привольно за пределами мирской пыли и грязи, скитается беспечно, не обременяя себя делами. Это называется «действовать, не упорствуя, быть старшим, не повелевая {не наставляя}». Ты же выставляешь напоказ свои знания {приукрашиваешь [свои] познания}, желая поразить невежд, стремишься к чистоте {очищаешься сам}, чтобы сделать явной грязь других. Ты блистаешь повсюду, словно желая затмить блеск солнца и луны. Между тем тело твое в целости и сохранности и участь твоя несравненно счастливее тех, кто погиб безвременно, кто глух, слеп или хром. Чего же ты ропщешь на Небо? Уходи прочь!
Сунь Сю ушел, а Бянь Цин-цзы вошел в дом, сел на свое место, поднял лицо к небесам и сказал ученикам:
— Только что ко мне приходил Сунь Сю, и я поведал ему о свойствах совершенного человека. Боюсь, он очень испугался, а потому может впасть в сомнения.
— О нет! — отвечали ученики. — Если то, что сказал почтенный Сунь, истинно, а то, что сказали вы, ложно, то ложь, конечно, не сможет опровергнуть истину. А если то, что сказал Сунь, ложно, а сказанное вами, учитель, истинно, то Сунь, конечно, усомнится и придет вновь.
— Нет, — ответил Бянь Цин-цзы. — В старину в окрестностях столицы Лу опустилась птица. Луский царь очень обрадовался, велел принести в ее честь обильные жертвы и исполнить песнь «Великое процветание», дабы усладить ее слух музыкой. А птица загрустила и не могла ни есть, ни пить. Вот что значит кормить другого тем, чем питаешься сам. Ведь чтобы кормить птицу так, как кормится она сама, нужно позволить ей жить в глухом лесу, скитаться по рекам и озерам, искать пропитание на воле, отдыхать на отмелях — только и всего. Как же мог не испугаться Сунь Сю — человек, мало что видевший в жизни? Рассказывать ему про свойства совершенного человека — все равно что катать мышь в повозке или веселить перепелку барабанным боем: и та и другая, того и гляди, умрут со страху.

Глава ХХ. ДЕРЕВО НА ГОРЕ ^[107]

107. В первом сюжете главы предлагается существенное уточнение даосского мотива «пользы бесполезности»: смысл мудрой жизни не в том, чтобы быть «бесполезным», а в том, чтобы ускользать от всяких определений, живя «вольным скитанием» духа. Остальные фрагменты, вошедшие в эту главу, посвящены главным образом все той же теме духовной освобожденности.

 

Однажды Чжуан-цзы гулял в горах и заметил большое дерево с длинными ветвями и густой листвой. Дровосек остановился возле него, но не стал его рубить. Чжуан-цзы спросил дровосека, почему он так поступил, и тот ответил:
«Дерево это ни на что не годно».
— Это дерево, — сказал Чжуан-цзы, — благодаря тому что оно бесполезно, сполна проживет отведенный ему Небом срок.
Потом учитель спустился с горы и остановился на ночлег в доме друга. Хозяин был так обрадован, что приказал слуге зарезать гуся и приготовить из него угощение для гостя. «Один из гусей умеет кричать, а другой не умеет. Которого из них резать?» — спросил слуга.
— Зарежь того, который не умеет кричать, — приказал хозяин.
На следующий день ученик спросил Чжуан-цзы:
— Вчера дерево, росшее на горе, сберегло себя благодаря тому, что оказалось ни на что не годным. Гусь же хозяина погиб из-за своей ущербности. А чего бы вы пожелали для себя, учитель?
Чжуан-цзы рассмеялся и ответил:
— Мне, наверное, следовало бы выбрать что-нибудь среднее между пригодностью и непригодностью? Это кажется правильным, но на самом деле это не так, ибо такой выбор не избавляет от обремененности вещами. Только в вольном странствии, сообразуясь безотчетно с Великим Путем (ДАО) и его силой (ДЭ) {природными свойствами}, мы можем стряхнуть с себя бремя мира.
Беги славы, беги позора.
Ты то дракон, то змея,
Превращайся вместе с временем.
Не желай никогда быть кем-нибудь.
Будь то вверху, то внизу,
Согласие — вот твоя мера.

Скитайся же привольно у истока всего сущего, принимай вещи, как они есть, но не будь вещью для вещей. Кто тогда сможет навязать тебе бремя? Так поступали Шэньнун и Желтый Владыка. Но когда мы обращаемся к порядкам в этом мире и людским законам, мы видим, что в мире все устроено иначе.
Что соединяют — то распадается. {единое разделяют}
Где успех — там крушение. {созданное разрушают}
Прямота искривится. {честных унижают}
Почет плодит злословие. {почитаемых низвергают}
Ни одного свершения без упущения. {деятельным [несут] неудачи}
На умного найдется хитрец. {добродетельных [стремятся] перехитрить}
На глупца найдется обманщик. {бесполезных – обмануть}

Можно ли тут быть уверенным в чем-либо {Разве тогда не обязательны [затруднения]}? Как печально! Вы, ученики, должны направить все помыслы к Пути (ДАО) и его силе (ДЭ) {Вам [остается] лишь одно – область природных свойств}.

Чжуан-цзы, одетый в залатанный полотняный халат, в сандалиях, обвязанных веревками, проходил мимо правителя царства Вэй.
— Как плохо вам живется, уважаемый! — воскликнул царь.
— Я живу бедно, но не плохо, — ответил Чжуан-цзы. — Иметь Путь (ДАО) и его силу (ДЭ) и не претворять их в жизни — вот что значит жить плохо. Одеваться в залатанный халат и носить дырявые сандалии — это значит жить бедно, но не плохо. Вот что называется «родиться в недобрый час». Не приходилось ли вам видеть, ваше величество, как лазает по деревьям большая обезьяна? Она без труда влезает на катальпу, кедр или камфорное дерево, прыгает с ветки на ветку так проворно, что сам лучник И не успеет прицелиться в нее. Попав же в заросли мелкого да колючего кустарника, она ступает боком, неуклюже и озирается по сторонам, то и дело оступаясь и теряя равновесие. И не в том дело, что ей приходится делать больше усилий или мускулы ее ослабели. Просто она попала в не подходящую для нее обстановку и не имеет возможности показать, на что она способна. Так и человек: стоит ему оказаться в обществе дурного государя и чиновников-плутов, то, даже если он хочет жить по-доброму, сможет ли он добиться желаемого?

Когда Иляо из Шинани повстречался с правителем Лу, тот выглядел очень утомленным.
— Отчего у вас такой утомленный вид? — спросил шинаньский учитель.
— Я изучил Путь (ДАО) прежних царей и готовился продолжать дело моих предков, — ответил правитель Лу. — Я чту духов и оказываю уважение достойным мужам. Я все делаю сам и не имею ни мгновения отдыха, однако так и не могу избавиться от забот. Вот почему я выгляжу таким утомленным.
— Ваш способ избавления от забот {от беды}, мой господин, никуда не годится, — сказал шинаньский учитель. — Лиса с ее пышным мехом и леопард с его пятнистой шкурой скрываются в лесах и горных пещерах, чтобы иметь покой. Они выходят наружу по ночам и отдыхают днем — настолько они осторожны. Даже когда им приходится терпеть голод и жажду, они позволяют себе лишь единожды выйти за добычей или на водопой — настолько они сдержанны. И если даже при их осторожности и сдержанности им порой не удается избежать капкана или сети, то разве это их вина? Их мех и шкура — вот источник их несчастий. А разве царство Лу не является для вас такой же шкурой? Я бы посоветовал вам, мой господин, содрать с себя шкуру, очистить сердце, прогнать прочь желания и странствовать привольно в Безлюдном Просторе.

Шэ из Северного дворца по поручению вэйского царя Лин-гуна собирал деньги на отливку колоколов для алтаря за воротами столицы и за три месяца подобрал все нужные колокола с высоким и низким тоном. Царский сын Цин завистливо осмотрел колокола и спросил:
— В чем хитрость твоего искусства?
— Я сосредоточился на одном, мне было не до хитростей, — ответил Шэ. — Я слышал, что в резьбе и полировке следует возвращаться к безыскусности. Держался тех, кто не имеет знаний, был заодно с как будто неумелыми и косноязычными. Был прост и бесхитростен. {[Держался] просто с теми, кто не имеет знаний; неопределенно с теми, кто медлил и сомневался.} Провожал уходящих и встречал приходящих, не удерживая первых и не чиня препятствий вторым. Сильным следовал, под хитрых подлаживался {Дерзким потакал, с лукавыми соглашался}, и поэтому они сами все отдавали мне. Так я собирал средства с утра до вечера, никого не обижая ни на волосок.
Тем более так должен поступать тот, кто обрел истинный Путь(ДАО).

Конфуций был осажден на рубеже царств Чэнь и Цай и в течение семи дней не имел горячей пищи. Тай-гун Жэнь пришел к нему выразить свое сочувствие и сказал: «Вам нынче грозит смерть, не так ли?»
— Так, — отвечал Конфуций.
— Страшитесь смерти?
— Да.
— Я хочу поведать вам о Пути (ДАО), избавляющем от смерти, — сказал Тай-гун Жэнь. — В Восточном Океане живет птица, зовут ее Ии. Птица эта летает низко и небыстро, словно у нее нет сил: летит вперед, словно кто-то тянет ее за собой, взмывает вверх, словно кто-то подбрасывает ее в воздух. Летя вперед, не смеет быть впереди других. Отступая, не смеет быть позади других. Питаясь, не решается брать пищу первой, кормится остатками еды. Вот почему она не выпадает из стаи и никто из посторонних не может причинить ей вред. Прямое дерево срубают первым. Колодец со сладкой водой осушают первым. Вы же стараетесь приукрасить свои знания, чтобы поразить невежд, самому стяжать совершенство, чтобы выявить низость других, сверкаете, словно солнце и луна на небосводе. Оттого-то вам и не избежать беды. Я слышал, как в старину некий муж, достигший великого совершенства, сказал:
«Восхваляющий сумеет отречься от заслуг и славы и вернуться к обыкновенным людям? {Восхваляющий самого себя лишается заслуг; заслуги признанные идут к упадку; имя прославленное идет к закату} Идущий Путем (ДАО) всюду достигает, но присутствие его незримо. Он все свершает, но ему нет имени. {Тот, кто сумеет отказаться от признания, от славы и вернуться к людям, станет распространять учение и жить скрытно, [тот] обретет [природные] свойства и не назовет места своего жительства.} Лишенный свойств, совсем обыкновенный, он похож на лишенного рассудка, не оставляет следов, не ищет заслуг и славы. Поэтому он никогда не винит людей и люди ни в чем не винят его. О совершенном человеке ничего не слышат, чему же вам радоваться?»
— Прекрасно! — ответил Конфуций. — Надо порвать все связи, отречься от учеников, бежать на великие болота, одеваться в шкуры и холстину, питаться желудями и каштанами. Тогда, войдя к диким зверям, не потревожишь их стада, придя к птицам, не вспугнешь стаи. Если же меня не испугаются звери и птицы, то что говорить о людях?!

Конфуций спросил Цзы-сан Ху:
— Почему мне пришлось дважды бежать из Лу, на меня повалили дерево в Сун, я заметал следы в Вэй, бедствовал в Шан и Чжоу, был осажден на рубеже Чэнь и Цай? Из-за этих несчастий родичи все больше отдалялись от меня, друзья и последователи все дальше уходили от меня.
— Разве вам не доводилось слышать о бегстве Линь Хоя из Цзя, которому пришлось бросить свою яшмовую печать ценою в тысячу золотых и бежать, подхватив своего малолетнего сына? Кто-то спросил его: «Почему вы взяли с собой сына? Он что, дорого стоит?» «Нет, недорого», — ответил Линь Хой. «Может быть, с ним мало хлопот?» «Нет, хлопот с младенцем много», — ответил Линь Хой. «Так почему же вы бросили драгоценную яшмовую печать и захватили с собой младенца-сына?» «Первое имеет отношение к выгоде, а второе — к небесному в нас {естественным узам}», — отвечал Линь Хой.
Те, кого связывает выгода, бросают друг друга в бедности и в несчастии {, в бедствии и в смерти}. Те, кого связывает Небо {естественные узы}, в бедности и в несчастии {, в бедствии и в смерти} сближаются. И различие между теми, кто сближается, и теми, кто отдаляется, неимоверно велико. К тому же благородный муж в общении пресен, как вода, низкий же человек в общении сладок, как молодое вино. {связи государей пресны, как вода, связи малых людей сладки, как молодое вино} Благородный муж {государь} и в близости пресен, низкий человек {малый люд} и в разлуке сладок. А тот, кто бездумно {без причины} сходится, бездумно же {без причины} и расстается.
— Благодарю покорно за наставление! — ответил Конфуций и пошел к себе, кружась на ходу. Он прекратил обучать учеников, выбросил книги, не пускал к себе учеников, а их любовь к нему только еще более окрепла.
На другой день Цзы-сан Ху {Учитель с Тутового двора [ему]} сказал: «Перед смертью Шунь {Ограждающий} наказал Юю {Молодому дракону} так: «Будь осторожен! С людьми лучше всего быть уступчивым {иметь согласие}, в чувствах лучше всего быть свободным {естественным}. Когда люди уступчивы {в согласии}, они не расстаются. Когда люди естественны, они не знают забот {не утомляются}. Если ты не расстаешься и не знаешь забот {не утомляешься}, не будешь думать о благопристойном в обхождении с другими. А если не думаешь о благопристойном в обхождении с другими, не будешь и беспокоиться о вещах {не [понадобится и] обхождение с вещами}».

Конфуций, терпя лишения на рубеже царств Чэнь и Цай, семь дней не имел горячей пищи. Опершись левой рукой на высохшее дерево и отбивая такт сухой веткой в правой руке, он пел песню Бяоши. Он подыгрывал себе на струнах, но не соблюдал нот, пел, но не попадал в тон, и все же звуки дерева и человеческого голоса сливались в одно и проникали глубоко в сердце. Янь Хой, почтительно сложив руки, стоял поодаль и смотрел на учителя. А Конфуций, опасаясь, что Хой, переоценив себя, зайдет слишком далеко или, чрезмерно любя себя, навлечет на себя беду, сказал ему:
— Ты, Хой, еще не знаешь, как легко не получить то, что даруется Небом, и как трудно не получить то, что дается людьми. Не бывало еще начала, которое не было бы и концом. Человеческое и Небесное могут совпадать. Кто же тот, кто сейчас поет?
— Осмелюсь спросить, что значат слова: «не знаю, как легко не получить то, что дается Небом»?
— Голод и жажда, жара и холод, нищенская сума и темница и все прочие несчастья — это действие Неба и Земли, и проявляется оно в круговороте явлений. Мы говорим, что уйдем вместе с этими явлениями. Слуга другого не осмеливается не выполнить его приказаний. И если так должен поступать слуга человека, то это тем более относится к слуге Неба.
— А что значат слова: «не знаешь, как трудно не получить то, что дается людьми»?
— Человек в начале своей жизни ищет приобретений повсюду: титулы и награды приходят к нему одновременно, и этому нет конца. Однако эти преимущества не от меня приходят, моя судьба зависит от внешних обстоятельств. Благородный муж не разбойничает, достойный человек не ворует. Как же могу я присваивать это себе? Поэтому говорится: «нет птицы мудрее ласточки». Когда взгляд ее останавливается на месте, негодном для нее, она больше не смотрит на него. Выронив корм из клюва, она оставляет его и улетает прочь. Она боится людей, но селится рядом с человеческим жильем и вьет гнезда у алтаря духов плодородия.
— Что означает: «не бывало еще начала, которое не было бы и концом»?
— Все сущее непрестанно претерпевает превращения и неведомо чему {кто кому} уступает место. Откуда нам знать, где начало и где конец? Нам остается только покойно ждать превращений.
— А что означает: «человеческое и небесное могут совпадать» {человек и природа едины}?
— В человеческом есть небесное {природное}. В небесном же может быть только небесное {есть природное в природе}. Если человек не может обрести небесное в себе, то виной тому ограниченность его природы {[но] то, что в человеке не может быть природным, – это характер}. Мудрый покойно уходит {телом} и в том обретает конечное {[на этом] кончается}.

Когда Чжуан Чжоу прогуливался в парке Тяолин, он увидел странную птицу, прилетевшую с юга: крылья — в семь локтей размахом, глаза — с вершок. Пролетая над Чжуан Чжоу, она коснулась его лба и опустилась в каштановой роще.
— Что это за птица? — удивился Чжуан Чжоу. — Крылья большие, а летает с трудом, глаза огромные, а видит плохо.
Подобрав полы платья, он поспешил за птицей, держа наготове лук. Тут он заметил, как цикада, нежась в тени, забыла о том, что ее окружает, а в это время богомол набросился на нее и, упиваясь добычей, забыл обо всем на свете. В тот же миг их обоих схватила странная птица и, любуясь добычей, сама забыла о действительности. Чжуан-цзы, печально вздохнув, сказал: «Увы! Вещи навлекают друг на друга несчастье, разные существа друг друга губят». Он бросил лук и пошел прочь, но лесник догнал его и принялся бранить. Вернувшись домой, Чжуан Чжоу три дня не выходил со двора.
— Почему вы, учитель, так долго не показывались? — спросил его ученик Лань Це.
— Я оберегал свой телесный облик, но забыл о подлинном в себе, — ответил Чжуан Чжоу. — Я глядел в мутную лужу и не знал, где чистый источник. А ведь я помню, как мои учителя говорили: «Погрузишься в пошлость — последуешь за пошлостью». Ныне я бродил по старому парку и забыл о себе. Странная птица пролетела мимо меня, коснувшись моего лба, и забыла о действительности. Лесник же в каштановой роще набросился на меня с бранью. Вот почему я не выходил со двора.

Ян-цзы путешествовал по царству Сун и остановился на ночлег в придорожной харчевне. У хозяина харчевни было две наложницы: одна красивая, другая уродливая. С дурнушкой он обращался почтительно {ценил}, а с красавицей был груб {пренебрегал}. Когда Ян-цзы спросил о причине такого поведения, малолетний сын хозяина ответил: «Красавица думает о себе, что она красива, а мы не знаем, в чем ее красота. Дурнушка думает о себе, что она уродлива, но мы не знаем, в чем ее уродство».
— Запомните это, ученики, — сказал Ян-цзы. — Если вы будете жить мудро, но не считать себя мудрецами {Действуйте достойно, но гоните от себя самодовольство}, вас всюду будут любить!

Глава ХХI. ТЯНЬ ЦЗЫФАН {ТЯНЬ ПОСТОЯННЫЙ} ^[108]

108. Диалоги и фрагменты, составляющие данную главу, не объединены какою-либо четко обозначенной темой. Однако же ведущим их мотивом является, пожалуй, преломление «практики Дао» в различных формах человеческой деятельности.

 

Сидя рядом с вэйским Вэнь-хоу, Тянь Цзыфан усердно хвалил Юйгуна.
— Юйгун — ваш наставник? — спросил Вэнь-хоу.
— Нет, — ответил Цзыфан. — Он мой земляк. Речи его часто очень мудры, и земляки его чтут.
— Стало быть, у вас нет наставника? — спросил Вэнь-хоу.
— Нет, есть.
— Кто же он?
— Его зовут Дунго Шунь-цзы.
— Почему же вы, учитель, никогда о нем не упоминали?
— Это настоящий человек! Облик у него человеческий, но сердце его — вместилище Небес. Следует превращениям, а в себе хранит подлинное; душою чист и все на свете приемлет. Людей же неправедных он вразумляет своим безупречным поведением, так что их низкие человеческие понятия сами собой рассеиваются. Разве достоин я хвалить такого?
Цзыфан ушел, а государь так изумился его словам, что за целый день слова не вымолвил. Потом он созвал своих придворных и сказал: «Как далеко мне до мужа совершенных свойств! Прежде я считал пределом совершенства речи мудрых и знающих, поступки человечных и справедливых. Но с тех пор, как я услышал о наставнике Цзыфана, тело мое стало как бы невесомым, и во мне исчезло желание двигаться, уста же мои сомкнулись, и во мне пропало желание говорить. Те, кто учили меня прежде, просто глиняные куклы! И даже мое царство поистине перестало обременять меня!»

Конфуций пришел к Лао-цзы. Тот только что вымылся и сушил свои распущенные волосы, сидя совсем неподвижно, словно бы и не человек. Конфуций почтительно встал рядом, подождал немного и сказал: «Не лишился ли я зрения? Верить ли мне своим глазам? Только что ваше тело, учитель, было недвижно, как высохшее дерево, словно вы оставили мир людей и утвердились в великом одиночестве».
— Я странствовал сердцем у начала вещей, — ответил Лао-цзы.
— Что это значит?
— Сердце замкнулось в себе и не может познавать, уста умолкли и не могут говорить. Но я попробую немного рассказать тебе об этом. Сила Инь, достигнув предела, навлекает великий холод. Сила Ян, достигнув предела, создает великий жар. Холод исходит от Неба {уходит в небо}, жар вырывается из Земли {движется на землю}. Воздействуя друг на друга, они создают всеобщее согласие {Обе [силы], взаимно проникая друг друга, соединяются}, и в нем рождаются все вещи. Нечто связывает все нити мироздания {создало [этот] порядок}, но никто не видел его формы. Уменьшаясь и увеличиваясь, переполняясь и опустошаясь, то угасая, то разгораясь, обновляясь с каждым днем и преображаясь с каждым месяцем, оно трудится каждый день, но никто не видит плодов его труда. Все живое из чего-то рождается, все умершее куда-то уходит, начала и концы извечно сплетены в мировом круговороте, и никто не знает, где его предел. Если не это, то кто еще может быть нашим общим пращуром?
— Осмелюсь спросить, что означает ваше странствие?
— Осуществить его — это высшая красота и высшее счастье, — ответил Лао-цзы. — Тот, кто дошел до высшей красоты и пребывает в высшем счастье, тот и есть высший человек.
— Нельзя ли услышать об этом?
— Животные, питающиеся травой, не страдают от перемены пастбища. Водяные твари не страдают от перемены воды. При небольших переменах и те и другие сохраняют великое постоянство своей природы. Да не войдут в тебя ни радость, ни гнев, ни печаль, ни веселье. «Поднебесный мир» — это то, в чем все вещи едины. Постигни это единство, и сам ему уподобишься. Тогда твое бренное тело станет для тебя как пыль и грязь, а жизнь и смерть, начало и конец, станут как день и ночь. {Обретешь это единство и [станешь со всеми] ровен, тогда руки и ноги и сотню частей тела сочтешь прахом, а к концу и началу, смерти и жизни отнесешься, как к смене дня и ночи.} Тогда ничто на свете не нарушит твой покой, и всего менее — мысли о приобретениях и потерях, о счастье и несчастье. Ты отбросишь свой чин, словно стряхнешь с себя грязь, ибо ты поймешь, что все ценное — в нас самих и оно не теряется от перемен нашей жизни. К тому же, если мы никогда не достигаем предела в бесчисленных превращениях мира, с какой стати какое-то одно из них должно волновать нас? Муж, претворяющий Путь (ДАО), свободен от этого.
— Свойствами своими, учитель, вы равны Небу и Земле, — сказал Конфуций, — но вы прибегаете к возвышенным словам, дабы побудить других совершенствовать свое сердце. Кто из благородных мужей древности мог обойтись без этого?
— Это не так, — ответил Лао-цзы. — Когда вода течет вниз, она сама ничего не делает, ибо стекать вниз — ее природное свойство. Высший человек не совершенствует свои свойства, но люди не отворачиваются от него. Вот и небо само по себе высоко, земля сама по себе тверда, солнце и луна сами по себе светлы. Что же им надлежит совершенствовать?
Конфуций ушел от Лао-цзы и сказал Янь Хою: «В познании Пути (ДАО) я был подобен червяку в жбане с уксусом. Если бы учитель не снял крышку, никогда бы не догадался я о великой целостности Неба и Земли!»

Вэньбо Сюэ-цзы, направляясь в Ци, остановился на ночлег в Лу. Люди Лу хотели повидаться с ним, но Сюэ-цзы сказал: «Это невозможно. Я слышал, что благородные мужи Срединных царств сведущи в исполнении ритуала и долга, но невежественны в познании человеческого сердца».
Побывав в Ци, Сюэ-цзы на обратном пути вновь остановился в Лу, и люди Лу снова попросили его о встрече. Сюэ-цзы сказал: «Лусцы просили меня о встрече прежде и просят сейчас. Не иначе как они хотят поколебать мою твердость». Он вышел, принял гостей и вернулся в свои покои печальный. На другой день он снова принял гостей и снова вернулся к себе печальный.
— Почему вы возвращаетесь после встреч с гостями такой печальный? — спросил его слуга.
— Я скажу тебе, — ответил Вэньбо Сюэ-цзы. — Люди Срединных царств сведущи в исполнении ритуала и долга, но невежественны в познании человеческого сердца. Те, кто навещали меня, входили, словно по циркулю, выходили, словно по наугольнику, вид имели торжественный — точно я видел перед собой дракона или тигра. Они увещевали меня, как сына, наставляли меня, как родной отец. Вот отчего я так печален.
Конфуций повидался с Сюэ-цзы и вышел от него молча. Цзы-лу спросил:
— Почему вы, учитель, ничего не говорите об этой встрече? Ведь вы так давно хотели встретиться с Сюэ-цзы!
— Я-то с одного взгляда понял, что этот человек осуществляет в себе Путь (ДАО). Словами это не высказать! — ответил Конфуций.

Чжуан-цзы встретился с луским царем Ай-гуном, и тот сказал ему:
— В Лу много конфуцианцев, а ваших последователей мало.
— В Лу немного и конфуцианцев, — ответил Чжуан-цзы.
— Как можно говорить, что их мало? Повсюду можно встретить мужа в одежде конфуцианского ученого!
— Я, Чжоу, слышал, что конфуцианцы носят круглые шапки в знак того, что они познали время Небес; ходят в квадратных сандалиях в знак того, что познали форму земли; подвешивают к поясу нефритовое наперстие в знак того, что быстро разрешают дела. Благородные мужи, постигшие этот Путь (ДАО), едва ли носят такую одежду, а те, кто носят, едва ли постигли этот Путь (ДАО).
Вы, государь, верно, полагаете, что это не так. Отчего бы вам не объявить по всему царству: «Те, кто носят такую одежду, не постигнув Путь (ДАО), будут преданы казни!»
И тогда Ай-гун велел пять дней подряд оглашать такой указ, и в Лу никто больше не смел носить одежду конфуцианцев. Лишь один муж в одежде конфуцианского ученого остановился перед царскими воротами. Царь приказал пустить его во дворец, стал спрашивать его о государственных делах, и тот оказался неистощим в ответах государю.
— В целом царстве нашелся один конфуцианец. Вот это можно назвать много!

В местечке Цзан царь Вэнь-ван повстречал необычного рыбака, который удил рыбу, не имея крючка. Иметь крючок, не имея крючка, — значит обладать «вечным крючком». Вэнь-ван хотел взять его к себе и вручить ему бразды правления, но, опасаясь неудовольствия своих главных советников и старших родичей, в конце концов отказался от этого намерения. Все же, страшась, что народ лишится покровительства Неба, он наутро собрал своих сановников и объявил им:
— Ночью я, единственный, увидел доброго человека, с черным лицом и бородой, верхом на пегом коне с жемчужным копытом. Человек этот крикнул мне: «Поручите управление мужу из Цзан. Народ возрадуется этому!»
— Государь, то был ваш предок! — воскликнули воодушевленно сановники.
— В таком случае совершим гадание, — сказал царь.
— Для чего гадать? — отвечали сановники. — Ведь сам царственный предок приказал государю!
Засим сановники отправились к мужу из Цзан и вручили ему бразды правления.
Этот муж, управляя Поднебесной, не менял уложений и обычаев, не оглашал несправедливых приказов. По прошествии же трех лет Вэнь-ван увидел, что лихие молодцы покончили со своим ремеслом и распустили свои шайки; что старшие чиновники перестали заботиться лишь о своих добродетелях; что соседи во всех краях света не смели больше вторгаться в царство, чтобы грабить его. Поскольку лихие молодцы покончили со своим ремеслом и распустили свои шайки, они стали чтить порядок. Поскольку старшие чиновники перестали блюсти лишь собственную добродетель, они занялись общим делом. Поскольку соседи во всех краях света перестали вторгаться через границы с намерением пограбить, то среди владетельных князей не стало измены.
Тут Вэнь-ван призвал к себе мужа из Цзан и, став перед ним лицом к северу, спросил:
— Можете ли вы управлять всем Поднебесным миром? Муж из Цзан смутился и ничего не сказал, а спустя некоторое время с безразличием отказался. Еще утром он отдавал приказания, а вечером уже исчез бесследно. Больше о нем ничего не было слышно. Янь Юань спросил Конфуция:
— Разве Вэнь-ван не был само совершенство? Зачем он сослался на сон?
— Молчи! — ответил ему Конфуций. — Вэнь-ван имел всего в достатке. Но к чему обсуждать его? Он просто следовал обстоятельствам времени.

Сунский царь Юань захотел иметь у себя картину. К нему пришли все придворные писцы и встали у трона, держа в руках ритуальные таблички, облизывая кисти и растирая тушь. Еще столько же стояли за дверьми зала. Один писец пришел с опозданием, неспешно вошел в зал, взял табличку, но не встал в ряд с другими, а тут же прошел в свои покои. Царь послал человека посмотреть за ним, и тот увидел, что писец снял одежды и голый сидел, раскинув ноги, на полу ^[109].
— Вот настоящий художник! — воскликнул царь. — Ему можно поручить дело.

Ле Юйкоу показывал Бохуню-Безвестному свое искусство стрельбы из лука: натянул тетиву, поставил на локоть кубок с водой, пустил стрелу, а потом, не дожидаясь, когда она долетит до цели, пустил и вторую, и третью. И все это время стоял не шелохнувшись, точно истукан.
— Это мастерство стрельбы при стрельбе, а не стрельба без стрельбы, — сказал Бохунь-Безвестный. — А смог бы ты стрелять, если бы взошел со мной на скалу и встал на камень, нависший над пропастью в тысячу саженей?
Тут Безвестный взошел на высокую скалу, встал на камень, нависший над пропастью в тысячу саженей, повернулся и отступил назад так, что ступни его до половины оказались над пропастью, а потом подозвал к себе Ле Юйкоу. Тот же, обливаясь холодным потом, упал на землю и закрыл лицо руками.
— У высшего человека, — сказал Безвестный, — дух не ведает смущения, даже если он воспаряет в голубое небо, опускается в мировую бездну или улетает к дальним пределам земли. А тебе сейчас хочется зажмуриться от страха. Искусство твое немногого стоит!

Янь Хой сказал Конфуцию:
— Когда вы, учитель, идете не торопясь, я тоже иду неторопливо. Когда вы спешите, я тоже поспешаю. Когда вы бежите, я тоже бегу вслед. Но когда вы мчитесь так быстро, что исчезаете, прежде чем пыль взлетит из-под ваших ног, мне остается только смотреть вам вдогонку.
— О чем говоришь ты, Хой? — спросил Конфуций.
— «Когда вы идете не торопясь, и я тоже иду неторопливо» означает: то, что вы, учитель, говорите, я говорю тоже. «Когда вы спешите, и я тоже поспешаю» означает: когда доказываете, я доказываю тоже. «Когда вы бежите, я бегу вслед» означает: то, что вы говорите о Пути (ДАО), я тоже говорю. «Когда вы мчитесь так, что исчезаете, прежде чем пыль взлетит из-под ваших ног, а я только смотрю вдогонку» означает: вам верят на слово, хотя вы не даете обещаний, с вами все дружат, хотя вы никому не угождаете, все ищут встречи с вами, хотя у вас нет титулов, а вы и не знаете, почему это происходит!
— О, с этим все ясно! — воскликнул Конфуций. — В мире нет ничего более прискорбного, чем смерть сердца, даже смерть человека в конце концов не так удручает. Солнце восходит на востоке и заходит на западе, и все земные существа устраивают свою жизнь сообразно его движению. Все, кто имеют глаза и ноги, без него не могут ничего сделать: они действуют, когда солнце сияет в небе, и прячутся, когда оно исчезает. Не то ли происходит и со всем сущим в мире? Итак, есть нечто, благодаря чему кто-то рождается или умирает. Получив однажды свой телесный облик, я не меняю его до самой смерти. День и ночь, не прерываясь ни на мгновение, я действую и не ведаю, каковы будут последствия содеянного мной. И о том, что в конце концов получится из меня, не догадается даже лучший знаток судеб.
Вот так день за днем я становился таким, каков я есть сейчас. Мы с тобой всю жизнь прожили бок о бок — как печально, что ты до сих пор ничего не понял! Боюсь, ты замечаешь только, чем я привлекаю внимание других людей. Но это внешнее в моей жизни уже ушло в прошлое, ты же думаешь, что оно еще существует. Думать так — все равно что искать сбежавшую лошадь на опустевшем рынке. Я, внимая тебе, обо всем забываю, и ты, внимая мне, должен обо всем забывать. Для чего обременять себя житейскими тяготами? Ведь даже если я забуду, каким я был прежде, во мне все равно останется нечто вовек незабываемое.

Раб из Байли не позволял мыслям о титулах и наградах проникнуть в его сердце, а просто исправно пас буйволов, и буйволы жирели. Поэтому циньский царь Му-Гун, невзирая на его низкое происхождение, доверил ему управление государством. А царь Ююй не позволял думам о жизни и смерти проникнуть в его сердце, поэтому он мог растрогать людей.

Глава ХХII. КАК ЗНАНИЕ ГУЛЯЛО НА СЕВЕРЕ {ЗНАНИЕ СТРАНСТВОВАЛО НА СЕВЕРЕ} ^[110]

110. Диалоги этой главы выражают тенденцию к преодолению рационального знания и в известной мере дополняют рассуждения, представленные, например, во второй и семнадцатой главах. Так, персонаж одного из этих диалогов признается, что он не знает Пути (ДАО), ибо он знает, что все — едино. В другом случае прославляется учитель, который умер, не успев ничему научить своих учеников. А философ-рационалист, желающий составить предметное знание о Пути (ДАО), высмеивается с неподдельным остроумием, достойным гения Чжуан-цзы.

 

Знание, отправившись на Север, поднялось вверх по Мрачным Водам ^[111], взошло на вершину Сокровенного Могильника и там повстречало Нареченного Недеянием. Знание спросило его:
— Как думать, о чем размышлять, чтобы познать Путь (ДАО)? Где пребывать, что делать, чтобы претворить Путь (ДАО)? Чему следовать, куда стремиться, чтобы обрести Путь (ДАО)?
Так трижды спросило оно, но Нареченный Недеянием не ответил. И не только не ответил, а и не знал, что ответить.
Не получив ответа, Знание возвратилось на Юг по Светлым Водам, взошло на холм Конца Сомнений и увидало Возвышенного Безумца. Знание обратилось к нему с такими же речами. Возвышенный Безумец сказал:
— Постой! Я это знаю и сейчас поведаю тебе.
Но едва он собрался говорить, как тут же забыл, что хотел сказать.
Не получив ответа, Знание вернулось в Государев Дворец, предстало перед Желтым Владыкой и спросило его. Желтый Владыка ответил:
— Не задумывайся, не размышляй — и ты познаешь Путь (ДАО). Нигде не находись, ни в чем не усердствуй {ничему не покоряйся} — и ты претворишь Путь (ДАО). Ничему не следуй, никуда не стремись {ни по какой дороге [не ходи]} — и ты обретешь Путь (ДАО).
— Мы с тобой это знаем, а те двое не знают. Кто же из нас прав?
— Нареченный Недеянием воистину прав, Возвышенный Безумец только кажется правым, а мы с тобой очень далеки от правды. Знающий не говорит, говорящий не знает, а потому мудрый поучает без слов.
О Пути (ДАО) поведать нельзя.
Полнота свойств недостижима.
Человечным можно нарочно стать.
Долг лучше не выполнять.
А приличия света — взаимный обман.
{Пути (ДАО) нельзя постичь <в словах>, свойств нельзя добиться <речами>. Милосердием можно действовать, справедливостью можно приносить ущерб, церемониями [можно] друг друга обманывать.}

Поэтому сказано: «Когда Путь (ДАО) утерян, возникает потребность во Власти {появляется добродетель (ДЭ)}. Когда Власть {добродетель (ДЭ)} утеряна, возникает потребность в человечности {появляется милосердие}. Когда человечность {милосердие} утеряна, возникает потребность в долге {появляется справедливость}. Когда долг {справедливость} утерян, возникает потребность в приличиях {появляются церемонии}. А приличия {церемонии} — это пустое украшение Пути (ДАО) {учения} и начало смуты». И еще сказано: «Тот, кто претворяет Путь (ДАО), каждый день теряет. Потеряв и еще потеряв, он приходит к недеянию. В недеянии не остается ничего несделанного {недеянием же всё свершает}».
Поскольку мы уже вещи, то разве не трудно будет нам повернуть назад и возвратиться к Корню? Такое легко только Великому Человеку!
Жизнь — это преемница смерти, а смерть — начало жизни. Кто знает, куда ведет их цепь? Жизнь человека — скопление жизненной силы (ДЭ). Когда сила (ДЭ) собрана воедино, человек живет, а когда она рассеивается, человек умирает. И если даже жизнь и смерть преемствуют друг другу, то о чем мне горевать! Все вещи в мире суть одно. Те из них, что нравятся нам, мы считаем прекрасными, а те, что нам не нравятся, — отвратительными. Однако же отвратительное может обернуться прекрасным, а прекрасное — отвратительным. Поэтому говорится: «Весь Поднебесный мир {всю вселенную} пронизывает одна жизненная сила (ДЭ) {единый эфир}». Оттого мудрый ценит Единое.
Знание сказало Желтому Владыке: «Я спросило Нареченного Недеянием, и Нареченный Недеянием ничего не ответил мне. Потом я спросило Возвышенного Безумца, и Возвышенный Безумец собрался было ответить мне, но так ничего и не сказал. Не то чтобы не хотел, а воистину забыл, что собрался сказать. Тогда я спросило тебя, и ты знал, как ответить. Почему же мы не приближаемся к правде?»
— Первый из них прав воистину, ибо и вправду не знает {благодаря своему незнанию}. Второй кажется правым {ему подобен}, ибо забыл познанное {благодаря забывчивости}. А мы с тобой никогда не приблизимся к правде, потому что знаем {из-за своего знания}.
Услыхав эти слова, Знание {Возвышающийся Безумец} решило, что Желтый Владыка и вправду знает {слова Жёлтого предка и есть знание}.

Небо и Земля обладают великой красотой, а о том не говорят. Четыре времени года имеют ясный закон, а о том не судят. Вся тьма вещей имеет неизменный порядок, а о том не ведет речей. Мудрый вникает в доблести Неба и Земли и постигает существо всех вещей. Поэтому совершенный человек ничего не делает {предаётся недеянию}, истинно мудрый ничего не создает. Это значит, что они берут за образец Небо и Землю.
Божественная просветленность и чистейшее семя Неба и Земли претерпевают сотни превращений вместе с вещами, и неведомо, где исток жизни и смерти и всевозможных форм вещей. С незапамятных времен вещи существуют сами по себе, и невозможно устранить их. Вселенная велика, а за пределы мира вещей не выходит. Кончик волоска мал, однако же составляет законченное тело. В Поднебесном мире нет ничего, что не претерпевало превращений до конца своих дней, и в чередовании сил Инь и Ян, четырех времен года есть непреложный порядок. То сокроются, словно исчезнув, а на деле существуя; то воссияют ярко, не имея телесного образа, но обладая духовной силой. Вся тьма вещей произрастает из этого, а о том не ведает. Это зовется Корнем всего {, началом} и прозревается оно в Небесном {по нему можно наблюдать за природой}.

Беззубый спросил о Пути (ДАО) у Наставника в Тростниковой накидке, и тот сказал: «Выправь тело свое, взор свой обрати к {сосредоточишь на} Единому, и Небесное согласие {согласие с природой} придет к тебе. Умерь свои знания, стремись к Единому, и духовность {мудрость} поселится в тебе. Тогда полнота свойств станет твоей доблестью {красотой}, а Путь (ДАО) — твоей обителью. Смотри на мир простодушно, как только что народившийся бычок, и не доискивайся до причин…» Не успел Наставник договорить, как Беззубый крепко уснул. Наставник в Тростниковой накидке очень тому обрадовался и пошел своей дорогой, напевая:
Телом как иссохшая кость {иссохшие ветви},
Сердцем как остывший пепел.
Подлинный — знание верное в нем {Сущность познал до глубоких корней},
И не ищет причины вознестись над людьми {Бремя прошедшего сбросив навеки}.
Такой темный, такой помраченный {Тёмный, туманный, без чувств и без мыслей}!
Помыслов нет в нем, совета не спросишь.
Что за человек он? {Не говори с ним, ведь он – настоящий}
Шунь спросил у Чэна: «Можно ли обрести Путь (ДАО) и владеть им?»
— Ты сам собой не владеешь, как же можешь ты владеть Путем (ДАО)? — ответил Чэн.
— Если мое тело не принадлежит мне, то кому же оно принадлежит?
— Оно лишь форма, доверенная тебе Небом и Землей {скопление формы во вселенной}. Не принадлежит тебе и твоя жизнь — она лишь согласие твоих жизненных сил (ДЭ). Не принадлежат тебе твоя природа и твоя судьба — они лишь течение событий, предначертанное Небом и Землей {случайное скопление во вселенной}. Не принадлежат тебе и твои потомки — они лишь новая оболочка твоего тела, вручаемая тебе Небом и Землей {скопление сброшенной, [как у змеи] кожи во вселенной}. А потому скитайся, не зная, куда идешь, покойся, не зная, за что держишься, и вкушай, не зная вкуса пищи {Поэтому [ты] идешь, не зная куда, стоишь, не зная на чем, ешь, не зная почему}. Ты — живое дыхание Неба и Земли. Как же ты сможешь им владеть?

Конфуций спросил у Лао Даня: «Сегодня, когда вы пребываете в праздности, осмелюсь спросить о верховном {истинном} Пути (ДАО)».
— Постом и воздержанием очисть свое сердце {Строго воздерживайся и освобождай свое сердце}, до белизны снегов очисть свой дух {разум}, разбей вдребезги свое знание. Путь (ДАО) глубок, и трудно выразить его в словах! Я расскажу тебе о нем вкратце.
Ярчайшее рождается из Сокровеннейшего {Светлое-светлое рождается из темного-темного},
Порядок {обладающий порядком <естественным законом>} рождается из Бесформенного.
Семена духа рождаются {Духовное -} из Пути (ДАО).
Формы в корне своем рождаются из семени {телесное – из мельчайшего семени},
Множатся формы — и появляются вещи {а [все] вещи друг друга порождают с помощью [телесной] формы}.

Вот так существа с девятью отверстиями выходят из чрева, существа с восьмью отверстиями — из яйца. Они приходят, не оставляя следов, и уходят, не зная преград. Не знают они ни ворот, ни внутренних покоев: вот поистине дом без стен, открытый во все стороны. У того, кто пойдет этим ^[112] Путем (ДАО), будет крепкое тело, проницательный ум, зоркий взгляд и чуткий слух. Такой не станет утруждать свой разум и беспрепятственно будет откликаться всем переменам в мире.
Небу нельзя не быть высоким,
Земле нельзя не быть широкой,
Луне и солнцу нельзя не идти своей дорогой,
Тьме вещей нельзя не множиться:
Вот что такое Путь (ДАО)!

А кроме того, истинно мудрый убирает все ненужное в знании и все плоское в суждениях {определил, что многознающий вряд ли [обладает] знанием, а красноречивый вряд ли [обладает] прозорливостью}. Но то, к чему никакие прибавления ничего не прибавят, и то, от чего никакие изъятия ничего не отнимут, мудрый блюдет строго. Бездонно-глубокое, как Океан! Недостижимо-высокое, как Гора! Приходит к концу и тотчас начинается сызнова! В круговороте этом ничего не теряется, но всему обретается мера. Пути (ДАО) благородного мужа вне этого не бывать! Все вещи находят в нем опору, а оно не рушится {Вместе со [всей] тьмой вещей исчерпывать способности и не истощаться}. Вот что такое Путь (ДАО)!
В Срединном государстве есть человек. Он поселился между Небом и Землей и не склоняется ни к Инь, ни к Ян. Он человек только на время и скоро вернется к своему Предку. Если смотреть, исходя из основы, то все живое — как облачко пара. И пусть одни умирают старыми, а другие молодыми — что в сущности разделяет их? Одно лишь мгновение! Так для чего беспокоиться о том, кто был прав, а кто виноват — мудрец Яо или злодей Цзе? У плодов, созревающих на кустах и деревьях, есть свой порядок. У людей порядок хоть и сложнее, а того же рода. Истинно мудрый, столкнувшись с ним, не идет ему наперекор {его не нарушает}, а восприняв его, за него не держится {не сохраняет}. Откликаться обстоятельствам, сообразуясь с ними, — вот истинная Сила (ДЭ) {его свойство}. Откликаться миру, будучи с миром заодно {Случайно на них откликаться}, — вот истинный Путь (ДАО). Таков неизменный исток власти. {Вот что возвышало предков, вот что выдвигало царей.}
Жизнь человека между Небом и Землей — как прыжок скакуна через расщелину: в одно мгновение она промелькнет и исчезнет бесследно. Сами собой, неведомо как, вещи приходят оттуда. Сами по себе, неприметно уходят туда. Одно превращение — и вот она, жизнь. Еще одно превращение — и вот она, смерть. Все живое об этом печалится, род людской об этом горюет. Но то лишь разрывается данный нам Небом чехол, падают наземь ножны Небес. Жизнь рассеивается, жизнь уходит! Наши светлые и темные души улетают куда-то, и тело влечется за ними. Вот когда наступает для нас {Это и есть} Великое Возвращение! Это исчезновение формы в бесформенном и придание бесформенному формы {[Из] бесформенного рождается форма, форма рождает бесформенное} известно всем людям, но человек, устремленный к Пути (ДАО), о том не заботится. Все люди о том судят, а человек, Путь (ДАО) постигший, не судит {не обсуждает}. А если судит — значит — Путь (ДАО) не постиг.
Зоркому глазу не увидать.
Чем спорить, лучше молчать.
Никто не знает про Путь (ДАО).
Чем слушать, лучше уши заткнуть.
Вот что называют «великим постижением».
Дунго-цзы спросил у Чжуан-цзы: «Где находится то, что мы называем Путем (ДАО)?»
— Нет такого места, где бы его не было, — ответил Чжуан-цзы.
— А вы все-таки скажите, и тогда я смогу понять.
— Ну, скажем, в муравьях.
— А есть ли он в чем-нибудь еще ниже этого?
— В сорняках и мякине.
— А еще ниже?
— В черепице и кирпиче.
— Ну а в чем-нибудь настолько низком, что дальше некуда?
— В кале и моче!
Дунго-цзы обиженно промолчал, и тогда Чжуан-цзы сказал ему: «Ваши вопросы, уважаемый, совершенно не касались существа дела. Вот так же управляющий рынком Хо определял, насколько жирна свинья, надавливая на нее ногой: чем сильнее надавишь, тем точнее определишь. У вас не было необходимости спрашивать о местопребывании Пути (ДАО), ибо Путь (ДАО) не отделен от вещей. Таков верховный Путь (ДАО), такова же и великая речь.
А уж лучше нам отправиться на прогулку по Дворцу Отсутствующего, соединяясь со всеобщим согласованием и вовеки не зная границ и пределов! Почему бы нам не быть заодно в Недеянии? Не быть безмятежными, чистыми, праздными? Рассеем же наши помыслы, не будем никуда направляться и не будем знать, куда придем, будем приходить и уходить, не зная, где остановиться. Я уже пускался в такие странствия и возвращался назад, но все еще не знаю, где положен им предел. Я блуждал в тех безбрежных просторах, но великое знание, там гнездящееся, не имеет границ».

А Хэгун и Божественный Землепашец вместе учились у Старого Дракона Счастливого. Как-то днем Божественный Землепашец дремал у себя в комнате, облокотившись о столик. В полдень А Хэгун распахнул настежь двери и вбежал в комнату со словами: «Старый Дракон умер!» Божественный Землепашец схватил свой посох, поднялся, потом с размаху бросил посох на землю и, рассмеявшись, сказал: «Тот, кто был мне Небом, знал, что я груб и темен, вот почему он бросил меня и умер. Все кончено! Учитель умер, не открыв мне безумных своих речей!»
Эти слова услышал Янь Гандяо и сказал: «К тому, кто воплотил в себе Путь (ДАО), привязаны благородные мужи всего Поднебесного мира. А ныне даже постигший Путь (ДАО) на тысячную долю осеннего волоска и тот понял, что нужно утаить свои безумные речи до самой смерти, что уж говорить о человеке, воплотившем в себе Путь (ДАО)!
Смотришь на него — не имеет он формы.
Слушаешь его — не издает он звуков.
В ученых сужденьях земных мудрецов
Зовется он тайной тайн {тёмный-тёмный}.

Вот так рассуждают о Пути (ДАО), но это не есть сам Путь (ДАО) {Но так судить о пути (ДАО) – значит отрицать путь (ДАО)}».

Великая Чистота спросила Бесконечность: «Вы знаете Путь (ДАО)?»
— Нет, не знаю, — ответила Бесконечность.
Потом Великая Чистота задала тот же вопрос Недеянию, и Недеяние сказало: «Я знаю Путь (ДАО)».
— А есть ли у твоего знания число? — спросила Великая Чистота.
— Да, есть.
— Что же это за число?
— Мое знание Пути (ДАО) может возвысить и может унизить, может связать и может разъединить. Вот как можно считать благодаря моему знанию.
Великая Чистота спросила об этих словах у Безначального: «Кто же прав: Бесконечность, которая не знала, или Недеяние, которое знало?»
— Незнание глубоко, знание поверхностно, — ответило Безначальное. — Не знать — это внутреннее, а знать — это внешнее.
Тут Великая Чистота вздохнула и сказала: «Значит, мы знаем благодаря незнанию! А не знаем из-за знания! {Тогда незнание – это знание? А знание – незнание?} Кто же знает знание, которое не знает?»
— Путь (ДАО) неслышим, а если мы что-то слышим — значит, это не Путь (ДАО), — ответило Безначальное. — Путь (ДАО) незрим, а если мы что-то видим — значит, это не Путь (ДАО). О Пути (ДАО) нельзя ничего сказать, а если о нем что-то говорят — значит, это не Путь (ДАО). Кто постиг Бесформенное, которое дает формы формам, тот знает, что Пути (ДАО) нельзя дать имя.
И еще Безначальное сказало: «Отвечать на вопрос о Пути (ДАО) — значит не знать Путь (ДАО). А спрашивающий о Пути (ДАО) никогда не слышал о нем. О Пути (ДАО) нечего спрашивать, а спросишь о нем — не получишь ответа. Вопрошать о недоступном вопрошанию — значит спрашивать впустую. Отвечать там, где не может быть ответа, — значит потерять внутреннее. Тот, кто утратил внутреннее и спрашивает впустую, вокруг себя не видит вселенной, а внутри себя не замечает Великое Начало. Поэтому он никогда не поднимется выше гор Куньлунь и сможет странствовать в Великой Пустоте».

Свет спросил у Отсутствия ^[113]: «Ты есть или тебя нет?» Отсутствие не ответило. Свет вгляделся пристально в его облик — такой темный, такой пустой! Целый день смотри на него — и не увидишь, слушай его — и не услышишь, хватай его — и не поймаешь.
— Вот совершенство! — воскликнул Свет. — Кто из нас может достичь этого? Я могу не быть, но не могу не быть даже в своем отсутствии. А вот оно дошло до этого. Как же ему такое удалось?

Некий купец, ковавший крюки для предводителя царского войска, в возрасте восьмидесяти лет ничуть не утратил своего мастерства.
— Как ты искусен! — воскликнул военачальник. — Есть ли у тебя Путь (ДАО)?
— Да, есть, и ваш слуга бережно хранит его, — ответил кузнец. — Когда мне было двадцать лет, я полюбил кузнечное ремесло, ни на что другое внимания не обращал, ничего, кроме крюков, не изучал. Я был так поглощен своим делом, что даже не замечал, чем я занимаюсь. Вот так, незаметно для себя трудясь в течение долгого времени, я извлек для себя великую пользу! Так и нужно относиться к любому делу в жизни.

Жань Цю спросил у Конфуция:
— Можно ли знать, существует ли что-нибудь прежде Неба и Земли?
— Можно, — ответил Конфуций. — Прежде было то же, что и сейчас.
Жань Цю не нашелся, что спросить еще, и ушел. На другой день он снова подошел к учителю и спросил:
— Вчера я спросил, можно ли знать то, что существует прежде Неба и Земли? Вы, учитель, ответили, что прежде было то же, что есть сейчас. Позвольте спросить: почему вчера мне этот ответ был ясен, а сегодня нет?
— Вчера он был тебе ясен потому, что ты был готов духом воспринять его. А сегодня тебе не ясно потому, что ты пытаешься приложить его и к недуховному тоже, верно? В действительности нет ни прошлого, ни настоящего, ни начала, ни конца; прежде чем у тебя появятся дети и внуки, у тебя уже есть дети и внуки. Возможно ли такое?
Жань Цю не ответил, и тогда Конфуций сказал:
— Ты не отвечаешь — и довольно об этом. Мертвое не превратится в живое оттого, что есть жизнь, а живое не станет мертвым оттого, что есть смерть. И смерть, и жизнь от чего-то зависят, есть что-то, что их объединяет. Может ли то, что существует прежде Неба и Земли, само быть вещью? То, что делает вещи вещами, само не является вещью; вещь, появляясь, не может предшествовать другим вещам. Состояние «прежде вещей» подобно наличию вещей, и это «подобие наличию вещей» неисчерпаемо. И то, что «любовь мудрого к людям никогда не иссякает», тоже объясняется этим.

Янь Юань спросил Конфуция:
— Я слышал, как вы, учитель, говорили прежде: «Ничего не принимай, ничего не встречай». Что означают эти слова?
Конфуций ответил:
— Люди древности изменялись вовне, но не менялись внутри. Нынче же люди изменяются внутри и не меняются вовне. Только тот, кто принимает перемены вещей, способен не меняться сам: в переменах он не претерпевает перемен {развивается вместе со [всеми] вещами}. Но таких, конечно, немного. Так было в парке рода Шивэй, в угодьях Желтого Владыки, во дворце рода Юй, в домах Тана и У. Даже благородные мужи вроде последователей Конфуция и Мо Ди погрязли в спорах об «истинном» и «ложном». Что же говорить о современных людях?
Мудрый пребывает среди вещей, но не наносит вещам урона. Поскольку он не наносит урона вещам, вещи тоже не причиняют ему вреда. Только тот, кому ничего не вредит, способен воистину принимать и встречать.
Лес в горах, луг у реки доставляют мне удовольствие и радость. Но не успеешь вдосталь вкусить радости, как на смену ей приходит печаль. Приходу радости {наслаждения} или печали мы не в силах помешать, их уход мы не в силах предотвратить. Как печально сознавать, что человек — лишь постоялый двор для вещей! И знает он лишь те вещи, которые посетили его, и не знает прочих. Он знает то, что способен совершить, и не знает того, что не способен. Поэтому человеку не избежать незнания и неспособности. И не печально ли, что человек пытается избежать того, чего избегнуть нельзя?
Совершенная речь устраняет слова {Истинные слова – без слов}. Совершенное действие устраняет действия {Истинное деяние – недеяние}. Как это мелко — знать лишь то, что известно!

РАЗДЕЛ «РАЗНОЕ» ^[114]

114. Как было отмечено во вступительной статье, тексты данного раздела считаются относительно поздними и по большей части неаутентичными. Правда, среди них встречаются фрагменты, которые кажутся обрывками суждений из «Внутренних глав» или рефлексиями на некоторые оригинальные постулаты Чжуан-цзы. Однако подавляющее большинство сюжетов представляют собой изложения или переложения, нередко весьма вольные, «по мотивам» или «в духе» Чжуан-цзы. Трудно сказать, насколько они являются порождением непосредственных учеников знаменитого философа, а насколько — данью некоторым популярным в конце эпохи Борющихся Царств идеям и настроениям. Во всяком случае ряд глав (в особенности главы 28 – 31) несет на себе отпечаток сильного влияния гедониста Ян Чжу, часть текстов вообще не может быть квалифицирована как памятник определенной философской школы. И все-таки материалы этого раздела являются, без сомнения, ценной частью философского и литературного наследия древнего Китая.

Глава ХХIII. ГЭНСАН ЧУ

 

Среди учеников Лао-цзы был человек по имени Гэнсан Чу, который лучше других постиг его учение. Он поселился у северного склона холма Вэйлэй, прогнал прочь слуг, которые выделялись познаниями, и отослал от себя наложниц, славившихся добротой. Он приближал к себе только грубых и уродливых и брал на службу только дерзких и жестоких. Так прожил он три года, и в Вэйлэй собрали богатый урожай. Люди в округе говорили друг другу:
— Когда господин Гэнсан пришел сюда, он встревожил нас, и мы сочли его странным. На первых порах мы полагали, что от него нельзя ждать ничего хорошего. Теперь же, прожив с ним годы, мы благоденствуем. Как не назвать его великим мудрецом? Почему бы нам всем вместе не воздать ему почести как усопшему предку и не воздвигнуть для него алтарь духов всех злаков?
Услышав об этих разговорах, Гэнсан Чу повернулся лицом к югу и долго не мог прийти в себя. Ученики очень удивились этому, а Гэнсан Чу сказал:
— Чему же вы удивляетесь? С приходом весны все травы расцветают, а в осеннюю пору созревают плоды. Неужели весна и осень оказывают такое воздействие без причины? Сие свершается благодаря действию Великого Пути (ДАО). Я слышал, что настоящий человек живет беспечно в стенах своего дома, а народ в округе сходит с ума от желания встретиться с ним. Теперь маленькие люди Вэйлэй хотят отдать мне великие почести и поставить меня в один ряд с самыми талантливыми и добродетельными мужами. Неужели я и в самом деле такой человек? Видно, я что-то не понял в словах Лао Даня.
— Это не так! — отвечали ученики. — В придорожной канаве тесно будет даже пескарю, крупную же рыбу туда и не пустишь. За низким холмом не спрятаться даже зверю, поселиться там может разве что лиса-оборотень.
Высокочтимые и умные мужи (умные руководители – А.П.) принимали к себе на службу умелых, ценя первым делом добро, а уже потом выгоду {поручали [дела] способным, а добрых заранее награждали}. Если так поступали Яо и Шунь, то мы тем более должны поступить так же. Послушайтесь нас, учитель!
— Подойдите, дети мои, — сказал Гэнсан Чу. — Если зверь, способный проглотить целый экипаж, покинет родной холм, то ему не избежать опасности, которую сулит ему раскинутая сеть. А если рыбу, которая может проглотить целую лодку, оставить без воды, то ей будут опасны даже муравьи. Поэтому птицы не боятся высоты, а рыбы и черепахи не боятся глубины. Тот же, кто печется о собственной безопасности, не может не скрываться в этом мире и не боится глубокого уединения. Что же достойно восхваления в Яо и Шуне? Ведь их умственные ухищрения были подобны бездумному разрушению стен в доме или сажанию бурьяна в поле, расчесыванию лысины или варке риса по зернышку. Разве можно таким способом помочь миру? И тут начали выдвигать «высоконравственных», а людей стали притеснять; возвысили «умных», а людей начали грабить. Тот, кто ведет счет {пересчитывает} вещам, не способен облагодетельствовать народ. Люди же стали добиваться выгоды, сыновья поднялись на отцов, слуги — на своих господ, начались грабежи среди бела дня, при свете солнца роют подкопы. Говорю вам: корень великой смуты — это царствование Яо и Шуня. Верхушки же ее протянутся на тысячи лет, так что через сотню веков люди будут пожирать друг друга!
Тут со своего места быстро поднялся ученик по имени Наньжун Гу и сказал:
— А что должен делать такой старый человек, как я, чтобы достичь совершенства, описанного вами, учитель?
— Сохраняй в целости свое тело, береги свою жизнь, не допускай в мыслях суеты и через три года сможешь стать таким {постичь эти слова}, — ответил Гэнсан Чу.
— Все глаза выглядят одинаково, я не знаю, каково различие между ними, а слепой себя не видит. Все уши выглядят одинаково, и я не знаю, каково различие между ними, а глухой себя не слышит. Сознание у всех одинаковое, я не знаю, чем оно отличается у разных людей, но безумец себя не сознает. Тела людей подобны друг другу, но есть что-то, что нас разделяет. Я хочу быть подобным вам, но не могу достичь этого. Только что вы сказали мне: «Храни в целости свое тело, береги свою жизнь, не допускай суеты в мыслях». Я, Гу, жажду понять эти слова, но они пока что достигли только моего слуха.
— Мне больше нечего сказать тебе, — ответил Гэнсан Чу. — Недаром говорят, что роящиеся мошки не превратятся в куколку, юэская курица не высидит гусиное яйцо. Дело не в том, что жизненные свойства (ДЭ) этих птиц различны. Их способности или неспособность обусловлены величиной их таланта. Оказалось, что моих талантов не хватает для того, чтобы просветить тебя. Почему бы тебе не поехать на юг и не встретиться с Лао-цзы?
Наньжун Гу взвалил на спину дорожный мешок с провизией и, проведя в пути семь дней и семь ночей, пришел к дому Лао-цзы.
— Не от Чу ли ты пришел? — спросил его Лао-цзы.
— Да, — ответил Наньжун Гу.
— А почему ты привел с собой так много людей?
Наньжун Гу в недоумении оглянулся.
— Ты не понял, о чем я спросил? — задал ему вопрос Лао-цзы.
Наньжун Гу потупился от стыда, потом поднял голову и сказал со вздохом:
— Сейчас я забыл свой ответ вам и поэтому забыл вопрос, с которым хотел обратиться к вам.
— О чем ты?
— Если у меня не будет ума, люди назовут меня глупцом, а если у меня будет ум, он принесет мне несчастье. Если я буду добрым, то принесу вред себе, а если буду недобрым, то принесу вред другим. Если я буду справедливым, то навлеку беду на себя, а если буду несправедливым, то навлеку беду на других. Как же мне избежать этих трех затруднений?
— Я понял тебя, еще только взглянув на тебя, а теперь и слова твои говорят о том же. Ты испуган и растерян, словно дитя, оставшееся без отца и матери, и пытаешься шестом достать до морского дна. Ты сам навлекаешь на себя погибель, идешь против собственной природы и не знаешь, где выход. Как ты жалок!
Наньжун Гу попросил у Лао-цзы разрешения остаться в его доме, старался усвоить все доброе и отринуть все худое, десять дней предавался размышлениям, а потом снова пришел к Лао-цзы. Тот сказал:
— Ты очистился! В душе твоей стало больше жизни! Однако в тебе еще осталось немало дурного. Не позволяй увлеченности внешним связывать себя: поставь ей преграду внутри себя. Однако ж когда чувства внутри стеснены, их тоже трудно обуздать: следует выпускать их наружу. Даже тот, кто управляется и с внешним, и с внутренним в себе, не способен поддержать в себе полноту жизненных свойств (ДЭ) Пути (ДАО), что же говорить о том, кто живет, пренебрегая Путем (ДАО)?
Наньжун Гу сказал:
— Когда в деревне заболевает один человек, его сосед расспрашивает его, и больной может рассказать о своей болезни. Но его рассказ о болезни — это еще не сама болезнь. Когда я спрашиваю вас о Великом Пути (ДАО), я словно пью снадобье, от которого мой недуг только усиливается. Хотелось бы услышать о том, что есть главное для сбережения жизни?
— Ты хочешь знать о том, как сберегать свою жизнь? — ответил Лао-цзы. — Способен ли ты охватить единое и не терять его? Можешь ли ты, не прибегая к гаданию на панцирях черепах и стеблях трав, узнавать о будущем счастье или несчастье? Умеешь ли ты останавливаться? Способен ли все отринуть? Можешь ли оставить людей и искать самого себя? Можешь ли уйти от всего? Можешь ли быть совершенно непосредственным? Можешь ли стать младенцем? Ведь младенец кричит целыми днями и не хрипнет — таков предел гармонии. Он целыми днями сжимает кулачки — и ничего не хватает — такова всеобщая полнота жизненных свойств (ДЭ). Он целый день смотрит и не мигает — такова его несвязанность внешним ^[115] {ни к чему внешнему не склоняется}. Он идет, сам не зная куда; останавливается, сам не зная почему. Он ускользает от всех вещей и плывет вместе с переменами {[плыть с ними] на одной волне}. Таков путь (ДАО) сбережения жизни.
— Значит, таковы свойства совершенного человека? — спросил Наньжун Гу.
— Нет, это еще не все, — ответил Лао-цзы. — Таковы лишь способности к тому, что мы называем «растопить снег, сколоть лед». Совершенный человек кормится {совместно [с другими]} от Земли и радуется Небу {наслаждается природой}, он не будет беспокоиться {суетиться} вместе с другими о выгоде или убытках {совместно [с другими]}, не будет вместе с другими удивляться, не будет вместе с другими строить планы, не будет вместе с другими вершить дела. Он уходит, не прилагая усилий {словно парит}, он приходит, не теряя безмятежности {возвращается безыскусственный}. Вот что такое путь (ДАО) сбережения жизни.
— Так это и есть высшая истина?
— Еще нет. Но я поведаю ее тебе. Я спросил тебя: можешь ли ты стать младенцем? Ведь младенец ползет, не зная зачем, тянется, не зная куда.
Телом подобен засохшему дереву, сердцем подобен мертвому пеплу. К такому не придет ни счастье, ни несчастье. Тому, кто не ведает ни счастья, ни горя, все людские беды нипочем! {Что людские беды тому, для кого не существует ни горя, ни счастья!}

Из великой упокоенности Всеобъятного исходит Небесный Свет. В Небесном Свете люди опознаются как люди, вещи опознаются как вещи. Только упорный человек обладает постоянством. Кто обладает постоянством, того поддержат люди, тому поможет Небо. Тот, кого поддержат люди, зовется человеком Неба. Тот, кому поможет Небо, зовется Сыном Неба.

Учащийся учится тому, чего не может выучить. Делающий делает то, чего не может сделать. Доказывающий доказывает то, чего не может доказать {Оратор ораторствует [о том, о чем] неспособен ораторствовать}. Тот, кто в знании останавливается на незнаемом, достигает совершенства {отступает там, где не способен [познать], [обладает] истинным знанием}. А кто не желает этого делать, у того небесное равновесие отнимет все лишнее.

Того, кто содеял недоброе явно, покарают люди. Того, кто содеял недоброе тайно, покарают духи {души предков}. Лишь тот, кто понимает и людей, и духов {души предков}, может идти путем (ДАО) Одинокого {действовать в одиночестве}.
Тот, кто заключает договор внутри, остается безымянным. Тот, кто заключает договор вовне, стремится к приобретению. Тот, кто живет {От того, кто действует} без имени, даже в обыденном несет собою {исходит} свет. Тот, кто стремится к приобретениям, только торгуется с людьми {лишь торгаш}. Люди видят, как он вытягивается на цыпочках, и считают это достижением {принимают его [за человека] выдающегося}.

Когда вещи устроены так, чтобы угодить телу {Вещи запасает, чтобы уберечь тело}, когда готовятся к неожиданностям {прячется от непредвиденного}, чтобы уберечь сердце от гибели, когда внутреннюю почтительность пестуют для того, чтобы она проявилась вовне {осторожен во внутреннем, чтобы постичь другие [вещи]}, а беды тем не менее избежать не удается, то это происходит от Неба {природы}, а не от человека. Тогда ничто не может поколебать установленное, ничто не может проникнуть внутрь Духовной Башни ^[116]. У Духовной Башни есть свой привратник, который действует без разумения и даже не может быть тем, кем он есть, если имеет понятие о себе. Если кто-то, не имея полной искренности в себе, попробует это выразить, всякая такая попытка породит обман. Помыслы человека войдут в него, и с каждым разом он будет ошибаться еще больше.

Вещи входят в того, кто старается досконально их постичь {вместе с вещами исчерпывается}. А в того, кто равнодушен к вещам, вещи не могут проникнуть. Тот, кто не впускает в себя других, не имеет родных. {Как же снизойдет до людей тот, кто к вещам безразличен, не способен до них снизойти? Тот, кто не снисходит до людей, не имеет близких.} А тот, кто не имеет родных, достигает предела человеческого {Тому, у кого нет близких, все чужие}. Нет оружия более разящего {сильного}, чем воля. Ей уступит даже меч Мосе. Нет разбойников более опасных, чем силы Инь и Ян, — от них никуда не скроешься в целом мире. Но Инь и Ян не сами лишают нас дарованного нам — наше сердце побуждает их к этому {это сделает [собственное] сердце}.

Древние достигли предела знания. Где же этот предел? Одни считали, что изначально не существует вещей — вот исчерпывающий предел, и к нему нельзя ничего добавить. Следом шли те, которые считали, что вещи есть, а рождение — это утрата, смерть же — возвращение. Этим различия исчерпывались. Следом шли те, которые считали, что в начале ничего не было, внезапно возникла жизнь, а жизнь внезапно переходит в смерть. Они считали отсутствие вещей головой, жизнь — туловищем, а смерть — хвостом. И они считали себя друзьями того, кто хранил в себе {познал сохранение единства в} единство бытия и небытия, жизни и смерти. Эти древние мужи говорили по-разному, но принадлежали к одному роду, подобно тому как в царском роде Чу Чжао и Цзин носили царский титул, а Цюй прислуживал им, так что положение их не было одинаковым.

Путь (ДАО) все пронизывает и все объемлет. В нем разделение — это собирание, а собирание — разрушение. В разделении неприемлемо то, что оно придает разделенному завершенность. В завершении неприемлемо то, что оно всему придает законченность. Поэтому устремляться вовне, не зная удержу, — значит вести жизнь призрака. Устремляться вовне и упорствовать на своем — значит себя погубить. То, что погибло, но продолжает существовать, — это Единое мира призраков. Посредством формы оно являет бесформенное и так обретает устойчивость. Выходит из того, что не имеет корня, и входит в то, что не имеет отверстия. Обладает вещественностью, но ни в чем не пребывает; обладает протяженностью, но не имеет начала и конца. То, что выходит откуда-то, но не имеет отверстий, — это вещественность. Обладающее вещественностью {сущностью}, но ни в чем не пребывающее — таково пространство. Обладающее протяженностью {длительностью}, но не имеющее начала и конца — таково время. Есть нечто, из чего мы выходим при рождении и куда входим в смерти, откуда выходят и куда входят, и не видно {не проявляет} его формы. Это зовется Небесными Вратами {природы}. Небесные Врата — это отсутствие чего бы то ни было {небытиё}, и оттуда появляется вся тьма вещей. Нечто наличествующее не может стать таковым благодаря тому, что наличествует {бытиё не способно стать бытиём с помощью бытия}, но оно должно происходить из отсутствия наличествующего {[оно] должно выйти из небытия}. А это отсутствие остается таковым на все времена {Небытие же владеет единственным небытием}. И мудрый хоронит себя в этом. {- вот что скрывали мудрецы}
Жизнь — что сажа, скапливающаяся под котлом. Разъясняя смысл этого суждения, скажем: «перемещение этого {сущности}». Но сказать, что наша жизнь продлевается в других существах, — значит сказать нечто нелепое. Хотя познать это нельзя {, выразить в словах, попробуем разъяснить, [что такое] “перемещение сущности”}, но вот в церемонии «ла» ^[117] {жертвоприношении} желудок и копыта жертвы кладут порознь, но они считаются частями одного существа. А тот, кто осматривает дом, обходит алтарь, потом посещает даже уборную. Вот что можно воистину назвать {привожу [как пример]} «перемещением этого {сущности}».
Как же судят об этой истине? Жизнь считают основой, знание — руководителем {наставник}, а потому разделяют истинное и ложное и устанавливают имена и сущности {чтобы в результате приобрести название и сущность}. Поэтому себя считают сущностью и заставляют других подражать им. Чтобы отстоять свои взгляды, они готовы даже умереть {сущностью <хозяином>, заставляя других считать себя идеалом и даже умирать за [этот] идеал}. Такие люди считают знающими тех, кто могут служить, и невеждами тех, кто бесполезен. Они считают высокое положение славой, а униженность {притеснение} — позором. Для современных людей «перемещение этого {сущности}» подобно различиям, которые делают цикада и горлица, — в их жизни нет различий {подобно объединению Цикады с Горлицей}.

Если кому-то на рынке наступят на ногу, то попросят прощения за неловкость. Если старший брат поступит так по отношению к младшему, то он его пожалеет, и не более того. Недаром говорят: «Кто вежлив воистину, тот не церемонится {не [разбирают, что за] человек}. Кто справедлив воистину, не разбирает {не отделяет}, где свои, а где чужие. Тот, кто знает воистину, не строит расчетов {не [таит коварных] замыслов}. Тот, кто человечен {милосерден} воистину, не знает жалости {не [считается] с родством}. Тот, кто доверяет воистину, не требует в залог золота {забывает о золоте}».

Отстрани то, что расстраивает волю. Освободись от того, что смущает сердце {Освободи сердце от неясности}. Прогони то, что обременяет жизненную силу (ДЭ) {Удали то, что обременяет свойства}. Устрани все препятствия для осуществления Пути (ДАО). Знатность и богатство, почет и чин {величие}, слава и выгода — эти шестеро расстраивают волю.

Прелести и суетность, похоть и рассудок, кипение в крови и воображение — эти шестеро обременяют жизненную силу (ДЭ). {внешность и поза, красота и хитроумие, дыхание и чувства – эти шесть опутывают сердце; ненависть и любовь, радость и гнев, печаль и наслаждения – эти шесть обременяют свойства;}

Отрицание и утверждение {отказ и согласие}, присвоение и отречение, знание и умение {способности} — эти шестеро создают преграды для Пути (ДАО). Когда эти три {четыре} шестерки не тревожат нас {не тревожат грудь}, мы покойны {[приходит] беспристрастие. Беспристрастие ведет к покою}. Когда мы покойны, наш разум просветлен {покой – к ясности}.
Когда мы просветлены, мы обретаем пустоту {ясность – к пустоте}. Когда мы пусты, мы следуем недеянию {пустота – к недеянию}. И тогда все свершается само собой {[которое] все совершает}.

«Путь (ДАО)» — это порядок устроения жизненной силы (ДЭ) {уважение к свойствам}. «Жизнь» — это излучение жизненной силы (ДЭ) {проявление свойств}. «Природа» — это ее жизненные свойства (ДЭ) {характер – сущность жизни}. Действие, проистекающее из природы {движение характера}, зовется свершением {деянием}. Свершение, ставшее нарочитым, зовется упущением {ложное деяние называем утратой [пути (ДАО)]}.
«Знать» — значит воспринимать что-то {Знающий воспринимает [вещи]}, «знание» есть выражение этого {знающий обдумывает}. А то, что знание не знает, дается через узрение {[Когда] знающий приближается к тому, чего не знает, [он] подобен косоглазому}.
То, что вынуждает нас действовать единственно правильным способом, есть «Сила» {Действие вынужденное называется свойством}. Когда наши действия обусловлены не кем-нибудь другим, а нами самими, это зовется «порядком» {Действие лишь во имя собственных [интересов] называется управлением}. Эти названия, казалось бы, друг другу противоречат {противоположны}, а в действительности друг друга обусловливают. {а соответственно [им] и сущность}

Стрелок И был искусен в стрельбе из лука, но не умел отвратить людей от хвастовства. Мудрый искусен в небесном, но неискусен в человеческом. Только совершенный человек может быть искусным в небесном и ловким в человеческом. Только животное может быть животным, только животное может сберечь в себе небесное {оставаться естественным}. Совершенный человек не приемлет небесного {природу} и не приемлет небесного, сотворенного человеком {человеческую природу}. Тем более не приемлет он вопросов о том, что в нас от Неба, а что — от человека {[негодует, когда приспосабливают] для себя и небо и человека!}.

Когда стрелку И попадалась птица, он обязательно сбивал ее стрелой — таково было его искусство стрельбы. Но если всю Поднебесную сделать одной большой клеткой, из нее не ускользнет ни одна птица. Вот так Тан поместил в клетку И Иня, пожаловав ему должность царского повара, а циньский Му-гун завлек Раба из Байли, подарив ему пять бараньих шкур. Но если вы попытаетесь заманить кого-нибудь в клетку, посулив ему то, что ему не нравится, вы никогда не добьетесь успеха.

Человек, у которого в наказание отсекли ногу, не страшится законов и людского суда. Преступники, скованные цепью, восходят на гору, презрев жизнь и смерть. Тот, кто не благодарит за подарки, забыл про людей, а кто забыл про людей, тот стал Небесным человеком. Окажи ему почет — и он не обрадуется. Унизь его — и он не разгневается. Ибо он уподобляет себя Небесному согласию.
Если выказывать гнев, а не гневаться, тогда гнев будет исходить от негневающегося. Если для вида что-то делать, блюдя недеяние {исходя из деяния, предаваться недеянию}, тогда действие будет совершаться недействующим {деяние исходит из недеяния}. Хочешь покоя — стань безмятежным {невозмутимым}. Хочешь быть проницательным, следуй сердцу {принимай [все] как по-сердцу}. Если хочешь действовать без ошибок, то делай лишь то, чего не можешь не делать {[Если] в действии стремишься к должному, основывайся на том, что тебя вынуждает}. Делать лишь то, чего нельзя не делать {быть вынужденным}, – таков Путь (ДАО) истинно мудрого.

Глава ХХIV. СЮЙ УГУЙ {СЮЙ ОТРИЦАЮЩИЙ ДУШУ}

Сюй Угуй благодаря рекомендации Нюй Шана встретился с вэйским царем У-хоу. Царь учтиво спросил гостя:
— Почему вы, учитель, изъявили согласие встретиться со мной? Может быть, вас утомили ваши труды в лесах?
— Это я могу посочувствовать вам, государь, а не вы мне, — ответил Сюй Угуй. — Ведь вы, государь, погрязли в низменных страстях, а длительная любовь или ненависть делают душу больной. Если же вы отбросите низменные страсти, любовь и ненависть, у вас будут болеть глаза и уши. Тогда уже мне придется выражать вам сочувствие. Отчего же вы, государь, так переживаете за меня?
Царь высокомерно промолчал, и тогда Сюй Угуй сказал:
— Осмелюсь рассказать государю, как я распознаю собак. Худшие собаки думают лишь о том, как насытить брюхо; таковы же и повадки кошки. Собака средних качеств смотрит вверх, словно на солнце. Лучшие же собаки словно бы забывают о себе. Коней я распознаю еще лучше, чем собак. А распознаю я их так: если конь скачет прямо, словно по отвесу, поворот делает, словно по крюку, описывает квадрат, словно по наугольнику, и бежит по кругу, точно по циркулю, то это — конь царства. Однако ж и он уступает коню Поднебесной. У коня Поднебесной талант совершенно необыкновенный: вид у него такой, будто он чего-то страшится, что-то потерял, от самого себя отрешился. Такой конь мчится впереди всех, не поднимая пыли, не зная, куда скачет.
Царю стало смешно, и он громко рассмеялся. Когда Сюй Угуй вышел, Нюй Шан спросил его:
— Чем вы, учитель, так развеселили моего государя? Сколько я ни наставлял его, будь то окольным путем, обращаясь к «Книге Песен», «Книге Преданий», запискам о ритуале и музыке, или же говоря без обиняков, ссылаясь на записи в Шести шкатулках и на железных табличках ^[118], мне никогда не удавалось сделать так, что государь обнажал свои зубы в улыбке. Чем же вы, учитель, сумели так развеселить нашего государя?
— Я только рассказал ему о том, как я распознаю собак и коней, — ответил Сюй Угуй.
— Только и всего? — удивился Нюй Шан.
— Не приходилось ли вам слыхать про одного изгнанника из царства Юэ?
Прожив в изгнании несколько дней, он радовался, когда встречал кого-нибудь знакомого из своих земляков. Прожив в изгнании несколько месяцев, он радовался, когда встречал кого-нибудь из земляков, чье имя было ему знакомо. А после того как он прожил в изгнании целый год, он был рад встретить любого человека, который был похож на его земляков. Чем дальше уходил он от людей, тем больше тосковал по людям. Когда же он очутился в пустынных землях и дни напролет бродил в лесной чаще по безлюдным тропам, то был рад, когда слышал что-либо похожее на звук человеческих шагов. И сколь сильнее была бы его радость, если бы он увидел перед собой собственных братьев и родичей! Как же много времени прошло с тех пор, как наш государь слышал речь Настоящего человека!

Сюй Угуй увиделся с царем У-хоу, и тот сказал:
— Вы, учитель, уже давно живете в далеких лесах, питаясь кореньями и плодами. Не наскучили ли вам пырей и лебеда, коль скоро вы пожаловали ко мне, единственному? А может быть, вы пришли потому, что состарились? Или возжелали мяса и вина? Или хотите быть облагодетельствованным от моего алтаря духов плодородия?
— Я, Угуй, вышел из рода бедного и незнатного, а потому никогда бы и не посмел попробовать царского вина и мяса. Но вскоре мне придется позаботиться о вас, государь.
— Что значат эти слова?
— Небо и Земля одинаково вскармливают все живое, — ответил Сюй Угуй. — Поднявшихся высоко нельзя считать лучшими, пребывающих внизу нельзя считать худшими. Вы, государь, — единственный повелитель десяти тысяч колесниц и ради удовольствия своих ушей, глаз, рта и носа заставляете тяжко трудиться народ всего царства. Но дух удовлетвориться этим не может. Дух любит согласие {разум предан гармонии} и ненавидит распущенность {распутство}. Распущенность — это болезнь духа {Ведь от распутства – болезни}. Вот я и не могу не сокрушаться о том, что вы, государь, сами навлекаете на себя болезнь.
— Давно уже хотел я повидаться с вами, учитель, — сказал царь. — Желаю любить народ и во имя справедливости положить конец войнам. Возможно ли сие?
— Нет, — ответил Сюй Угуй. — В любви к людям — начало погибели людей {В любви [правителя] к народу – начало погибели народа}. В желании ради справедливости положить конец войнам — корень войны {Прекратить войны во имя справедливости – означает создать предлог для [новых] войн}. Если вы, государь, начнете так действовать, все пропало {окажется безуспешно}. Ибо красивые слова — это {[Такие] красивые [слова] каждый раз [оказываются]} орудие зла. Вы ратуете за человечность и долг {стремитесь к милосердию и справедливости}, а на деле сеете ложь {но приближаетесь к лицемерию}. Всякая форма вызовет к жизни другую форму, всякий успех вызовет противодействие {а завершение, конечно, приносит заслуги}, а всякое изменение вызовет противоборство {войну извне}. Не выставляйте, государь, ряды ваших воинов на галереях и башнях, не приводите лучников и всадников к вратам дворцового храма, не замышляйте измены ради приобретения, не надейтесь хитростью одолеть других, не пытайтесь победить людей ни умом, ни оружием. Убивать всех людей подряд, захватывать чужие земли ради собственной корысти и собственной похоти — кому от этого будет хорошо? Где находится истинная победа? Если вы, государь, от этого откажетесь и будете жить по закону Неба и Земли, отринув мысли об убийстве и не утесняя {перестанете теснить} других, то {люди уже избавятся от убийства} разве понадобится вам, государь, ратовать за прекращение войн?

Желтый Владыка поехал на встречу с Великой Глыбой. Не успел он доехать до города Сянчэна, как сбился с пути. Тут повстречался ему мальчик, пасший коней.
— Ты знаешь, где живет Великая Глыба? — спросил его Желтый Владыка.
— Знаю, — ответил мальчик.
— Вот необыкновенный пастушок! — удивился Желтый Владыка. — Знает, где живет Великая Глыба! А позволь спросить тебя: как нужно править Поднебесным миром?
— Поднебесный мир нужно оставить таким, какой он есть. Что с ним еще делать? — отвечал пастушок. — Я с детства скитался по свету, и вот зрение мое омрачилось. Один старец наставил меня: «Броди по равнине вокруг Сянчэна подобно колеснице солнца». Ныне свет мира вновь воссиял для меня, и я опять пойду скитаться за пределами шести углов вселенной. А Поднебесную надо оставить такой, какая она есть. Зачем что-то делать с ней?
— Управлять Поднебесным миром и вправду не ваше дело. Но все-таки позвольте спросить, как мне быть с ним?
Мальчик не захотел отвечать, но Желтый Владыка повторил свой вопрос, и тогда мальчик ответил:
— Не так ли следует управлять Поднебесной, как пасут лошадей? Устранять то, что вредит лошадям, — только и всего!
Желтый Владыка низко поклонился мальчику, назвал его «небесным наставником» и смиренно удалился.

Если любители знания не видят перемен, которые предполагает их ум, они печалятся. Если любители споров не могут выстроить своих суждений по порядку, они печалятся. Если те, кто приставлен надзирать, не имеют дел, заслуживающих разбирательства, они печалятся. Все эти люди связаны вещами. Мужи, славящиеся в свете, процветают при дворе. Мужи среднего положения славят начальников. Силачи жаждут показать свою силу. Храбрецы ищут случая показать свою храбрость. Воины, облаченные в латы, ищут сражения. Мужи, уподобившиеся высохшему дереву, утешаются своей известностью. Мужи законов пекутся о правильном управлении. Знатоки ритуалов и музыки следят за своей внешностью. Любители человечности и долга ценят общение с другими людьми.
Земледельцы, не выпалывающие сорняков на своем поле, не соответствуют своему званию. Купцы, не торгующие на рынке, не соответствуют своему званию. Когда у простых людей есть занятие, они усердно трудятся от зари до зари. Ремесленники, научившиеся обращаться со своими орудиями, работают с еще большим рвением. Если богатство не возрастает, жадные печалятся. Если могущество не увеличивается, тщеславные горюют. Приверженцы силы и выгоды радуются изменению обстоятельств — в каждый момент времени они найдут, чем воспользоваться. Они не могут не иметь дел. Вот так они живут круглый год, меняясь вместе с вещами. Они дают волю своим прихотям, погрязают в вещах и до самой смерти не могут вернуться к истине. Как это прискорбно!

Чжуан-цзы сказал:
— Если того, кто попал в цель, не целясь, считать отличным стрелком, то все люди в Поднебесной оказались бы меткими, как стрелок И. Возможно ли такое?
— Возможно, — ответил Хуэй Ши.
— Если бы в Поднебесной не было общей для всех истины и каждый считал истиной только свое мнение, то в Поднебесной все оказались бы мудры, как Яо. Возможно ли такое?
— Возможно.
— Последователи Конфуция и Мо Ди, Яна и Бина ^[121], один положил в главном зале дома, а другой — в боковой комнате. Тронул струну гун на одном — та же струна зазвучала на другом инструменте, тронул струну цзяо — откликнулась струна цзяо, и так все струны обоих инструментов звучали в согласии. Но можно ли изменить тон одной струны, не нарушив строй пяти тонов, а потом, тронув эту струну, вызвать отклик всех двадцати пяти струн? Такой звук был бы настоящим государем всех тонов. Вот какова должна быть истина!
— Ныне последователи Конфуция и Мо Ди, Яна и Бина спорят со мной, отрицая друг друга и соперничая друг с другом в славе, — сказал Хуэй Ши. — Но никто еще не смог опровергнуть меня. Разве не доказывает это, что я владею истиной?
— Некий житель Ци послал своего сына служить привратником в Ци, не предполагая, что ему могут там в наказание отсечь ногу. Он же, покупая колокола, обвязал их веревкой из опасения, что их поцарапают. Ради же собственного сына он не покинул пределы своего царства. Если житель Чу, странствуя как хромой привратник, затеет в полночь, когда вокруг никого нет, ссору с лодочником, он едва ли достигнет берега, и ему придется пожалеть о своей запальчивости.

Чжуан-цзы, стоя на похоронах перед могилой Хуэй Ши, повернулся и сказал сопровождающим:
— Среди иньцев был человек, который, посадив на нос пятнышко глины величиной не более крылышка мухи, просил плотника Ши стесать его. Плотник Ши начинал вращать над головой топор так, что поднимался ветер, и, улучив момент, сбривал пятно топором, не задев носа, а инец и глазом не успевал моргнуть. Услышал об этом сунский царь Юань, призвал к себе плотника Ши и сказал ему: «Попробуй стесать и у меня».
«Ваш слуга и вправду мог стесать пятно с носа, — ответил царю плотник, — но мой партнер умер, и теперь у меня нет подходящего материала».
Так вот, с тех пор как умер учитель Хуэй Ши, у меня тоже не осталось друга, с кем мог бы я оттачивать искусство беседы.

Гуань Чжун заболел, и Хуань-гун сказал ему:
— Болезнь у вас, отец Чжун, тяжелая, и я хочу спросить вас откровенно: если вам станет еще хуже, кому я могу доверить царство?
— А кому бы хотел государь? — спросил Гуань Чжун.
— Баошу Я, — ответил царь.
— Нет! — сказал Гуань Чжун. — Он — человек целомудренный и честный, но всех меряет по себе, а не себя по другим. Если он услышит хоть раз о проступке другого, всю жизнь ему не простит. Если доверить ему управление царством, то вверху он будет навязывать свою волю государю, а внизу — идти наперекор народу. Пройдет немного времени — и он совершит преступление против царя.
— Кому же можно? — спросил Хуань-гун.
— Если меня не станет, то можно Си Пэна, — ответил Гуань Чжун. — Это такой человек, что государь о нем забудет, а народ ему не изменит. Сам он стыдится, что не сравнится с Желтым Владыкой, но печалится о тех, кто не сравнится с ним самим. Тот, кто делится с людьми полнотой жизни в себе {уделяет людям от [своей] добродетели (ДЭ)}, зовется мудрецом. Тот, кто делится с другими богатством, зовется достойным мужем {умным}. Тот, кто свои достоинства обращает к вышестоящим {снисходит до людей мудростью}, никогда не завоюет их расположения. Тот, кто свои достоинства обращает к нижестоящим {спускается к людям умом}, обязательно завоюет их расположение. Си Пэн не слишком известен в царстве и не слишком прославился у себя в роду, поэтому управление можно доверить ему.

Уский царь, плывя по реке, поднялся на Обезьянью гору. Завидев его, обезьяны бросились врассыпную и скрылись в непроходимой чаще. Только одна обезьяна беспечно прыгала вокруг, как бы показывая царю свою ловкость. Царь выстрелил в нее из лука, но она поймала стрелу. Тогда царь велел своим людям стрелять в нее из всех луков, и обезьяна в конце концов упала, сраженная стрелой.
Царь обернулся и сказал своему другу Янь Буи: «Эта обезьяна хвасталась своей ловкостью и в конце концов нашла свою смерть. Пусть это послужит тебе предостережением. Нельзя хвастаться своими достоинствами перед другими!»
Вернувшись домой, Янь Буи обратился к Дун У с просьбой отучить его гордиться своей красотой, веселиться и искать славы. Прошло три года, и люди царства стали хвалить его.

У Цзы-Ци было восемь сыновей. Выстроив их перед собой, он позвал Цзюфан Яня и сказал ему:
— Узнай по лицам моих сыновей, кого из них ждет счастье!
— Счастье уготовлено Куню, — сказал Цзюфан Янь.
— Какое же это счастье? — спросил изумленный Цзы-Ци.
— До конца своих дней Кунь будет делить трапезу с государем.
— Неужели моего сына постигнет такое несчастье? — спросил Цзы-Ци, и слезы ручьем полились из его глаз.
— Но ведь для того, кто вкушает пищу вместе с государем, милости распространяются на родичей до третьего колена, особенно же — на отца и мать. А вы, уважаемый, услыхав мое предсказание, льете слезы и не желаете принимать свое счастье, принимаете его за несчастье.
— Янь, как ты узнал о том, что Куня ждет счастье?
— Благодаря тому, что от него исходит запах вина и мяса.
— А как ты узнал, каково происхождение этого запаха?
— Я никогда не был пастухом, однако овцы ягнились в юго-западном углу моего дома. Я никогда не любил охотиться, однако перепелка вывела птенцов в юго-западном углу дома. Если это не предзнаменования, тогда что это такое?
— Со своими сыновьями я странствовал по всему свету, вместе с ними радовался Небу, вместе с ними кормился от Земли. Я не занимался с ними делами, не строил с ними расчетов, не интересовался чудесами. Я постигал вместе с ними подлинность Неба и Земли и не связывал себя вещами. Вместе с ними я только жил привольно и не совершал того, что требует долг. Теперь я отринул от себя все обыденное. Если есть странные явления, то будут и странные поступки. Нам грозит гибель! Но вина не на мне и не на моих сыновьях. Все это идет от Неба. Оттого-то я и лью слезы!
Вскоре отец послал Куня в царство Янь, а по пути на него напали разбойники. Поскольку продать его целым было трудно, они отсекли ему ногу и продали в Ци. Там Кунь оказался привратником в доме знатного царедворца и до самой смерти питался мясом.

Когда Гоуцзянь и его три тысячи латников укрылись на горе Куйцзи, только Вэнь Чжун знал, как возродить разбитое царство Юэ. И только Вэнь Чжун не знал, чего он должен опасаться ^[122]. Вот почему говорят: «Даже глаза совы могут пригодиться». И еще: «И на ноге аиста есть коленце, отними — будет больно». Говорится и так: «Даже когда ветер перелетает через реку, не обходится без потерь. Даже когда солнце перейдет через реку, не обходится без потерь». Это значит, что даже ветер и солнце сдерживают течение реки. Для реки же никаких преград как будто нет, так что она свободно течет от истока до самого моря. Земля держит воду: это рубеж воды. Тень движется за человеком: это рубеж человека. Вещи охватывают другие вещи: это рубеж вещей. Поэтому в ясности зрения таится опасность для глаз. В чуткости уха таится опасность для слуха. В сообразительности ума таится опасность для сознания {чем сильнее стремление сердца, тем опаснее}. И всякая способность, проявившаяся в нас, чревата опасностью. Когда опасность назрела, отвратить ее нет возможности и беды наши разрастаются, как бурьян. Избавиться от них стоит больших трудов, и притом плодов наших усилий приходится ждать долго {а результат – долгого ожидания }. Люди же считают свои опасности {органы чувств} сокровищем. Ну не прискорбно ли это? Вот отчего рушатся {без конца губят} царства, гибнут люди, но никто не задается вопросом: почему так происходит?

Цзы-Ци из Наньбо сидел, опершись локтем о столик, и дышал, обратив лицо к небу. Яньчэн-цзы вошел и, увидев это, сказал:
— Учитель, вы не имеете себе равных! Может ли тело стать подобным высохшему дереву {иссохшим костям}, а сердце уподобиться мертвой золе {угасающему пеплу}?
— Я долго жил в пещере на горе, — ответил Цзы-Ци. — В то время меня приметил Тянь Хэ, и его подчиненные в Ци трижды поздравляли его. Не иначе как я сам привлек к себе внимание — вот почему он приметил меня. Если бы я не начал действовать сам, как бы он узнал обо мне? Если бы я не выставил себя на продажу, разве захотел бы он купить меня? Увы мне! Я скорбел о человеке, потерявшем себя {о тех, кто сам себя губит}, потом скорбел о скорбевшем {о тех, кто печалится о других}, а потом я скорбел о том, что скорбел о скорбевшем {о чужих печалях}. Вот так с каждым днем я все больше отклонялся от Пути (ДАО)!

Конфуций пришел в царство Чу, и чуский царь стал угощать его вином.
Суньшу Ао поднял кубок, Шинань Иляо принял вино и, совершив возлияние духам, сказал:
— Нынче здесь скажет свое слово древний человек!
— Мне доводилось слышать об учении без слов, — сказал Конфуций. — Никогда прежде я о нем не говорил, а сейчас скажу. Шинань Иляо беспечно развлекался игрой, а споры между двумя домами прекратились. Суньшу Ао безмятежно спал с веером из перьев в руках, а люди Ин отложили оружие ^[123]. Чтобы это разъяснить, мне нужно обладать клювом длиною в три вершка!
По поводу этих двух мужей можно сказать, что они обладали «Путем (ДАО), которым нельзя идти». По поводу Конфуция можно сказать, что он владел «рассуждением без слов». Посему, когда все свойства вещей постигнуты в единстве Пути (ДАО), а речь достигает предела знания, мы приходим к совершенству. Однако даже и в единстве Пути (ДАО) свойства не могут быть все одинаковы, а то, что не может быть охвачено знанием, не может быть и названо словом. Суждений может быть великое множество — как в спорах последователей Конфуция и Мо Ди, — и от этого происходят несчастья. А Океан не отвергает вод, втекающих в него с запада, — вот в чем истинное величие! Мудрый объемлет Небо и Землю, простирает свою милость на весь Поднебесный мир, но неведомо, какого он роду-племени. При жизни не имеет звания {ранга}, после смерти не получает почетного титула, богатств не накапливает, за славой не гонится. Вот такой и зовется великим человеком. Собаку считают хорошей не за то, что она громко лает. Человека считают достойным не за то, что он красиво говорит. Что же говорить о великом человеке! В мире нет ничего более великого {целостного}, чем Небо и Земля. А поскольку они велики, они ничего не требуют для себя {Но разве [они] обладают целостностью оттого, что [сами] ее добиваются?}. Тот, кто познал истинное величие {великую целостность}, ничего не добивается, ничего не теряет, ни от чего не отказывается {ничего не оставляет} и не меняется из-за других {из-за вещей}. Он лишь возвращается к себе и не имеет границ {становится неисчерпаемым}, пребывает в древности и вовек не умирает {Следует за древностью, не приукрашивая}. Воистину, таков великий человек.

Беззубый повстречался с Сюй Ю {Никого не Стесняющим} и спросил его: «Куда вы направляетесь?»
— Бегу прочь от Яо, — ответил Сюй Ю.
— Отчего же вы бежите?
— Яо настолько соблазнился человечностью, что, боюсь, над ним весь мир будет насмехаться. А в будущих поколениях люди станут пожирать друг друга! Ведь завоевать любовь народа {собрать народ} нетрудно. Если ты сам любишь людей, то и они будут добры {приближаются} к тебе. Если ты приносишь им выгоду, они соберутся вокруг тебя {приходят}. Если ты хвалишь их, они будут славить тебя {[друг друга] поощряют}. Если ты сделаешь что-нибудь им неугодное {Но коснись того, что они не любят}, они разбегутся. Любовь и выгода появляются из человечности и долга {милосердия и справедливости}. Отвергающих человечность и долг {милосердие и справедливость} мало, а пользующихся ими — много. Вот только поступки, сообразующиеся с человечностью и долгом, часто неискренни, а случается, ими оправдывают { к тому же [они] заимствуют} звериную жадность. Человек, в одиночку правящий Поднебесным миром, ограничен не меньше, чем любой другой человек. Яо знает, что достойные мужи приносят пользу миру, но не знает, что эти же мужи губят мир. Это ведомо лишь тем, у кого кругозор шире, чем у достойных мужей.

Человеческая нога занимает немного места на земле. Но, несмотря на то что нога мала, человек, ступая там, где еще не проходил, способен уйти далеко. Человеческие познания невелики, но человек, вверяясь неведомому, способен познать то, что зовется Небом. Так он познает великое единство, великий покой, великое созерцание, великое постоянство, великий порядок, великое доверие, великую определенность — вот совершенство!
Великое единство все проницает {Великим единством все объединяет}, великий покой все рассеивает {великой [силой] тьмы все расчленяет}, великое созерцание все являет взору {великим зрением все созерцает}, великое постоянство все возвращает к истоку {великим равновесием следует [природе] каждого}, великий порядок всему придает форму {великой безграничностью [следует] форме каждого}, великое доверие обнажает все подлинное {великим доверием предоставляет каждого [своей сущности]}, великая определенность все поддерживает {великим утверждением держится [самоутверждения] каждого}.
Во всеобщем порядке таится Небесное {Природа}. Следуя ему, стяжаешь осиянность духа {обретёшь понимание}. В сокровенной глубине хранится Ось бытия. У того, кто постигнет ее, понимание будет выглядеть непониманием, знание будет выглядеть незнанием. Когда знание приходит от незнания, тогда вопросам об этом не может быть конца и не может не быть конца.
В уклончивых словах сокрыта глубокая истина. Эту истину нельзя передать из прошлого в настоящее, но она вовек не увядает. Разве нельзя назвать ее вечно торжествующей?
Почему бы не вопрошать об этой истине, дабы с помощью несомненного развязать все сомнения и возвратиться к безупречной ясности разума? Вот что значит воистину почитать Несомненное.

Глава ХХV. ЦЗЭЯН {ПОДРАЖАЮЩИЙ СВЕТУ}

Цзэян странствовал в Чу. Сановник И Цзе доложил об этом государю, но тот отказался его принять. И Цзе вернулся домой. Вскоре Цзэян увиделся с Ван Го и сказал ему:
— Почему бы вам не представить меня государю?
— Мне не сравниться с Гун Юэсюем, — ответил Ван Го.
— А чем занимается Гун Юэсюй?
— Зимой ловит черепах в реке, а летом отдыхает в горных лесах. А когда прохожие расспрашивают его, отвечает: «Вот мое жилище». К тому же даже И Цзе не смог добиться для вас аудиенции, что уж говорить обо мне! Ведь я не могу соперничать с И Цзе. И Цзе — такой человек, который достоинств своих не выказывает, а умом не обделен. Он не навязывает другим свою волю, но общается с людьми духовно. Он не отказывается от чинов и богатства, но не помогает людям ни добродетелями, ни дельным советом. Замерзающему весной он даст теплый халат, желающему пить зимой поднесет холодный ветер. Чуский же царь обликом надменен и строг, к провинившимся беспощаден, словно тигр. Люди, не искушенные в хитростях и не обладающие великой праведностью, вряд ли смогут повлиять на него.
Мудрый, даже нуждаясь, заставляет домашних забыть о своей бедности. Он так возвышен {проницателен}, что в его присутствии цари и знатные люди забывают {заставляет забыть} о чинах и наградах и превращаются в скромников. Он умеет наслаждаться вещами. А что касается людей, то он с теми, кто умеют наслаждаться жизнью, беречь себя {одобряет тех, кто, сохраняя себя, проникает в вещи}. Поэтому он не говорит ни слова, а {даже без слов} насыщает людей гармонией, всегда рядом с людьми и побуждает их быть самими собой {их улучшает}.
Словно любящий отец, каждого отводит в родной дом, чтобы все люди на свете жили одной дружной семьей.
Столь возвышен мудрец в делах, касающихся души человеческой. Вот почему я говорю: «Лучше попросить об аудиенции Гун Юэсюя».
Мудрый охватывает взором все тонкости мироздания, постигает до конца единство всех вещей {видит все связи между собой и другими в единстве} и сам не знает, почему это так, ибо такова его природа {характер}. Он принимает все превратности судьбы и берет себе в учителя само Небо {Отвечая колебаниям жизни, [он] считает своим учителем природу}. Люди же повинуются ему и называют его мудрецом {учителем}. Печально, что послушание их долго не живет и скоро приходит к концу. Почему так получается? Кто красив от природы — тому спешат поднести зеркало. Если бы ему не сказали, что он красив, он бы и не знал об этом. Узнал бы он или нет, услышал бы он или нет, только он все равно радовался бы жизни до конца своих дней. И люди тоже любовались бы им без пресыщения — такова их природа. Мудрый любит людей — и люди зовут его мудрецом. Если бы его так не называли, он бы и не узнал, что любит людей. Узнал бы он про это или нет, а только его любовь к людям все равно вовек не прервалась бы, и спокойствие людей при нем тоже не исчезло бы вовек {люди наслаждались бы его любовью так же без конца}, ведь такова человеческая природа.
Родное царство, родная столица: взглянешь на них издалека — и чувствуешь прилив радости! Пусть даже от них остались одни могильные курганы, поросшие лесом, все же девять из десяти возвратившихся в родные места будут счастливы, тем более если увидят уже когда-то виденное и услышат уже слышанное. Для него это как башня высотой в сотню саженей, которой любуется весь народ.

Царь Жаньсян обрел ту Ось мира, вокруг которой вращается все сущее.
Следуя круговороту вещей, он не ведал ни конца, ни начала, ни мгновений, ни часа. Превращаясь вместе с вещами, он один не менялся. Отчего же он не остановился на этом? Ведь тот, кто хочет сделать своим учителем Небо, не сможет учиться у Неба. Кто превращается с вещами, с вещами и погибает. Что же следует из этого? Мудрый не владеет {[не стремится] обладать} ни небесным {природным}, ни человеческим. Он пребывает в начале, которое еще не началось {никогда [не стремится] обладать началом} и в котором еще нет вещей {никогда [не стремится] обладать вещами}. Он движется вместе со временем и ничего не подменяет{никого не заменяет}. В деяниях своих он безупречен {поступки его целостны} и не знает поражений. Вот какова его целостность {объединяется с путём (ДАО)}!

Тан вручил бразды правления начальнику дворцовой стражи Дэнхэну и сделал его своим наставником. Он следовал за учителем, но не утеснял себя из-за него, а потому обрел способность достигать завершенности вместе с вещами. Хотя учитель имел звание, оно было пустым добавлением к законам. Так проявились две стороны его правления. Конфуций же считал, что призвание наставника — развить до конца свои мысли. А царь Жунчэн сказал: «Без дня не будет и года; без внутреннего не будет и внешнего».

Вэйский царь Ин заключил клятвенный союз с царем Моу из Ци. Потом Моу нарушил договор, и Ин в гневе хотел послать человека убить его. Об этом узнал командующий войском Гунсунь Янь и стал его увещевать:
— Государь, вы владеете десятью тысячами колесниц, а хотите поручить месть какому-то простолюдину. Прошу вас, государь, дать мне двести тысяч воинов, и я нападу на его царство, заберу в полон его людей, угоню его буйволов и коней. Ему от меня так жарко станет, что спина сгорит! Я захвачу его царство, а когда он в страхе обратится в бегство, я настигну его и переломлю ему хребет.
Услышал эти слова Цзи-цзы и пристыдил воеводу:
— Строили высокую-высокую стену, а теперь, когда стена построена, решили ее ломать. Это чересчур хлопотно. У нас уже семь лет не было войны — вот в чем опора для царя. Янь сеет смуту, его нельзя слушать.
Услышал об этих словах Хуа-цзы и обругал обоих, сказав:
— Тот, кто предлагает напасть на Ци, — смутьян, и тот, кто предлагает не нападать, — тоже смутьян.
— Что же делать? — спросил царь.
— Вы, государь, должны искать свой Путь (ДАО), только и всего.
Хуэй-цзы, услыхав об этом, представил царю Дай Цзиньжэня, который спросил:
— Знаете ли вы, государь, что такое улитка?
— Да, — ответил царь.
— На левом рожке улитки расположено царство Бодливых, на правом рожке улитки расположено царство Диких. Эти царства вечно воюют друг с другом. Тела убитых валяются десятками тысяч, разбитого врага преследуют десять и еще пять дней, а потом только возвращаются из похода.
— Что за чепуха! — воскликнул царь.
— Тогда позвольте вашему слуге рассказать нагляднее. Подумайте, государь, о пространстве во всех четырех сторонах света — есть ли ему предел?
— Нет предела.
— Познав, как можно странствовать духом в беспредельном, обратитесь теперь снова к известным царствам: они вроде бы существуют и вроде не существуют?
— Так, — ответил царь.
— Среди известных вам царств есть и Вэй, в Вэй находится столица Лян, а в стольном городе пребываете вы, государь. Чем отличаетесь вы от рода Диких?
— Выходит, ничем, — отвечал царь.
Гость вышел вон, а царь остался сидеть на троне в великом смятении. Когда же к нему подошел Хуэй-цзы, он сказал:
— Этот гость — великий человек. Ни один мудрец не сравнится с ним.
— Если подуть в отверстие флейты, слышится музыка, — сказал Хуэй-цзы. — Если подуть в отверстие ножен, послышится шипение. Люди восхваляют Яо и Шуня, а ведь Яо и Шунь перед Дай Цзиньжэнем — все равно что шипение перед музыкой.

Князь Чанъу сказал Цзы-Лао:
— Не должен ли государь в своих делах не быть подобным землепашцу, который не разрыхляет почву, а в управлении народом не быть подобным тому, кто без разбору вырывает ростки? Прежде, когда я обрабатывал свое поле, я оставлял почву невзрыхленной, и всходы были редки. Пропалывая посевы, я вырывал много хороших ростков, и урожай мой был скуден. Тогда я стал делать иначе: пахал глубоко, тщательно рыхлил землю, и зерно уродилось обильно. Мне с избытком хватило пищи на целый год.
Услыхал эти слова Чжуан-цзы и сказал:
— Нынче многие обращаются со своим телом и сердцем, как князь Чанъу обращался со своим полем: пренебрегают небесным в себе, отклоняются от своей природы, разрушают свои чувства, губят свой дух. У того, кто небрежно ухаживает за своей природой {вспахивает свой характер}, в душе прорастают семена {корни} зла — похоть {любовь} и ненависть. Эти пороки прорастают в нас, как сорняки заглушают посевы: поначалу они как будто и не искажают нашего облика {поддерживают мою [телесную] форму}, но потом прорываются наружу в самых разных видах {стремятся искоренить мой характер, а потом без разбора, отовсюду просачиваются и прорываются}, образуя нарывы и язвы, источая зловонный гной. Вот так становится явной внутренняя болезнь!

Бо Гу учился у Лао Даня, а потом попросил у него дозволения постранствовать по свету.
— Оставь эту затею, — сказал Лао Дань. — Поднебесная всюду одинакова.
Но Бо Гу снова попросил его о том же, и тогда Лао Дань спросил его:
— С каких же краев ты начнешь свои странствия?
— С царства Ци, — ответил Бо Гу. — Приду в Ци, увижу казненного, уложу его тело надлежащим образом, накрою его парадной одеждой и стану плакать над ним, взывая к Небу и говоря: «О, сын мой! Сын мой! Поднебесную постигло великое бедствие, и ты стал его первой жертвой. Говорят: «Не будь разбойником и убийцей». Но с того времени, как установили славу и позор, появились и пороки. С того времени, как появились товары и имущество, появились и тяжбы. Нынче же возвели в закон то, что порождает пороки, приманивают людей тем, что порождает тяжбы. Людей довели до крайности, не дают им ни часа отдыха. Разве можно сейчас отвратить это великое зло?»
Древние государи за все доброе благодарили народ, а во всех бедах винили себя; все истинное видели в народе, а все заблуждения находили в себе. Поэтому, если погибал хотя бы один человек, они отрекались от власти и каялись. Теперь же не так. Правители скрывают свои деяния и называют тех, кто об этом не ведает, глупцами. Они отдают невыполнимые приказания и наказывают тех, кто не осмеливается выполнять их. Они устанавливают тяжкие обязанности и карают тех, кто с ними не справляется. Они посылают в дальний путь и укоряют тех, кто приходит с опозданием. Люди же, зная, что не могут выполнить приказ, подменяют старание притворством. Если правители день ото дня становятся все больше лицемерами, как могут не быть лицемерными их подданные? Когда не хватает сил, притворяются; когда не хватает знаний, обманывают; когда не хватает состояния, пускаются в разбой. Как же тогда можно обвинять за кражу?

Говорят, Цюй Боюй к шестидесяти годам переменился шестьдесят раз и то, что поначалу утверждал, впоследствии отрицал. Кто знает, не придется ли нам пятьдесят девять раз отрицать то, что сегодня мы почитаем за истину? Все вещи из чего-то рождаются, но невозможно узреть их корень, откуда-то выходят, но нельзя разглядеть те врата. Все люди чтут то, что они знают благодаря своему знанию, но никто не знает, что такое знать, опираясь на то, что не знаешь {не ведают, что познание начинается лишь после того, как, опираясь на знания, познают непознанное}. Как не назвать это великим сомнением? Но довольно, довольно! От этого никуда не убежать. Вот что называется «быть самим собой в другом» {Это и есть так называемая истина}.

Конфуций спросил у придворных летописцев Да Тао, Бо Чанцзяня и Чживэя:
— Почему покойный вэйский царь получил имя Лин — Разумный? Ведь он пьянствовал, предавался разврату и не вникал в дела правления. Он выезжал на охоту с собаками, силками и арбалетами, но избегал встреч с другими государями.
— Именно поэтому он и получил имя Лин, — ответил Да Тао.
— У этого царя было три жены, — добавил Бо Чанцзянь, — и он принимал ванну вместе с ними. Когда же туда пришел летописец Ю с подарками для царя, тот велел слугам поддержать его за локти. Хотя он был беспутен до крайности, а при виде достойного мужа тут же проявил высшую учтивость. Поэтому после его смерти ему дали имя Лин — Разумный.
Когда он умер, гадание о захоронении на родовом кладбище было несчастливым, гадание же о захоронении на Песчаном Холме было счастливым. Когда там рыли могилу, глубоко в земле нашли каменный гроб. Очистили его от земли и увидели на крышке надпись: «Эта могила не годится для потомков. Царь Лин-гун займет ее сам». Выходит, имя Лин давно уже было предназначено для этого царя. Но как те двое могли знать об этом?

Конфуций пришел в Чу и остановился в доме торговца рисовым отваром у Муравьиного Холма. По соседству все домочадцы — муж и жена, слуги и служанки — поднялись на крышу.
— Что делают там эти люди? — спросил Цзы-Лу.
— Это челядь мудреца, — ответил Конфуций. — Тот человек похоронил себя среди людей, скрылся в пустынных полях. Его голос оборвался, но помыслы его беспредельны. Хотя уста его открываются, сердце его вечно безмолвствует. Ибо он бежит от света и сердцем не хочет быть заодно с людьми. Не из тех ли он, кто «утонули на суше»?
Цзы-Лу спросил разрешения позвать его, но Конфуций сказал: «Полно! Он знает меня лучше, чем я сам. Он знает, что я пришел в Чу, и думает, что я буду добиваться приглашения от чуского царя. Он считает меня хитрецом и, конечно, сочтет позором для себя слушать речи хитреца и тем более с хитрецом встречаться. Разве останется он жить рядом со мной?»
Цзы-Лу пошел в соседний дом, но он уже был пуст.

Мало-Знаю спросило у Всех-Примиряющего:
— Что значат «речи кварталов и селений»?
— По обычаю, в кварталах и селениях объединяются по десять фамилий и сто имен. В них различное соединяется в одно и рассматривается как подобное. Если ты, к примеру, выделишь в лошади сто частей, самой лошади у тебя не получится. Но ведь лошадь воочию стоит перед тобой, и ты можешь вывести из сотни наименований одно общее имя: «лошадь». Так холмы и горы, набирая понемногу высоты, превращаются в заоблачные пики, а реки и озера, набирая понемногу воды, становятся необъятной водной ширью. Великий же человек, усваивая одно за другим частные мнения, становится беспристрастным {всех объединяет и [все] считает общим}. Он остается господином всякому приходящему извне суждению и ни к одному из них не склоняется {Поэтому, [если мысли] приходят извне, [он] на своем не настаивает; [если] исходят от него и справедливы, [ему] не возражают}. Внутри него есть как бы управляющий, который не позволяет исходящему из него мнению быть пристрастным. Четыре времени года имеют свойственную им погоду — Небо не выказывает пристрастия ни одному из них, и годовой круг приходит к завершению. Каждое из Пяти дворцовых ведомств имеет предписанные ему обязанности, и государь ни одному из них не оказывает особенных милостей, а в результате в государстве сохраняется порядок. Состояние войны или мира предполагает сопутствующие им деяния. Великий человек не благоволит ни тому, ни другому, и в результате его жизненная энергия сохраняется в целости. Каждая вещь имеет свой закон. Путь (ДАО) никому не дает преимуществ и не оказывает предпочтения какому-нибудь имени. Не навязывая никому своей воли, он не предпринимает действий, и благодаря этому Недеянию в мире не остается ничего несделанного.
Времена имеют начало и конец, века имеют свои перемены и превращения. Счастье и беда приходят неразрывно переплетенными, и явление их сообразуется со всеобщим порядком. Все в мире идут своим путем (ДАО), и то, что один считает правильным, другие считают ошибочным. Представь себе дремучий лес, где у каждого дровосека своя мера. Или вообрази, что смотришь на большую гору, где камни и деревья имеют общую основу. Вот что такое «речи кварталов и селений».
— В таком случае можно ли сказать, что это и есть Путь (ДАО)? — спросило Мало-Знаю.
— Нет, — ответил Всех-Примиряющий. — Допустим, ведя счет всем вещам в мире, мы не останавливаемся на числе «десять тысяч», и все же мы условно говорим: «десять тысяч вещей». Такое число обозначает у нас бесчисленное множество. И вот Небо и Земля — это самая большая вещь в мире, силы Инь и Ян — это самые общие в мире виды энергии, а Путь (ДАО) объемлет их беспристрастно. Если мы воспользуемся этим словом для того, чтобы обозначить наибольшее в мире, то это позволительно. Но, раз приняв такое название, можем ли мы уподобить его чему-нибудь? Если мы будем делить его на все более мелкие части, то сделаем из него только еще один пример «собаки» или «лошади» ^[124] и еще дальше отойдем от истины.
— Где же среди четырех сторон и шести полюсов света располагается то, из чего рождаются все вещи?
— Инь и Ян все освещают, все охватывают и направляют {друг друга освещают, друг друга губят, друг друга обуздывают}; четыре времени года сменяют друг друга, всему {друг другу} давая жизнь и все {друг друга} убивая. А вслед за ними являются людские пристрастия и отвращения {домогательства и отказ}, любовь и ненависть. Вот тогда посредством соития самца и самки продлевается жизнь {становится обычной краткая случка самца и самки}.
Покой и опасность друг друга сменяют.
Несчастье и счастье друг друга рождают.
Неспешность и спешность все держат друг друга.
И все живет собиранием {сбором} и распадом {рассеиванием}.

Таковы вещи, чьи имена и сущность можно определить, чьи самые утонченные свойства можно вообразить.
Идя друг за другом, они обретают свой принцип.
Вращаясь по кругу, они порождают друг друга.
Достигнув предела — вернутся обратно.
Придут к концу — и начинаются сызнова.

Таков порядок, которым обладают вещи, о котором можно сказать словами и который можно постичь знанием. Он пронизывает мир вещей — и только. Тот, кто обрел Путь (ДАО), не стремится разыскать его конец или его начало. Здесь лежит предел всякому обсуждению.
— Среди двух школ Цзи Чжэнь учил, что «ничто не действует», а Цзе-цзы утверждал, что «нечто свершает» ^[125]. Какое из этих суждений истинно, а какое неполно?
— Все люди знают, как кричит петух или лает собака, — ответил Всех-Примиряющий, — но, сколь бы ни были велики их познания, они не могут словами определить то, откуда выходят эти звуки, и постигнуть мыслью то, во что они превращаются. Если устанавливать в понятии все более тонкие различия, вы придете к чему-то слишком утонченному для того, чтобы иметь для него меру, или к чему-то слишком великому, чтобы иметь нечто помимо него. С понятиями «ничто не действует» и «нечто свершает» мы все еще остаемся в мире вещей, но сами полагаем, что уже превзошли его.
«Нечто свершает» — это сущее. {“Возможно, воздействует” – значит [обладает] сущностью}
«Ничто не действует» — это пустое. {“[предается] недеянию” – значит [обладает] пустотой}

Когда «есть имя», «есть сущность», то это пребывает среди вещей {состояние вещи}. Когда «нет имени», «нет сущности», то это пребывает в пустоте между вещами {пустота [без] вещи}. То, о чем можем сказать или помыслить, уводит нас все дальше в сторону {но, [чем больше] слов, тем дальше [от пути (ДАО)]}. О том, что было прежде рождения, мы знать не можем {Еще не родившимся не запретишь [родиться]}. О том, что будет после гибели, мы судить не в силах {умирающим не помешаешь [умереть]}. Жизнь и смерть недалеки от нас, но смысл их сокрыт {Умирают и рождаются рядом, а закона [жизни и смерти] не разглядишь}.
«Нечто свершает», «ничто не действует» — это суждения, к которым мы прибегаем в сомнении. Вглядимся в исток их: он уходит вдаль без конца. Устремимся к концу их: поиску не будет предела. О том, что не имеет конца и предела, нельзя ничего сказать, однако это существует вместе с вещами. «Ничто не действует» и «нечто свершает» — это основа речей, и она начинается и кончается вместе с вещами.
Путь (ДАО) не есть нечто сущее, а то, что есть воистину, не может не быть {Пути (ДАО) не может ни быть ни не быть}. «Путь (ДАО)» обозначает то, чем мы идем {Название “путь (ДАО)” – лишь предположение}. «Нечто свершает» {“Возможно, воздействует”} и «ничто не действует» {“предается недеянию”} — это только две стороны вещей {[эти мнения] связаны лишь с одной стороной вещей}, как могут они быть Великим Простором? {Разве внимают им [люди] глубоких мыслей?} Если осмысленно говорить, то, сколько ни скажешь, все будет относиться к Пути (ДАО) {[Если бы] слов было достаточно, то, проговорив целый день, сумели бы исчерпать путь (ДАО).}. Если же говорить неосмысленно то, сколько ни скажешь, все будет касаться только вещей {[Поскольку же] слов недостаточно, то, проговорив целый день, можно исчерпать [лишь] вещи}. Предел же Пути (ДАО) и вещей {Путь (ДАО) – высшее для вещей, его} не высказать ни словом, ни молчанием.
Где нет слова, нет и молчания,
Там все суждения исчерпывают себя. {Ни в словах, ни в молчании высшее о нем не выразить.}

Глава ХХVI. ВНЕШНИЕ ВЕЩИ {ВЕЩИ ВНЕ [НАС]}

Что происходит вовне, нельзя предвидеть. Поэтому Лунфэн был казнен, Бигань был разрезан на куски, Цзи-цзы притворился сумасшедшим, Элай умер, а Цзе и Чжоу погибли. Каждый правитель требует преданности от своих подданных, но преданность правителю не обязательно внушает ему доверие. А потому тело У Цзысюя три дня плыло по реке, а Чан Хун сложил голову в Шу. Его кровь хранили три года, и она превратилась в лазурную яшму. Каждый отец требует почтительности от сыновей, но почтительность сына не обязательно внушает отцу любовь. Поэтому Сяо Цзи имел много печалей, а Цзэн-цзы — скорбей.
Когда дерево трут о дерево, оно загорается. Когда металл кладут в огонь, он плавится. Когда нет согласия {действуют в беспорядке} сил Инь и Ян, Небо и Землю охватывает великое возмущение: гремит гром, в потоках воды вспыхивает огонь, который может спалить могучее дерево. А у человека положение еще хуже: он мечется между двух бездн и нигде не находит выхода. Охваченный тоской и печалью, он ничего не может свершить, сердце его словно подвешено между Небом и Землей. То утешаясь, то оплакивая себя, душа человека вечно чувствует себя в опасности. Когда же польза и вред сталкиваются {теснят} друг с другом, огонь разгорается еще сильнее и сжигает покой человеческих сердец {пожирает гармонию народа}. Лунному свету, конечно, не затмить блеск огня. Люди все больше уклоняются в сторону {Тут наступает крушение}, и Путь (ДАО) теряется окончательно {учению приходит конец}.

Семья Чжуан Чжоу была бедна, и он пошел к Смотрителю реки занять немного зерна. Смотритель сказал ему: «Я скоро соберу подати с моей деревни и тогда дам тебе в долг триста монет серебром, хорошо?»
Чжуан Чжоу гневно посмотрел на него и сказал:
— Вчера, когда я шел по дороге, кто-то окликнул меня. Я оглянулся и увидел в придорожной канаве пескаря. «Что ты делаешь здесь?» — спросил я пескаря. Он ответил мне: «Я надзираю за водами Восточного океана. Не найдется ли у вас, уважаемый, хотя бы немного воды для меня — она спасет мне жизнь!» А я ответил ему: «Конечно! Я как раз направляюсь к правителям царств У и Юэ, и я попрошу их прорыть от Янцзы канал для тебя. Годится?» Пескарь посмотрел на меня гневно и сказал: «Я потерял привычное для меня место обитания, и у меня нет выхода. Если бы мне удалось раздобыть хотя бы несколько пригоршней воды, наверняка бы остался в живых. Вместо того чтобы делать мне такое предложение, лучше бы сразу искать меня в лавке, где торгуют сушеной рыбой».

Сын правителя удела Жэнь сделал огромный крючок и толстую черную лесу, наживил для приманки пять десятков бычков, уселся на горе Куйцзи и забросил свою удочку в Восточном море. Так удил он день за днем, но за целый год не поймал ни одной рыбы. Наконец какая-то гигантская рыба заглотнула приманку, утащила крючок на самое дно, потом помчалась по морю, вздымая плавниками высокие, как горы, волны. Все море взволновалось, и на тысячу ли вокруг все твари были напутаны громом, словно исторгнутым божественными силами.
Поймав эту рыбу, сын правителя Жэнь разрезал ее, высушил и накормил всех, кто жил на восток от реки Чжэ и на север от гор Цанъу. И предание об этом событии восторженно рассказывали из поколения в поколение все рассказчики, даже самые неискусные.
Если, взяв бамбуковую палку и тонкую леску, ходить на ловлю рыбы к придорожной канаве, то добудешь не гигантскую рыбу, а разве что пескарика. Так и тем, кто придумывает красивые истории ради благосклонности местного начальника, далеко до великих свершений. Тому, кто не слышал истории о сыне правителя Жэнь, далеко до управления миром.

Конфуцианцы, занимавшиеся изучением «Песен» и «Преданий», разрывали могильный холм. Старший среди них, стоя вверху, говорил им: «Вот уж и солнце встает. Как идет работа?» А люди помоложе отвечали внизу: «Мы не сняли еще нижнее платье покойника, а во рту у него жемчужина». В песне недаром поется:
Зеленая, зеленая пшеница
На склоне могильном растет.
При жизни не жаловал никого,
Зачем ему жемчужина во рту?

Тут конфуцианцы потянули за бороду и волосы на висках покойника, а их старший проткнул железным шилом щеки и медленно разнял челюсти.

Ученик Лао Лай-цзы {Старого Чертополоха} ходил за хворостом и встретил Конфуция. Вернувшись, он рассказал учителю о том, кого встретил в лесу:
— Там есть человек с длинным туловищем и короткими ногами, стоит сутулясь, уши вывернуты назад. Вид у него такой, словно весь мир в его власти. Не знаю, какого он рода.
— Это Конфуций, — сказал Лао Лай-цзы. — Позови его ко мне.
Когда Конфуций пришел, Лао Лай-цзы сказал ему:
— Откажись от своих церемоний {тщеславия} и умного {мудрого} вида, и ты станешь благородным мужем.
Склонившись, Конфуций отступил на шаг и торжественно сказал: «Продвинется ли в таком случае мое дело?»
— Ты не можешь вынести страданий одного поколения, а высокомерно навлекаешь беду на десять тысяч поколений, — ответил Лао Лай-цзы. — Ты бездумно держишься за старое и не способен постичь правду. Упиваться собственной добротой {Совершать милости и упиваться радостью [облагодетельствованных} — это позор на всю жизнь! Так ведут себя лишь заурядные людишки, щеголяющие друг перед другом своей славой, связывая друг друга корыстными помыслами. Вместо того чтобы восхвалять Яо и порицать Цзе, лучше забыть о них обоих и положить конец их славе. Ведь стоит нам повернуться — и мы тут же причиним кому-нибудь вред, стоит нам пошевелиться — и кому-то станет из-за нас плохо {что-то извратишь}. Мудрый как бы робко берется за дело — и каждый раз добивается успеха. А как быть с тобой? Неужели ты так и не изменишься до конца жизни?

Сунскому царю Юаню однажды ночью приснился человек с всклокоченными волосами, который вышел из боковой двери зала и сказал:
— Я — чиновник бога реки Хэбо и прибыл по его повелению из пучины Цзайлу, но меня поймал рыбак Юй {Провидец}.
Проснувшись, царь Юань велел разгадать смысл этого сна. Гадание гласило: «Это божественная черепаха».
— Есть ли среди рыбаков человек по имени Юй? — спросил царь.
— Есть, — ответили ему.
— Повелеваю этому Юю явиться ко двору.
На другой день рыбак Юй явился во дворец, и царь спросил его:
— Что ты поймал давеча?
— В мои сети, государь, попалась седая черепаха, телом круглая, величиной в пять мизинцев.
— Покажи мне эту черепаху, — приказал царь. Когда черепаху доставили во дворец, царь не мог решить, что лучше: умертвить ее или оставить в живых. Гадание же гласило: «Убить черепаху для гадания — будет счастье». Черепаху убили, а потом семьдесят два раза прижигали ее панцирь, и всякий раз гадание подтверждалось.
— Божественная черепаха сумела явиться во сне царю Юаню, но не сумела избежать сетей рыбака Юя {Провидца}, — сказал Конфуций. — Ее знаний хватило на семьдесят два гадания {- все [записи на] бирках подтвердились}, но не хватило на то, чтобы избежать собственной гибели {избежать беды – не быть выпотрошенной}. Выходит, что даже знания не избавляют от {приносят} трудностей и даже божественная сила чем-то ограничена {священному чего-то не хватает}. Даже того, кто обладает совершенным знанием, толпа {тьма людей} перехитрит. Рыба не боится сетей, а боится пеликана. Устрани малое знание — и воссияет знание великое. Не старайся делать добро — и будешь сам по себе добр {появится естественная доброта}. Младенец от рождения может научиться говорить и без учителя. А может он это потому, что живет среди умеющих говорить.

Хуэй-цзы сказал Чжуан-цзы:
— Твои речи бесполезны.
Чжуан-цзы ответил:
— Только с тем, кто познал ценность бесполезного {познал бесполезное}, можно говорить о пользе {полезном}. Земля велика и обширна, но, чтобы ходить по ней, человеку требуется не более того, на что опирается его нога. И если мы уберем все те клочки земли, на которые он наступит, прежде чем придет в страну Желтых Источников, будут ли они полезны ему?
— Нет, пользы от них не будет, — отвечал Хуэй-цзы.
— Вот тогда станет очевидной и польза бесполезного! — сказал Чжуан-цзы.

Чжуан-цзы сказал:
«Может ли не странствовать человек, рожденный странствовать! Может ли странствовать человек, не рожденный странствовать! Увы! Уйти от света, порвать с людьми — это вовсе не вершина мудрости и не претворение своих жизненных свойств (ДЭ). Такие люди словно валятся с ног и не могут подняться, идут сквозь огонь и не желают посмотреть назад. Хотя среди людей есть цари и слуги, положение их неустойчиво: сменится поколение, и не останется в мире прежних слуг. Вот почему говорят: «Мудрый не держится за былые свершения { не оставляет [следов своих] деяний }». Почитать старину и презирать современность — это обычай ученых людей. Но если смотреть на современность глазами людей времен Сивэя, пожалуй, у любого дух захватит. Только мудрец способен скользить в мире {странствовать среди современников} и не наталкиваться на преграды {не отклоняясь}, следовать другим и не терять самого себя, не изучать чужих учений, но и не чураться иных взглядов {воспринимать [их] мысли}.
Острое зрение делает нас прозорливыми, чуткий слух делает нас внимательными, хорошее обоняние делает нас разборчивыми, утонченный вкус делает нас восприимчивыми к сладкому, проницательное сердце делает нас сообразительными, а исчерпывающее знание возвращает нам жизненную силу (ДЭ). Путь (ДАО) не терпит преград, ибо преграды порождают запоры, а длительные запоры вызывают расстройство. Все одушевленные существа живут благодаря дыханию, и если дыхание у них затруднено, то не вина Неба. Отверстия, созданные Небом, не закрываются ни днем, ни ночью, и только сами люди закупоривают их. В утробе главное – пустота, а для сердца главное — небесное странствие {естественное движение}. Если в доме тесно, то свекровь и сноха вечно ссорятся. Если сердце не может отдаться небесному странствию {в сердце нет естественного движения}, то органы чувств друг друга ущемляют {теснят}.
Избыток жизненной силы (ДЭ) {добродетели} становится славой. Избыток славы порождает жестокость {насилие}. Замыслы появляются от срочной нужды {в крайности}, знание проистекает из борьбы {появляется в спорах}. Закоснелость {независимость} вырастает из упрямства {упорного стояния на своём}. Успех в управлении приходит к тому, кто сведущ в потребностях людей {Дело начальников будет успешным, [если] народ [признает его] должным}. Под теплыми весенними дождями буйно всходят все травы. Их срезают серпами и мотыгами, но больше половины поднимаются вновь и не ведают, отчего так».
Покоем можно исцелить больного. Потирая углы глаз, можно взбодрить старого. Отдых помогает унять воление. Но это все занятие для тех, кто проводит свою жизнь в трудах. Тот, кто живет в праздности и не пробовал этого, об этом и не спрашивает. Божественный человек не знает, каким образом мудрец держит в повиновении всю Поднебесную. Мудрец не ведает, каким образом достойный муж держит в повиновении своих современников. Благородный муж не ведает, каким образом простой люд сообразуется с обстоятельствами своей жизни.

У стража ворот Янь умер отец, и он так извелся в трауре, что получил титул «наставника служащих». Тогда его сородичи тоже бросились мучить себя в трауре, и половина из них даже умерла.

Яо хотел передать Поднебесную Сюй Ю, а Сюй Ю от него убежал. Тан отдавал Поднебесную Угуану, а Угуан на него рассердился. Услышал об этом Цзи Та, увел своих учеников и уселся на берегу реки Хэ. Все удельные князья оплакивали его три года, а Шэньту Ди с горя даже бросился в реку.

Вершей пользуются при ловле рыбы. Поймав рыбу, забывают про вершу. Ловушкой пользуются при ловле зайцев. Поймав зайца, забывают про ловушку. Словами пользуются для выражения смысла {мысли}. Постигнув смысл {обретя мысль}, забывают про слова. Где бы найти мне забывшего про слова человека, чтобы с ним поговорить!

Глава ХХVII. ИНОСКАЗАТЕЛЬНЫЕ РЕЧИ {ПРИТЧИ}

Девять из десяти — речи от другого лица. Семь из десяти — речи от лица почтенных людей. И еще речи, как переворачивающийся кубок, вечно новые, словно брезжущий рассвет, и ведущие к Небесному Единству. Речи от другого лица — это суждения, вложенные в чужие уста. Ведь родному отцу негоже быть сватом собственного сына, и лучше, если сына хвалит не отец, а чужой человек: вина-де не моя, а чужая. Речи от лица почтенных людей — это речи уже как бы высказанные, и принадлежат они уважаемым людям былых времен. Но если те люди не обнаружили знания главного и второстепенного, начала и конца вещей, то их нельзя счесть истинными нашими предками. Если человек не опередил других людей, он — вне человеческого Пути (ДАО). Такого называют «бренными останками человека». А речи, как переворачивающийся кубок, вечно новые, словно брезжущий рассвет, и ведущие к Небесному Единству, следуют превращениям мира и вмещают вечность.
Когда нет слов, согласие не разрушается. Согласие со словами не согласуется. И слова с согласием не согласуются. Поэтому сказано: «говори, не говоря» {Поэтому и говорится “без слов”}. Речь без слов {Речь не нуждается в словах} — это когда всю жизнь говорят и ничего не скажут. Или всю жизнь не говорят — и не останется ничего не сказанного. Каждый имеет свое мнение о возможном и невозможном, об истинном и неистинном. Почему истинно? Истинно потому, что считается истинным. Почему неистинно? Неистинно потому, что считается неистинным. Почему возможно? Возможно потому, что считается возможным. Почему невозможно? Невозможно потому, что считается невозможным. У каждой вещи есть свое «истинное» и свое «возможное». Нет вещи, не имеющей своего «истинного» и своего «возможного». Без речей, подобных переворачивающемуся кубку, вечно новых, словно брезжущий рассвет, и приводящих все к Небесному Единству, можно ли постичь вечно сущее? Все вещи хранят в себе семена жизни и приходят друг другу на смену. Их начала и концы сливаются в кольцо, и исток его невозможно постичь. Назовем это Небесным Равновесием. Небесное Равновесие и есть Небесное Единство.

Яньчэн Цзыю сказал Дунго Цзьщи: «С тех пор как я стал внимать вашим речам, по прошествии года я совсем опростился, через два года — научился следовать переменам, через три года — слился воедино с миром, через четыре года — уподобился другим, через пять лет — привлек к себе других, через шесть лет — проник в мир духов, через семь лет — обрел Небесное в себе, через восемь лет — перестал различать жизнь и смерть, а спустя девять лет постиг Великую Утонченность».

Чжуан-цзы сказал Хуэй-цзы:
— Конфуций учил людей шесть десятков лет, а в шестьдесят лет переменился. То, что прежде он считал истинным, под конец объявил ложным. Он и сам не знал, не отрицал ли он пятьдесят девять лет то, что ныне счел истинным.
— Конфуций честно трудился и преклонялся перед знанием, — ответил Хуэй-цзы.
— Все же Конфуций в душе отрекся от своей жизни, но не говорил об этом вслух, — сказал Чжуан-цзы. — Он говорил, что человек получает свои таланты от Великого Истока и должен возвратиться к изначальной одухотворенности. Его пение должно соответствовать музыкальным тонам, а речь должна соответствовать приличиям. Если я пекусь о пользе и долге, то своими суждениями о добре и зле, истине и лжи покоряю лишь людские уста. Но чтобы заставить людей покориться в своем сердце, не вступая с ними в противоборство, упорядочить все порядки в Поднебесной — такое, увы, мне не под силу!

Цзэн-цзы дважды поступал на службу и каждый раз изменялся в душе. Он сказал:
— Я служил, когда были живы мои отец и мать, получал только три меры зерна, а сердце мое радовалось. Впоследствии я получал три тысячи пудов зерна, но не мог разделить их с родителями, и потому сердце мое печалилось.
Ученики спросили Конфуция:
— Можно ли такого, как Цзэн-цзы, считать бескорыстным?
— Он был корыстен, — ответил Конфуций. — Если бы он был свободен от корысти, могла ли печаль гнездиться в его сердце? Истинно бескорыстный человек смотрел бы на три фу или три тысячи чжунов, как орел смотрит на пролетающего мимо комара.

Жизнь неотвратимо влечет нас к смерти. Думаем об общем для всех, а умираем в одиночку. Люди думают, что для смерти есть причина, а для жизни, выходящей из силы, нет причины. Но так ли это на самом деле? Почему жизнь или смерть случаются в тот момент, а не в другой?
На небесах есть периоды, которые можно исчислить. На земле есть области, где обитают люди. Но как же найти Великую Утонченность? Мы не знаем, где и когда окончится жизнь. Как можем мы узнать, что наша смерть не предопределена извне?
И если мы не знаем, где и когда она начинается, как можем мы узнать, что наше рождение не было предопределено извне? Если есть отклики на наши поступки, как может не быть душ предков? А если откликов нет, как могут быть души предков?

Многие Полутени спросили у Тени:
— Почему раньше вы смотрели вниз, а нынче смотрите вверх; раньше связывали волосы, а теперь распустили; раньше сидели, а теперь стоите; раньше двигались, а теперь покойны?
Тень ответила:
— К чему спрашивать о мелочах? Я двигаюсь — вот и все. Я обладаю этим, но почему — не ведаю. Может быть, я подобна коже змеи или чешуйке цикады, а может быть, и не подобна. В темноте и по ночам я исчезаю, а днем и при свете я появляюсь. Не от них ли я завишу? А они сами от чего зависят? Они приходят — и я прихожу. Они уходят — и я ухожу. Когда довлеет сила, я тоже ей уподобляюсь. Поскольку мы все происходим от силы, какая вам нужда расспрашивать меня?

Ян Цзыцзюй на юге дошел до города Пэй. Лао-цзы, идя на запад, пришел в Цинь, и оба встретились в уделе Лян.
Стоя посередине дороги, Лао-цзы обратил взор к небесам и сказал:
— Я раньше думал, что тебя можно научить, а теперь вижу, что это невозможно. Ян Цзыцзюй промолчал. Когда же они вошли на постоялый двор, он подал Лао-цзы воды для умывания, полотенце и гребень. Оставив туфли за дверьми, он подполз к нему на коленях и сказал:
— Мне уже давно хотелось попросить у вас, учитель, наставления, но мы шли без отдыха, и я не посмел беспокоить вас. Ныне у нас есть досуг, так позвольте спросить вас: в чем моя вина?
— У тебя вид самодовольный, взгляд высокомерный, — ответил Лао-цзы. — С кем же ты сможешь ужиться? Ведь «великая непорочность кажется позором {чистейшая белизна кажется запятнанной}, великая полнота жизни кажется ущербностью {совершенное достоинство кажется недостаточным}.»
Ян Цзыцзюй изменился в лице и сказал:
— С почтением принимаю ваше повеление. Прежде на постоялом дворе его приветствовали все проезжающие, хозяин выносил ему сиденье, хозяйка подавала полотенце и гребень, сидевшие уступали ему место, гревшиеся пускали к очагу. А теперь, когда он вернулся, постояльцы стали спорить с ним за место на циновке.

Глава ХХVIII. УСТУПЛЕНИЕ {ПЕРЕДАЧА} ПОДНЕБЕСНОЙ

Яо {Высочайший} хотел уступить престол Сюй Юю, а тот отказался. Тогда Яо стал предлагать престол Цзычжоу Цзыфу, и тот сказал: «Мне стать Сыном Неба? Пожалуй, можно. Правда, одолела меня хворь, и править Поднебесным миром мне недосуг».
На свете нет ничего важнее всей Поднебесной, а этот муж не захотел из-за нее вредить своему здоровью. Только тому, кто не заботится о Поднебесной, можно доверить власть над нею. Шунь хотел уступить престол Шань Цюаню, а Шань Цюань сказал: «Пространство и время — это двор, в котором я обитаю. Зимой одеваюсь в кожи и шкуры, летом одеваюсь в холст и полотно. Весной я пашу и сею и даю телу вволю потрудиться. Осенью жну и закладываю зерно в закрома и даю себе хорошенько отдохнуть. С восходом солнца выхожу работать, в закатный час ухожу отдыхать. Я привольно скитаюсь между Небом и Землей, и в моем сердце царит довольство. Что значит для меня Поднебесный мир? Жаль, что вы совсем не понимаете, кто я такой!» Вот так он отказался от престола, а сам ушел далеко в горы, и никто в мире не знал, куда лежал его путь.

Правитель Лу прослышал о том, что Янь Хэ обрел Путь (ДАО), и послал к нему гонца с богатыми дарами. Янь Хэ жил в бедной деревушке, носил холщовый халат и сам кормил быков. Увидев царского гонца, Янь Хэ сам вышел к нему навстречу.
— Это дом Янь Хэ? — спросил гонец.
— Да, это дом Хэ, — ответил хозяин.
Гонец поднес подарки, но Янь Хэ сказал в ответ: «Боюсь, вы что-то перепутали, и вас за это накажут. Лучше удостовериться еще раз, что ошибки нет».
Гонец вернулся во дворец и выяснил, что ошибки не было. Но когда он еще раз приехал к Янь Хэ, тот уже исчез.
Мужи, подобные Янь Хэ, воистину презирают богатство и знатность. Недаром говорят: «Подлинное в Пути (ДАО) — это совершенствование себя, излишки в нем — это радение о государстве, а сор в нем — это управление в Поднебесной». Посему достижения земных царей — это отбросы свершений истинно мудрых, и пользы личному совершенствованию они не принесут. Ну не прискорбно ли, что нынче так много достойных мужей подвергают себя опасности и рискуют жизнью ради внешних вещей! Мудрец всегда знает в точности, как и что он должен делать. Положим, кто-нибудь зарядит свой арбалет огромной жемчужиной для того, чтобы выстрелить в воробья, парящего высоко в небесах. Весь мир будет смеяться над таким человеком. Почему? Потому что он не жалеет ценного ради того, чтобы добыть ничтожное. А разве жизнь не ценнее самой большой жемчужины?
Шунь хотел уступить Поднебесную своему другу. Землепашцу из местечка Шиху.
— Что за суетный человек наш царь! — воскликнул Землепашец. — Он из тех, кто не может не трудиться изо всех сил. Тут он решил, что духовная сила (ДЭ) в Шуне не была полноценной. Он и его жена взвалили на себя свои пожитки — он сам на спину, жена на голову — и, взяв за руку сына, отправились за море. Больше их никто не видел.

Когда великий царь Даньфу поселился в городе Бинь, на него напали племена ди. Он поднес им шкуры и шелка, но те не приняли, поднес им коней и собак — не приняли, поднес жемчуг и яшму — не приняли. Люди ди требовали землю. Тогда Даньфу сказал:
— Я не в силах видеть, как младшие братья и сыновья моих близких отправляются на смерть. Живите счастливо на этой земле. Не все ли равно, чьи вы будете подданные: мои или людей ди? Я слышал, что средства оказания помощи не должны вредить тому, ради чего помощь оказывается.
И вот он взял в руки дорожный посох и пошел прочь, а люди потянулись за ним. В конце концов они основали свое царство у подножия горы Цишань.
О царе Даньфу можно сказать, что умел ценить {уважает} жизнь. Тот, кто умеет ценить {способен уважать} жизнь, будь он всех знатнее и богаче, не позволит заботой о себе {из-за того, что служит [ему] для прокормления} причинить себе вред {губить себя}. И он, даже будучи бедным и униженным {презренным}, не станет навязывать себе бремя {навлекать на свое тело [опасность]} даже ради мирской славы {выгоды}. Ныне же ни один из тех, кто носят знатные титулы и занимают высокие посты, не понимает этой истины. Разве не ослеплены они, когда из корысти и невежества навлекают на себя погибель?

Люди Юэ убили трех царей подряд, и царевич Шоу в страхе бежал в пещеры Дань, так что в Юэ не стало государя. Юэсцы долго искали царевича и в конце концов нашли. Но царевич не захотел выйти к ним. Тогда юэсцы подожгли вокруг траву, заставили его выйти из пещеры и подняться на царскую колесницу. А царевич, взойдя на колесницу, воскликнул, обратив лицо к небу: «О, царский титул! Царский титул! Неужели я не мог тебя избегнуть?» Царевич Шоу говорил так не из ненависти к царскому титулу, а из страха перед опасностью, грозившей ему. Такой человек не стал бы губить свою жизнь из-за царства. Оттого-то юэсцы и хотели поставить его своим царем.

Правители Хань и Вэй воевали друг с другом, и каждый царь стремился захватить земли противника. Хуа-цзы пришел к вэйскому царю Чжаоси и застал его крайне опечаленным.
— Положим, — сказал Хуа-цзы, — кто-то даст вам такую клятву: «Если ты схватишь это левой рукой, то потеряешь правую руку, а если схватишь правой рукой, то потеряешь левую. Но какой бы рукой ты ни схватил, ты станешь повелителем всего мира». Сделаете ли вы так?
— Нет, я так не сделаю, — ответил царь.
— Очень хорошо. Из этого можно заключить, что для вас обладать двумя руками важнее, чем обладать Поднебесной. А все ваше тело еще важнее, чем ваши руки. Царство же Хань в конце концов далеко не так важно, как весь мир. Земли же, из-за которых вы враждуете с Хань, еще менее важны. Так будете ли вы вредить себе, печалясь из-за того, что не можете завладеть какими-то землями?
— Прекрасно! — воскликнул царь. — Много было у меня советников, но никто прежде не говорил мне так.
Мы можем сказать, что Хуа-цзы знал о том, что в жизни важно, благодаря незначительному.

Учитель Ле-цзы жил в нужде и вечно голодал. Какой-то человек рассказал об этом чжэнскому царю Цзыяну. «Разве государь, — добавил он, — не будет опозорен в целом свете, если столь достойный муж, живущий в его царстве, бедствует?»
Царь немедленно велел одарить Ле-цзы зерном. Учитель вышел к царскому гонцу, дважды отвесил поклон, но подарка не принял. Когда Ле-цзы вернулся к себе, его жена стала бить себя кулаками в грудь, причитая:
— Я слышала, что в семье того, кто претворяет Путь (ДАО), все благоденствуют, мы же вечно голодаем. Государь прислал тебе зерно, а ты его не принял. За что мне такая доля!
Ле-цзы улыбнулся в ответ и сказал:
— Царь шлет мне зерно, но ведь он меня не видел и судит обо мне с чужих слов. Вот так же с чужих слов он может обвинить меня и в преступлении. Вот почему я не принял даров.
А народ и вправду восстал, и казнили Цзыяна.

Когда чуский царь Чжао лишился престола, в изгнание за ним последовал мясник, забивавший баранов, по имени Юэ. Когда царь вернул себе царство, он стал награждать всех, кто помог ему. Дошла очередь и до мясника Юэ.
— Великий государь лишился царства, а я, Юэ, лишился скотобойни, — сказал мясник. — Ныне великий государь вернул себе царство, а я вернул себе скотобойню. Ко мне вернулись и мой прежний ранг, и жалованье. Какая же еще награда мне нужна?
Царь же в ответ велел заставить мясника принять награду.
— Не по вине вашего слуги великий государь лишился царства, поэтому я не смею принять от казны. Не благодаря заслугам вашего слуги великий государь вернул себе царство, поэтому я не смею принять и награды, — отвечал мясник.
— Привести мясника ко мне, — приказал царь.
— По законам царства Чу предстать перед государем можно, лишь получив награду за большие заслуги. Но у вашего слуги не хватает мудрости, чтобы управлять царством, не хватает смелости, чтобы выйти на бой с разбойниками. Когда воины царства У захватили нашу столицу, я, Юэ, бежал от разбойников, а не последовал за государем по своей воле. А теперь великий государь в нарушение всех законов и клятв желает, чтобы я предстал пред его очами. О таком приказании вашему слуге еще и слышать не доводилось.
Тогда царь обратился к главному конюшему с такими словами:
— Мясник Юэ — человек презренного звания, а рассуждает на редкость возвышенно. Передай ему от меня, чтобы он занял свое место среди главных советников.
А мясник велел передать царю:
— Я знаю, сколь почетно звание главного советника царя для такого человека, как я. Известно мне и то, насколько жалованье в десять тысяч чжунов больше доходов мясника. Но если я позволю себе иметь такой ранг и жалованье, моего государя станут называть безрассудно расточительным. Уж лучше я вернусь на рынок и буду забивать баранов.
Так мясник и не принял царской награды.

Юань Сянь жил в Лу за круглой оградой в доме, крытом соломой, с прохудившейся дверью, которая была сплетена из хвороста и поддерживалась ветками тутовника. Окном в доме служило горлышко кувшина. Заткнув окно рогожей, он сидел с женой, поджав под себя ноги, и перебирал струны, а в комнате его было сыро внизу и капало сверху.
К Юань Сяню приехал в гости Цзы-Гун в колеснице, запряженной холеными конями, с высоким передком и такой большой, что она не помещалась в переулке. Цзы-Гун был одет в пурпурный халат и белую накидку, а Юань Сянь встретил его в шапке из бересты и соломенных сандалиях, опираясь на посох.
— Ах, учитель! — воскликнул Цзы-Гун. — Уж не заболели ли вы чем?
— Я, Сянь, нынче не болен, а беден, — отвечал Юань Сянь. — Я слышал, что бедным называют того, кто не имеет богатства, а больным называют того, кто, много учившись, не может осуществить выученное {своё учение}.
Цзы-Гун, устыдившись, остановился, а Юань Сянь продолжал с улыбкой:
— Поступать в надежде снискать похвалу людей, всем угождать, со всеми дружить, учиться ради того, чтобы блеснуть перед другими, а поучать, чтобы извлечь выгоду для себя, и, прикрываясь рассуждениями о человечности и долге, ездить в богато украшенной колеснице — вот чего я, Сянь, не могу терпеть.

Цзэн-цзы жил в царстве Вэй, носил холщовый халат без подкладки, лицо его опухло, руки и ноги покрылись мозолями, по три дня он не разводил в доме огня, по десять лет не шил себе одежды. Поправит шапку — завязки оторвутся, возьмется за ворот — и локти вылезают из протертых рукавов, схватится за сандалии — и задники оторвутся. Но, шаркая сандалиями, он распевал древние гимны, и голос его, подобный звону металла и яшмы, наполнял Небо и Землю. Сын Неба не мог сделать его своим подданным, удельные владыки не могли сделать его своим другом. Ибо пестующий в себе {воспитывающий} волю забывает о своем теле, пестующий тело забывает о выгоде, а взыскующий Пути (ДАО) {постигший Путь (ДАО)} забывает о сердце.

Конфуций сказал Янь Хою:
— Хой, подойди ко мне! Твоя семья бедна, положения в обществе у тебя нет. Почему ты не идешь на службу?
— Не хочу служить, — отвечал Янь Хой. — У меня есть за городской стеной поле в пятьдесят му, и урожая с него мне хватает на кашу. А еще у меня есть десять му земли на краю города, и этого мне хватает на полотно. Я играю в свое удовольствие на лютне, и мне доставляет радость изучать ваш Путь (ДАО), учитель. Нет, я не пойду на службу!
Лицо Конфуция стало серьезным {изменившись в лице, печально сказал}.
— Твоя решимость превосходна {Как прекрасны [твои] мысли}! — воскликнул он. — Я слышал, что человек, знающий, где остановиться, {умеющий довольствоваться [малым]} не обременяет себя соблазнами {не станет отягощать себя из-за выгоды}; человек, знающий, откуда приходит довольство {способный удовлетвориться собой}, не боится потерь; человек, поглощенный совершенствованием {совершенствующий в себе внутреннее}, не боится потерять положение {службу}. Давно уже я распеваю эти слова, и сегодня наконец я увидел в тебе, Хой, их олицетворение. Как ты порадовал меня!
Царевич Моу с гор Чжуншань сказал Чжань-цзы:
— Мое тело находится здесь, на брегах рек и морей, а сердцем я пребываю у городских башен царства Вэй. Как мне быть?
— Цени жизнь, — ответил Чжань-цзы. — Тот, кто ценит жизнь, презирает выгоду.
— Это я знаю. Но я не могу побороть себя, — ответил царевич.
— Если не можешь побороть себя, тогда живи, как живется, и не насилуй дух, — сказал Чжань-цзы. — Не уметь себя побороть и притом насильно себя удерживать означает «быть раненным дважды». А тот, кто «ранен дважды», долго не проживет.
Моу был сыном царя Вэй, владевшего десятью тысячами колесниц. Для него скрыться в пещере среди гор было труднее, чем простолюдину, но хотя он и не обрел Путь (ДАО), можно сказать, что он кое-что знал о нем.

Терпя лишения на границе царств Чэнь и Цай, Конфуций в течение семи дней не имел горячей пищи и пил отвар из лебеды, не приправленный крупой. Он осунулся в лице, но играл на лютне и пел в своей комнате. Пока Янь Хой собирал овощи, Цзы-Лу и Цзы-Гун так говорили между собой: «Учителя дважды изгоняли из Лу, ему пришлось бежать из Вэй, на него повалили дерево в Сун, он бедствовал в Чжоу, а теперь он окружен врагами здесь, на границе Чэнь и Цай. Он не в состоянии защитить свое достоинство и жизнь, но как ни в чем не бывало играет и поет, не прерываясь ни на минуту. Может ли благородный муж быть настолько равнодушным к своему позору?»
Янь Хой не знал, что им ответить. Тогда он пошел к Конфуцию и поведал ему об этом разговоре. Конфуций отложил лютню, вздохнул и сказал: «Цзы-Лу и Цзы-Гун — ничтожные люди. Позови их, я хочу поговорить с ними».
Когда оба ученика вошли, Цзы-Лу сказал:
— Мы, можно сказать, попали в беду!
— Что за речи? — возмутился Конфуций. — Для благородного мужа постичь Путь (ДАО) — значит добиться успеха, а не ведать Пути (ДАО) и значит попасть в беду. Ныне мне, хранящему Путь (ДАО) человечности и долга, приходится нелегко в наш век всеобщей смуты, но разве это значит попасть в беду? Глядя внутрь себя, я не отхожу от Пути (ДАО). Сталкиваясь с трудностями, я не теряю в себе силы. {тот, кто исследует [свое] внутреннее, не зайдет в тупик в учении, не утратив своих добродетелей (ДЭ) перед, лицом опасности.} Лишь когда приходит зима и выпадает снег, познается красота вечнозеленых сосен и кипарисов ^[126]. Поистине, испытания, выпавшие мне на границе Чэнь и Цай, — счастье для меня!
Конфуций снова взял в руки лютню и запел. Цзы-Лу с воинственным видом поднял щит и пустился в пляс, а Цзы-Гун сказал:
— Я и не знал, что небо так высоко, а земля так низка. Мужи древности, обретшие Путь (ДАО) {учение}, были преисполнены радости независимо от того, хорошо или плохо приходилось им в жизни, ибо радовались они не успехам или неудачам {[Их] радость не зависела ни от беды, ни от удачи}. Где есть Путь (ДАО) {учение} и его Сила (ДЭ) {добродетель}, там успехи и неудачи неотделимы от круговорота {чередуются так же, как} жары и холода, ветров и дождей. Вот почему Сюй Ю радовался жизни на берегу реки Ин, а Гунбо был доволен собой, живя на горе Гун.

Шунь хотел уступить Поднебесную своему другу, человеку с севера У Цзэ.
— Ну и странный у нас государь! — сказал У Цзэ-северянин. — Он покинул свою деревню и пришел ко двору Яо, но и это еще не все. Теперь он хочет, чтобы я разделил с ним его позор. Мне противно даже видеть его.
И он бросился в воды реки Цинлин.

Тан собрался идти походом на Цзе и пришел за советом к Бянь Сую. Бянь Суй сказал:
— Это не мое дело.
— У кого же мне искать совета? — спросил Тан.
— Не знаю, — ответил Бянь Суй.
Тогда Тан обратился к У Гуану, а тот сказал:
— Это не мое дело.
— С кем же мне посоветоваться? — спросил Тан.
— Не знаю.
— А что можно сказать об И Ине?
— Он необыкновенно умеет унижать других, а о прочем я не ведаю, — ответил У Гуан.
Тан посоветовался с И Инем, пошел походом против Цзе и победил его. Тут он стал уступать Поднебесную Бянь Сую, а тот отказался принять власть, сказав:
— Вы, государь, собираясь в поход против Цзе, пришли за советом ко мне, хотели подтолкнуть меня к мятежу. Победив Цзе, уступаете мне Поднебесную, так что меня могут счесть корыстолюбцем. Хотя я живу в смутное время, но не могу стерпеть, когда человек во второй раз приходит ко мне с унизительным предложением.
С этими словами он бросился в воды реки Чжоу и утонул.
Тогда Тан стал уступать Поднебесную У Гуану, говоря ему:
— Сей поход затевал знающий, осуществил отважный, человечный же воспользуется плодами его: таков Путь (ДАО) древних. Почему бы вам, уважаемый, не встать во главе всех?
У Гуан же отказался, сказав:
— Низложить государя — значит нарушить долг. Убивать людей — значит попрать человечность. Если другой человек, пренебрегая опасностью, пошел на преступление, то мне воспользоваться плодами его поступка — значит опозорить свое имя. Я слышал, что «нарушивший свой долг не получает своего жалованья; в земли, где нет Пути (ДАО), входить нельзя». Тем более же нельзя требовать уважения к себе. Нет, я не в силах этого вытерпеть!
С этими словами У Гуан обнял большой камень и бросился в воды реки Лу.

В старину, когда возвысилось царство Чжоу, в местечке Гучжи жили два брата, которых звали Бои и Шуци. Братья сказали друг другу:
— Мы слышали, что на западе живет человек, будто бы постигший Путь (ДАО). Давай пойдем туда и поглядим на него. Когда братья пришли к южному склону горы Чжи, о них услышал чжоуский У-ван и послал Чжоу-гуна на встречу с ними, Чтобы он заключил с ними клятвенный союз, гласивший: «Примите должность первого ранга, жалованье выдаю на две ступени выше. В подтверждение принесем жертву и зароем ее».
Братья посмотрели друг на друга и сказали:
— Вот странно! Это совсем не то, что мы называем Путем (ДАО). В старину, когда Поднебесной владел Шэньнун, он в надлежащий срок приносил жертвы со всем почтением, но не молил о благоденствии. Он был предан людям и доверял им, все содержал в порядке и ничего не требовал для себя. Те, кому нравилось помогать ему в управлении, управляли. Кому нравилось наводить порядок, занимались этим. Он не возвышал себя ценой унижения других, не искал выгоды для себя, пользуясь удобным моментом. А нынче чжоусцы, видя, что у иньцев смута, стали сами управлять миром. Верхи плетут заговоры и занимаются торговлей, скликают войска и держат всех в страхе. За доверие выдают клятву, данную на крови жертвенного животного. Превозносят себя, дабы уговорить толпу. Ради выгоды убивают и подвергают карам. Все это означает «смутой заменить жестокость». Мы слышали, что древние мужи во времена порядка не уклонялись от своего долга, а во времена смуты не цеплялись за жизнь. Ныне же Поднебесная ввергнута во мрак, доблести Чжоу померкли, и стоять рядом с ними — значит запачкаться самим. Уж лучше этого избежать и сохранить свое достоинство.
И оба брата отправились на север, на гору Шоуян, где и умерли от голода.
Такие люди, как Бои и Шуци, равнодушны к богатству и почестям, но они не должны поступать дурно в угоду своим возвышенным помыслам, удовлетворять лишь собственные желания и не служить миру. Таков был долг тех двух мужей.

Глава ХХIХ. РАЗБОЙНИК ЧЖИ

Конфуций дружил с Люся Цзи, чей младший брат был известен всем под именем Разбойника Чжи. Этот Разбойник Чжи со своими девятью тысячами воинов скитался по всей Поднебесной, грабя знатных особ, врываясь в дома, отнимая у людей коней и буйволов, уводя в плен их дочерей и жен. В своей ненасытной жадности он забывал даже о родичах, не заботился ни об отце с матерью, ни о братьях и не приносил жертвы предкам. Поистине он был сущим бедствием для всех людей.
Конфуций сказал Люся Цзи:
— Полагается, чтобы отец, какой бы он ни был, воспитывал сына, а старший брат учил младшего. Если отец неспособен воспитывать сына, а старший брат — обучать младшего, тогда родственные узы между ними теряют смысл. Вы — самый талантливый муж нашего времени, а ваш младший брат Разбойник Чжи наводит страх на весь мир, и вы не можете вразумить его. Я осмелюсь выразить вам свое недоумение по этому поводу, и позвольте мне поговорить с вашим братом.
— Вы говорите, уважаемый, что отец должен воспитывать своего сына, а старший брат должен поучать младшего. Но если сын не желает слушать наставлений отца или поучений брата, то что тут можно поделать даже с красноречием, подобным вашему? К тому же у Разбойника Чжи сердце — словно кипящий ключ, а мысли — как могучий вихрь. У него достаточно воли, чтобы не уступить вашим упрекам, и достаточно красноречия, чтобы всякое зло представить благом. Если вы будете соглашаться с ним, все будет хорошо, но если вы заденете его, он впадет в ярость и непременно оскорбит и унизит вас. Вам не следует идти к нему.
Но Конфуций не послушался этого совета. Посадив Янь Хоя на место кучера, а Цзы-Гуна — рядом с собой в экипаже, он отправился к Разбойнику Чжи.
В это время Разбойник Чжи, расположившись на отдых со своими людьми на солнечном склоне горы Тайшань, пожирал печень убитых им людей. Конфуций вышел из экипажа и доложил о себе слуге разбойника: «Явился человек из Лу Кун Цю, прослышавший о высокой честности военачальника». И он дважды вежливо поклонился слуге.
Тот сообщил о госте своему хозяину. Разбойник Чжи был вне себя от гнева: глаза его сверкали как молнии, волосы вздыбились так, что шапка подскочила вверх.
— А, так это тот искусный лжец Конфуций из царства Лу? — заорал он. — Передай ему от меня: «Ты придумываешь умные слова и изречения, безрассудно восхваляешь царей Вэня и У. Нацепив на себя шапку, похожую на развесистое дерево, обмотавшись поясом из шкуры дохлого быка, ты зарабатываешь себе на жизнь красивыми речами и лживыми рассуждениями, а сам не пашешь землю и не ткешь пряжу. Шлепая губами и молотя языком, ты судишь об истине и лжи как тебе заблагорассудится. Ты обманываешь правителей Поднебесной и отвлекаешь ученых мужей от главного. Ты придумал «сыновнюю почтительность» и «братскую любовь», чтобы удобнее было домогаться богатства и почестей. Ты повинен в тягчайшем преступлении! Убирайся отсюда поживее, а не то твоя печень тоже пойдет к моим поварам!»
Конфуций передал другое сообщение: «Я имею честь прибыть сюда по рекомендации Цзи и надеюсь издалека увидеть вашу ногу под занавесом».
Получив это послание. Разбойник Чжи сказал: «Пусть он войдет!»
Конфуций вошел нарочито торопливо, не стал садиться на сиденье, отступил назад и дважды поклонился. А Разбойник Чжи, разъяренный, широко расставив ноги, с горящими глазами, зарычал, словно кормящая тигрица:
— Подойди ко мне, приятель. Если твои слова мне понравятся, ты будешь жить, а если нет — умрешь.
— Я слышал, — сказал Конфуций, — что в мире есть три уровня достоинств. Вырасти стройным и красивым, как никто другой, чтобы все в мире, стар и млад, знатные и презренные, любовались тобой, — вот высшее достоинство. Иметь знание, охватывающее целый мир, уметь на все лады судить о вещах — вот среднее достоинство. Быть смелым и решительным, собирать вокруг себя людей преданных и удалых — вот низшее достоинство. Всякий, кто обладает хотя бы одним из этих достоинств, способен восседать на троне лицом к югу и носить титул Сына Неба. В вас, уважаемый военачальник, сошлись все три достоинства. У вас рост больше восьми локтей, лицо сияет, губы — чистая киноварь, зубы — перламутр, голос — настоящая музыка, но зовут вас «Разбойник Чжи». Пребывая в недоумении, уважаемый военачальник, я возьму на себя смелость не одобрить это прозвище. Если вы соблаговолите выслушать меня, я покорнейше прошу послать меня в царства У и Юэ на юге, Ци и Лу на севере, Сун и Вэй на востоке, Цзинь и Чу на западе, чтобы убедить их построить для вас большой город на несколько сот тысяч дворов и пожаловать вам знатный титул. Вы начнете новую жизнь, отложите оружие, дадите отдых вашим воинам, станете заботиться о своих братьях и приносить жертвы предкам. Вы бы вели себя как мудрец и достойный муж, вся Поднебесная только этого и ждет от вас.
— Подойди-ка ближе, приятель, — гневно крикнул Разбойник Чжи. — Только глупые, низкие и заурядные людишки могут соблазниться посулами выгоды. То, что я строен и красив и люди любуются мной, я получил от своих родителей. Неужели ты думаешь, что я сам не заметил бы в себе этих достоинств, если бы ты мне не сказал о них? А еще я слышал, что люди, которые льстят в лицо, любят клеветать за глаза. Когда ты ведешь тут речь о большом городе и толпах поклонников, ты хочешь обременить меня соблазном выгоды и приручить меня с помощью толпы заурядных людей. Надолго ли? Ни один город, как бы ни был он велик, не больше Поднебесного мира. Яо и Шунь владели целой Поднебесной, а их потомкам было некуда даже вонзить шило. Тан и У носили титул Сына Неба, но их роды пресеклись. Не оттого ли, что выгода, привалившая к ним, была слишком велика?
Еще я слышал, что в древние времена зверей и птиц было много, а людей мало. В ту пору люди, чтобы уберечься, жили в гнездах. Днем собирали желуди и каштаны, по ночам сидели на деревьях. Поэтому их называли «род гнездовий». Тогда люди не знали одежды. Летом они запасали хворост, а зимой грелись у костра. Поэтому их называли «люди, знающие жизнь». Во времена Шэньнуна
Спали спокойно,
Просыпались без тревог.
Люди знали мать,
Но не знали отца
И были добрые соседи оленям.
Пахали — и кормились,
Ткали — и одевались,
И не старались навредить друг другу.
Таково было торжество высшей Силы.

Однако Желтый Владыка не сумел уберечь высшую Силу. Он вступил в битву с Чи Ю на равнине Чжолу, и кровь струилась вокруг на сотни ли. Потом пришли Яо и Шунь и созвали множество чиновников. Тан низложил своего господина, У убил Чжоу. И с тех пор сильные всюду притесняют слабых, а большинство угнетает меньшинство. После Тана и У власть имели одни смутьяны.
А теперь ты упражняешься в пути (ДАО) царей Вэня и У и обучаешь ему наших детей и внуков, используя все тонкости словесного искусства. Надев просторный халат и подпоясавшись узким ремнем, ты рассуждаешь вкривь и вкось, мороча голову царственным особам в надежде получить от них знатные титулы и щедрые награды. В мире нет большего разбойника, чем ты. И почему только люди не зовут тебя Разбойником Конфуцием, вместо того чтобы называть разбойником меня?
Ты соблазнил своими слащавыми речами Цзы-Лу и заставил его слушаться тебя, так что он снял свою высокую шапку воина, отбросил свой длинный меч и пошел к тебе в ученики. Все говорили: «Конфуций может пресечь разбой и искоренить зло». А потом Цзы-Лу пытался убить правителя Вэй, да не смог этого сделать, и его засоленное тело валялось у Восточных ворот вэйской столицы. Вот к чему привело твое учительство! Ты называешь себя талантливым человеком и мудрецом? Но тебя дважды изгоняли из Лу, тебе пришлось бежать из Вэй, ты имел неприятности в Ци, попал в осаду на границе Чэнь и Цай — нигде в мире не находится тебе места. А Цзы-Лу по твоей милости просто засолили! От твоего учения нет проку ни тебе самому, ни другим. Как же я могу с почтением отнестись к твоему Пути (ДАО)?
В мире больше всего ценят Желтого Владыку, но даже Желтый Владыка не смог уберечь свое совершенство, он бился на равнине Чжолу, и вокруг на сотни ли струилась кровь. Яо не был добрым отцом, Шунь не был хорошим сыном, Юя разбил паралич, Тан изгнал своего господина, У убил Чжоу. Этих шестерых в мире чтут больше других, но если присмотреться к ним получше, то окажется, что все они ради выгоды отрекались от подлинного в себе и шли наперекор своей природе. Их поведение было просто постыдным.
Среди тех, кого в мире зовут достойными мужами, первые — Бои и Шуци. Бои и Шуци отказались быть правителями в своем уделе Гучжу и уморили себя голодом на горе Шоуян, где их останки лежали непогребенными. Бао Цзяо из желания поразить мир умер, обнимая дерево и кляня свой век. Шаньту Ти, когда его упреки не были услышаны государем, бросился в реку с камнем в руках, и его тело съели рыбы и черепахи. Цзе Цзытуй был таким преданным слугой, что кормил принца Вэй своим мясом, а когда принц Вэй отвернулся от него, разгневался и, обняв дерево, сгорел заживо. Вэй Шэн назначил девице свидание под мостом. Девица не пришла, но, когда вода стала прибывать, он по-прежнему ждал возлюбленную, да так и захлебнулся под мостом. Эти шестеро не лучше дохлого пса, соломенной свиньи или нищего, просящего милостыню. Ради славы они не убоялись даже смерти и потому пренебрегли вскармливанием жизни для того, чтобы сполна прожить свой жизненный срок.
Среди тех, кого в мире зовут преданными подданными, первые — Бигань и У Цзысюй. Цзысюй утопился в реке, у Биганя вырвали сердце из груди. Хотя их зовут преданными подданными, они кончили тем, что стали посмешищем для всего света. Никто из этой породы, насколько я могу судить, недостоин уважения. Может быть, ты попробуешь меня переубедить. Если ты будешь рассказывать мне истории про духов, то тут я спорить не берусь. Но если ты будешь говорить о людях, то я назвал лучшие примеры — тут у меня сомнений нет.
А теперь я расскажу тебе, что такое человек. Его глаза любят смотреть на красивое, его уши любят слушать сладкозвучное, его рот любит приятный вкус, его воля и дух вечно ищут удовлетворения. Высшее долголетие для него — это сотня лет, среднее — восемьдесят, низшее — шестьдесят. За вычетом болезней и тягот, печалей и траура дней для веселья остается у него не более четырех-пяти на целый месяц.
Небо и Земля не имеют предела, а смерть человека имеет свой срок. В бесконечности вселенной жизнь человеческая мимолетна, как прыжок скакуна через расщелину. Тот, кто не способен наслаждаться своими помыслами и желаниями, прожить до конца отведенный ему срок, не познал Путь (ДАО).
Все, что ты говоришь, я отвергаю. Уходи же прочь, да побыстрее, не говори мне больше ни слова. Твой Путь (ДАО) — больная мечта сумасшедшего, сплошной обман и ложь. Он не поможет сохранить в целости подлинное в нас. О чем тут еще говорить?
Конфуций дважды поклонился и поспешно вышел. Взбираясь в экипаж, он два раза выронил вожжи, глаза его ничего не видели, лицо побледнело, как угасшая зола. Он перегнулся через передок экипажа, свесив лицо и тяжело дыша.
На обратном пути он встретил у Восточных ворот столицы Лу Люся Цзи.
— Я не видел тебя несколько дней, — сказал Люся Цзи. — Глядя на твою лошадь и повозку, можно подумать, что ты путешествовал. Неужели ты ездил к Чжи?
Конфуций посмотрел в небо и сказал со вздохом:
— Да, я ездил к нему.
— И он, наверное, стал спорить с тобой, как я предсказывал?
— О да, — ответил Конфуций. — Я, как говорится, сделал себе прижигание, не будучи больным. Я хотел погладить тигра и чуть было сам не попал к нему в пасть.

Цзы-Чжан спросил человека по прозвищу Вечно Алчущий {Выгода любой Ценой}:
— Почему вы не печетесь о благонравном поведении? Если вы не будете вести себя так, к вам не будет доверия, а если к вам не будет доверия, вам не доверят должность, а если вам не доверят должность, у вас не будет и прибытка. Посему исполнение долга — верное средство приобрести богатство и славу. Но даже если вы отречетесь от славы и богатства в своем сердце, разве сможете вы хотя бы на один день пренебречь благонравным поведением?
Вечно Алчущий ответил:
Не имеющий стыда быстро богатеет, а внушающий доверие быстро добивается известности {болтливого прославляют}. Бесстыдство и доверие {Доверие} — первое средство приобретения славы и выгоды. А те мужи, которые отрекаются от славы и богатства {выгоды} в своем сердце, не следуют ли в своем поведении небесному началу {не сохраняют ли в поступках свою природу}?
— В старину Цзе и Чжоу чтили как сыновей Неба, они владели богатствами всей Поднебесной, а теперь, браня какого-нибудь стяжателя, говорят: «ты поступаешь, как Цзе и Чжоу», а он устыдится и вознегодует — ведь таких презирает даже мелкий люд, — сказал Цзы-Чжан. — Конфуций и Мо Ди были бедны, как простолюдины, а нынче попробуйте сказать царскому советнику: «вы поступаете, как Конфуций и Мо Ди», и он смутится и скажет, что недостоин такой похвалы, ибо перед этими мужами все преклоняются. Выходит, облеченный властью Сына Неба не обязательно почитаем в свете, а простолюдин, живущий в бедности, не обязательно презираем светом. Различие между почитанием и презрением проистекает из разницы между поведением благонравным или порочным. На это Вечно Алчущий сказал:
— Мелких воров сажают в темницу, большим ворам дают знатные титулы.
А в домах знатных людей как раз и обретаются мужи, толкующие о справедливости. В старину Сяобо, носивший царский титул Хуань-гуна, убил старшего брата и вошел к его жене, а Гуань Чжун стал его советником. Тяньчэн Цзы-Чан убил своего государя и присвоил его царство, а Конфуций принял от него шелк, высланный ему в подарок.
В своих речах они осуждали тех людей, но в поступках своих унижались перед ними. Их слова и поступки, должно быть, вечно сталкивались друг с другом в их сердцах. А потому в книгах так записано: «Что есть зло? Что есть добро? Победил — стал главным. Проиграл — остался в хвосте».
— Если не поступать согласно приличиям, — сказал Цзы-Чан, — то не будет разницы между родичами и чужаками, не будет желания исполнить долг и у знатных, и у презренных, не будет порядка в отношениях между старшими и младшими. Как же тогда поддерживать Пять Устоев и Шесть Отношений?
— Когда Яо убил своего старшего сына, а Шунь обрек на изгнание своего младшего брата, соблюдалось ли различие в отношениях между родичами и чужаками? — возразил Вечно Алчущий, — Когда Тан отправил в ссылку Цзе, а У-ван пошел походом на Чжоу, исполняли ли свой долг знатные и презренные? Когда Ван Цзи захватил власть, а Чжоу-гун убил своего старшего брата, соблюдался ли порядок в отношениях между старшими и младшими? Кто сможет разобраться в Пяти Устоях и Шести Отношениях после притворных речей конфуцианцев и рассуждений Мо Ди о всеобщей любви? И потом: вы действуете ради славы, а я действую ради выгоды, но ни слава, ни выгода не сообразуются с истиной, не обретаются в Пути (ДАО). Так попросим рассудить нас Свободного от Условностей.
Свободный от Условностей сказал:
— Низкий {мелкий} человек жертвует собой ради богатства, благородный муж жертвует собой ради славы. То, что движет их чувствами, влияет на их нравы, неодинаково, но если бы они оставили свое занятие и посвятили себя тому, чем они не занимаются, то в этом они были бы совершенно одинаковы. Поэтому говорят: «Не будь низким {мелким} человеком, вернись к Небесному {своему естественному началу}, не старайся быть благородным мужем, следуй Небесной истине {естественным законам}». И в кривом, и в прямом есть нечто от Небесного предела {увидишь высшее в природе}.
Смотри же {Наблюдая за} на все четыре стороны,
Плыви вместе со временем {останавливайся вместе с временами года},
В утверждении и в отрицании {И в истинном и в ложном} держись центра круга.
В одиночестве достигай совершенства,
Кружись согласно {Думай и странствуй вместе с} Великому Пути (ДАО).
Не посвящай себя одному делу,
Не старайся жить в соответствии с долгом {не совершенствуйся в справедливости}
И тогда потеряешь все тобой совершенное {оставишь свои деяния}.
Так не гонись за богатством,
Не жертвуй собой ради совершенства,
Все оставь — и вернешься к Небесному {оставишь свои деяния}.

У Биганя вырезали сердце, у Цзысюя вырвали глаза — их довела до этого преданность государю. Чжицзюй доносил на отца, Вэй Шэн утонул — виной тому была их преданность. Бао-цзы стоял, пока не высох, Шэнь-цзы не сумел защитить себя — так навредила им их честность. Конфуций не виделся с матерью, Куан Чжан не встречался с отцом — таков вред любви к долгу. И так происходило из века в век, так что муж, желающий говорить и вести себя благопристойно {[стремящийся] к правильным речам и соответствующим делам}, непременно попадет в беду {и погибнет}!

Глава ХХХ. РАДОСТИ МЕЧА {ОТУЧИЛ ФЕХТОВАТЬ}

Когда-то чжаоский царь Вэнь любил поединки на мечах. У ворот его дворца всегда толпились три тысячи мастеров фехтования. Днем и ночью они состязались в присутствии государя, и каждый год убитых и раненых было триста человек. А страсть царя к поединкам не убывала.
Так минуло три года, царство стало клониться к упадку, и соседние правители уже строили против него козни. Царский сын Куй был этим очень обеспокоен. Призвав своих советников, он сказал: «Кто может отвратить царя от его страсти и положить конец поединкам? Жалую тому тысячу золотых!»
И все сказали: «Такое под силу только Чжуан-цзы».
Царевич послал гонца к Чжуан-цзы с наградой в тысячу золотых. Чжуан-цзы не принял денег, но поехал вместе с гонцом к царевичу.
— Чего ваше высочество хочет от меня, жалуя мне тысячу золотых? — спросил он царевича.
— Я слышал, учитель, что вы — просветленный мудрец, и из уважения поднес вам тысячу золотых. Вы же отвергли награду, так о чем я еще могу говорить?
— Я слышал, ваше высочество, что вы желали попросить меня отвратить государя от его самой большой страсти. Предположим, что я навлеку на себя гнев государя и не смогу выполнить ваше поручение. Найдется ли в целом царстве что-то такое, о чем я не мог бы попросить?
— Как вам будет угодно. Но наш государь допускает к себе только мастеров меча.
— Ничего страшного, я владею мечом.
— Очень хорошо, но у всех мастеров меча, которых принимает государь, волосы всклокочены, усы стоят торчком, шлемы с грубыми кистями надвинуты вперед, платье на спине укорочено, глаза горят, а речь грубая — вот что нравится нашему государю. Если вы придете к нему в костюме ученого, то погубите дело в самом начале.
— Позвольте мне приготовить костюм фехтовальщика.
Три дня спустя Чжуан-цзы явился к принцу в костюме фехтовальщика, и они вместе отправились во дворец. Царь дожидался их, держа в руках обнаженный клинок. Входя в зал, Чжуан-цзы не ускорил шагов, подойдя к царю, не отвесил поклона.
— Что ты умеешь такого, что тебя представляет мой сын? — спросил царь.
— Ваш слуга прослышал, что вы, государь, любите поединки на мечах, вот я и предстал перед вашими очами.
— А что ты умеешь делать мечом?
— Мой меч разит человека через каждые девять шагов и не оставляет никого в живых на расстоянии в тысячу ли.
Царь очень обрадовался этим словам.
— Так у тебя, пожалуй, в целом мире нет соперника! — воскликнул он.
— Мастер фехтования, — сказал Чжуан-цзы, —
С виду неприметный, уязвимый,
Дает напасть на себя.
Не вступает в схватку первым,
Но первым наносит удар.

Прошу вас дать мне возможность показать свое искусство.
— Вы, уважаемый, идите отдыхать и ждите моего приказания, — сказал царь Чжуан-цзы. — А я подготовлю состязание и позову вас.
Тут царь устроил турнир для мастеров меча, и за семь дней убитых и покалеченных оказалось более шестидесяти человек. Отобрав пять-шесть лучших бойцов, царь велел вручить им мечи в тронном зале и позвал Чжуан-цзы.
— Сегодня мы испытаем твое искусство, — сказал царь.
— Я давно ждал этого случая, — ответил Чжуан-цзы.
— Что вы, уважаемый, предпочитаете из оружия: длинный меч или короткий?
— Мне годится любой. Но у вашего слуги есть три меча, и я готов представить их вам на выбор. Не соблаговолите ли узнать, что это за оружие?
— Я готов выслушать ваш рассказ о трех мечах.
— Первый меч — меч Сына Неба, второй меч — меч удельного владыки, третий меч — меч простолюдина.
— Что такое меч Сына Неба?
— У меча Сына Неба клинок — долина Янь и горы Шимэнь на севере, основание — царства Чжоу и Сун, рукоятка — царства Хань и Вэй. Его ножны — варвары всех сторон света и четыре времени года, его перевязь — море Бохай, портупея — гора Хэн. Он управляется пятью стихиями, отточен сообразно преступлениям и достоинствам, извлекается из ножен действием сил Инь и Ян, замах им делают весной и летом, а разят — осенью и зимой. Этот меч таков:
Коли им — не останется никого впереди.
Размахнись им — не останется никого вверху.
Ткни им в землю — не останется никого внизу.
Покрути им вокруг — и не будет никого по сторонам.

Вверху этот меч рассекает плывущие облака, внизу пронзает земные недра. Одного его взмаха достаточно, чтобы навести порядок среди удельных владык и покорить всю Поднебесную. Вот каков меч Сына Неба.
От изумления царь забыл обо всем на свете.
— А что такое меч удельного владыки? — спросил он.
— Меч удельного владыки таков: его клинок — разумные и смелые мужи, его лезвие — честные и бескорыстные мужи, его тупая сторона — способные и достойные мужи, его основание — преданные и мудрые мужи, его рукоять — несгибаемые и непреклонные мужи. Этот меч таков:
Коли им — не останется никого впереди.
Размахнись им — не останется никого вверху.
Ткни им в землю — не останется никого внизу.
Покрути им вокруг — и не будет никого по сторонам.

Вверху его образец — круглое Небо, а его действия — как движение солнца, луны и звезд. Внизу его образец — квадратная Земля, а его действия — как смена времен года. Он приводит к согласию желания людей и водворяет спокойствие во всех четырех пределах. Взмахни этим мечом — словно гром грянет с небес, и никто в целом мире не осмелится пренебречь вашими приказаниями. Таков меч удельного владыки.
— А что такое меч простолюдина?
— Меч простолюдина предназначен для тех, у кого волосы всклокочены, а усы стоят торчком, шлем с грубыми кистями надвинут на глаза, платье сзади укорочено, глаза горят, а речь груба и кто дерется на мечах в вашем присутствии. Вверху он перерубит шею или перережет горло, внизу проткнет печень и легкие. Таков меч простолюдина, и использование его не отличается от правил петушиных боев. В одно утро жизнь человека оборвется. Для государевых дел проку в том нет никакого. Ныне вы, государь, владеете троном Сына Неба, а питаете страсть к мечу простолюдина. Мне, вашему слуге, стыдно за вас!
Тут царь повел Чжуан-цзы к своему трону, а когда стольник подал обед, царь трижды обошел вокруг Чжуан-цзы.
— Сядьте и успокойтесь, государь, — сказал Чжуан-цзы. — Я доложил вам все о трех мечах.
С того дня царь Вэнь три месяца не выходил из дворца. А все мастера меча покончили с собой в своих квартирах.

Глава ХХХI. РЫБАК {РЫБОЛОВ}

Прогуливаясь по лесу в местечке Цзывэй, Конфуций присел отдохнуть на холме среди абрикосовых деревьев. Ученики заучивали книги, а сам Конфуций пел и подыгрывал себе на лютне {цине}. Не успел он спеть песню до половины, как некий рыбак вышел из лодки и приблизился к нему. У него были седые виски и брови, волосы спадали на плечи, рукава свисали вниз. Взойдя на ровное место, он остановился, левой рукой оперся о колено, правой подпер щеку и стал слушать. Когда песня кончилась, он подозвал к себе Цзы-Гуна и Цзы-Лу.
— Что это за человек? — спросил незнакомец, указывая на Конфуция.
— Это благородный муж из царства Лу, — ответил Цзы-Лу.
— А из какого он рода?
— Из рода Кунов.
— А чем занимается этот человек из рода Кунов?
Цзы-Лу промолчал, а Цзы-Гун ответил:
— Этот человек, по природе преданный и верный, в своей жизни претворяет человечность и долг. Он совершенствует ритуалы и музыку, упорядочивает правила благопристойности, заботясь, во-первых, о преданности государю и, во-вторых, о воспитании народа. Так он хочет облагодетельствовать мир. Вот чем занимается учитель Кун.
— А владеет ли благородный муж землей? — спросил рыбак.
— Нет.
— Состоит ли он советником при царе?
— Нет.
Незнакомец улыбнулся и пошел прочь, говоря на ходу: «Может, он и человечен, да, боюсь, самого себя не убережет {не освободит}. Обременяя так свой ум, изнуряя свое тело, он губит {подвергает опасности} подлинное в себе. О, как далеко отошел он от Пути (ДАО) {учения}!»
Цзы-Гун вернулся и рассказал о рыбаке Конфуцию. Тот отложил лютню, поднялся и сказал: «Уж не мудрец ли он?» Тут он пошел за рыбаком вниз по реке и догнал его у берега озера. Рыбак уже навалился на весло, собираясь отчалить, но заметил Конфуция и повернулся к нему лицом. Конфуций быстро отошел назад, поклонился дважды и приблизился к рыбаку.
— Чего ты хочешь? — спросил рыбак.
— Только что вы, учитель, на что-то намекнули и ушли. Я, недостойный, не догадываюсь, о чем вы хотели сказать. Позвольте мне смиренно стоять здесь в надежде услышать ваши драгоценные наставления, дабы ваша помощь мне не осталась втуне.
— Ого! Какая любовь к учению! — ответил рыбак.
Конфуций поклонился дважды и замер.
— Я с детства учусь, не пропуская ни дня, а мне уже шестьдесят девять лет, — сказал он. — Однако я так и не встретил того, кто мог бы преподать мне высшее учение. Могу ли я не очистить в своем сердце место для этого?
— Подобное по естеству {роду} тянется друг к другу, подобное по звучанию откликается друг другу — таков Небесный Порядок {естественный закон}. Не будем говорить о том, кто я таков, а поговорим о том, чем занимаешься ты. Ты озабочен делами людей. Когда Сын Неба, удельные владыки {цари}, служилые {великие} мужи и простолюдины находятся на своих местах, в мире царит порядок {правление прекрасное}. Если же они окажутся не на своих местах, в мире вспыхнет великая смута. Пусть чиновники исполняют свои обязанности, а простые люди занимаются своим делом, тогда никто никому не будет мешать {нет никаких беспорядков}. К примеру, если в полях не выполоты сорняки, крыша течет, еды и одежды не хватает, подать нечем уплатить, жена и наложница не живут в мире, молодые непочтительны к старшим — все это заботы простого человека. Если кто-то не справляется с поручениями, нет порядка в ведомствах, служащие нерадивы, за добрый поступок не награждают, за преступление не лишают чина и жалованья — это заботы служилого {великого} мужа. Если при дворе нет праведных советников, плетутся интриги {мятежи влиятельных родов}, в семье разлад, мастеровые нетрудолюбивы, податей и дани привозят мало, чином обходят в столице, Сын Неба не жалует — таковы заботы удельного владыки {царя}. Если Инь и Ян не в согласии {гармонии}, жара и холод приходят не вовремя, посевы терпят урон, удельные владыки бесчинствуют {, спорят} и сами затевают войны, заставляя страдать {калечат} простолюдинов, музыка и церемонии запущены, казна пуста {богатства истощены}, нравы портятся, простолюдины бунтуют — таковы заботы {Сына неба и} советников Сына Неба.
Ну, а вы не облечены властью государя или удельного владыки вверху и не состоите на государевой службе внизу, однако же по собственному почину совершенствуете церемонии и музыку, упорядочиваете правила благопристойности, желая дать воспитание народу {отбираешь правила отношений между людьми, чтобы улучшить [отношения] во всем народе}. Не лезете ли вы не в свое дело?
К тому же людям присущи восемь пороков, а в делах имеются четыре несчастья, и о них надлежит помнить. Заниматься не своим делом называется «превышением власти». Указывать на то, что недостойно внимания, называется «суетливостью {болтливостью}». Полагаться {говорить, [лишь] с оглядкой} на чужое мнение и ссылаться на чужие слова называется «угодливостью». Повторять чужие речи, не различая истинного и ложного, называется «лестью». Находить удовольствие в осуждении других {со страстью судить о чужих недостатках} называется «злословием {поношением}». Рвать узы дружбы и родства называется «бесчинством {бунтом}». Льстить и обманывать, дабы получить награду от злодея {нанести удар по ненавистному}, называется «коварством {злонамеренностью}». Не делать различия между добрыми и дурными людьми, но угождать всем ради собственной корысти {хладнокровно допускать и доброе и злое без разбора, чтобы воровски овладеть желаемым} называется «злодейством {коварством}». Эти восемь пороков

Вовне ввергнут в смуту других,
Внутри причинят вред себе {губят самого себя внутри}.
Благородный муж не станет твоим другом {благородные мужи лишаются друзей},
Мудрый царь не сделает тебя советником {мудрые цари – слуг}.

Четыре же зла таковы: любить ведать важными делами, но легко менять свое отношение к ним из желания почета и славы {питать пристрастие к важным делам, к переменам и изменениям обычного, долговременного, чтобы присвоить себе заслуги и славу} называется «злоупотреблением»; считать себя лучшим знатоком дела и заставлять других делать по-твоему называется «самодурством»; отказываться исправить собственную ошибку и усугублять ее вопреки добрым советам называется «упрямством {высокомерием}»; хвалить других, если они одобряют вас, но порицать их, если они вас не одобряют, как бы добродетельны они ни были, называется «подлостью {самодурством}».
Только после того как ты избавишься от восьми пороков и четырех зол, я мог бы заняться твоим обучением.
Конфуций вздохнул, дважды отвесил поклон и сказал:
— Меня два раза изгоняли из Лу, я был вынужден бежать из Вэй, на меня повалили дерево в Сун, я был осажден между Чэнь и Цай. Почему мне довелось пережить эти четыре несчастья?
Лицо рыбака стало печальным.
— Как трудно пробудить тебя! — воскликнул он. — Однажды жил человек, который боялся собственной тени, ненавидел свои следы и пытался убежать от них. Но чем быстрее он бежал, тем больше следов оставлял за собой, а тень так и гналась за ним по пятам. Ему казалось, что он бежит недостаточно быстро, поэтому он бежал все быстрее и быстрее, пока не упал замертво. Ему не хватило ума просто посидеть в тени, чтобы избавиться и от своей тени, и от своих следов. Вот какой он был глупец! Ты ищешь определения человечности и долгу, вникаешь в границы подобного и различного, ловишь момент для действия или покоя, сравниваешь то, что отдаешь, с тем, что получаешь, упорядочиваешь свои чувства приязни и неприязни, приводишь к согласию радость и гнев. Похоже, тебе никогда не найти отдохновения. Честно {внимательно} совершенствуй себя, бдительно храни подлинное {истинное} в себе; вернись к себе и предоставь других самим себе {возврати другим все вещи}. Тогда ты избавишься от бремени. Что же ты ищешь в других, пока сам не совершенствуешь себя? Не одно ли только внешнее?
Конфуций печально спросил: «Позвольте узнать от вас, что такое «подлинное»?»
— Подлинное {истинное} — это самое утонченное и самое искреннее {высшая искренность, высшее чистосердечие}. То, что не содержит в себе ничего утонченного и искреннего, не может тронуть {волновать} других. Вот почему деланные слезы никого не растрогают, деланный гнев, даже самый грозный, никого не напугает, деланная любовь, как бы много ни улыбались, не будет взаимной. Подлинная грусть безгласна, а вызовет в других печаль без единого звука; подлинный гнев не проявляется вовне, а наводит страх; подлинная любовь и без улыбки породит отклик. Когда внутри есть подлинное, внешний облик одухотворен {При истинном внутри волнение проявляется и во внешнем}. Вот почему мы ценим подлинное.
В отношениях между родственниками, в делах семейных сын почтителен, а отец милосерден. В делах государства советник предан, а правитель справедлив. На пиру мы веселимся, в трауре скорбим. В добродетельном поведении главное — выполнение долга, на пиру главное — веселье, в трауре главное — скорбь, в служении родителям главное — угодить им. А выполнить долг можно разными путями. Если, прислуживая родителям, все делать вовремя, никто не станет разбираться, как мы прислуживаем. Если на пиру веселиться от души, не будешь разбираться, из каких чашек ты пьешь. Если в трауре искренне скорбеть, не возникнет охоты разбираться в правилах благопристойности.
Правила благопристойности устанавливаются обычаем. Подлинное {истинное} же воспринято нами от Неба {природы}. Оно приходит само, и его нельзя изменить. Поэтому мудрый, беря за образец Небо {природу}, ценит подлинное {истинное} и не связывает себя обычаем. Глупец же поступает наоборот: не умея следовать Небу {не способен уподобляться природе}, он ищет одобрения людей; не зная, как ценить подлинное, он подчиняется обычаю и потому никогда не знает удовлетворения. Как жаль, что вы так рано понаторели в пустых изобретениях человеческого ума и так поздно услышали о Великом Пути (ДАО)!
Конфуций опять поклонился дважды и сказал:
— Сегодня мне повезло, как никогда. Кажется, само Небо ниспослало мне счастье! Если, уважаемый, вы не уроните своего достоинства, имея меня среди ваших учеников и наставляя меня в мудрости, я осмелюсь спросить вас, где вы живете? Прошу вас предоставить мне возможность быть вашим учеником и узнать наконец, что такое Великий Путь (ДАО).
— Я слышал поговорку: «С кем можно идти — иди до последних тонкостей Пути (ДАО) {Можно идти вместе с тем, с кем достигнешь тончайшей [сущности] пути (ДАО)}. А от того, с кем нельзя идти, ибо он не знает, каков его путь (ДАО), держись подальше — так оно спокойнее! {нельзя идти вместе с тем, кому этот путь (ДАО) неведом}» Учитесь сами, как можете. Я же ухожу от вас! Ухожу от вас!
И рыбак отчалил от берега. Пока его лодка скользила среди зарослей тростника, Янь Хой развернул экипаж в обратную сторону, а Цзы-Лу держал наготове вожжи, но Конфуций стоял, не оборачиваясь. Он подождал, пока волны на воде не улеглись и не затихли вдали всплески весла. Только тогда он взошел в экипаж.
Идя за экипажем, Цзы-Лу спросил:
— Я много лет прислуживал вам, учитель, но никогда не видел, чтобы вы были так взволнованы. Даже правители уделов в тысячу, а то и в десять тысяч колесниц, встретив вас, уступят вам место и будут обращаться с вами как с равным, вы же, учитель, и тогда будете держаться с необыкновенным достоинством. А сегодня вам предстоял всего лишь простой рыбак, а вы, учитель, обращались к нему с вопросами, сгибаясь перед ним, словно рама для колоколов. Не слишком ли далеко вы зашли? Мы все, ваши ученики, повергнуты в недоумение!
Конфуций наклонился к передку экипажа и вздохнул.
— О Цзы-Лу, как трудно образумить тебя! — сказал он. — Ты уже давно изучаешь церемонии и долг, а все еще не избавился от грубых мыслей. Подойди, я скажу тебе. Не отнестись уважительно к старшему при встрече — значит отступить от церемоний {допустить ошибку в обряде}. Не выказать почтения достойному мужу {не почтить добродетельного (ДЭ-го)} при встрече с ним — значит потерять человечность в себе {не проявить милосердия}. Кто сам несовершенен, тот не сможет вести за собой других. А если люди не понимают существенного в себе, они утратят в себе подлинное {Презирающий людей не искренен и не обретает свое истинное, а поэтому постоянно губит самого себя}. Как прискорбно, что люди сами вредят себе! Нет большего несчастья, чем не быть человечным в отношениях с другими, и ты один в том повинен. {Не быть милосердным – нет беды большей, а она в тебе}
Все вещи в мире имеют своим истоком Путь (ДАО). Тот, кто теряет его, — гибнет. Тот, кто обретает его, — живет. Тот, кто идет ему наперекор, терпит неудачу. Тот, кто следует ему, добивается успеха. А посему мудрый чтит все, в чем пребывает Путь (ДАО). Этот рыбак, можно сказать, обладает Путем (ДАО). Так мог ли я посметь быть с ним непочтительным?

Глава ХХХII. ЛЕ ЮЙКОУ {ЛЕ ЗАЩИТА РАЗБОЙНИКОВ}

Ле Юйкоу отправился в царство Ци, но с полдороги вернулся и встретил Бохуня-Безвестного.
— Отчего вы возвратились? — спросил Бохунь-Безвестный.
— Я испугался.
— Чего же вы испугались?
— Я обедал в десяти постоялых дворах, и в пяти мне подавали раньше всех.
— Ну и что в этом страшного?
— Моя внутренняя искренность еще не растворилась окончательно и светится во мне. А воздействовать на людские сердца извне, побуждая их относиться с пренебрежением к почтенным и старшим, — значит навлекать {готовить} на себя беду. Хозяин постоялого двора — человек небогатый, торгует кашами да похлебками. Если так поступает тот, кто не имеет ни больших доходов, ни власти над людьми, то что будет делать владыка царства в десять тысяч колесниц, который неустанно печется о благе государства и ревностно вникает в дела? Я испугался, что царь захочет обременить меня делами государственного правления и будет ждать от меня заслуг.
— Вот прекрасное суждение! — воскликнул Бохунь-Безвестный. — Но если вы будете так вести себя и впредь, люди пойдут за вами толпой, ища у вас защиты.
В скором времени Бохунь-Безвестный пришел к Ле-цзы и увидел у ворот множество пар туфель, оставленных посетителями. Обернувшись лицом к северу, Он оперся на посох, постоял некоторое время молча и вышел вон. Дворецкий доложил об этом Ле-цзы, и тот, немедленно скинув туфли, побежал вдогонку за Бохунем-Безвестным, догнал его у ворот и спросил:
— Раз уж вы, учитель, пришли, не дадите ли вы мне наставление?
— Поздно! — ответил Бохунь-Безвестный. — Ведь я предупреждал вас, что люди будут искать у вас защиты, — так оно и вышло. Вы неспособны дать людям защиту и не можете сделать так, чтобы люди не искали у вас защиты. Для чего все это? Вы хотите воздействовать на других, но не понимаете, что и другие будут воздействовать на вас. Ваши способности придут в расстройство {[Стоит] результату разойтись с предвидением, и непременно получится огорчение. [Оно] бессмысленно и поколеблет твои способности.}, а это уже никуда не годится. Однако же те, кто следуют за вами, не скажут вам правды. Их ничтожные речи — что яд для человека. А чем могут помочь друг другу люди, живущие без бодрствования, без понимания?

Умелые трудятся, знающие печалятся, неспособные же ни к чему не стремятся. Набив живот, привольно скитаются они, подобно отвязавшемуся в половодье челну: он пуст и свободно несется неведомо куда.
Человек из Чжэн по имени Хуань учился книгам во владениях рода Цюй. По прошествии трех лет Хуань стал конфуцианцем и щедро одарил милостями всех своих родичей, как Желтая Река орошает своими водами все земли вокруг на девять ли. Младшему же брату он велел изучать учение Мо Ди, а потом между ними зашел спор, и отец принял сторону младшего брата. Десять лет спустя Хуань покончил с собой и, явившись его отцу во сне, сказал:
— Ведь это я велел младшему брату изучать учение Мо Ди, почему бы тебе не признать, что я сделал тебе добро, и не присмотреть за моей могилой? Нынче я стал шишкой на кипарисе, который растет там.
То, что творит вещи, воздает человеку, но не какому-то определенному человеку, а небесному в человеке. Хуань заставил своего брата изучать учение Мо Ди. Но когда Хуань решил, что это он сделал своего брата не похожим на себя и по этой причине стал презирать своего отца, он уподобился тем людям в Ци, которые брали воду из одного колодца и старались оттолкнуть от него друг друга. Потому и говорят сейчас: «В наше время все люди — хуани». Вот почему тот, кто претворил в себе полноту жизни {обладает достоинством}, живет незнанием, и тем более таков тот, кто претворяет Путь (ДАО) {обладает путём (ДАО)}. В старину это называлось «избежать кары Небес {природы}».

Мудрый обретает покой в том, что дарит ему покой, и не ищет покоя там, где его нет {в том, что не [дает] покоя}. Заурядный человек ищет покоя в том, что не дает покой, и не имеет покоя там, где покой есть {в том, что [дает] покой}.

Чжуан-цзы сказал: «Познать Путь (ДАО) легко, а не говорить о нем трудно. Знать {познавать} и не говорить — это принадлежит {так достигнешь} небесному. Знать {познавать} и говорить — это принадлежит {так достигнешь} человеческому. Люди древности предпочитали небесное {естественное} человеческому».

Чжу Пинмань {Легкомысленный} учился закалывать драконов у Чжили И. Он лишился всех семейных богатств стоимостью тысячу золотых, но за три года в совершенстве овладел этим искусством. Одно было плохо: мастерству своему он так и не нашел применения.

Мудрый и необходимое не считает необходимостью, а потому обходится без оружия. Обыкновенный человек считает необходимостью даже не необходимое, а потому имеет много оружия. {Он, } Привыкший к оружию всегда пользуется им, чтобы добиться желаемого. Но тот, кто уповает на силу оружия, гибнет сам.

Знания маленького человека не идут дальше обертки для подарка и дощечки для письма. У такого человека на уме одни мелкие заботы, но он хочет облагодетельствовать весь мир, постичь Великий Путь ДАО) и слиться с Великим Единством {всемерно помогать пути (ДАО) и [всем] вещам и в великом единстве [с ними] очищать свое тело}. Подобные ему вслепую блуждают по миру и, не ведая Великого Начала, впустую расточают свои силы. А вот совершенный {настоящий} человек духом устремляется к Великому Истоку {обращается разумом к безначальному} и сладко дремлет в Извечно Отсутствующем {в небытии}.
Он подобен воде, которая струится, не имея формы, и обнажает Великую Чистоту {просачиваясь, обнаруживается в великой чистоте}. Разве не прискорбно, что люди стараются знать все о кончике волоска и не ведают о великом покое? {обратив свои знания на кончик волоска, не познаешь великого покоя}

В царстве Сун жил человек по имени Цао Шан. Сунский царь отправил его в Цинь и дал ему несколько колесниц, а Шан сумел понравиться циньскому царю и заимел целую сотню колесниц.
Вернулся он в Сун, встретил Чжуан-цзы и стал над ним насмехаться:
— Жить на задворках захолустной деревни, по бедности плести сандалии, иметь иссохшую шею и пожелтевшее лицо — такое мне, Шану, нелегко приобрести. А вот вразумить правителя целого царства и получить в награду сотню колесниц — такое мне сделать нетрудно. Когда циньский царь захворал, то позванный им лекарь вскрыл ему чирей и вырезал опухоль и в награду получил одну колесницу. А тот, кто вылизал царю геморрой, получил пять колесниц. Видно, чем ниже способ лечения, тем выше награда. Как же ты лечил ему геморрой, что заслужил столько колесниц?

Ай-гун, царь Лу, спросил Янь Хэ {Яня Врата Бытия}:
— Если я сделаю Конфуция своим первым советником, станет ли лучше правление в моем царстве?
— Это опасно! Вам будет грозить гибель! — отвечал Янь Хэ. — Конфуций норовит разукрасить даже фазаньи перья. Он может только красиво говорить, а несущественное принимает за главное. Он мягок с людьми, но не знает их и им не доверяет. Он воспринимает только свои мысли, думает только о своей душе. Как же может он стоять над народом? Только по недомыслию можно привлекать его на службу и оказывать ему покровительство. Нынче он уводит людей от действительности, учит их притворяться — так ли нужно относиться к народу? Нет, лучше от этого отказаться, иначе потомкам нашим прибавится забот. В управлении государством трудно оказывать милости людям, забывая о себе. Не таково милосердие Неба. Торговцев оседлых и странствующих нельзя причислять к служилым людям. Даже если установить такой порядок в царстве, духи этого не признают. Казнь внешняя свершается {[Орудия] внешних пыток -} железом и деревом. Казнь внутренняя свершается {[Орудия] внутренних пыток -} поступками и ошибками. Простых людей, приговоренных к внешней казни {подвергшийся внешней пытке}, мучают железом и деревом. Тех, кому уготовлена казнь внутренняя, {подвергшихся внутренней пытке} грызут силы Инь и Ян. Избежать казни и внешней, и внутренней способен только Настоящий человек.
Конфуций сказал:
— Проникнуть в {Познать} сердце человека труднее, чем проникнуть в горное ущелье, а познать его труднее, чем познать само Небо {чем природу, оно опаснее, чем горы и реки }. Небо установило весну и осень, лето и зиму, день и ночь. У человека же лицо непроницаемо, чувства скрываются глубоко. Он бывает с виду добрым, а по натуре жадным; бывает по виду способный, а на деле никчемный; бывает горячливый, а в душе праздный; бывает внешне мягкий, а внутри грубый или внешне жесткий, а внутри резкий. А потому бывает, что человек исступленно, словно в горячке, выполняет долг {стремится во имя долга пожертвовать собой} и так же ретиво, словно в горячке {будто опалённый жаром}, бежит {отступает} от выполнения долга. Посему государь посылает человека далеко, чтобы испытать его преданность, и посылает его близко, чтобы испытать его почтительность; дает трудное поручение, чтобы испытать его способности, и задает ему неожиданные вопросы, чтобы испытать его сообразительность; приказывает действовать быстро, чтобы испытать его доверие, и доверяет ему богатство, чтобы испытать его совестливость {милосердие}; извещает его об опасности, чтобы испытать его хладнокровие {посмотреть, [насколько] он верен долгу}, и поит его допьяна, чтобы испытать его наклонности; сажает его вместе с женщинами, чтобы увидеть, похотлив ли он. Благодаря этим девяти испытаниям можно понять, каковы способности человека {обнаруживают человека негодного}.

Као-фу по прозвищу Праведный, получив первое назначение, опускал голову; получив второе назначение, горбился; получив третье назначение, клонился до земли и уползал вдоль стены. Кто не сочтет его образцом? А есть и такие мужи: при первом назначении смотрят надменно, при втором назначении красуются в колеснице, а после третьего назначения зовут старших по их именам. Кого же из них можно уподобить Тану и Юю?

Нет большего разбойника, нежели тот, кто живет с мыслью о совершенстве жизни, а умом {достоинством} ограничен. Если таким умом вглядываться в себя, то сам себя погубишь.
Злых свойств имеется пять. Главное среди них — самовлюбленность {считать главными [собственные] достоинства}. Что значит самовлюбленность? Это значит превозносить собственные достоинства и порицать других за то, что они поступают иначе.
Беда навлекается восьмью крайностями, успех приносят три необходимости, в теле имеется шесть полостей. Красота, пышная борода, высокий рост, крепкое сложение, сила {цветущий вид}, изящество {величие}, смелость, мужество {решительность} — вот восемь крайностей, которые возвышают нас над другими и потому {При превосходстве над другими [они]} служат источником {причиной} бед. Подражание другим {покорность}, уступчивость и бдительность {опасение [оказаться] хуже других} — вот три качества {необходимости}, которые принижают нас перед другими и потому приносят успех. Знание, объемлющее все внешнее; смелые поступки, приносящие разочарования; доброта и справедливость, навлекающие обязательства; доскональное понимание величия жизни; доскональное понимание ничтожности знания; доскональное понимание неотвратимости великой судьбы; доскональное понимание мимолетности времени… ^[127]

Некто был принят сунским царем, получил в подарок десять колесниц и стал хвастаться своим приобретением перед Чжуан-цзы. Чжуан-цзы сказал: «У реки жил бедняк, который кормился тем, что плел вещи из тростника. Однажды его сын нырнул в пучину и вытащил жемчужину стоимостью в тысячу золотых.
— Разбей ее камнем! — приказал ему отец. — Ведь эта жемчужина ценой в десять тысяч золотых, должно быть, из тех, что хранятся в самом глубоком омуте, под мордой дракона. Ты смог достать ее лишь потому, что он спал. Но проснется дракон — и тебе придется туго! Нынче царство Сун — омут поглубже речного, а сунский царь не страшнее дракона. Ты получил колесницы потому лишь, что царь спал. А проснется царь — и тебе несдобровать!»

Некто звал Чжуан-цзы на службу. Чжуан-цзы же так ответил посланцу:
— Не приходилось ли вам видеть жертвенного быка? Его наряжают в узорчатые ткани, кормят свежей травой и бобами. А потом его ведут, и он входит в храм предков. Даже если бы в тот миг он очень хотел снова стать вольным теленком, может ли его желание осуществиться?

Если выравнивать с помощью неровного, то и ровное станет неровным. Если доказывать с помощью недоказанного, то и доказанное станет недоказанным. Тот, кто полагается на внешнее восприятие, может лишь воздействовать на вещи {Знающий действует [на других] только своими знаниями}. Тот, кто полагается на дух, имеет достоверное знание {Прозорливость подтверждается [естественными законами]}. То, что духовное знание имеет преимущество над знанием вещей {знающему далеко до прозорливого}, признано уже давно. Однако же глупцы полагаются лишь на то, что могут видеть, и считают это общей истиной. Как это прискорбно! {Их успехи только во внешнем}.

Чжуан-цзы лежал на смертном одре, и ученики уже собирались устроить ему пышные похороны. Чжуан-цзы сказал: «Небо и Земля будут мне внутренним и внешним гробом, солнце и луна — парой нефритовых дисков, звезды — жемчужинами, а вся тьма вещей — посмертными подношениями. Разве чего-то не хватает для моих похорон? Что можно к этому добавить?»
— Но мы боимся, — отвечали ученики, — что вас, учитель, склюют вороны и коршуны.
Чжуан-цзы сказал: «На земле я достанусь воронам и коршунам, под землей пойду на корм муравьям. У одних отнимут, а другим дадут. За что же муравьям такое предпочтение?»

Глава ХХХIII. ПОДНЕБЕСНЫЙ МИР {КАК УПРАВЛЯТЬ ПОДНЕБЕСНОЙ}

Много в Поднебесной мужей, имеющих в жизни свой Путь (ДАО), и каждый из них полагает, что к его знаниям и искусству уже ничего нельзя добавить. Где же на самом деле пребывает то, что в древности называли «искусством Пути (ДАО)»? Отвечу: нет места, где бы его не было. Спрашивают: «Откуда нисходит духовность? Откуда является просветленность?» Мудрые благодаря чему-то рождаются, правители благодаря чему-то властвуют, и все они имеют своим истоком Единое.
Кто не порывает с пращурами {Не отделяющегося от рода}, тот зовется небесным {естественным} человеком. Кто не отсекает себя от семени жизни {тончайшего семени}, тот зовется духовным {прозорливым} человеком. Кто не отходит от подлинного {истинного}, тот зовется совершенным {настоящим} человеком. Кто признает Небо {природу} своим пращуром {родом}, Силу (ДЭ) {основные свойства} — основой {корнем}, Путь (ДАО) — вратами и кто живет одной жизнью со всеми превращениями мира {началом – развитие}, тот зовется мудрым. Кто оказывает милость человечностью {считает милосердие наградой}, законом своим считает долг {справедливость – правилом}, в поступках своих всегда сообразуется с ритуалом {обряды – поведением}, водворяет согласие музыкой {музыку – гармонией} и кто полон любви и доброты {от кого пахнет благими делами и милосердием}, тот зовется благородным мужем. А что касается использования правил для определения, имен для обозначения, сравнений для изыскания и доказательств для суждений {Те, кто разделяет с помощью устоев, берут за образец имена <славу>, считают обучение свидетельством, а сопоставление – решением}, то все это пригодно разве что для счета от одного до четырех. Чиновники пользуются ими, чтобы установить между собой ранги {общаются друг с другом по старшинству}. Не изменять обычаю в делах {Обычным [они] считают дела}, заботиться прежде всего прочего об {главным -} одежде и пище {, естественным законом народа – размножение}, собирать и хранить богатства, давать на пропитание старым, малым и сирым — вот основа благоденствия народа.
Люди древности делали так, чтобы у людей всего было в достатке. Они ставили себя вровень с духами, брали за образец Небо и Землю, пестовали всю тьму вещей, приводили к согласию Поднебесный мир, простирали милость на все сто родов. Они имели ясное знание коренных чисел, умели вычислить меру каждой вещи, и понимание их распространялось на все шесть полюсов мироздания и все четыре времени года; они не упускали из виду ни малого, ни великого, ни тонкого, ни грубого. Многое из постигнутого ими в числах и мерах сохранили летописцы, сведущие в старинных законах и преданиях. Что касается «Песен» и «Преданий», «Ритуалов» и «Музыки», то служилые люди в Цзоу и Лу, ученые мужи, носящие на поясе таблички для письма, умеют их толковать. Из «Песен» можно узнать о праведных помыслах, из «Преданий» можно узнать о праведных деяниях, из «Ритуалов» можно узнать о праведном поведении, из «Музыки» можно узнать о праведном согласии, из «Перемен» можно узнать о правильном взаимодействии Инь и Ян, а из «Весен и осеней» можно узнать о правильных титулах. Мужи, разбирающиеся в этих предметах, рассеялись по всей Поднебесной и утвердились в Срединных царствах, а учения Ста школ часто ставят их речи в пример и толкуют их.
Нынче Поднебесный мир в великом смятении, мужи мудрые и достойные укрылись от взоров толпы, Путь (ДАО) и Сила (ДЭ) раздроблены. Много сейчас тех, кто удовлетворяется изучением какой-нибудь одной частности. Вот так же соседствуют ухо, глаз, нос и рот: каждый из них доставляет нам знание о мире, но воспринятое ими воедино слиться не может. Таковы же учения Ста школ: каждое из них имеет свои достоинства, а временами и пользу приносит, однако же ни одно из них не обладает истиной всеобъемлющей и законченной. Все это учения людей, привязанных к своему углу. Они разбивают совершенство Неба и Земли, дробят устои всех вещей и губят цельность древних людей. Немногие в наше время могут постичь совершенство Неба и Земли и выразить в слове духовное величие. Поэтому Путь (ДАО) «мудреца внутри и правителя снаружи» померк и недоступен уже людскому взору, сокрыт в безвестности и не выходит наружу {путь (ДАО) внутренний – мудрых и внешний – царей становился скрытым и неясным, приходил в застой и не проявлялся}, а в Поднебесной каждый делает то, что ему заблагорассудится, и считает правым только себя. Увы! Если Сто школ пойдут каждая своей дорогой, не думая о том, чтобы сдержать себя, то среди них никогда не будет согласия. И если ученые люди грядущих поколений не будут иметь счастья созерцать Небо и Землю в их первозданной чистоте и древних мужей во всем их величии, то искусство Пути (ДАО) будет разодрано в клочья.

Не стремиться к роскоши в бесславный век, не быть расточительным в жизни, не увлекаться разысканиями чисел и мер, выправлять себя словно по угломеру и отвесу {чтобы быть готовыми к неожиданным бедствиям, исправлять [все] по плотничьему правилу и [с помощью] туши, не [приучать] молодое поколение к роскоши, к расточительству, к блеску в числах и установлениях} — в этом тоже заключалось искусство Пути (ДАО) {положения учения} древних, а Мо Ди и Цинь Гули услыхали об этих заветах и возлюбили их. Но в устремлениях своих они отклонились слишком далеко, отвергнутое же ими было слишком безупречным. Они провозгласили «отвержение музыки» и назвали это «бережливостью». Они не пели песен для живых и не носили траура по умершим. Мо-цзы учил всеобщей любви, взаимной выгоде и отказу от противоборства и призывал никогда не давать волю гневу. Еще он любил учиться и имел обширные познания, но он не соглашался с древними царями и хотел отменить древние обряды и музыку. Желтый Владыка сочинил мелодию «Сяньчи», Яо сочинил гимн «Да-чжан», Шунь сочинил «Да-шао», Юй сочинил «Да-ся», Тан сочинил «Да-хо», Вэнь-ван создал музыку «Пи-ин», У-ван и Чжоу-гун создали музыку «У». С древних времен погребальные обряды были неодинаковы для знатных и подлых, старшие и младшие имели приличествующий каждому ранг. Сына Неба хоронили в семи гробах, удельных владык — в пяти, придворных вельмож — в трех, служилым людям полагался двойной гроб. А теперь один Мо-цзы не поет песен для живых и не носит траура по умершим и предлагает хоронить всех в тонкостенном гробу из тунгового дерева, а от внешнего гроба совсем отказаться. Боюсь, призывать к этому людей означает не любить их, а обращаться так с самим собой означает не любить себя. Не буду говорить плохо об учении Мо-цзы, но если он не пел, когда следовало петь, не плакал, когда надлежало плакать, и не исполнял музыки, когда следовало ее исполнять, то был ли он на самом деле таким, как все? {Учение Моцзы еще не потерпело поражения, но разве достойно [человеческой] природы осуждать пение, когда поют, осуждать плач, когда плачут; осуждать радость, когда радуются} К живым он относился слишком строго {Жизнь Моцзы прошла в тяжелом труде}, а к мертвым — слишком пренебрежительно {похороны его были бедными}, и Путь (ДАО) его был слишком суров {учение его очень жестокое}. Он вселял в {велел} людей уныние и печаль, и трудно было воплотить в жизнь его наставления. Боюсь, его учению не суждено стать Путем (ДАО) истинно {нельзя считать учением} мудрого, ибо оно идет наперекор чаяниям обыкновенных людей {противоречит сердцам Поднебесной}. Поднебесный мир его не примет {для Поднебесной невыносимо}. Даже если сам Мо-цзы мог взвалить на себя такое бремя, то пойдет ли за ним свет {но что было делать с Поднебесной}? Отгородившись от мира, Мо-цзы оказался далек и от державной власти. Сам он проповедовал свое учение в таких словах:
«В старину, когда Юй укротил потоп, проложил русла великих рек и направил течение вод в землях варваров четырех сторон света и в Девяти областях Срединной страны, главных рек насчитывалось три сотни, их притоков — три тысячи, а маленьким речкам не было числа. Юй взял в руки лопату и корзину и девять раз обошел все реки Поднебесной, так что стерлись волосы на его икрах и сошел пушок с его голеней. Омываемый проливными дождями, обдуваемый свирепыми ветрами, он учредил все удельные владения. Юй был великий мудрец, и вот как он трудился на благо всей Поднебесной!»
Последователи Мо-цзы в последующих поколениях стали одеваться в одежды из шкур, носить деревянные туфли и травяные сандалии. Ни днем, ни ночью не знали они покоя {не отдыхали} и считали самоистязание {тяжкий труд} высшим достижением {благом}. Они говорили: «Если ты неспособен быть таким старательным, ты не идешь путем Юя и недостоин зваться последователем Мо-цзы».
Ученики Сянли Циня, последователи У Хоу и моисты юга Ку Хо, Цзи Цинь, Дэнлин-цзы и иже с ними признавали «Моистский канон», но расходились во взглядах и называли друг друга отступниками, спорили между собой о «твердости» и «белизне», о «подобии» и «различии» и отвечали друг другу суждениями, которые невозможно примирить. Они считали своих старших истинными мудрецами, а те хотели иметь звание законного вождя и преемников в позднейших поколениях. До сих пор этот спор не разрешен.
Идеи {Замыслы} Мо Ди и Цинь Гули были правильными {истинными}, а вот осуществляли они их неправильно {поступки – ложными}. А потому моистам позднейших времен {поколений} пришлось мучить себя так упорно {лишь состязались друг с другом, изнуряя себя в труде [до тех пор}, что стерлись волосы на их икрах и сошел пушок с их голеней. Смятения от них получилось много, а порядка от них прибавилось мало {В смуте [они] первые, в управлении – последние}. И все же Мо-цзы был воистину лучший муж во всей Поднебесной, никто не смог бы с ним сравниться. Он хоть и высох весь, а от убеждений своих не отказался. Это был истинный талант!
Не связывать себя обычаем, не украшать себя вещами {не приукрашиваться перед другими}, не обманывать людей {не относиться нечестно к людям} и не обижать народ {не приносить вреда народу}, ратовать за мир и покой в Поднебесной, дабы люди благоденствовали {оживить жизнь народа}, и себе, и другим оставлять не более того, что нужно для пропитания, и тем самым раскрывать сокровищницу {очистили} сердца — в этом тоже заключалось искусство Пути (ДАО) {учение} древних. Сун Син и Инь Вэнь услыхали об этих заветах и возлюбили их. Они сшили себе шапки в виде горы Хуашань, чтобы отличать себя от других. Своим жизненным правилом они сделали «отказ от ограниченности», учили быть терпимым в душе и называли это «деянием сердца». Они говорили, что люди должны быть радушными и довольными, чтобы повсюду в пределах морей в роду человеческом царило согласие. Главным же они считали умение «стреножить желания». Был у них девиз: «терпеть унижение — не значит быть опозоренным», и с его помощью они хотели покончить с борьбой среди людей. А призывом «запретить нападения, распустить войска» они хотели добиться прекращения войн. С этими идеями они странствовали по миру, наставляя верхи, поучая низы, и, хотя мир не желал их слушать, они упорно стояли на своем. Как говорится, «и верхам, и низам видеть его невмоготу, а он красуется пуще прежнего». Они слишком много заботились о других и слишком мало о себе, говоря: «Когда все желания стреножены, пяти пригоршней риса хватает». Боюсь, сами учителя не ели досыта, а их ученики, живя вечно впроголодь, не забывали о Поднебесном мире и ни днем, ни ночью не знали отдыха, приговаривая: «Мы еще заживем по-настоящему!» Это были мужи, от гордыни замыслившие облагодетельствовать весь мир. Еще они говорили: «Благородный муж не вмешивается в чужие дела и самого себя за вещи не закладывает». Этим они хотели сказать, что не нужно выставлять напоказ то, что не приносит пользу Поднебесной. Завет «запретить нападения, распустить войска» они считали внешней стороной своего учения, а завет «умеряй и сдерживай желания» — внутренней. И все их учение в большом и малом, в грубых и тонких своих положениях дальше этого не шло.

Быть открытым всем {справедливым} и свободным от пристрастий, непрестанно меняться {ровным} и ничего не выискивать для себя {бескорыстным}, жить привольно, не выбирая для себя главного {решительным, но без предвзятости}, следовать всякому влечению без колебаний {за другими, но без измены}, не умствовать прежде времени {не оглядываться с опаской}, не строить расчетов, полагаясь на свое знание {не хитрить со знаниями}, не выбирать среди вещей, но превращаться вместе с ними {отправляться, вместе со всеми, никому не отдавая предпочтения} — в этом тоже заключалось искусство Пути (ДАО) древних. Пэн Мэн, Тянь Пянь и Шэнь ДАО услыхали об этих заветах и возлюбили их. Во главу всего они поставили уравнивание вещей, говоря: «Небо может покрыть, но не может поддержать. Земля может поддержать, но не может покрыть. Великий Путь (ДАО) может объять, но не может установить различия». Они знали, что у всех вещей есть свое «возможное» и «невозможное», и поэтому говорили: «Если ты сделаешь выбор, ты перестанешь быть всеобъемлющим {всеобщим}; если ты усвоишь себе учение, ты ограничишь себя. А Путь (ДАО) не знает изъятий {[объемлет все] без остатка}».
И вот Шэнь ДАО отбросил знания, презрел себя и стал жить Неизбежным, во всем следуя вещам. Это он объявил высшей истиной и говорил: «Когда вы знаете, вы не знаете», желая не просто принизить знание, а полностью устранить его. Отбросив стыд, не признавая за собой никаких обязанностей, он смеялся над миром за то, что в нем ценят достойных мужей. Ничем не связанный, отринувший приличия, он дерзко нападал на великих мудрецов Поднебесной.
Сколачивай и закругляй края,
Крутись и вращайся вместе с вещами.
Отбрось «истинное» и «неистинное»,
Живи мгновением — и всего избегай.

Он считал никчемными знания и размышления, не знал, что должно стоять впереди, а что — после, а глядел поверх всего, и только. Двигался, только если его толкнут; возвращался, только если его потянут; вращался, как вихрь; парил, как перо; крутился, как жернов. Был целостен и не имел изъяна, в движении и покое не знал ошибок и ни разу не заслужил порицания. А почему? Кто ничего не знает, тот не страдает от влюбленности в себя и не ведает тягот, проистекающих из применения знаний. Кто в движении и в покое не отклоняется от истины, тот до самой смерти избегнет людской хвалы. Поэтому он говорил: «Стремитесь к тому, чтобы уподобиться как бы лишенной знания вещи, не прибегайте к услугам мудрых и достойных; даже кусок земли не теряет Пути (ДАО)». А почтенные люди в свете смеялись над ним, говоря: «Путь (ДАО) Шэнь ДАО для живых людей недостижим. Он годится только мертвецам». И кончилось тем, что Шэнь ДАО прослыл в мире большим чудаком, только и всего.
Таков же был Тянь Пянь, который учился у Пэн Мэна и перенял от него то, чему научить нельзя. Учитель Пэн Мэна говорил: «Праведные люди древности дошли до того, что ничего не считали истинным или ложным. Но их заветы нынче забыты, и кто возродит их?»
Упорно переча людям, восстанавливая других против себя, они так и не смогли отойти от своих «закруглений». То, что они называли Путем (ДАО), на самом деле таковым не было, и, даже изрекая истину, они не смогли избавиться от заблуждений. И Пэн Мэн, и Тянь Пянь, и Шэнь ДАО не знали, что такое Путь (ДАО), но, если говорить в целом, все они кое-что о нем слышали.

Считать корень тонкой стороной жизни {основой мельчайшее [семя]}, а вещи — грубой {вещью – крупное}, сколько ни накапливай, не будешь иметь вдоволь {считать накопление недостатком}, целомудренно одиноким постигать духовную просветленность {жить безмятежно, в одиночестве, с ясным разумом} — в этом тоже заключалось искусство Пути (ДАО) древних. Гуань Инь и Лао Дань услыхали об этих заветах и возлюбили их. Они воздвигли свое учение на «вечно отсутствующем» и поставили во главу всего Великое Единство. Они сочли мягкость, слабость, скромность и приниженность {терпеливость, уступчивость} внешней стороной истины, а пустоту и непричинение ущерба {не разрушение [ни одной из] тьмы} вещам — ее сущностью. Гуань Инь говорил: «В самом себе не имей, где пребывать; вещи, обретая форму, раскрывают себя». {[Телесные] формы и вещи сами показываются [тому, кто] на самом себе не останавливается}
Будь подвижен, как вода.
Будь покоен, как зеркало.
Откликайся, как эхо.
Пустое! {Туманный} Словно бы нет его.
Покойное! Словно бы незапятнанно-чистое {тихий, будто прозрачен}.
Уподобься ему и пребывай в согласии {уподобляясь [вещам], гармоничен}.
Кто захочет его иметь, его потеряет {приобретая [вещи], несет урон}.
Не будь впереди других, а всегда будь позади.

Лао Дань говорил:
Знай мужское, оберегай женское.
Будь Ущельем Поднебесного мира.
Знай белое, оберегай черное.
Будь Долиной Поднебесного мира.

Все люди хотят быть впереди, он один предпочитал влачиться позади и говорил: «Прими униженье на миру» {[Он] принимает на себя унижение Поднебесной}. Все люди хотят чего-то вещественного {полноту}, он один отдавал предпочтение пустоте и говорил: «Не создавай запасов и будешь иметь всего в избытке». И сам он, уповая лишь на себя, имел больше чем достаточно. В жизни он не любил поспешности и расточительства {В поведении нетороплив и потерь не несет}, следовал Недеянию и смеялся над всякой искусностью {ловкостью других}. Все люди ищут удачи {счастье}, он один, сгибая себя, обретал «полноту свойств» {[видит] целостность несовершенного} и говорил: «Поступая осмотрительно, избежишь наказания» {“Лишь бы избежать беды. Считать глубокое корнем, умеренность правилом”}. Он считал глубочайшее корнем, а всеобщее — опорой и говорил: «Твердое разрушится, острое затупится». Он всегда уступал место другим и не посягал на их достоинство {всегда великодушен к вещам, ничего не отнимает у других}. Хотя Гуань Инь и Лао Дань не достигли вершины мудрости, они поистине уподобились величайшим из Настоящих людей древности. {Воистину настоящими людьми среди древних были великие Страж Границы и Лаоцзы!}

Смутное, безбрежное, лишенное формы; пребывающее в превращениях без постоянства. Жизнь ли, смерть ли? Небо и Земля едины со мной? Подвижен просветленный дух — куда так неожиданно уносится, откуда так внезапно является? Вся тьма вещей — словно раскинутая сеть, и нет в ней начала — в этом тоже заключалось искусство Пути (ДАО) древних. Чжуан Чжоу услыхал об этих заветах и возлюбил их. В невнятных речах, сумасбродных словах, дерзновенных и непостижимых выражениях он давал себе волю, ничем себя не ограничивая, и не держался определенного взгляда на вещи. Он считал, что мир погряз в скверне и ему с ним не о чем говорить. Посредством слов, «подобных перевертывающемуся кубку», он следовал превращениям мира. Посредством слов «от лица почтенных людей» он возвещал о подлинном. Посредством слов «от лица других людей» он выражал свои взгляды. В одиночестве скитался он с духовными силами Неба и Земли, но не взирал свысока на тьму вещей. Он не рассуждал о том, что есть истина, а что — ложь, и потому был в ладах с миром. Хотя писания его вычурны, дерзновенность их безобидна. Хотя речи его сумбурны, беспорядочность их доставляет удовольствие. В них таится неизбывная полнота смысла. Вверху он странствовал вместе с тем, что творит вещи; внизу дружил с тем, что превосходит жизнь и смерть, не имеет начала и конца. В основе своей он необъятно широк и непосредствен. В истоке своем бездонно глубок и раскован: можно сказать, все охватил и достиг совершенства! И все же его правда соответствия переменам и постижения вещей безмерна и неуловима. Как она безбрежна, как темна! Невозможно ее исчерпать.

Хуэй Ши был очень ученым человеком, и его писания занимали пять повозок. Однако же его учение было причудливым, а речи уводили в сторону. Определяя смысл вещей, он говорил:
«Предельно великое не имеет ничего вовне себя. Это называется великим единством. Предельно малое не имеет ничего внутри себя. Это называется малым единством.
Не имеющее толщины не имеет протяженности, но простирается на тысячу ли.
Небо находится на одном уровне с землей, горы находятся на одном уровне с озерами.
Будучи в зените, солнце заходит. Рождаясь, вещь умирает.
Быть подобным в большом, но различным в малом — это называется «малое подобие и различие». Все вещи в конце концов едины и в конце концов различны — это называется «большое подобие и различие».
Юэ не имеет границы и все же имеет границу.
Я отправляюсь в Юэ сегодня, а прибываю туда вчера.
Соединенные кольца невозможно разъединить.
Я знаю центр мира: он на север от Янь и на юг от Юэ.
Люби безгранично всю тьму вещей; Небо и Земля — одно тело».
Хуэй Ши считал эти суждения непревзойденными и думал, что постиг сущность всех доказательств. И в мире все любители спорить находили удовольствие в этом занятии. Они утверждали:
«В яйце есть перья.
У курицы три ноги.
В городе Ин сходится весь Поднебесный мир.
Собака может быть бараном.
Лошадь откладывает яйца.
У лягушки есть хвост.
Огонь не горяч.
Гора выходит из отверстия.
Колесо телеги не касается земли.
Глаз не видит.
Того, на что мы указываем, нельзя достичь, а от того, что мы достигаем, нельзя отойти.
Черепаха длиннее змеи.
Угломер не имеет квадратной формы, циркуль не описывает круг.
Дырка от долота не охватывает рукояти.
Тень от летящей птицы не движется.
Стрела летит стремительно, но есть мгновения, когда она не движется и не покоится.
Щенок — не собака.
Гнедой конь и черный бук составляют три.
Белый пес черен.
У жеребенка-сироты никогда не было матери.
Если от палки длиною в вершок каждый день отнимать половину, не закончишь и через десять тысяч поколений».
Любители рассуждать выставляли такие суждения в спорах с Хуэй Ши, и суждений этих было столько, что исчерпать их было невозможно за целую жизнь. Из числа любителей рассуждать Хуань Туань и Гуньсунь Лун внушали людям изощренные мысли и изменяли их представления. Они умели победить людей на словах, но не могли покорить их сердца — в этом заключалась их ограниченность. Хуэй Ши день за днем упражнялся в спорах, но прослыл выдающимся человеком только среди любителей спорить — вот и все, чего он добился. Однако же сам он считал свои рассуждения непревзойденными в целом мире и говорил; «Что может быть возвышеннее между Небом и Землей? Я утверждаю мужское начало и не следую старинным заветам». Один странный человек из Юэ по имени Хуан Ляо спросил, почему не падает небо и не обваливается земля и что вызывает ветер, дождь и гром. Хуэй Ши взялся отвечать ему без колебаний и раздумий и говорил обо всем подряд без передышки, и не было конца его речам, а ему же все казалось, что он сказал недостаточно, и он все хотел прибавить какое-нибудь удивительное суждение. Он принимал за истину все, что противоречило людским мнениям, и хотел приобрести славу непобедимого спорщика. Вот почему в мире не любили его.
Слабый духом и сильный лишь с виду, он шел кружными путями. Если посмотреть на достижения Хуэй Ши, исходя из Пути (ДАО) Неба и Земли, то они окажутся сродни потугам комара или мошки. Чем он мог быть полезен другим? Те, кто добились совершенства в одном ремесле, все же заслуживают уважения, о таких говорят: «Если бы он ценил Путь (ДАО) больше, он бы почти постиг правду». Но Хуэй Ши не мог этим удовлетвориться, он рассуждал обо всем подряд, а в итоге лишь приобрел известность умелого спорщика. Как жаль, что Хуэй Ши впустую растратил свой талант и гнался за соблазнами света, не умея сдержать себя. Он презрел свой голос ради пустого эха и свою тень ценил больше собственного тела. Как это прискорбно!

Примечания

Текст «Чжуан-цзы» и проблемы перевода

Текстологическая критика книги «Чжуан-цзы» сопряжена с особенными трудностями в силу целого ряда причин. Во-первых, язык этого памятника как в лексическом, так и в структурном отношении отличается большим своеобразием, но о лингвистической среде, в которой родились тексты «Чжуан-цзы», на сегодняшний день почти ничего не известно. Во-вторых, писания древнего даоса всегда привлекали к себе внимание скорее поэтов и подвижников, нежели кабинетных ученых, так что в Китае серьезные исследования текстов Чжуан-цзы велись лишь в последние полтора-два столетия, новейшая же текстологическая критика «Чжуан-цзы» насчитывает лишь несколько десятилетий и пока далека от завершения. В-третьих, не так просто решить вопрос о том, что такое тексты «Чжуан-цзы»: суждения философа, любителя знания, или откровения и фантазии поэта-мистика? А ведь общая оценка духовного опыта древнего даоса обусловливает выбор и стиля, и лексических средств перевода.
О начальном этапе истории книги «Чжуан-цзы» сведений не сохранилось. По некоторым косвенным признакам можно предполагать, что свод текстов, носящий имя древнего философа из царства Сун, впервые сложился в середине II в. до н. э. при дворе известного поклонника даосской мудрости Лю Аня, правителя Хуайнани. Известно, что на рубеже н. э. в императорском книгохранилище имелся список «Чжуан-цзы», насчитывавший 52 главы. В последующие столетия имели хождение списки из 26, 27 и 30 глав, разбитых на четыре или два раздела — Внутренний и Внешний. Наконец, в конце III в. Го Сян создал новую редакцию книги, выделив в ней 33 главы и три раздела: Внутренний (нэй пянь), Внешний (вай пянь) я раздел «Разное» (цза пянь). Го Сяну принадлежит и классический комментарий к текстам «Чжуан-цзы». Судя по приписке к древнейшему известному списку книги (он датируется IХ в. и хранится в Японии), Го Сян видел свою задачу как редактора и комментатора древнего мудреца в том, чтобы «выбрать из речей [Чжуан-цзы] самое глубокое и сохранить в них самое главное». Не приходится сомневаться в том, что редакторская работа Го Сяна не ограничивалась упорядочиванием и исправлением существующих текстов «Чжуан-цзы», а сопровождалась также их перестановкой и переосмыслением в соответствии с его собственными представлениями о мудрости ДАО. Можно даже предполагать, что часть толкований Го Сяна вошла в основной текст памятника. Как бы там ни было, именно Го Сян придал книге «Чжуан-цзы» ее окончательный, дошедший до наших дней вид. В памятниках древнекитайской литературы сохранилось почти шесть десятков фрагментов книги «Чжуан-цзы», не вошедших в текст Го Сяна. Лишь один из них включен в данный перевод: диалог царя Тана и его советника Цзи в первой главе книги.
Даже поверхностное знакомство с книгой «Чжуан-цзы» убеждает в том, что перед нами весьма разнородный, многослойный по своему происхождению памятник, отразивший взгляды и стилистику многих авторов. Правда, анализ лексических и метрических структур текста (подобные исследования проводились А. М. Карапетянцем и К. Рэндом) не дает оснований говорить о каких-либо устойчивых качественных отличиях текстов различных разделов книги. Надо сказать, что смысл трехчастного деления книги «Чжуан-цзы» и проблема ее авторства до сих пор остаются предметом оживленных споров среди специалистов. Согласно общепринятому мнению, главы Внутреннего раздела в целом наиболее точно отражают идеи и писательский гений самого Чжуан-цзы. Представленные в них рассуждения и сюжеты объединены общей темой или идеей, обозначенной в заголовке каждой главы. Американский исследователь К. Рэнд считает возможным говорить об общей «мистической» тональности этого раздела. Что касается двух последующих разделов, то в них собраны тексты явно разного характера. А. Грэхэм (и вслед за ним К. Рэнд) выделяет в отдельную группу главы 8 – 11, определяя их философию как апологию «примитивизма». Ряд китайских ученых относят авторов этих глав к числу последователей Лао-цзы, предполагаемого автора главного даосского канона «Дао-дэ цзин». В главах 17 – 22 содержатся диалоги и фрагменты, развивающие идеи, которые содержатся во Внутреннем разделе. По этой причине А. Грэхэм предлагает считать их составителей «школой Чжуан-цзы». Главы 12 – 14 отмечены стремлением согласовать учение древних даосов с другими влиятельными школами китайской мысли, в первую очередь с конфуцианством. А. Грэхэм характеризует их (а также 33-ю главу) как «синкретистские», К. Рэнд называет их «рационалистскими». Тексты раздела «Разное» в еще меньшей степени поддаются систематизации. Наиболее отчетливую группу среди них составляют главы 28 – 31, в которых высшей ценностью объявляется наслаждение жизнью, — позиция, очень близкая взглядам философа Ян Чжу.
Китайскими, японскими, а в последнее время и западными учеными проделана значительная работа по редактированию текстов «Чжуан-цзы». Здесь нет возможности вдаваться в обсуждение всех проблем и тонкостей этих исследований. Достаточно сказать, что переводчиком были учтены новейшие достижения филологической критики «Чжуан-цзы» (основные труды современных комментаторов «Чжуан-цзы» указаны в помещенной ниже библиографии по текстологии «Чжуан-цзы»). Нельзя не отметить вместе с тем, что значительная часть исправлений, вносимых исследователями в текст «Чжуан-цзы», носит достаточно произвольный и гипотетический характер. Поэтому в настоящем переводе случаи замены знаков сведены до разумного минимума, и лишь наиболее существенные среди этих исправлений оговорены в примечаниях.
Разумеется, остаются еще и общие вопросы тона и стиля перевода, и ответов здесь столько же, сколько самих переводчиков. Так, А. Грэхэм, много лет посвятивший изучению древнедаосских памятников, выступает за вдумчивое, углубленное прочитывание текстов «Чжуан-цзы» и против поверхностной гладкости перевода, утверждая, что стремление беллетризировать перевод «приведет к смешению смысла и бессмыслицы под одной аморфной оболочкой» и что парадоксальным образом лучшие европейские переводы «Чжуан-цзы» наихудшим образом передают подлинный интеллектуальный образ даосского мудреца. Другую распространенную точку зрения выразил американский синолог В. Мэйр, автор одного из новейших английских переводов «Чжуан-цзы». В. Мэйр подчеркивает, что книга «Чжуан-цзы» — «это прежде всего и преимущественно литературный текст и, следовательно, нет смысла подвергать ее строгому философскому анализу». Перечень противоречивых высказывании о том, каким должен быть перевод «Чжуан-цзы», легко продолжить. Но в любом случае отвлеченный спор о принципах перевода даосских текстов едва ли будет плодотворен. Конгениальность перевода и оригинала, единство умозрения и поэзии здесь не могут быть заданы в формулах; они должны быть постигнуты как результат духовного искания, как живой опыт, оправдывающий человеческое существование. В конце концов перевод «Чжуан-цзы» требует от переводчика найти свою правду.
В заключение остается сказать несколько слов о переводе ключевых философских терминов даосской мысли. Понятие «Дао» обычно переводится словом «Путь» (в смысле направленного и даже, точнее, выправленного движения), но в ряде случаев дается в транскрипции. Наибольшие трудности создает перевод термина «Дэ», который в даосских текстах обозначает внутреннее совершенство вещей, символическую и, значит, лишь предвосхищаемую, прикровенную полноту их жизненных свойств. В русском тексте Дэ передается также словами «Сила» и даже «добродетель». Другое важное понятие даосской космологии — «Ци» — переводится словами «энергия», «жизненная энергия», но в некоторых случаях — словосочетанием «духовные токи». Переводы прочих терминов, как правило, следуют уже устоявшейся в русской литературе терминологии.

 

Малявин о Чжуан-цзы

Фиксируя себя в само-отстраненности, “опустошая себя”, мудрец у Чжуан-цзы перестает быть кем-то, но обретает незыблемую основу. Его “покой посреди беспорядка” не является самотождественной сущностью; он, как мы уже могли заметить, носит характер опережения и промедления. Живущий в согласии с ДАО становится “тем, кто еще не начинал быть” и, следовательно, в любой момент уже был. За-быть у даосов означает до-быть.

Но одного лишь усилия само-отстранения, заявляет Чжуан-цзы, недостаточно. Необходимо “прекратить прекращение”, “забыть забвение”. Уже сама семантика этих, девизов подсказывает, что речь идет о естественном завершении единого процесса. Акт прекращения, чтобы стать самим собой, должен быть сам прекращен. В философии ДАО полнота бытия определяется через двойное отрицание: она превосходит не только свою манифестацию, но и принцип манифестации.

“Прекращение прекращения” – событие совершенно неопределенное, нефиксируемое, не оставляющее “следов” и все же внушаемое бездной забытого, постигаемое с максимальной несомненностью. Оно знаменует возвращение к миру “обычного”. Нет оснований полагать, что Чжуан-цзы проповедует состояние транса, соответствующее полному отсутствию образов и мыслей. Едва ли смог бы он тогда создать тот красочный, яркий, бесконечно разнообразный мир, который живет на страницах его книги. Идеальный человек у Чжуан-цзы не останавливает поток сознания. Он сам погружен в него. Дистанция, устанавливаемая сознанием по отношению к своему содержимому, оказывается потерянной ради стяжания высшей целостности пустоты. Но целостности, всегда данной через досущностный разрыв. Чжуан-цзы описывает реальность в терминах “помраченного света”. Он говорит об открытии “ясности рассвета” или “чистого света из пустых покоев”. Но в рассказе о даосе Ху-цзы и колдуне Ли Сяне он ведет речь о непроницаемой бездне бытия, вселяющей подлинно священный ужас. Нечто подобное сообщается и в другом фрагменте:

Свет спросил у Небытия: “Вы есть или вас нет?” Свет не получил ответа и вгляделся в его облик: такой помраченный, такой пустой! Целый день смотри на него и не увидишь, слушай – и не услышишь, лови – и не ухватишь (с. 251).

Различие в характеристиках реальности сводится к различию перспектив созерцания. Пустота предстает светом тому, кто смотрит внутрь себя и во всем себя удостоверяет. Она предстает мраком тому, кто взирает извне. Свет и единство предшествуют мраку и разделению: они нерукотворны, тогда как всякое отстранение от них есть результат деятельности ограниченного самосознания. Однако одно не отрицает другого. Толкуя реальность в категориях “отсутствия внеположенного” (у вай), Чжуан-цзы признает и несопоставимость внутреннего и внешнего. Даже бесконечная перспектива космического сознания не отменяет “границы безграничного”. В великом пределе бытия абсолютный субъект “помрачен”; он непрозрачен сам для себя – и сам о себе свидетельствует. Пустота мерцает.

Вторичное или абсолютное “прекращение” требует от каждого постичь себя, навечно себя “похоронив”. Оно требует полного изменения режима существования. Это не знание о жизни, а сама жизнь. Но, согласно Чжуан-цзы, есть жизнь и Жизнь. Даосский философ “отбрасывает жизнь” и “живет вечно”. Он теряет жизнь сотворенную и обретает жизнь нетленную – чистый и ровный свет нерожденного единства пустоты. Мы подходим здесь к глубочайшей тайне в учении даосов – тайне интимно-неведомой “основы” (бэнь, цзун) духовной жизни. Чжуан-цзы говорит в этой связи о “предке” или “учителе” каждого, многозначительно называя их “великими”. Этот хвалебный эпитет исторгнут не восторгом самоуничижения. Если обыкновенный отец или наставник желает видеть своих детей или учеников подобными себе, то “Великий Предок” и “Великий Учитель” у Чжуан-цзы научают глубине не-желания. Они есть несотворенное бытие каждого, которое становится доступным благодаря усилиям разума и воли, но само внеинтеллектуально и внепсихично; оно – вне имени, “вне сознания” (у синь), “вне человеческих понятий”. Будучи само бездеятельным и безучастным, оно есть “одно превращение”, и всякая мысль является реакцией на него. Им все порождено и все держится, но само оно ничего не рождает и не поддерживает. Это пустыня вселенского одиночества, где звучит многоголосое эхо, но нельзя найти голос, его рождающий. Высказывания даосов о нашем “изначальном облике”, который существует “прежде нашего появления” и “прежде наших родителей”, – опять-таки только “ложь”, метафора. В даосизме человек не являет собой образ Родителя, а хоронит его в себе. Тем не менее слово выбрано Чжуан-цзы не случайно: мы можем не знать своих предков, но мы не можем сомневаться в их существовании. Так же обстоит дело и с Великим Учителем: это не лицо, обучающее определенной доктрине или традиции знания, а внутренний, незримый учитель каждого, который учит первозданной Традиции, лишенной формы, но присутствующей во всех формах культуры.

Верховное единство пустоты предстает имманентной связью различных перспектив сознания в. безначальном потоке жизни. Самосущее “я” и его “великий предок” связаны не отношениями тождества на манер пантеистического отождествления божественного и природного и даже не отношениями иерархического порядка. “Нерожденное я” превалирует над ограниченным сознанием лишь потому, что в нем “забытье” доведено до абсолютного завершения; оно есть воплощенное не-обладание, без-силие и высшая ступень открытости зиянию бытия. “Взаимное забытье”, о котором говорит Чжуан-цзы, есть взаимная открытость, само-потеря различных перспектив созерцания.

Мы должны мыслить формирование “пустотного” субъекта в даосской мысли как диалог, протекающий внутри безграничного поля опыта. Это диалог сознания “растущего” (ян), все “превосходящего” (чао) и сознания “оберегающего” (шоу) и всему “соответствующего” (ин). Абсолютный субъект у Чжуан-цзы – это и “тот, кто хранит”, и “тот, кто храним”. Соответственно подлинное бытие в даосизме – это не сущность и не ядро какого-либо опыта, а предел всех сущностей и опытов, не-сущее средоточие всего сущего. Здесь скрываются подлинные истоки опыта вселенского Одиночества в даосизме. Ведь опыт этот проистекает в действительности не из самоизоляции субъективистского эго (которое как раз не замечает своей отгороженности от бытия), а из сознания своей неотъемлемой принадлежности недостижимому “не-я”, т. е., по-даосски, в конечном счете своему Великому Предку, данному как тотальность забытья.

“Взаимное забытье” есть событие: уникальная встреча несоединимого, “чудесное совпадение” (мяо ци). Процитированные выше диалоги Конфуция и Янь Хуэя заканчиваются проповедью “превращения”. Жизнь в ДАО и есть “одно превращение”, т. е. одно сплошное превращение и не-превращение как символ всех превращений. Это событие знаменует собирание небесного и человеческого, божественного и земного, знания и бытия, познания и рождения в целостности Пустоты. Таково содержание “разумного согласия” в природе людей по представлению Чжуан-цзы. Диалог “я хоронящего” и “я схороненного” сообщает о рождении нового человека и о рождении слова в человеке: он делает слова всегда: “новыми, как брезжущий рассвет”. А притчи Чжуан-цзы и странные беседы его персонажей – искреннее и безыскусное свидетельство безмолвного самодиалога сознания, погруженного в “одно превращение”.

Даосская мысль требует признать, что человек – не сущность, а Встреча и что он может быть действительно разным человеком; что в потоке сознания нет субъективного порядка и цена любого мгновенного впечатления – вечность. Открывая себя себе, бытийственное сознание само себя охватывает и оберегает свою целостность. В даосской литературе часто фигурирует образ воды – стихии, которая все в себе содержит и сама во всем содержится. “Пустотный” субъект даосов – это вода в воде, и способ его существования есть, говоря словами чаньского афоризма, “выливание чистой воды в чистую воду”. Не менее значителен образ нерожденного огня, пожирающего плоды человеческой работы. Познание для Чжуан-цзы – это добровольное предание себя огню ДАО, так что у человека, живущего “одним ‘превращением” и непрерывно теряющего в его очистительном огне бренную жизнь, “сердце подобно мертвому пеплу”.

Даосский Путь (ДАО) собирает, охраняя полноту каждого момента бытия. Люди, идущие им, живут наравне со всем живущим: они живут в Одиночестве и дают всему жить. Чжуан-цзы глубоко чужды аскетическое самоущемление, школьный педантизм, гордыня пустынника, презревшего мир.’Он говорит не об уходе от мира, а об искусстве быть в мире, в том числе и даже прежде всего искусстве быть всецело уступчивым господином самого себя и мира. Даосское представление о мудреце, который, будучи отрешенным от всего частного, является универсальной причиной-следствием и в этом смысле направляет движение мира, есть не что иное, как утонченное истолкование традиционного образа мудрого правителя в Китае. Но в даосизме метафизические оппозиции поставлены в беспредельно далекую перспективу посредования, так что прямое противопоставление “воздействия” и “отклика”, обладания властью и отсутствия ее оказывается невозможным и бессмысленным.

Даосская идея недуальности пустоты и вещей в бытийственном сознании хорошо разъяснена в одном из пассажей трактата “Гуань Инь-цзы”: “То, что плывет, – это лодка. Но то, что позволяет всему плыть, – это вода, а не лодка. Понимание идет от разума. Но то, что делает возможным понимание, – это порыв бытия (и), а не разум. Поэтому [истинное сознание] не следует за преходящим, не влечется за уходящим. Так оно может разделить одну основу со всем миром, быть вне прошлого и вне настоящего”. Этот фрагмент вновь отсылает нас к даосской “идее” досущностного Пресуществления, которое не является ни опытной, ни умопостигаемой реальностью. Мы думаем без участия этого неведомого “Учителя” каждого из нас и волнуемся просто потому, что волнуемся. И однако же этот истинный субъект не отличается от наших мыслей. Как возможно такое сознание, лишенное субъектной, пространственной и временной маркировки? Кто сознает его? Для Чжуан-цзы вопрос как раз в том, каким образом оно кажется невозможным! Абсолютный субъект – не проблема. Для Чжуан-цзы проблемой является как раз его сокрытие. Ведь пустота бытийственного сознания делает возможным самопознание и все сущее не удостоверяет. Видимый мир для даоса – лучшее свидетельство реальности пустоты. Примечательный фрагмент в книге Чжуан-цзы гласит:

Из величественной неподвижности исходит небесный свет. В излучении небесного света человек опознается как человек, вещи опознаются как вещи. В свершениях человека есть нечто непреходящее. Если появится тот, кто стяжал непреходящее, к нему стекутся люди, ему поможет Небо. Того, к кому стекаются люди, зовут человеком Неба. Того, кому помогает Небо, зовут сыном Неба (с. 256).

Мы можем отождествить упоминаемую в этом отрывке “величественную неподвижность”, которая постигается работой человеческого разума, с несотворенным “изначальным обликом” сознания. Эта бездонная основа души есть, по Чжуан-цзы, то несчислимое расстояние, тот незримый свет, в котором “тайно опознается” все сущее. Но это познание вещей в их символическом аспекте есть вовлечение в бытие, собирающее все сущее. В нем собираются вместе люди и Небо. В акте бытийственного познания оказывается собранным воедино весь мир. Значение философемы “Небесного света” уточняется метафорой зеркала. Чжуан-цзы наставляет:

Претворяй до конца дарованное Небом, но не старайся обладать этим. Будь пуст и только. У совершенного человека сознание подобно зеркалу: оно не влечется за вещами и не стремится навстречу им; вмещает – И не удерживает их. Вот почему такой человек превозмогает вещи и не терпит урона (с. 172).

Зеркало. Один из ключевых символов даосской традиции. Наилучшая метафора недвойственности абсолютного и обыденного сознания: оно собирает холодную росу, но само не холодно; с его помощью извлекают, огонь, но оно не горячо. Даосизм разделяет две универсальные в человеческой культуре тенденции осмысления символики зеркала. Одна из них связана с представлением о зеркале как средстве опознания подлинного образа вещей и отличается дидактической направленностью. Другая исходит из роли зеркала как силы трансформации и тесно соприкасается с магией зеркала. Последняя занимала видное место в позднейшем религиозном даосизме, начиная с гадания и экзорсистских обрядов и кончая практикой созерцания перед зеркалом, в котором по прошествии определенного промежутка времени подвижнику являлись божества (любопытное буквальное истолкование тезиса Чжуан-цзы о собирании богов в пустоте).

Даосская философия с ее учением о единстве познания и преображения на свой лад совмещает обе тенденции*7. Для даоса видимый мир есть символическое отражение реальности космического сознания ДАО, и он “оберегает” его целостность силой всепроницающей и безотчетной интуиции. “Во сне, в зеркале, в воде существует мир, – сказано в трактате “Гуань Инь-цзы”. – Все, что есть и чего нет там, присутствует здесь, а не там. Вот почему мудрец не отвергает мир, а устраняет знание о нем”. Программа даосского автора внешне напоминает суждение Плотина: “Никто не полагает, что вещи, которые появляются в зеркале, действительно существуют, поскольку они проходят, тогда как зеркало остается”. Однако за общностью символа скрывается различие между статическим созерцанием неоплатоников и деятельным созерцанием даосов. Если в традициях интеллектуалистской философии Запада зеркальная пустота прочно ассоциировалась с миром нереального и бренного, а материальное, как зеркало духовного, считалось лишь пассивным отражением, мертвой копией мирового разума, то в даосизме зеркальность отнюдь не была низведена до статуса косного отражения истинносущего. В даосской мысли зеркало рассматривалось в его способности не столько отражения, сколько выявления всего, что происходит в мире человека, – внешнем и внутреннем; выявления, которое делает все образы символически равноценными. Сознание, уподобившееся чистому зеркалу, освобождается от житейской и умственной рутины. Каждое явление пере-живается им с первозданной свежестью восприятия, каждый миг это зеркальное сознание заново переживает момент рождения мира и испытывает свою неопределенность, каждое мгновение оно решает вопрос жизни и смерти. Пустота зеркала, делающая все равно доступным и недостижимым, выступает в даосизме прообразом пустоты как сферы “Небесного света” – бесформенного, служащего средой опознания форм и неотделимого от них.

Смотреть на все вещи в лучах “Небесного света”, постигая их равную реальность и нереальность, – вот высшее прозрение Чжуан-цзы, столь резко отличающее даосскую традицию от западного идеализма*8. Мудрость Чжуан-цзы – это действительно только способность “заново увидеть вещи”, т. е. созерцать все образы по их пределу, что делает восприятие каждого из них неповторимо-насыщенным, но совершенно не отягчающим сознание. Соответственно, порождающей моделью в даосизме выступает не “горний свет”, а игра света и тьмы, зеркальность как таковая, не знающая противопоставления истинного и ложного, в конечном счете не знающая оппозиции формы и отражения, тела и тени. Более того, тень в известном смысле является даже более точным обозначением реальности в даосизме, где она рассматривается как нечто поглощенное, находящееся внутри тела (представляя в этом качестве символическую глубину всех образов). Она соответствует полноте телесной интуиции, охраняемой пустотным сознанием ДАО. Мудрый, по слову Лао-цзы, “знает белое, оберегает черное”. Такая тень действительно невидима, и зеркало ДАО – темное.

Символика зеркала у Чжуан-цзы имеет еще одно измерение, не очень заметное на первый взгляд, но тем не менее всецело относящееся к жизненной практике человека. Это измерение этическое. Мудрый человек, по Чжуан-цзы, есть то зеркало, в котором каждый человек опознает свой подлинный неведомый образ и которое высветляет природу всех существ. Речь идет не об ограничительном толковании природы, сводимой к добру или злу, к инертной данности или волевому импульсу, а о природе как бытийственной полноте, в которой всеобщее согласие утверждается через признание неповторимой индивидуальности каждого. Кто сказал, что тигры злы от природы? Мудрец, как рассказывается в одной из притч даосского писателя, может сделать тигров мирными и кроткими существами именно потому, что он дает раскрыться их природе. Вместо того чтобы подчинять своей воле других или подчиняться самому, он являет собой зеркало, благодаря которому каждый может узнать себя в себе и примириться с самим собой.

Вслед за Лао-цзы, называвшего абсолютное бытие “матерью мира” и “сокровенной женщиной”, в даосской традиции было принято соотносить “теневую” реальность с женственным началом. Путь (ДАО) двойного “сокрытия” понимался как возвращение к “тени теней” – состоянию эмбриона, который в Китае наделяли полом матери. Заметим, что эпитет “чудесное” (мяо), столь охотно прилагавшийся даосскими авторами к дао-бытию, графически состоит из знаков “женщина” и “малое”. Даосская апология женственного и культ “нерожденной старейшей матери” в позднейшей религиозной традиции Китая связаны, надо полагать, с преодолением личностного метафизического абсолюта и признанием совпадения трансцендентной реальности и физического мира по их “пределу”. Нельзя не указать и на миссию сверхличного абсолюта “скрывать”, “обращать в небытие” вещи, быть силой само-трансформации вещей, что, как показал Э. Нойманн, характерно для восприятия женственного начала в архаической культуре*9. У Чжуан-цзы встречается упоминание о “матери ци”, т. е., очевидно, пустоте, ассоциируемой – особенно в качестве пустоты материнской утробы – с женским аспектом абсолютной реальности*10.

Следовало бы, однако, остерегаться однозначного отождествления дао-бытия с символикой женственного. И Лао-цзы и Чжуан-цзы допускают присутствие в ДАО мужского аспекта (аспекта сотворения), засвидетельствованного мотивом “формовщика вещей”. Женственному в даосизме отдается предпочтение лишь в том смысле, в каком пустота в оппозиции пустоты и наполненности является также абсолютной пустотностью, объемлющей и то и другое. Эту, как говорили даосы, “Сокровенную Женственность” нельзя смешивать с женственностью биологической. Не случайно Чжуан-цзы предпочитает говорить просто о “великом предке” или “отце и матери”, как бы выделяя андрогинную природу абсолюта. Цель же даосского пробуждения сознания состоит в том, чтобы обрести свою противоположность, стать и телом и тенью, “и тем и другим”.

Любопытно сопоставить даосский идеал стяжания женственного с популярной версией античного мифа о Нарциссе, согласно которой Нарцисс, влюбленный в свое отражение (отождествляемое в данном случае с его сестрой), не соединялся с ним из боязни лишиться своего семени и тем самым – потерять себя в мире смертного и преходящего. Представление о том, что в тени или отражении человека сосредоточена его сексуальная сила и что мужчины или женщины, не отбрасывающие тени, стерильны, никогда не исчезало в Европе и заявляло о себе еще в творчестве немецких романтиков. Напротив, о Лао-цзы и некоторых других даосских мудрецах легенды сообщают, что они сами воспроизводили, дублировали себя посредством “превращений” и притом не отбрасывали тени, поскольку, как считалось, они сами стали бессмертным зародышем, тенью мира. Подобная самодупликация соответствовала обретению сексуальной силы как подлинно космической стихии.

Даосское толкование метафоры зеркальности можно рассматривать как одно из решений дилеммы Нарцисса: либо блюсти духовное целомудрие ценой собственной стерильности, либо пренебречь индивидуальным самосознанием и раствориться в родовом теле, анонимной телесности. Выход из этой дилеммы состоит, очевидно, в преодолении дихотомии внутреннего и внешнего. Таков смысл проповедуемой Чжуан-цзы космизации субъективной жизни, обращения человеческого помысла к тотальности сущего или “сохранения единства промысла”. Как метафизическая проблема подобный переворот сознания означает укоренение бесконечного в конечном. Как проблема культурологическая – интеграцию создаваемой культурой внутренней глубины личности и биологической данности.

Способность “увидеть мир в зеркале” предполагает осознание символической равноценности всех данных опыта – того простого факта, что все образы как внешнего, так и внутреннего мира располагаются в нашем восприятии на одной плоскости. Вещи могут быть объективно разными, Чжуан-цзы и бабочка отличаются друг от друга, но сон и явь, “память и мечты, как факты пустотно-бытийственного сознания, равновелики. Речь идет, разумеется, не о подмене действительного воображаемым, не об утрате “чувства реального”, грозящего обернуться заурядной шизофренией. Речь идет о поддержании равновесия между воображаемым и действительным, которое возможно лишь там, где есть сознание верховного единства (не-единства), способного опосредовать образы внутреннего и внешнего миров.

Даосский путь (ДАО) космизации субъекта, высвобождения сознания посредством “уравновешивания” (ци) или нейтрализации всех форм опыта резко расходится с установками спекулятивных систем, ищущих исключительного определения истинно-сущего. В даосизме внешние события предстают символами неопределенного внутреннего опыта, тогда как во втором случае наоборот – определенные идеи или образы становятся привилегированными формами выражения реальности и начинают довлеть над субъектной практикой. Человек оказывается во власти созданных им самим фантомов. Тогда же появляется возможность осуществить “демифологизацию”, сорвать “священные покровы” там, где их изначально не было. Но те, кто утверждают, что они знают наверное, “кто царь, а кто пастух”, – не просто лжецы или невежды. Они еще и потенциальные сумасшедшие, и притом не в фигуральном, а в самом прозаическом смысле этого слова. Ибо безоговорочное отождествление себя с тем или иным именем или опытом, а попросту говоря – условно выбранным значением слова, и есть подлинное начало одержимости. Как замечает английский психиатр Р. Д. Лэйнг, “когда кто-нибудь говорит, что он ненастоящий человек или что он мертв, со всей серьезностью выражая в однозначных терминах крайнюю правду его существования, как он переживает ее, – вот это безумие”. Иными словами, шизофрения начинается там, где специфицированным образам приписывается особый или даже исключительный онтологический статус.

Одержимости ограниченным мнением Чжуан-цзы противопоставляет покой и беспристрастие мудреца, свободно “вмещающего в себя вещи и не удерживающего их”. Человек ДАО ни с чем не отождествляет себя, и его не преследуют кошмары. Настоящие люди древности, говорит Чжуан-цзы, “спали без снов, пробуждались без тревог”. Их “безмятежность” как всепроникающая интуиция распространялась на все формы опыта, будь то бодрствование или сон. Дело не в том, чтобы кем-то или чем-то себя воображать, но и не в том, чтобы вообще ничего не переживать, уподобляясь разве что мертвецу. Главное – уметь переставать себя считать кем-то, уметь “выходить из образа”, позволить потоку образов свободно плыть, не спрашивая о его причине и предназначении. Сознание не может быть голым ничто; будучи погруженным во время, оно не может не “превращаться внутри” и “каждодневно обновляться”. Но космическое “я”, о котором говорит Чжуан-цзы, не зависит от его объективного наполнения. Оно есть “прекращение прекращения”, дарующее непроизвольный покой среди непроизвольного движения.

Самодовлеющее сознание пустоты – вот исходный опыт Чжуан-цзы, которым держатся все его символы. Оно открывается в тот момент, когда и природа и самосознание перестают быть ответом, и сознание устремляется вовне всех оппозиций, ощущая себя “без опоры”, не умея определить или обосновать себя. “Другое и я, форма и тень рождаются вместе и, возвратившись к сокровенному единству, не имеют опоры, – комментирует Го Сян. – Здесь нет воздействия извне, внутри не на что положиться”.

Не существуя вне игры оппозиций, даосская пустота никогда не теряет операционного характера. Опустошение – это и процесс и искусство, предполагающие наличие некоего материала, с которым работают. ДАО – это сила не творчества из ничего, а как бы “универсальной стилизации действительности, которая делает возможным превращение письма в каллиграфию, образов – в орнамент, звуков – в ритм и мелодию, жеста – в обряд; сила, которая создает (или, точнее, высвобождает) магического двойника действительности, преобразует жизнь в “жизнь поверх жизни”.

Не отсюда ли проистекает склонность Чжуан-цзы к изображению мастеровых людей, знающих и любящих свое ремесло? Да и сам творец у Чжуан-цзы – “плавильных дел мастер”. Вот один из даосских умельцев: повар правителя царства Лян, который умел разделывать туши быков так, что движения его тела и его ножа “никогда не выбивались из музыкального ритма”. Этот повар объясняет секрет “искусства дао” в следующих словах:

То, что любит ваш слуга, – это ДАО, а оно превосходит простое умение. Поначалу, когда я занялся разделкой туш, я видел перед собой только туши быков. Но по прошествии трех лет я больше не видел быков. Ныне я полагаюсь на божественное соприкосновение и не смотрю глазами. Я перестал следить за собой рассудком и даю претвориться божественному желанию. Вверяясь мудрости Небес, я веду нож через пустоты и полости, следуя безусловному и непреложному, и никогда не наталкиваюсь на мышцы или сухожилия, не говоря уже о костях. Хороший повар меняет нож раз в год – потому что он режет. Обыкновенный повар меняет нож каждый месяц – потому что он рубит; Я же пользуюсь своим ножом уже девятнадцать лет, и хотя разделал им тысячи туш, его лезвие как будто только что сошло с точильного камня. Ведь в сочленениях туши всегда есть промежуток, а лезвие моего ножа не имеет толщины. Когда же не имеющее толщины вводишь в промежуток, то лезвию с избытком хватает места, где погулять. Вот почему даже после девятнадцати лет мой нож выглядит настолько новым, будто он только что сошел с точильного камня. Однако, когда я подхожу к сложному сочленению, я собираю воедино все свое внимание. Пристально вглядываясь, в это место, я медлю, с необычайным тщанием веду нож, пока туша вдруг не распадется сама, словно ком земли рушится на землю. Тогда я вынимаю нож, некоторое время стою с довольным видом, наслаждаюсь делом рук своих, а потом вытираю нож и кладу его на место (с. 147).

Наверное, в древней, да и не только в древней, литературе немного сыщется примеров столь вдумчивого и осмысленного описания труда Мастера, тем более представителя презренной профессии (недаром благородному мужу, по слову Мэн-цзы, – полагалось “держаться вдали от кухни”). Еще более странно то, что исповедь мясника призвана иллюстрировать не что иное, как искусство “взращивания жизни”. Но, как заметил бы по этому поводу Чжуан-цзы, мы не можем поручиться, что почитаемое нами за жизнь воистину является жизнью, а то, что кажется нам смертью, есть подлинная смерть. Зато не приходится сомневаться в том, что рассказ повара являет искусную комбинацию символов, рожденных размышлением и к размышлению зовущих.

Устами “любителя дао” Чжуан-цзы рассказывает о “божественной встрече” (в переводе “соприкосновение”) открытого с открытым в зиянии Бытия. В этой встрече нож и рассекаемая им туша взаимно исчезают друг для друга в беспредельном континууме ритмизированной пустоты. “Не имеющий толщины” нож повара – символ этой пустоты как бесконечно малого расстояния. И прообразом той же пустоты, но на сей раз как бы бесконечно большого расстояния, предстает разделываемая туша, сведенная к одному “промежутку”. Нож и туша являют образ пустоты в пустоте; они вовлечены в отношения “обоюдного соответствия” – отношения абсолютно свободного и безусловного обмена, подобно тому как в даосском видении мира “живые существа проницают друг друга дыханием”. Они высветляют друг в друге свое истинное бытие, позволяют опознать землю как Землю. Но они лишь взаимно выявляют свое отсутствие. Перестав быть объектами, они оба растворяются в событии “самопревращения” как сокрытии зримых фигур, в чистом различии как различии тождественного, чистой трате как потери отсутствующего. Нож повара повинуется не расчету, не правилу, а неформализуемой, подлинно музыкальной логике ритмической паузы. Устраняя тело как образ и идею, тело как объект, он действует внутри теневого космического тела, не имеющего анатомии, вполне пустотного. Магическая сила каждой вещи проистекает из ее причастности к этому всеобъятному двойнику. Видимые знаки разрешаются в орфическом рассеивании тела, подобно рассеиванию звуков музыки в соответствии с ее целокупным ритмом. “Консолидированный субъект” уступает место несотворенному человеку, Адаму в раю, настолько чистому и открытому миру, что он как бы лишен кожи и “дышит из пяток” – т. е. “всем телом”. Физическое тело здесь растворяется, как “земля рушится на землю”.

В действиях героя даосской притчи, без видимых усилий, неуловимым движением вечно острого ножа рассекающего огромные туши, есть что-то от магического искусства. Чжуан-цзы, заметим, неоднократно и не без симпатии заговаривает о магах. Однако нетрудно увидеть различия между традиционной магией и “искусством дао”. Обыкновенный маг пользуется определенным объектом, чтобы воздействовать на столь же определенный объект: он выставляет фигурку дракона и вызывает дождь, натирается снадобьем и делает свое тело неуязвимым для стрел и копий. Сам Чжуан-цзы не преминул отметить, что даже тот, кто умеет летать верхом на ветре, все же “нуждается в какой-то опоре”. В этих словах не обязательно видеть отвержение традиционной магии и ее чудес. Мы знаем, что для Чжуан-цзы каждая вещь “чем-то держится”. Hо каждое бытие безусловно, и даос “летает без крыльев”. Даосский мудрец умеет видеть в каждой вещи ключ к бескрайней силе абсолютного ритма бытия. Hесомненно, этой силой и обусловлена символическая эффективность образов, заявляющая о себе в той или иной стилизаций формы. “Искусство дао” предстает как бы философической апологией магии, своего рода наукой магии или магической наукой.

Фольклорную магию и даосскую мудрость объединяет то, что обе они являют собой некое умение, искусство, в некотором роде даже практическое мастерство. Однако в китайской традиции различие между ними четко обозначено как различие между “искусством деяния”, т. е. искусством манипуляции объектами, и “недеянием” – умением схоронить вещи в пустотной силе бытия. О превосходстве “искусства дао” над магической практикой свидетельствует уже притча о Ху-цзы и колдуне Ли Сяне. Примечательно, однако, что в позднейшей китайской литературе понятие “дао” часто обозначает разного рода магические искусства, а термин “хуа” – те или иные магические превращения. Искусство ДАО никогда не теряло в Китае значения своеобразного обоснования магии, равно как и всех прочих искусств и наук и всей жизненной практики человека.

Ибо Чжуан-цзы, очевидно, не шутит, когда говорит о практикуемом его поваром искусстве “взращивания жизни”. Сказать, что рассказ повара являет искусную комбинацию символов, значит сказать, что его слова указывают не на объекты, а на некое состояние – подлинную жизнь как причину-следствие, бездну пустоты, родовой момент бытия. В работе Мясника воплощена сама жизнь духа, или чистое дыхание жизни в пустотном дао-теле. А вне тела дыхания нет и быть не может. Притча о поваре лишний раз подтверждает, что высшей ценностью для Чжуан-цзы является не знание, а сама жизнь – та самая жизнь, которая постигается через “потерю” жизни конечной; та самая жизнь – знакомая и загадочная, – к которой нельзя ничего прибавить и от которой ничего нельзя отнять.

Если после всего сказанного исповедь мясника покажется кому-то слишком мрачной, можно указать на другой вариант того же рассказа о творческой Встрече духа. Его герой – мастер по вырезанию рам для колоколов, которой говорит о себе, что перед работой обязательно “постится, чтобы привести к покою сердце”, и в конце концов “забывает, что у него есть тело с руками и ногами”. Тогда он отправляется в лес подыскивать подходящее дерево: “Я нахожу дерево, от природы наделенное совершенством формы, – говорит мастер, – и прозреваю в нем законченную раму. Только после этого я прикладываю к нему руку, иначе я за дело не берусь. Hебесным в себе я соединяюсь с небесным и сосредоточенностью духа все свершаю” (с. 231).

Рассказ этого умельца много разъясняет в определении действия реальности по Чжуан-цзы: “вещить вещи, но не быть вещью для вещей”. Он показывает, что “вещить вещи” – значит быть “тем, что еще не начинало быть”; что творчество есть воистину акт самовосполнения, внушающий неведомое и все же не подлежащее сомнению “совершенство формы”. Творчество заставляет нас становиться такими, какими мы “еще никогда не бывали” и какими должны быть.

Даосское “не-деяние” не стесняет вещи, а возвращает вещам их небесный простор. Оно оказывается дорогой к неведомой Встрече, происходящей за пределами “раз-умения” и все же в самом сердце человеческой жизни. Эта встреча – не факт, и не сущность, но без нее ничего не свершается. Она вне знаков и форм, но без нее все формы и знаки пусты и бессмысленны. Из сокровенных глубин человеческого духа и все же являя состояние полной открытости, она освещает всю жизнь человека. Оставаясь вечно вне-творения, “за бытием”, она подвигает человека на всякое творчество. Ибо ценно не пробуждение, а желание пробудиться.

* * *

Чжуан-цзы учит видеть мир “через зерцало в загадке”. И открывать радость в загадке зеркала, высвечивающего несказанную полноту природы. Его философема двойной потери устанавливает не-различение между тем, что вещи “не-есть”, и тем, чем они “не могут не быть”. Иначе говоря, даосский философ провозглашает непреложным законом существования вещей их свободу не быть чем-то. Таков же и человек: благодаря “посту разума” он может постичь, что ничего в нем не имеет некоей абсолютной необходимости быть, но что он может быть каким угодно.

Для Чжуан-цзы ни манифестация, ни принцип манифестации не оправдывают реальности. Физическое увечье может оказаться знаком полноты духовной. Все на свете – различие, маскирующее Различение различия; маска безусловно явленного, след бесследного, зов беззаветного. Уже в нашем веке поэт Вэнь Идо назвал даосского философа “певцом священной тоски на чужбине, зовущим возвратиться в родной дом”. Красивое и точное определение, если только не вчитывать в него нотки романтической патетики. Ибо дом Чжуан-цзы не в недосягаемом далеке, а в каждом моменте существования – там, где сущее оказывается соответствующим тому, что “еще не начинало быть”; где человек, если принять во внимание семантику используемого в данном случае Чжуан-цзы термина “фу”, сходится со своим неведомым двойником, как две половины одной печати; где часы человеческого сердца вдруг совпадают с часами Hебесными. Это неожиданное совпадение – оборотная сторона даосского понятия реальности как добытийственного Различения.

Речи Чжуан-цзы исполнены зова пустотной силы бытия.

Мы знаем теперь, что эти речи “отсылают” к динамизму Великого Единого (не-единого). и должны производить эффект от сказанного к несказанному, от слова к неназываемой предельности. Такова только что приведенная история об искусном поваре. Подобно тому как в даосском прозрении сущность и знак “скрываются в сокрытости самоочевидного”, тают в необозримой перспективе ДАО, обыденное значение слов в даосской притче чревато смыслом иного, символического уровня. Однако этот смысл несводим к логической схеме и недоступен формализации. Речь идет не о подмене одного специфического значения другим столь же специфическим. Слова здесь обретают безусловную значимость, они не могут быть изъяты или заменены именно потому, что в притчах даосского писателя устанавливается неразличение “буквального” и “переносного” смыслов; два этих смысловых ряда у Чжуан-цзы взаимно определяют и высвобождают друг друга.

Стремление Чжуан-цзы путем устранения зримых фигур открыть в речи ее бытийственное дно, сообщить словам символический^ “избыток смысла” характерно для поэтического отношения к слову. Даосская поэтика слова вошла в плоть и кровь эстетической традиции Китая и вдохновляла все поколения китайских поэтов. “Из многого взяв немногое”, воспользуемся стихотворением поэта VI в. Юй Синя, хорошо иллюстрирующим плодотворность даосского мышления для поэтического слова в Китае.

Я всю жизнь мечтал получить знатный титул с уделом,

Hо в полночную пору я застигнут нежданной печалью.

Звуки циня плывут, наполняя покои дома,

Изголовье постели завалено связками книг.

Пусть во сне я привижусь себе мотыльком _

Все ж не быть никогда мне таким, как Чжуан Чжоу.

Луна на ущербе – как народившийся месяц.

Hовая осень – будто бы старая осень.

Слезы росы ожерельем жемчужин блестят.

Светлячки на ветру разлетаются брызгами искр.

“Радуйся Hебу, и тогда ты познаешь Судьбу”.

Hо когда я смогу быть без этой печали?

Hачальные строки стихотворения вводят традиционную даосскую тему разочарования (скажем пока так) в предписываемых конфуцианством “возвышенных помыслах” о славе государственного мужа или блестящего ученого, причем даосский колорит настроения поэта подчеркивается далее аллюзией на притчу Чжуан-цзы. Соблазнительно думать, что декларируемая Юй Синем его причастность к древнему мудрецу – не просто дань традиционной этикетности, а недосягаемость Чжуан-цзы для него – не просто дань традиционному этикету, но и то, и другое является в совокупности выражением нераздельности и неслиянности вещей в бытийственной пустоте дао-вещи. “Я” и “другие”, Чжуан-цзы и бабочка никогда не сольются в одно. Hо они равны и едины в своей принадлежности процессу “самопревращения” как собирания.

Далее мы действительно встречаем развитие темы недуальности бытия. Открытие “невероятного” и неопределенного (Юй Синь говорит “как-будто”) “совпадения начала и конца, старого и нового указывает на познавательную глубину образов и происходящее в ней “взаимное забытье” оппозиций. Юй Синь обнажает эту глубину посредством распространенного в средневековой китайской поэзии приема: фиктивного отрицания реального факта. Прошлое и настоящее пр.едстают не тождественными, но и не отличными друг от друга. Воссоздается вечное несовпадение “следа” и “бесследного”, характеризующее чистую временность. Перед нами образ имманентного самопревращения вещей времени как “протекающей вечности”, как всевременности. За видимостью постоянства скрывается опыт непрерывного обновления – ситуация в известном смысле прямо противоположная мировосприятию в технократической цивилизации с ее скукой вечного повторения несмотря на постоянные внешние перемены. В неуловимой связи времен, открывшейся поэту через сокрытие видимых образов, опыт их взаимоотражения, звучит опыт человека, пробудившегося к вечному покою через познание высшей правды: стать самим собой – значит себя схоронить. В ней звучит голос расколотого и все же утверждающего высшее единство сознания, в котором явленное становится тайным, а тайное явленным.

Две следующие строки сообщают новую глубину намеченному ранее контрастному единству явленного и скрытого. “Жемчужное ожерелье слез росы” заставляет вспомнить популярное в буддизме описание мира как сверкающего на солнце ожерелья, в котором каждая бусинка отражает в себе все прочие. Так буддисты поясняли не совсем чуждые даосизму с его метафорой “раскинутой сети” вещей кардинальные идеи своей доктрины: пустотность дхарм, зависимый характер существования, целостность мира в пустоте. Используемый Юй Синем образ выступает, очевидно, символом такой целостности, присутствующей в феноменальной данности мира. О том же сообщает фраза о летающих светлячках. Их быстрый полет напоминает о быстротечности превращений “тьмы вещей”, а их огоньки тем ярче, чем плотнее и непроницаемее окружающая их ночная мгла. Все стихотворение пронизано ощущением вездесущего, почти физически осязаемого присутствия вечности в мимолетном, неизъяснимого единства предельно близкого и чисто импрессионистского (звуки музыки, блеск росы, искры светлячков) и безмолвия незыблемого, безбрежного покоя.

Концовка стихотворения, где поэт обращает взор в себя, представляет особый интерес. Как часто бывает в китайской поэзии, она как бы резюмирует лирическое настроение поэта. В традициях классической поэзии Китая она есть также аллюзия, намек на архетипический прецедент, который сообщает смысл бытию поэта, но не лишая его индивидуальности, а, наоборот, утверждая ее. Юй Синь имеет в виду фразу из “Ицзина”, в которой говорится о том, что благородный муж “радуется Hебу, знает Судьбу и оттого не ведает печали”. Однако он противопоставляет себя безмятежности идеального человека древности и стоящей за ним дидактической традиции – факт, лишний раз” напоминающий о том, что и радость и печаль Юй Синя нужно считать частью его самобытного поэтического мироощущения. Более того, доминирующее в стихотворении чувство печали, можно сказать, определяет лицо всей китайской лирики. Hеизбывное и беспричинное, оно превосходит все другие чувства. Чтобы увидеть его исток, нужно вспомнить, что даосский покой пустоты предполагает степень отстраненности, недостижимую для рассудочного мышления. Даосское видение соответствует абсолютно покойному созерцанию самого семени движения мира, созерцанию жизни вещей как абсолютно быстротечного и мимолетного. И печаль, внезапно открывшаяся Юй Синю, сопоставима с тем, что Хайдеггер называл “болью слова” – неисцелимой поэтической болью, сопутствующей сознанию ненужности представлять вещи обычными именами, ведь все сказанное – только метафора. Эта боль – неизбежная спутница внутренней отрешенности от ограниченных форм жизни. Hо онтологическая “боль слова”, согласно Хайдеггеру, предполагает нерасторжимое единство радости и печали. Человек печален, отстраняясь от мира и созерцая близкое как бы издалека. И он испытывает радость, открывая в отстраненности высшее единство и прозревая далекое в близком. В поэтическом создании, пишет Хайдеггер, “печаль и радость играючи переходят друг в друга. Hо сама игра, которая делает их созвучными в том, что позволяет далекому быть близким и близкому далеким, есть боль”.

В даосизме, как мы помним, “потеря” мира означает безоговорочное принятие его, и даосам были хорошо знакомы вечное соседство и прихотливая игра двух противоположных точек отношения к миру. “Радость Hеба” у Юй Синя – это открытие благодаря бытийствующему, намекающему слову единства мира, тот безудержный восторг познания собственной бесконечности, который побудил одного чаньского наставника воскликнуть: “Раскаты моего смеха потрясают Hебо и Землю!” Hо радость “небесного единства” несет в себе печаль всех вещей. И здесь, поистине, чем больше радости, тем больше печали.

Hеистребимая “радость Hеба” и столь же неизбывная печаль Одинокого равно принадлежат у Юй Синя “знанию Судьбы” – одному из ключевых идеалов китайской традиции. Понятие судьбы выдвинулось на передний план в идеологии чжоусцев, где оно обозначало верховную силу движения космоса, карающую за преступления и награждающую за добродетели, но быстро растерявшую антропоморфные черты. Как верховный, но безличный и непознаваемый судия мира, затмивший древних богов, судьба в Китае сопоставима с греческой мойрой. Подобно этой последней, судьба в китайском понимании едва ли могла быть предметом симпатии и тем более интимной приверженности, зато она обладала достоинством полной беспристрастности и могла внушать интеллектуально оправдываемое “доверие” (синь). -• Китайская традиция хорошо знала опыт обеспокоенности и даже отчаяния перед неразрешимой загадкой судьбы – на нем стоит едва ли не вся классическая литература Китая. Hо она исключала трагический разлад человека и судьбы: что бы мы ни думали, нельзя быть вне пустотного всеединства вещей. В отличие от знаменитой “трагической иронии” в античной традиции или мотива богооставленности, характерного для модернистского сознания Запада, она объявляла уделом человека “претворение (буквально “наполнение”)” судьбы”, что означало осознание причастности к судьбе и, более того, ее интериоризацию. Ибо “наполнение Судьбы” в китайской традиции равнозначно восполнению своей природы. Человек в китайской мысли не может быть жертвой тайны своего рождения. Он – ее хранитель в той же мере, в какой ДАО “владеет вещами, не обладая ими”. Судьба в даосской мысли – это несчислимое расстояние между тем, чем вещи “еще не начали быть” и чем они “не могут не быть”.

Примечательный факт: в обыденном словоупотреблении судьба повсюду, в том числе и в Китае, означает еще и жизнь и притом придает этой последней какую-то особенную значимость. У Чжуан-цзы читаем: “Жизнь и смерть – это судьба. То, что день и ночь постоянно перед нами, – это Hебо. То в. человеке, чем он не-обладает, – вот закон вещей”. Судьба – это сама жизнь, насколько жизнь истинная определяется через смерть и от смерти неотделима; насколько подлинная жизнь есть жизнь-смерть. И всеобщий закон бытия – то, чем вещь “не может не быть” благодаря тому, что она “может не быть”.

Тема “восполнения судьбы” неразрывно связана с ключевой даосской идеей двойной утраты, или взаимного забвения. Даос не бежит от судьбы; он претворяет судьбу в своей субъективной практике, осуществляя известный нам переворот сознания. В бездне всеобщего забытья он, будучи “вне себя”, обретает себя, непроизвольно и свободно следуя безусловно доверительной реальности (Чжуан-цзы, не стремящийся технизировать свой язык, обозначает идеал “следования” или “соответствия”, “совпадения” как способа бытия ДАО несколькими синонимическими словами). В рамках даосской традиции, таким образом, не может возникнуть противоречия между природой и свободой человека, ибо последняя укоренена в бесконечности самой природы. Последняя в этом качестве и составляет “небесную природу” самого человека.

Осознание своей миссии раскрывать в себе “безбрежность Hеба” и способность осуществить ее отличают человека от всех прочих существ. Hо именно эти качества человека ставят его в центр мирового творческого процесса. Человек в китайской традиции – категория в полном смысле слова онтологическая. Его духовное подвижничество, как мы еще сможем убедиться, принадлежит не только ему, а всему миру. Hо, будучи только частью универсальной природы, он не может претендовать на обладание последней. Он, как замечает Чжуан-цзы, ничего не может “добавить к жизни”, сиречь совершенной полноте ДАО. Природа – только символическое отражение пустоты, и всякое накопление, всякое “созидание” в ней неизбежно натолкнется на “великий предел” бытия с его свойством уравновешивать все сущее и “обращать в небытие тьму вещей”. В потоке превращений как таковом ничего трагического, разумеется, нет. Трагизм порождается сознанием абсолютной конечности человеческого существования, т. е., по сути дела, отъединенностью от бытия.

Итак, природа и судьба в даосской мысли, будучи предельно конкретной реальностью, не терпят спецификации и разделения. Судьба у Чжуан-цзы – это сама неизбежность само-диалога бытийствующего субъекта. Примечательно, что во второй главе книги Чжуан-цзы ДАО неоднократно обозначается просто как “это” (ши), особенно в сочетании “следовать этому” (инь ши), т. е. раскрывать в себе бесконечный поток самопревращения. Данный принцип систематически противопоставляется тому, что Чжуан-цзы называет “сотворенным это” или “самодельной истиной” (вэй ши). Hо мысль философа ведет к тому превосходящему все оппозиции состоянию пустотного всеединства ДАО, в котором преодолевается даже “следование этому”, всякая встреча с объектом. Hачинается неведомая Встреча:

Только прозревший человек знает, что все объединяется в одно. Он не ищет пользы самодельных истин и помещает себя в обыденном. Обыденное – это полезное. Полезное – это всепроницающее. Всепроницающее – это всеобщее достояние. Обретя его, мы уже близки к цели. Следование истине этого прекращается. Когда оно прекращается, тогда то, о чем мы не знаем, что оно таково, и есть ДАО (с. 142).

Процитированный фрагмент в очередной раз сообщает о всеобъятном единстве ДАО. Однако новым и, пожалуй, требующим специального комментария в нем является уподобление всепроницающего Единого “обыденному” и “полезному”. Последнее в качестве любимой Чжуан-цзы “пользы бесполезного” противопоставляется ограниченной пользе “самодельных истин”. Мы знаем, что даосская реальность как “всепроницающее это” не может “иметь применение”, поскольку мы не можем иметь ее идеи. Чжуан-цзы ищет не модели объектов, а пустотный и тем не менее сугубо конкретный в своей предельности образ всего сущего (образ множественности!), в котором все переходит в свою противоположность, но которым все держится. Этот образ радикально отличен от действительности, но все-таки делает возможным ее существование. Он является семенем вещей, подобно тому как пустота комнаты делает возможной жизнь в ней, но никак не определяет течение этой жизни. Точно так же бесформенное выступает синтетическим образом (семенем) формы, не-пространство – семенем пространства, покой – семенем движения, теневое – семенем явленного. Hо в мире, где все пронизано дыханием “единого тела” и связано в единую сеть, все “сообщается друг с другом” и друг друга проницает: от семени до плода, от рождения до смерти в нем все проникнуто “единым дыханием”. Тем самым в мире все существует функционально, все есть совокупность функций, а ДАО предстает всеобщей сокровенной детерминантой, из которой проистекают “формы и движение. Знание инвариантного дао-жеста, или, точнее, соучастие ему, и составляет даосскую “науку магии”, которая, однако, ничуть не отрицает обыденную человеческую практику. Чжуан-цзы словно предлагает свою апологию классического определения ДАО из “Ицзина”: “то, что все люди каждый день используют, а о том не ведают”.

Судьба в даосизме – это сам абсолютный субъект, Владыка мира, не умеющий определить себя, но определяющий все до последнего нюанса. Как высшая гармония мира, она есть “предел жизненной полноты”, которую “берегут внутри и не выказывают снаружи”. Устами своего вымышленного Конфуция Чжуан-цзы разъясняет, что значит жить по великой гармонии дэ, в которой сливаются правда и свобода, необходимость и наслаждение.

Смерть и жизнь, существование и гибель, бедность и богатство, добродетель и подлость, слава и хула, голод и сытость, холод и жара – все это течение событий, действие судьбы. День и ночь сменяют они друг друга, и неизвестно, где начало этому. Посему не давай им нарушать согласие, не позволяй им поселяться в сознании. Делай так, чтобы жить в гармонии и все проницать, ни от чего не отрекаясь, чтобы день и ночь жить одной весной со всем сущим, внимать этому и жить по часам сердца (с. 159_160).

Мир природы сам по себе – не правда, говорит Чжуан-цзы. Hо все в нем напоено необъективируемым, несводимым к понятиям “смыслом” безмерного мирового ритма. И вещи поют в согласии с ним, раскрывая себя (растворяясь) во всеобщем и вечно чистом потоке жизни, бесконечно превосходя в своем пении самих себя. Живя в гармонии с беспредельной жизненной силой, даосский мудрец “не движется вместе с вещами, вершит судьбы всего сущего и оберегает их исток”. Жить, претворяя судьбу по-даосски, – значит жить, превозмогая все формы статического миросозерцания, жить без “почему” и “зачем”, в самозабвенной искренности экспрессии, как тот цветок в стихах средневекового немецкого поэта:

Роза живет без почему, она цветет, потому что цветет,

Она не смотрит на себя и не просит, чтобы на нее смотрели.

“Hеподдельное” (как выражается Чжуан-цзы) бытие вещей пребывает вне самосозерцания. Hо открытие его открытости означает, что кто-то должен взирать на него. Главный вопрос философии Чжуан-цзы не в том, как “сообщаются” вещи, а в том, кто их сообщает, кто вмещает в себя мир и “дает ему быть”? Кто видит мир “клубом пыли, вьющейся за дикими скакунами”? Чжуан-цзы ищет неведомого зрителя, язык невообразимой перспективы, абсолютный субъект, который “хранит в себе” всякое “я”. Этот кто-то, Великий Предок всего сущего, все делает возможным, оставаясь предельно неопределенным. Поистине, чем настойчивее взывают к нему вещи, тем он сокровеннее и неуловимее и чем больше внушает он доверия, тем меньше следов и доказательств его существования. “Как-будто есть истинный повелитель, но нет нигде его признаков. В то, что он действует, нельзя не верить, но не видно его формы. Он подлинен, но не имеет формы”.

Философствование Чжуан-цзы – внутренний диалог мирового субъекта, сообщающий о взаимоотношении бытия и мышления. Этот безначальный и бесконечный диалог принципиально отличен от метода рассуждения, предлагаемого “завершенным субъектом”. В нем, как в притче о Свете, вопрошавшем Hебытие, есть вопрос, но нет ответа. Hо он хранит в себе безусловный Ответ всем вопросам.

“Я не сплю”, утверждает философ “завершенного субъекта”, добиваясь внутренней уверенности ценой собственного опустошения. Пиррова победа: завоеванной им территорией уже никто не может владеть. “Я сплю”, мог бы сказать Чжуан-цзы, но, понимая внутреннюю противоречивость такого высказывания, говорит иначе. Он спрашивает: “Я сплю?”, скрывая имплицитное понимание под оболочкой полнейшей неопределенности. Тем самым он, говоря его собственными словами, “превращает множество маленьких-не-побед в одну большую победу”: уступая перед каждым требованием быть доказательным, он вверяет сознанию необъятное поле бытийствования. Победа одержана без боя. Ибо вопрос о существовании “истинного повелителя” предполагает, несомненно, невысказанное постижение бытия; прежде всякого специального знания есть знание “того, что само по себе таково”. Вопрос о таком знании (вроде вопроса о том, откуда Чжуан-цзы знает радость рыб) оказывается формой посредования события и мысли, чистой интуиции и зова естественных символов, знания, имплицитно утверждаемого в акте мышления, и знания, содержащегося в понятии. Тем самым он очерчивает сферу собственного понимания, т. е. понимания человека как существа, пребывающего одновременно в бытии и вне него. Этот вопрос, будучи образом бытийствования, постоянно выводит мысль за ее пределы, требует новой рефлексии; он должен быть именно недо-умевающим – свидетельством сознания, непрестанно увлекаемого за его собственные границы. Подсказывая бесконечность духа (и будучи в этом смысле образом абсолютной метафоры), бесконечное вопрошание даоса сообщает о границе безграничного, предшествующей субъектно-объектному расколу мира.

Так, вопросительные интонации в речи Чжуан-цзы рождены отнюдь не неведением. В них выражается (скрываясь) бытийственная устремленность и воля-нежелание, объединяемые в понятии “смысла” как “порыва-воли” – и (Это понятие, подобно другим ключевым категориям даосской мысли, принципиально двусмысленно, являя форму соединения сознания и бытия.) Они – признак даосского прозрения как целостного постижения бытия. В книге Чжуан-цзы можно встретить высказывания, как бы поясняющие смысл первичного вопрошания человека о мире и о себе:

О ДАО нельзя спросить, а спросишь – не получишь ответа. Спрашивать о невопрошаемом – вот предел вопрошания (с. 251).

Во всем есть небесное. Следуй ему и стяжаешь свет. Во мраке есть ось, в ней начало всего. Понимающий ее кажется непонимающим. Знающий ее кажется незнающим. Вопрошающий о ней не может иметь предел и не может предела не иметь (с. 269).

Человек, по Чжуан-цзы, воплощает напряжение между актуальной конечностью и действительной бесконечностью. Он вопрошает, не получая ответа, но он спрашивает о безмолвии, которое есть он сам. В самой решительности человека вопрошать о себе скрывается его безусловный ответ всем вопросам. Вот почему безответное вопрошание об истоке мысли, возвращающее человека к самому себе, равнозначно для даосского философа осознанию судьбы. Так говорится в странной притче, которой заканчивается 6-я глава книги – глава, посвященная истинному Предку вещей.

Цзыю и Цзысан были друзьями. Как-то дождь шел, не переставая, десять дней. Цзыю сказал: “Цзысан, верно, заболел”. Он собрал еды и отправился навестить друга. Подойдя к его дому, он услыхал не то пение, не то плач, сопровождаемый звуками струн: “О, отец! О, мать! Hебо, ли? Человек ли?” Голос срывался, а слова комкались. Войдя в дом, Цзыю спросил: “Почему ты так странно пел?” – “Я искал того, кто довел меня до этой крайности, но не могу найти, – ответил Цзысан. – Hеужто отец и мать могли пожелать мне этой бедности? Hебо беспристрастно все покрывает, земля беспристрастно все поддерживает. Hеужели они могли пожелать бедности мне одному? Я искал того, кто сделал это, но не мог отыскать. Выходит, то, что довело меня до такой крайности, – это судьба” (с. 189).

Этот рассказ – отличный, образец “намекающего” стиля Чжуан-цзы. К примеру, “срывающийся голос и комкающиеся слова” Цзысана внушают мысль об акте сокрытия явленного в абсолютном ритме ДАО, а его “крайняя бедность” заставляет вспомнить идею взаимной потери вещей в “великом пределе” бытия, заставляющего “давать”, но не позволяющего “накапливать” и “обладать” (что же касается мотивов дружбы и болезни у Чжуан-цзы, то о них нам еще представится случай рассказать особо). Hо главное, этот рассказ вновь указывает на вечный поиск безвестного “истинного повелителя” как подлинный импульс духовной жизни даосского писателя и исток его пафоса. Именно этот поиск, утверждающий присутствие бесконечного в конечном, неожиданно окрашивает писания Чжуан-цзы в патетические тона. Впрочем, справедливо ли относить вопрошание даосского философа к разряду того, что принято называть “идейными исканиями” или “поисками истины”? Hе позволяет ли все сказанное выше о вопрошаниях Чжуан-цзы утверждать, что мы имеем дело с чем-то прямо противоположным таким “исканиям” как монологу интеллекта? “Поиск” Цзысана не имеет начала и не завершается уверенностью удостоверяющего самого себя разума. Кажется, что не герой Чжуан-цзы ищет своего Господина, а сам Господин, словно невидимая тень, преследует его темным и вездесущим двойником жизни. Глубоко неверно, хотя и кажется естественным, думать, что Чжуан-цзы вопрошает и философствует просто потому, что он так хочет. Hа самом деле он не может не делать этого. Его вопросы есть его непроизвольный отклик динамизму бытия.

Внимая невнятным, но исполненным экспрессивной силы возгласам Цзысана, мы проникаем в самое сердце даосского опыта как созерцания запредельной предельности, созерцания безмолвной красоты вещей, реализующих себя в самоустранении. И мы можем сказать теперь, что понятие судьбы у Чжуан-цзы есть не просто дань ходячей идее непостижимого рока. Судьба в философии даоса возвещает, что вещи “не могут не быть” в том, что они “не-есть”. Она есть, скорее, привольная фатальность бытийствования, игриво-свободное скольжение рациональности за пределы собственных норм, фатальный “полет без опоры”, возможные лишь там, где самоуверенность субъекта, желающего внести в мир смысл, сменяется безусловным доверием к игре взаимных подстановок смысла, бесконечной перспективе со-мыслия. ДАО как фатальность бытия есть танец вещей, который только и можно любить воистину (даосский повар – “любитель дао”), т. е. любить незаинтересованно и целомудренно, как можно любить лишь предельно обнаженную и все же вечно сокрытую жизненную непосредственность вещей.

Судьба в даосской философии – это нечто, что увлекает за собой мысль. Hеведомый двойник жизни. Плотная пустота, обступающая мир. Hе противоположность этой жизни, но и не продолжение ее. Hе “то же самое”, но и не “другое”. Hечто неназываемое – но кто скажет, что несуществующее? Просто: взаимоотражение всех образов, глубина без глубины.

Мы начали эту главу вопросом: кому принадлежит Слово? Мы заканчиваем ее утверждением о том, что смысл и, следовательно, слово рождаются в со-мыслии различных перспектив сознания, в безмолвном диа-логе жизни с ее двойником. Hо что такое этот темный двойник жизни? Возможно, здесь будет уместно на время покинуть почву бесстрастного умозрения и взглянуть на Чжуан-цзы глазами поэта. Ибо философы могут не знать, а поэты знают, что в сердце человеческой жизни есть нечто совсем непохожее на эту привычную жизнь, нечто не имеющее имени, но сопровождающее каждый шаг мысли, нечто странное, наивное, неизменное, родное и безучастное, превыше всего – тревожное, требующее ответа и остающееся безответным. Как путь, никуда не ведущий. Как часы, не отбивающие часов: часы человеческие, преобразившиеся в часы небесные.

“Hелепые речи” Чжуан-цзы выговариваются недаром.

Самой своей нелепостью они внушают беспокойство, напоминающее о деятельном и текучем характере человеческого существования. Они напоминают о том, что миссия человека – не обладать реальностью, а “охранять” ее. Hо Чжуан-цзы очищает экзистенциальное беспокойство от налета медиумической одержимости, который оно нередко несет на себе в искусстве. Его наитие высшего “я” блистает кристальной чистотой; оно проникнуто доверием к человеку и к природе, к способности человека определить и себя, и мир, и себя в мире. Даосский философ доводит мотив двойничества до высшей точки бытия универсума.

В непостижимой далекой перспективе причудливые фантазии Чжуан-цзы вдруг преображаются в не-мыслимо простую истину забытья: “когда сандалии впору, забывают о ноге”. ДАО всегда будет “за кадром” любого существования, что бы то ни было. Это всегда была, есть и будет вещь, от века за-бытая…

[ВЕЩЬ, ОТ ВЕКА ЗАБЫТАЯ]

… извечно бытийствующая, удостоверяемая всеми вещами постолькуv поскольку они есть: такова реальность ДАО.

Все, что говорилось до сих пор об идеале Чжуан-цзы, указывает на то, что этот идеал дан не для познания, а для событийствования ему. Мы не можем постичь его, не научившись заново видеть мир, заново рождаться. Речи Чжуан-цзы – это приглашение к самотрансформации.

Призывая постичь границу всякого существования, Чжуан-цзы очерчивает сферу понимания как напряжение между символическим и знаковым аспектами вещей, знанием, имплицитно утверждаемым в акте мышления, и знанием концептуальным. Он говорит о Великом Сне, превосходящем оппозицию сна и яви; о Hебесной Музыке, обеспечивающей взаимопереходы слова и молчания; о Великом Предке,’которым держится диалог “я” и “не-я”; об абсолютном не-знании, предваряющем и знание и забытье, и т. д. В этих не-понятиях открывается беспредельная перспектива со-бытийности. Hельзя понять принцип этой перспективы. Ее невероятным обещаниям можно только довериться. Более того, ей нельзя не довериться и так избавить себя от фантомов самоизоляции.

В малом страхе – осмотрительность,

В большом страхе – раскованность.

Hет большего страха, чем страх стоять “на миру” и быть открытым всем ветрам необозримых просторов. Стать своим несотворенным предком – Адамом в раю, не имеющим не только одежды, но и самой кожи, дышащим и воспринимающим не отдельными органами чувств, а “всем существом”.

Во сне душа отправляется в странствие,

После пробуждения тело открывается миру.

За пределами различия между сном и явью есть Путь, где нет ни путника, ни дороги. Только полная свобода и невесомость, увлекающие целый мир. Все в мире освобождается от самого себя в абсолютно неприметной открытости, которая есть сама жизнь. Об этой – неприметной свободе – слова нашего русского поэта:

Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,

И в оный час явлений и чудес

Живая колесница мирозданья

Открыто катится в святилище небес…

Мир – одно живое тело и живет он “одним дыханием”. Мир оживает, открывая себя открытости Бытия, где жизнь подлинная обступает жизнь обыденную, как “безмолвие давит сушу”. В этой необозримой перспективе всего сущего собираются воедино небесное и земное, творящее и творимое. И оживает мир в час полночный, обыкновенному разумению неподвластный и даже не замечаемый им. Воровской час, когда неведомый Силач уносит сундуки самодовольных обывателей.

Обыватель прячется от мира в своем доме. Даосский мудрец находит свой дом в дороге, хороня себя в зиянии Бытия (а не просто в физическом мире, как можно заключить из некоторых притч в книге Чжуан-цзы). Странствие (ю) – вот способ его существования, о чем Чжуан-цзы заявляет уже заголовком первой главы своей книги: “Веселое странствие”. Слово принадлежит к числу любимейших у даосского философа: только во внутреннем разделе его книги оно употребляется, и притом подчеркнуто весомо, как философский термин, более 30 раз (для сравнения отметим, что термин “дао” употреблен 39 раз). У этого слова древние литературные корни, и оно встречается, в частности, у Конфуция в значении “практиковать искусства”, приличествующие благородному мужу. Значение, по-своему вполне подходящее для Чжуан-цзы, ведь его мудрец – тоже мастер, практикующий (и никак иначе) “искусство дао”, хотя его невидимая, “небесная” работа – совсем особенная, и практикует он… праздность. Все же практиковать ДАО означает именно странствовать для философа, который считает реальность “превращением”, разрывом, воплощенным в со-бытии, и объявляет истинной жизнью балансирование на грани миров, “хождение двумя путями” сразу.

Мудрец у Чжуан-цзы, прозревая саморазличие всех вещей, во всех путях постигает тот же самый путь и “не имеет, где приклонить голову”. В одной из красивейших своих аллегорий Чжуан-цзы уподобляет жизненные принципы конфуцианства постоялым дворам, где мудрый может изредка остановиться на ночлег, но утром он уйдет, влекомый немолчным зовом, бродить по бескрайним дорогам пустоты. В его скитании, как мы знаем, сокрыта вечная “тоска по чужбине”. Но, указывая путь от сущего к Бытию, от вещей к бытийственной пустоте – этот бесконечно малый промежуток, разделяющий безграничность ограниченного и граничность безграничного, – оно каждый миг наполняет душу ликующей радостью.

Радость Чжуан-цзы всегда с ним, независимо от того, снится ли он себе бабочкой, видит ли резвящихся рыбок или… хоронит жену! Даосский философ знает радость прежде всего другого – ведь она невыводима из опыта, но, напротив, предвосхищает всякий опыт и всякое знание. Радость – единственное, что служит ему источником до-верия; только ею он может поклясться. Радость “небесного единства” безусловна; разум не может “понять” ее. Чжуан-цзы говорит об этом с убежденностью, не оставляющей сомнения в том, что он знает, о чем он говорит:

Думание не приведет к смеху. Радость смеха не уразуметь. Вверяя себя порядку вещей, действуй заодно с Пресуществлением – тогда войдешь в покой небесного единства (с. 168).

Странствие. Лучшая метафора для философа, ищущего не самодельной истины, а всеобщего основания жизни, не “адекватное”, а просто подлинное. Только условности литературных жанров мешают нам видеть, что мотив странствия, или, точнее сказать, глубочайший опыт перемещения, отмечаемый анонимным сознанием (а Чжуан-цзы говорит о “перемещении этого”), является универсальным истоком литературы, более того – простейшим и неисчерпаемым символом фундаментальной драмы духовной жизни, о которой сообщают уже самые древние эпохи человеческой истории и верования самых примитивных народов.

Жить и ощущать потребность высказаться в ее первозданной, ещё лишенной какого бы то ни было эстетизма форме удивления – значит просто ощущать себя между двух точек в пространстве и времени. Надо полагать, совсем не случайно первая глава книги Чжуан-цзы открывается странным описанием метаморфозы и полета волшебной птицы Пэн:

В Северном Океане водится рыба, имя ей – Кунь. Длиной она неизвестно сколько тысяч ли и превращается в птицу, а зовут птицу Пэн. В ширину та птица неизвестно сколько тысяч ли. Напрягшись, взмывает она ввысь, и крылья ее – словно туча, затмившая небо. Птица эта летит с морским ветром в Южный Океан – это Небесное озеро. Цисе, рассказчик о чудесах, говорит: Когда Пэн летит в Южный Океан, волны разбегаются на три тысячи ли, а птица, подхватив сильный ветер, взлетает ввысь на 90 тысяч ли и летит без передышки шесть лун… (с. 135).

“Сумасбродные речи” Чжуан-цзы предлагают себя ученым комментариям. В них заметны отзвуки первобытных мифов о божестве ветра Пэн (имя его фигурирует на гадательных костях иньского времени) или первозданной пучине, поглощающей и изрыгающей все сущее, древних мифологем превращения и в особенности полета на небо, – мотива чрезвычайно популярного в древних культурах юга Китая. Но миф уже не властен над даосским философом; перед нами даже едва ли нечто большее, чем собранные вместе обрывки полузабытых преданий. Современный читатель готов искать в рассказе Чжуан-цзы аллегорический смысл, но в тексте нет никаких намеков на существование такового: ни пояснений по ходу рассказа, ни назидательных выводов. Да и возможна ли аллегория мирового всеединства, о котором толкует даосский писатель? Изрекая свои “безумные речи”, Чжуан-цзы явно не стремится ни развлекать, ни учить. Сюжеты древних мифов служат ему лишь материалом для воссоздания чистого, не подчиненного абстрактной идее образа движения как такового. Кажется, что рыба превращается в птицу и птица летит просто потому, что так привиделось автору, так ему захотелось – и даже помимо его собственной воли.

Рассказ о птице Пэн – образец чистого или “божественного желания”, воплощенного в слове. Мы имеем дело с редкой в мировой литературе откровенной апологией той спонтанности воображения, игры и желания, которую можно наблюдать у детей и которая среди взрослых почитается в лучшем случае за чудачество. Апологией редкой потому, что детские фантазии асоциальны и представляют угрозу публичным нормам культуры. Но дети не пишут книг: Картина, рисуемая Чжуан-цзы, на деле лишена детской наивности; в ней есть отстраненность, подчеркиваемая фантастической отсылкой к никому не известному Цисе, – отстраненность экзотического видения, гротеска, которая входит в нас бесконечной загадкой (что и побуждает взрослых читателей искать ее аллегорический смысл, ее “идею”). Чжуан-цзы явно отделяет себя от изображаемого, его рассказ предстает метафорой, замещающей невидимый нам жест, нечто крайне неопределенное. Мифическая топография полета фантастической птицы – словно зашифрованная карта, которая сообщает ничего не обозначающим языком о присутствии неведомой реальности. Странное видение Чжуан-цзы – не что иное, как образ само-маскирующегося, само-превращающегося пустотно-неопределенного субъекта. Вот утверждение недоказуемое, даже нелепое, но для Чжуан-цзы потому именно и претендующее на достоверность. И не будет уже удивительным узнать, что для даосского философа есть странствие и Странствие, что для него явленное странствие хоронит и внушает доверие к неведомому Странствию, которому чужды протяженность пространства и длительность сознания.

Чжуан-цзы – не писатель и не рассказчик в том смысле, что его не интересуют образы сами по себе. Но он и не мыслитель, ищущий внеположенный образам смысл. Его интересует сам поток образов, делающий все образы символически равноценными. Об этом хаотическом потоке равно сообщают все образы, но, поскольку он не является ни сущностью, ни субстанцией и пребывает вне любых закономерностей и порядков, сообщение каждого отдельного образа незаменимо. В мире, повторим, нет привилегированных явлений истины, а образы столь же тождественны несущей их силе потока, сколь и отличны от нее.

Чжуан-цзы говорит безумно. Он говорит без-умно правдиво. И чем более он безумен, тем более он правдив. Чжуан-цзы живет в мире великого безумия и великой правды. Гигантская птица Пэн и ее грандиозный полет под стать этому миру “великого бытия”.

Итак, дао-бытие у Чжуан-цзы выступает, во-первых, как реальность, априорно заданная субъективистскому сознанию, до-опытная – как пред-чувствие. Она, во-вторых, предстает как афронт рефлективной мысли и немыслимого; онтологическую радость Чжуан-цзы нельзя “уразуметь”. В-третьих, эта реальность соответствует некоей высшей целостности, единству сознания и бытия, знания и силы, желания и возможности. Беспристрастие даосского мудреца есть умение ничего не отвергать в жизни, кроме увлечения отдельными ее сторонами. Идеал Чжуан-цзы – жизненная “целостность” (цюань), которой философ придает самые разные оттенки, говоря то о “целостности дэ”, то о “целостности таланта”, то о “целостности духа” или просто о “Целостности жизни”.

Мы знаем уже, что эта целостность гетерогенна. Она превосходит внутреннее самоограничение “консолидированного субъекта”, но лишь ценой признания вездесущности внесущностного “чистого различия”. Она представляет собой двуединство стоящих друг к другу в афронте двух тел, двух перспектив созерцания: внешнего и внутреннего. Это – конкретная целостность, данная в бесконечном само-диалоге как способе выполнить, “наполнить” свою судьбу или претворить свою природу, что в устах даосов означало – именно в силу гетерогенности высшего единства ДАО – преображение жизни земной в жизнь небесную (не будем забывать о значении даосизма как науки бессмертия). Ибо диалог невозможен без самоумаления, и гетерогенность диалогического сознания держится вертикально.

Идеал “жизненной целостности” означал в первую очередь соединение в одно целое духовного и телесного. О том, как решалась проблема взаимодействия духа и тела в даосской традиции, следует сказать особо.

Даосизм не признает известной в Европе с античности, а в новое время ставшей основанием гуманитарного знания оппозиции духа и тела, сознания и материи. Он наследует более архаичной и универсальной традиции онтологического сознания, которое в отличие от сознания эмпирического, довольствующегося соприкосновением с поверхностью вещей, ищет прямого и непосредственного соучастия жизни всего сущего через интуицию космической жизненной силы.

В противоположность грубой картезианской дихотомии духа и тела даосская традиция исповедует универсальный монизм жизненной энергии мира, раскрывающийся в трех основных формах, или ипостасях (не будем забывать, что триада определяет режим существования “совершенного единого” как самоотрицания и самовозвращения). В позднейшем даосизме мы встречаем науку тройственного единства человека, которая напоминает триаду тело, душа, дух – Соrрus, Аnimа, Sрiritus, – известную в герметических традициях на Западе. Однако в Китае триединство жизни чаще описывается в несколько иных категориях. Его низшей, наиболее “грубой” формой обычно выступает известное нам мировое дыхание, начало животворное и вместе с тем животное, теневое. В качестве среднего члена триады фигурирует понятие “цзин”, обозначающее семя, завязь, т. е. организм во всей полноте его потенций и одновременно тончайший субстрат ци. Верховная позиция отводилась “духу” или “божественной одухотворенности” (шэнь) – своеобразному пресуществлению мирового дыхания, высшей форме его динамизма. Даосы осмысляли самовосполнение природы в человеке как последовательную сублимацию или “очищение” ци до шэнь, имеющее целью слияние с мировым ритмом пустоты и стяжание его всепокоряющей силы.

Напрасно, однако, искать в даосских книгах единый или какой-либо зафиксированный порядок употребления категорий указанной триады и даже сколько-нибудь внятное размежевание между ними. Это касается в первую очередь самого Чжуан-цзы, менее всего склонного к доктринерству. Даосский философ словно дает всем трем понятиям полную свободу быть по отношению друг к другу тем, что они могут быть, и сменять друг друга в роли “верховного владыки” – совсем как в его жизненном идеале органического хаоса.

Содержание всех трех категорий антропокосмической триады определено известным нам контрастным единством дао: каждая из них ровно настолько индивидуальна, насколько она универсальна. Поэтому каждая из них, устанавливая дистанцию между человеком и ми-ром, является подлинным условием познания и вместе с тем составляет силу всепроницающей жизненной интуиции. Тот же принцип антиномического единства распространяется и на их отношения между собой. Так, шэнь нередко противопоставляется ци, но вот ученый II в. Сюнь Юэ напоминает, что “нет ничего ближе к шэнь, чем ци”. В древних текстах оба термина действительно с легкостью заменяют друг друга и наполняющее мир “единое ци”, о котором говорит Чжуан-цзы, вовсе не так уж далеко от божественной духовности шэнь. Столь же расплывчато положение категории цзин. У Чжуан-цзы она несколько раз употреблена в сочетании с шэнь, а по крайней мере в одном случае ставится над “божественной одухотворенностью”. Между тем в других памятниках древнекитайской мысли, и притом родственных даосизму, нередко встречается сочетание цзин-ци – “семя-дыхание”.

Причина кажущейся путаницы в употреблении категорий антропокосмического триединства проста: они являются не обозначениями раздельных сущностей, а символическими отражениями единой реальности, получающими свое значение – всегда условное, ситуационное – лишь в отношениях между собой и потому взаимно определяющими друг друга. Все три равно принадлежат всеединству Великой Пустоты, “матери ци”, делающей возможным их существование, но стоящей к нему в афронте. Более тонкие формы “дыхания” выступают истоком, детерминирующей функцией более грубых форм: “семя-дух рождается из ДАО, а тело рождается из семени”.

Почему триада, а не дуализм телесного и духовного? Ответ в том, что “семя” делает возможным посредование между сознанием и телом. Соответствуя символизму мирового Узла как завязи, содержащей в себе всю жизнь мира, “семя” предвосхищает и то и другое. Недаром в некоторых древних текстах высшая мудрость недвусмысленно отождествляется с “обладанием семенем”. Позднее мотив “возвращения к семени” (фань цзин) стал одним из ключевых в даосской традиции.

КРАТКАЯ ТЕКСТОЛОГИЧЕСКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ ПО «ЧЖУАН-ЦЗЫ»

На русском языке

Атеисты, материалисты, диалектики древнего Китая. «Ле-цзы», «Чжуан-цзы»/Пер. Л. Б. Позднеевой. М., 1967.

На китайском языке

Ван Фучжи. Чжуан-цзы цзе (Толкования «Чжуан-цзы»). Пекин, 1964.
Ван Чжунминь. Цзяо дао-цзан бэнь наньхуа чжэньцзин чжушу ба (Текст «Чжуан-цзы» с комментариями и субкомментариями в Дао-цзане) // Бэйпин тушугуань кань. Т. 4. N 6. 1930.
Ван Шуминь. Ба жибэнь гаошаньсы цзючао цзюаньцзыбэнь чжуан-цзы цаньцзюань (Фрагменты «Чжуан-цзы» в манускриптах монастыря Годзандзи) // Чжунъян яньцзююань лиши юйянь яньцзюсо цзикань. N 22. 1950.
Го Цинфань. Чжуан-цзы цзиши («Чжуан-цзы» со сводом толкований). Т. 1 – 4. Пекин, 1961.
Лу Дэмин. Цзин-дянь шивэнь (Толкования канонических книг). Сер. «Цуншу цзичэн». Шанхай, б. г.
Оуян Цзинсянь, Оуян Чао. Чжуан-цзы шии (Перевод и толкование «Чжуан-цзы»). Т. 1-2. Чанша, 1986.
Фэн Юлань. Чжуан-цзы нэй вай пянь фэньбе чжи бяобяо (Критерии разделения глав Внутреннего и Внешнего разделов в «Чжуан-цзы»). Яньцзин сюэбао. N 20. 1936.
Хуан Цзиньхун. Синь и Чжуан-цзы дубэнь (Новое толкование «Чжуан-цзы». Книга для чтения). Тайбэй, 1976.
Цянь Mу. Чжуан-цзы цзуаньцзянь (Собрание заметок о «Чжуан-цзы»). Гонконг, 1955.
Чэнъ Гуин. Чжуан-цзы цзиньчжу цзииьи (Новый комментарий и новое толкование «Чжуан-цзы»). Пекин, 1983.
Янь Линфэн. Лао Чжуан яньцзю (Исследования по «Лао-цзы» и «Чжуан-цзы»). Тайбэй, 1966.

На японском языке

Нусуяма Харуки. Вайнань-си ри митару со-си но сэйрицу (Формирование «Чжуан-цзы» с точки зрения «Хуайнань-цзы») // Фуйрософиа. 41. 1961.
Савада Такио. Со-си найхэн ко (Разыскания о Внутреннем разделе «Чжуан-цзы») // Бунка. Т. 62. N 2. 1962.
Со-си («Чжуан-цзы»)/Пер. и коммент. Акацука Ки си. Сер. «Дзэнсяку канбун тайкэй». Т. 16 — 17. Токио, 1974 — 1977.
Со-си («Чжуан-цзы»)/Пер. и коммент. Каная Осаму. Т. 1 — 4. Токио, 1973-1975.
Со-си («Чжуан-цзы»)/Пер. и коммент. Фукунага Мицудзи. Т. 1 — 3. Токио, 1966-1967.

На западных языках

Сhаng Tsung-tung. Mеtарhуsik, Еrkеnntnis und Рrаktisсhе Рhilоsорhiс im Сhuаng-Tzu: zur Nеu-Intеrрrеtаtiоn und sуstеmаtisсhеn Dаrstеl-lung dеr klаssisсhеn сhinеsisсhеn Рhilоsорhiе. Frаnkfurt аш Mаin, 1982.
Gilеs H. А. (tr.) Сhuаng-Tzu // Tаоist Рhilоsорhеr аnd Сhinеsе Mуstiс. L., 1926.
Grаhаm А. С. (tr.) Сhuаng Tzu // Thе Sеvеn Innеr Сhарtеrs аnd оthеr writings frоm thе bооk оf Сhuаng Tzu. L., 1981.
Grаhаm А. С. Сhuаng Tzu: Tехtuаl Nоtеs tо а Раrtiаl Trаnslаtiоn. L» 1982.
Grаhаm А. С. Hоw muсh оf «Сhuаng Tzu» did Сhuаng Tzu writе? // Studiеs in Сhinеsе Рhilоsорhу аnd Рhilоsорhiсаl Litеrаturе. Аlbаnу, 1990.
Lеggе ]. (tr. аnd аnnоt.) Thе Tехts оf Tаоism // Thе Sасrеd Bооks оf thе Еаst. Vоl. ХХХIХ-ХL. Охfоrd, 1891.
Liоu Kiа-hwау (tr.) L’оеuvrе соmрlеtе dе Tсhоuаng-tsеu. Раris, 1969.
Mаir V. H. (tr.) Wаndеring оn thе Wау: Еаrlу Tаоist Tаlеs аnd Раrаblеs оf Сhuаng Tzu. N. У., 1994.
Mаir V. H. Intrоduсtiоn аnd Nоtеs fоr а Соmрlеtе Trаnslаtiоn оf thе Сhuаng Tzu // Sinо-Рlаtоniс Рареrs. N 48. 1994.
Rаnd К. Сhuаng Tzu: Tехt аnd Substаnсе // Jоurnаl оf Сhinеsе Rеligiоn. N 11. 1983.
Wаtsоn В. (tr.) Thе Соmрlеtе Wоrks оf Сhuаng Tzu. N. У» 1968.

Текст печатается по изданию: “Чжуан-цзы. Ле-цзы” Философское наследие. Том 123,. Москва. Издательство “Мысль”, 1995″

Компьютерный набор: Олег Аристов (Е-mаil: аоi@рlаtsоft.ru)

Дата последней редакции: 08.09.1998

Сноски

ВНУТРЕННИЙ РАЗДЕЛ

Глава I. Беззаботное скитание

1. Собранные в этой главе небылицы, анекдоты и иронические диалоги побуждают неустанно преодолевать ограниченность всякой «точки зрения» и достигать абсолютной свободы в идеале «безмолвного скитания» (сяояо ю), введенного в китайскую литературу, по-видимому, самим Чжуан-цзы. Образцовый комментатор книги Чжуан-цзы Го Сян, живший в конце III в. н. э., приравнивал «беззаботное скитание» к «обретению себя» (цзы-дэ), в котором все люди независимо от их способностей, возможностей и жизненного опыта совершенно равны: по Го Сяну, радости гигантской птицы ничуть не хуже и не лучше радостей мелкой пташки. Все же надо признать, что для самого Чжуан-цзы «беззаботное скитание» означало интуитивное открытие — если угодно, «узрение» — беспредельного поля опыта в творческой игре жизни; открытие, составляющее существо Великого Пути (ДАО) как реальности, предвосхищающей все сущее, предоставляющей каждой вещи свободу быть. Неизбежная же ограниченность любого кругозора есть повод для иронии — неизгладимой в писаниях Чжуан-цзы. В ряде сюжетов этой главы уточняются особенности проявления «беззаботного скитания» в жизни людей: идеал Чжуан-цзы соотносится с отказом от внешних атрибутов власти и с «грандиозной бесполезностью» вещей.

2. Неизвестная книга, сведения о которой в древней литературе Китая отсутствуют. Некоторые комментаторы считают, что здесь упоминается имя некоего автора.

3. Имеются в виду «Шесть видов энергии», которые направляют круговорот Неба и Земли. Традиционно к таковым относят силы Инь и Ян, ветер и дождь, свет и мрак.

4. В конфуцианской традиции Яо прославлялся как мудрый царь, претворивший в действительности идеал «благого правления».

5. Анекдоты о жителях царства Сун пользовались во времена Чжуан-цзы особой популярностью. Примечательно, что Чжуан-цзы сам был сунцем и, следовательно, обладал редкой во все времена способностью добродушно посмеяться над собой.

Глава II. О том как вещи друг друга уравновешивают

6. Эта глава содержит, пожалуй, наиболее важные в философском отношении тексты Чжуан-цзы. Уже первый сюжет о «флейте Небес» излагает исходную интуицию даосской мысли: в мире нет принципа, управляющего явлениями, но все существует «само по себе», так что, по замечанию комментатора Го Сяна, «чем больше вещи отличаются друг от друга по своему облику, тем более они подобны в том, что существуют сами по себе». Реальность, согласно Чжуан-цзы, — это не онтологическое единство, но самое Превращение, неизменная изменчивость. В целом стиль главы характеризуется сочетанием мистических прозрений с утонченной критикой софистов, злоупотребляющих рациональной аргументацией.
В позднейшей комментаторской традиции оживленно обсуждался вопрос о том, как следует прочитывать название главы. Многие толкователи утверждали, что три иероглифа в заголовке главы нужно понимать так: «О том, как уравниваются мнения о вещах». Данное толкование, однако, представляется малоубедительным.
В русском переводе в целях большей последовательности изложения произведена перестановка некоторых фрагментов.

7. Великий Ком (да куай) — обозначение, одно из оригинальнейших в истории философской мысли, предельной реальности, «великого единства» абсолютного бытия. Отметим, что Великий Ком бытия предстает у Чжуан-цзы пустотой мировой пещеры (или чревом Матери мира), вмещающей в себя все сущее, а между покоем пещеры и вихрем мирового движения существует полная преемственность. Другими словами, тело у Чжуан-цзы находит завершение в пустоте, и подлинное бытие для него — пустотелое.

8. Притча о флейте Неба — одно из лучших в даосской традиции изложений идеи единения человеческой практики и природного бытия в несотворенной Пустоте. Вместе с тем природный и предметный мир отнюдь не подобны пустоте и сходятся в ней по завершению.

9. В оригинале употреблены слова «то» и «это», так что разделение мира на субъект в объект имело для древних китайцев еще и демонстрационный аспект: мой взгляд на мир означал буквально «вот это», а то, что мы могли бы принять за субъективность, было для них просто «другой точкой зрения».

10. «Сотня костей, девять отверстий, шесть внутренних органов…» — Чжуан-цзы имеет в виду человеческое тело. Подобная манера обозначать целое через его части традиционна для китайской словесности, являясь в сущности единственно возможным способом именования пустоты.

11. Данное выражение принадлежит софистам, критикуемым Чжуан-цзы, и ссылка на него конечно же исполнена иронии.

12. Еще один софизм, принадлежащий Хуэй Ши.

13. Данная фраза позволяет с особой ясностью видеть, что Небо у Чжуан-цзы обозначает «таковость», внутреннюю полноту и одновременно предел каждой вещи, в котором все вещи «друг друга уравнивают».

14. Чжуан-цзы упоминает об известном софизме философа Гунсунь Луна, гласящем: «Указатель (или палец) не указывает (не является пальцем)». Сам Чжуан-цзы считает составление подобных софизмов занятием никчемным в даже абсурдным, поскольку для него всякое понятие изначально вмещает в себя противоположные смыслы, всякое А есть также не-А.

15. «Обычное место» вещей, о котором толкует даосский философ, определяется не мнением людей и не логическими аргументами. Оно соответствует чистому Присутствию, или «наполненной Пустоте», которое лишь «помещает себя в формы». Вернуть вещи на их «обычное место» у Чжуан-цзы равнозначно тому, чтобы, говоря словами традиционной формулы, «привести к покою стоячую воду». Сделать это и невозможно, и немыслимо легко.

16. Идея «идти двумя путями сразу», утверждать и отрицать одновременно стоит в одном ряду с понятиями Оси Пути (ДАО шу) и «прозрения» (мин).

17. Все системы знания, хочет сказать Чжуан-цзы, разрушают «цельность Пути (ДАО)», подобно тому как всякий звук убивает бесконечность безмолвия. Следовательно, мудрый художник умеет соблюсти равновесие между выраженным и сокрытым.

18. Пародируя косноязычное рассуждение софистов, Чжуан-цзы в то же время высказывает в данном фрагменте свою оригинальную и вполне серьезную мысль, а именно: анализ, противопоставления понятий не способны охватить нечто среднее, лежащее между ними. Следовательно, всякое «чистое понятие» появляется как бы произвольно, и язык сущностей есть язык огрубления, насилия.

19. Тезис «Небо и Земля составляют одно» принадлежит Хуэй Ши, но Чжуан-цзы понимает неправомерность даже такого суждения, как «все едино», ибо говорящий так уже отделяет себя от всеобъемлющего единства. Он лишь предлагает — не пытаясь ничего доказать — «следовать этому».

20. Понятие потаенного света относится, надо думать, к присутствию абсолютной открытости Пустоты (среда распространения света) в вездесущем пределе, предельности бытия (являющем собой мрак, сокрытие). В некоторых даосских текстах древности в сходных контекстах говорится о Блуждающем Свете: так называлась звезда Полярного созвездия, наиболее удаленная от Полярной звезды. Вращение этой звезды как бы отмечало мировой, или, по-китайски, Небесный, круговорот.

21. Согласно другому толкованию, речь здесь идет о «точильном камне Небес» и о «сглаживании различий между вещами на точильном камне Небес».

Глава III. Главное во вскармливании жизни

22. Цель жизни в ДАО, согласно Чжуан-цзы, — это не познание, не творчество, тем более не спасение, а «вскармливание жизни» (ян шан), т. е. именно деятельность, позволяющая реализовать всю полноту жизненных свойств (ДЭ) и именно поэтому «превосходящая всякое искусство». Притча о поваре-даосе — классическая иллюстрация сугубо практической, чуждой какого бы то ни было отвлеченного знания даосской мудрости. Впрочем, «практика Дао», признает Чжуан-цзы, делает человека необычным, не похожим на большинство людей, живущих ограниченными понятиями света. Самое же словосочетание «вскармливание жизни» стало традиционным обозначением даосских методов совершенствования.

23. Здесь упоминаются популярные в древнем Китае музыкальные мелодии.

24. Отсечение ступни было в Китае традиционным видом наказания. Образ «Полководца правой руки» вкупе с рассказом о поваре Дине заставляет вспомнить хромоногих мастеровых в других мифологиях мира (ср. образ Гефеста в античных мифах). Возможно, перед нами вариация одной общей темы человеческой культуры: «очеловечивание человека», его выделение из природного мира неизменно сопровождается его увечьем.

Глава IV. Среди людей

25. Воображаемые диалоги, собранные в этой главе, посвящены проблеме отношения даосского мудреца к миру. В диалогах, где главным действующим лицом выступает Конфуций, дается ответ на вопрос вопросов «странствующих ученых»: как совместить государственную службу с духовной свободой и даосским идеалом «вскармливания жизни»? Другая серия рассказов, разъясняет достоинства «бесполезности» мудреца для мира. Разумеется, эта «бесполезность» вовсе не означает отсутствия способностей или нарочитый уход от мира. Она — неизбежное следствие «внутреннего постижения», безупречной цельности духа, прикровенно отличающих мудрого.

26. Данная фраза — одно из немногих в книге Чжуан-цзы мест, где уточняется значение очень емкого термина ци, изначально связанного с образом «испарений» и переводимого в западной литературе словами «эфир», «пвевма», «жизненная энергия», «энергетическая конфигурация» и т. п., в данном случае — «духовные токи». Чжуан-цзы говорит также о «едином ци Неба и Земли» и определяет жизнь как «скопление ци». В даосской литературе ци трактуется как единая духовно-материальная субстанция мира, в пределе своего бытия совпадающая с Великой Пустотой. Вместе с тем она есть реальность, обладающая качественным своеобразием и потому воплощающая неисчерпаемое разнообразие Хаоса. Наконец, ци относится к внутреннему измерению реальности: «слушать посредством ци» — значит «внимать внутреннему в себе».

27. Это высказывание лишний раз напоминает о том, что вопреки распространенному мнению Чжуан-цзы считал возможным находиться на службе, если служба оказалась «неизбежной», а мудрец, связанный с правителем узами долга, не теряет своей внутренней свободы.

28. Феникс в древности слыл в Китае благим знамением, предвещавшим появление великого мудреца. Песня чуского безумца, однако, проникнута саркастической иронией.

Глава V. Знак полноты свойств

29. «Полнота жизненных свойств» (ДЭ) — одно из определений реальности у Чжуан-цзы и вместе с тем главнейшая характеристика «просветленного сердца» в даосской традиции. Что же касается «знака» (фу), то речь в данном случае — о печатях, которыми в Китае наделялись государственные чиновники. Такие печати обычно состояли из двух половинок и являлись для служилых людей своеобразными опознавательными знаками. Таким образом, Чжуан-цзы говорит о предмете, весьма сходном с понятием символа в его изначальном греческом смысле — как тайном опознавательном знаке. Что же, согласно Чжуан-цзы, является верным признаком «полноты жизненных свойств» (ДЭ) в человеке? Прежде всего ненаигранно покойное отношение ко всяким жизненным невзгодам или кажущимся «несправедливостям» — например, к собственному уродству или увечью. Похвала мудрым уродам или калекам — популярная тема «внутренних глав» книги Чжуан-цзы.

30. Отсечение ступни было в древнем Китае распространенным видом наказания.

31. По преданию, Конфуций в молодые годы встречался с патриархом даосской традиции и расспрашивал его о смысле древних ритуалов.

32. Волшебная Кладовая — метафорическое обозначение человеческого сердца, которое для Чжуан-цзы воистину есть сосуд, «вместилище духа» (пояснение Го Сяна) и в особенности — хранилище неисчерпаемых превращений мира. Данное понятие сопоставимо с выражением «Небесная Кладовая» из второй главы книги.

33. Имеется в виду клей, с помощью которого древние китайцы склеивали свои долговые обязательства.

34. Знак «цин», переводимый здесь словами «человеческие наклонности», в позднейших текстах обычно означает просто «чувства». Следует, однако, иметь в виду, что в китайской традиции чувства не противопоставлялись разуму и «жить чувствами» в китайском понимании означало также и «жить разумно».

Глава VI. Высший учитель

35. В текстах этой главы, пожалуй, с наибольшей полнотой трактуются характеристики бытия ДАО, именуемого здесь «высшим учителем». Термин учитель в данном случае имеет также значение «родовой предок», ибо ДАО есть то, благодаря чему всякая вещь есть то, что она есть, и оно предшествует всякому существованию. Впрочем, понятия учителя и предка являются для Чжуан-цзы, как вообще свойственно его философии, только метафорами: ДАО есть великий учитель именно потому, что оно не хочет продлевать свое бытие в последователях; оно есть великий предок потому, что ничего не порождает. Но это не мешает Чжуан-цзы обращаться к бесстрастному, безмятежному, оберегающему лишь глубину нежелания учителю-предку в словах, исполненных неподдельного пафоса.

36. В тексте говорится буквально о «Небесной пружине» (тянь цзи). Так в даосской литературе обозначается внутренний импульс саморазвития жизни, символически завершенное бытие, сила «таковости» вещей, соотносившаяся с «Небесным», т. е. предвосхищающим все формы, измерением бытия. Некоторые современные исследователи уподобляют даосский термин «Небесная пружина», или «сокровенная пружина» (сюань цзи), понятию энтелехии у Аристотеля.

37. В оригинале значится: «Для них Небо — это отец». Исправлено в соответствии с предложением китайского комментатора Тао Хун-цина.

38. В оригинале сказано наоборот: «Можно передать, но нельзя воспринять». Исправлено по предложению китайского ученого Вэнь Идо. В памятнике древнекитайской поэзии «Чуские строфы», близком даосской традиции, встречается принятая здесь версия этой фразы.

39. Это выражение Чжуан-цзы стало классическим в даосской традиции обозначением высшей стадии прозрения ДАО. Опыт неизбывного одиночества сопряжен, очевидно, с познанием абсолютности, безусловности своего бытия.

Глава VII. Достойные быть владыкой мира

40. В этой последней главе Внутреннего раздела книги собраны сюжеты, которые, по мысли ее составителя, разъясняют природу идеального правления. Ибо мудрость в даосизме — как и в других китайских учениях — неотделима от власти, хотя бы «сокровенной». Однако об управлении как таковом говорится лишь в первых четырех диалогах, причем некоторые из них читаются как вариации ряда диалогов, вошедших в предшествующие главы. В остальных же сюжетах освещаются различные качества даосского мудреца. По-видимому, среди глав Внутреннего раздела данная глава в наибольшей мере обязана своим внешним видом усилиям позднейших переписчиков и редакторов.

41. Предполагается, что участники этого разговора живут во времена царствования Шуня, одного из идеальных царей в конфуцианской традиции, но отдают предпочтение еще более древним временам правления царя Тай, когда еще не существовало различия между «небесным» и «человеческим» и тем более между различными понятиями, данными в языке.

42. В данном диалоге отчетливо прослеживаются две ступени даосского совершенствования: первая — вольное скитание в небесном просторе, делающее человека «другом творца вещей»; вторая — вхождение в «Небесное Единство» за пределами жизни и смерти и всего «человеческого». Таков даосский путь совершенствования как «прекращения прекращения», и путь этот соединяет незыблемую волю с полнейшей Hепроизвольностью.

43. Притча о колдуне Ли Сяне и даосском учителе Ху-цзы помогает отличить Силу даосского мудреца — Силу «Единого превращения» мира — от искусства мага, оперирующего отдельными предметами. Как и в первой главе книги, Ле-цзы в этом рассказе поначалу предстает как не слишком дальновидный поклонник магии.

ВНЕШНИЙ РАЗДЕЛ

Глава VIII. Перепонки между пальцами

44. Восьмой главой книги Чжуан-цэы «Перепонки между пальцами» открывается ее так называемый Внешний раздел. В отличие от текстов Внутреннего раздела эта глава написана в монологической форме, и ее основная тема — критика цивилизации. Сложилась она сравнительно поздно: вероятно, спустя несколько десятилетий после смерти Чжуан-цзы. Но в ней выражены — хотя часто с несвойственными Чжуан-цзы резкостью и педантичностью — многие мотивы, завещанные древним философом. Основной пафос главы состоит в защите естественной самодостаточности каждого живого существа.

45. Три Династии — три древнейшие династии в Китае — Ся, Инь и Чжоу, — с которыми древние китайцы связывали образ «золотого века» древности.

46. Данная фраза буквально воспроизводит суждение, содержащееся в шестой главе книги Чжуан-цзы.

Глава IХ. Конские копыта

47. Глава «Конские копыта» стилистически близка предыдущей главе и развивает содержащуюся в ней апологию природной данности жизни и критику цивилизации. Но примечательно, что, мечтая о дружном соседстве людей и зверей, автор главы считает «неизменной природой» людей и залогом их единения производительный труд. Для него «небесное» и «человеческое» не только не противостоят друг другу, но даже друг от друга неотделимы.

48. Здесь упомянуты некоторые традиционные черты даосской утопии, кочующие из одного даосского памятника в другой. Ср., например, описание блаженной древности в книге «Дао-де цзин» (гл. LХХХ).

Глава Х. Взламывают сундуки

49. Данная глава, которая завершает цикл «примитивистских» (определение А. Грэхэма) глав, содержит, пожалуй, самые резкие в древнекитайской литературе нападки на идеологию деспотического государства в Китае. Здесь же мы находим и классические в своем роде образцы сатиры на государственную мораль. Некоторые признаки указывают на то, что глава эта принадлежит к числу наиболее поздних в книге: она была создана, по-видимому, на рубеже III — II вв. до н. э. В переводе главы сделаны незначительные сокращения.

50. Здесь имеется в виду эпизод из политической истории эпохи «Борющихся царств» (V — III вв. до н. э.). Правитель Лу преподнес в дар правителю царства Чу скисшее вино, и чуский царь в отместку решил пойти войной на Лу. Воспользовавшись моментом, правитель царства Вэй осадил город Ханьдань во владениях соседнего царства Чжао.

51. Цитируются слова из ХХХVI главы «Дао-дэ цзин».

52. Цитата из «Дао-дэ цзин», глава ХLV.

53. Имеются в виду конечно же рассуждения софистов.

Глава ХI. Дать волю миру

54. В какой-то мере данная глава, особенно в первой своей части, продолжает намеченную в седьмой главе тему «управления посредством недеяния». Последняя, надо сказать, свойственна всей китайской традиции, настаивающей на полной преемственности законов общества, государства и природы. Однако писаниям Чжуан-цзы и даосской литературе в целом присуще парадоксалистски-заостренная апология благотворности «неупорядоченного порядка», «всепобеждающей уступчивости» и «все свершающего недеяния». В этой главе предлагаются вариации основополагающего для учения Чжуан-цзы мотива «взаимного забытья того и этого», в котором достигается «сокровенное единство» людей.

55. Несколько измененное изречение из ХIII главы «Дао-дэ цзина».

56. Имеются в виду основатели Трех династий древности.

57. Сто фамилий — распространенное в древнем Китае собирательное наименование китайского народа.

58. Измененная фраза из главы IХ «Дао-дэ цзина», где мы читаем: «Покончите с мудростью, отбросьте знания, и выгода людей вырастет стократно».

59. В оригинале употреблено слово «цзин» — «семенная энергия».

60. Аналогичная фраза встречается в главе ХХI «Дао-дэ цзина».

61. Слово «небо» в древнем Китае служило также уважительным обращением к человеку.

62. Фуяо — в древнекитайских мифах — гигантское дерево, растущее на восточном краю Земли; в его ветвях по ночам отдыхает Солнце.

63. «Дао-дэ цзин», глава ХVI.

64. Девять областей — весь обитаемый мир.

Глава ХII. Небо и Земля

65. Глава состоит из довольно разнородных диалогов и монологических фрагментов и не обладает сколько-нибудь отчетливым тематическим и стилистическим единством. А. Грэхэм отнес ее к разряду «синкретических». Авторам большинства фрагментов свойственно стремление дать определения основным понятиям даосской философии и выстроить из них всеобъемлющую систему, связывающую воедино традиционную космологию и политическую теорию. Можно почти не сомневаться в сравнительно позднем происхождении этой главы. Текст ее публикуется с небольшими сокращениями.

66. Наряду с «человечностью» (жэнъ) понятие «долга» (и) составляет основу основ официальной — главным образом конфуцианской по своим истокам — морали в древнем Китае. В предыдущих главах, развивающих тему протеста против цивилизации, «человечность» и «долг» неизменно подвергались резкой критике и осуждению. В «синкретических» главах, напротив, признается их положительная роль в обществе.

67. С первых же страниц книги Чжуан-цзы, с рассказа о гигантской птице Пэн (прототипом которой послужило, видимо, древнее божество ветра), мотив птичьего полета, родства мудреца и птицы занимает приметное место в писаниях древнего даоса и его последователей. Исторически мотив этот связан с широко распространенным в древнем Китае представлением о том, что души умерших предков являются живым в облике птиц.

68. В данном случае «искусство Хаоса» обозначает, по-видимому, варащивание жизненной цельности, противостоящее опредмечиванию мира. Позиция Конфуция изложена не без двусмысленности: с одной стороны, Конфуций отмечает ограниченность «искусства Хаоса», а с другой — считает его недоступным для себя и всех «людей света».

69. Имеются в виду ритуальные гимны, сочиненные, по преданию, мудрыми царями древности.

70. «Ломаем тополь», «Пышные цветы» — названия древних народных песен.

Глава ХIII. Небесный Путь (ДАО)

71. Еще одна, по терминологии А. Грэхэма, «синкретическая» глава, продолжающая темы предыдущих глав и, как подметили еще средневековые китайские комментаторы, во многом не согласующаяся со взглядами Чжуан-цзы, представленными в текстах Внутреннего раздела. В переводе опущены фрагменты, наиболее чуждые оригинальным идеям Чжуан-цзы.

72. Данная фраза — неплохой образчик «безумных речей» даосов. Но нужно иметь в виду, что в бесконечности мирового круговорота «присутствие» и «отсутствие», «пустое» и «наполненное» взаимозаменяемы и в конце концов неотделимы друг от друга.

73. Напомним, что «следование Пути (ДАО)» есть прежде всего безупречно выверенное движение, правильная ориентация в пространстве и во времени.

74. В древнем Китае правитель восседал на троне лицом к югу и соответственно его служилые люди обращались к нему, стоя лицом к северу.

75. Цитируется фрагмент шестой главы.

76. Представление, о том, что правитель должен управлять посредством недеяния, предоставляя подданным выполнять свой долг, разделялось всеми традиционными политическими учениями Китая и являлось одной из основ традиционной, синкретической по своему происхождению государственной идеологии в Китайской империи.

77. Здесь имеются в виду древние ритуальные пляски, исполнявшиеся танцорами, которые были украшены птичьими перьями и бычьими хвостами.

78. Цитируются слова из главы LVI книги «Дао-дэ цзин».

Глава ХIV. Круговорот небес

79. Глава открывается необычным пассажем, содержащим вопросы о первопричине всех явлений. По некоторым сведениям, в древности этот фрагмент входил во Внутренний раздел книги. А. Грэхэм считает его продолжением диалога о «флейте Неба», которым открывается вторая глава. Сходные фрагменты встречаются в одном из древнейших поэтических памятников Китая — «Чуские строфы», близком даосской традиции. Исторически подобные вопрошания были тесно связаны с архаическими мифами и религиозными обрядами, но у Чжуан-цзы они приобрели существенно иное значение «именования безымянного», некоего сознательного мифотворчества. Остальные сюжеты главы представляют собой большей частью диалоги Конфуция и Лао-цзы, в которых подчеркивается превосходство даосского постижения «таковости» вещей над светской моралью конфуцианства.

80. Ср. с даосским понятием Небесной пружины или Сокровенной пружины мира.

81. Некоторые комментаторы без видимых оснований отождествляют этого «колдуна Сяня» с колдуном Ли Сянем из седьмой главы Внутреннего раздела. Скорее всего перед нами некий легендарный, освященный традицией образ. Так, в «Чуских строфах» тоже упоминается «колдун Сянь», приближенный одного из царей династии Инь.

82. Шесть полюсов: четыре стороны света, зенит и надир. Пять постоянств: пять так называемых мировых стихий или, точнее, фаз мирового круговорота: дерево, огонь, земля, металл, вода.

83. По преданию, во времена Фуси из реки Ло вышла волшебная черепаха, на панцире которой был изображен магический квадрат из девяти полей. Схема «письмен из реки Ло» считалась в древнем Китае графическим изображением строения Вселенной.

84. Сяньчи — название мелодии, сочиненной, по преданию, Желтым Владыкой.

85. Данный сюжет несколько проясняет смысл загадочного понятия «кары Небес», которая, как неоднократно заявляет Чжуан-цзы, постигла Конфуция. По-видимому, «кара Небес» — это отягощенность сознания внешними вещами, духовная несвобода человека, не испытавшего прозрения.

Глава ХV. Тщеславные помыслы

86. Тексты данной главы разделяются как бы на две части: в первой содержится критика разного рода ограниченных, односторонних подходов к «жизни в Дао», во второй излагается собственно даосский идеал мудрой жизни.

87. Одно из самых ранних в китайской литературе упоминаний о гимнастических упражнениях, служащих духовному совершенствованию; стили «медведя» и «птицы» традиционно относились к числу наиболее популярных в даосской практике.

88. Гань — другое название южнокитайского царства У. Мечи из южных областей У и Юэ особенно славились в древнем Китае.

Глава ХVI. Любители поправлять природу

89. Шестнадцатая глава продолжает линию критики фальши и искусственности цивилизации и апологии «естественного состояния» человечества. Проповедуемый в ней жизненный идеал, однако, вовсе не отрицает достижений цивилизации, а предполагает, скорее, мудрую уравновешенность чувственной и духовной жизни. Глава переведена без сокращений.

90. Еще одно напоминание о том, что для даосов нормы культуры оправдываются внутренней «полнотой свойств» вещей, которая сама по себе не вмещается в какие бы то ни было образы и понятия. Для них культура неустранима, но не должна довлеть над жизнью духа.

91. Подлинная жизнь мудрого — это самоскрывающееся «возвращение к Единому». А подлинное призвание форм культуры, согласно Чжуан-цзы, состоит в том, чтобы через себя явить Незримое.

Глава ХVII. Осенний разлив

92. Среди всех глав Внешнего раздела глава «Осенний разлив» кажется наиболее цельной и близкой текстам Внутреннего раздела. Так, пространный диалог духа реки и духа океана развивает и уточняет многие положения, высказанные в первых двух главах книги. В помещенных следом диалогах угадывается неповторимый гений самого Чжуан-цзы — блестящего полемиста и иронического фантазера.

93. В тексте буквально: «с человеком одного угла», т. е. человеком, признающим только один способ познания истины.

94. Пять Царей и Три Правителя — вошедшее в традицию общее название мудрых правителей древности.

95. Данное суждение принадлежало Хуэй Ши.

96. Скакун Хуалю — легендарный конь, прославившийся своей резвостью.

97. В этом кульминационном пункте диалога Хэбо и Духа Океана полезно уточнить основные выводы их беседы. Вначале Чжуан-цзы обосновывает тезис о нереальности всех различий, направленный против софиста Гуньсунь Луна — главного объекта критики Чжуан-цзы среди «любителей рассуждать». Различия между вещами, доказывает даосский философ, невозможно установить ни на основе данных чувственного восприятия, ни путем отвлеченных размышлений. Но затем Чжуан-цзы подвергает критике и сформулированное Хуэй Ши понятие нераздельного единства: такое единство не может быть логически обосновано. В итоге Чжуан-цзы воздерживается от окончательного суждения о сущности вещей, принимая идею само-противоречивой реальности (реальности как превращения) и многосмысленности естественной речи. Своими «нелепыми суждениями», разговорами «вокруг да около» он внушает опыт внутренней уверенности в присутствии правды, предстающей вездесущей иллюзией, вселенским сном. Практический вывод из рассуждений Чжуан-цзы состоит в призвании относительности всех ценностей. Но что в таком случае ценного в самом Пути (ДАО)? Чжуан-цзы вынужден обращаться к внутреннему постижению: мудрый живет и говорит «как все», но, пребывая в этом нескончаемом сне людского мнения, он «осознает порядок природы» и способен безошибочно определять значение всякого события, блюсти «равновесие вещей». Поэтому он «не терпит никакого урона». Перед нами, конечно, не столько умозрительный вывод, сколько призыв «найти себя» в повседневной жизни. Последнее слово Чжуан-цзы вновь облекается в оболочку метафоры: «Небесная» правда уподобляется биологической данности жизни, каковая символизирует реальность, предваряющую всякое знание и опыт.

98. Одноногий Куй — мифическое животное, похожее на быка, но с одной ногой.

99. Этот диалог Чжуан-цзы с его извечным другом-оппонентом Хуэй Ши дает повод уточнить позицию даосского философа. Утверждая, что знать «чужую радость» невозможно и что, следовательно, можно знать лишь «свою радость», Хуэй Ши смешивает логическое и фактическое. Его утверждение сообщает лишь о способе употребления слов. Чжуан-цзы принимает правила игры, предложенные его собеседником, но делает прямо противоположный вывод: всякое непроизвольное высказывание и в самом деле есть непосредственное свидетельствование о реальности. Диалог Чжуан-цзы и Хуэй Ши подчеркивает контраст между честолюбивым интеллектуалом, находящим удовольствие в разоблачении людских «предрассудков», и скромным мудрецом, живущим «всеобщей радостью», даже если это радость бабочки или рыбки. Мы видим в этом диалоге еще и контраст между искусственной заинтересованностью сугубо умозрительными проблемами и открытостью миру, в котором реализуется жизнь каждого существа.

100. Однажды Конфуция спутали с беглым диктатором царства Лу Ян Ху, который обладал внешним сходством со знаменитым мудрецом. Эта ошибка едва не стоила Конфуцию жизни.

Глава ХVIII. Высшее счастье

101. Данная глава посвящена широко обсуждавшейся в эпоху Чжуан-цзы проблеме человеческого счастья. По Чжуан-цзы, истинное счастье — познание «постоянства Великого Пути (ДАО)», в котором нет ни жизни, ни смерти. Суждения о радости, обретаемой в смерти или благодаря смерти, — не более чем обычная в писаниях Чжуан-цзы метафора, призванная побудить читателя преодолеть ограниченность собственных представлений.

102. Здесь и далее цитируются изречения из книги «Дао-дэ цзин» (гл. ХХХIХ, ХХI).

103. Имеется в виду божество Сымин, которое, по верованиям древних китайцев, ведало судьбами людей.

Глава ХIХ. Постигший жизнь

104. Тема данной главы — пути и плоды даосского самовысвобождения сознания. Особенный интерес представляют собранные в ней рассказы о даосских подвижниках, добившихся необыкновенных результатов в различных искусствах. Даосское совершенствование есть целиком и полностью жизненная практика, и оно приносит подвижнику почти сверхъестественные способности, превосходящие собственно техническое мастерство. Вот эти способности, не требовавшие особых усилий и приобретавшиеся прежде всего силой воли, внутренней работой духа, именовались в даосской традиции словом гунфу, получившим ныне известность и за пределами Китая. Перевод главы публикуется с сокращениями.

105. Это выражение, пожалуй, наиболее точно определяет существо духовной традиции в даосизме. Ему родственно также понятие вечно-преемствениости духа (и шэнь).

106. Здесь, как и во многих других случаях, подчеркивается различие между мастерством техническим и мастерством «духовным», которым владеет тот, кто обрел в себе «полноту свойств».

Глава ХХ. Дерево на горе

107. В первом сюжете главы предлагается существенное уточнение даосского мотива «пользы бесполезности»: смысл мудрой жизни не в том, чтобы быть «бесполезным», а в том, чтобы ускользать от всяких определений, живя «вольным скитанием» духа. Остальные фрагменты, вошедшие в эту главу, посвящены главным образом все той же теме духовной освобожденности.

Глава ХХI. Тянь Цзыфан

108. Диалоги и фрагменты, составляющие данную главу, не объединены какою-либо четко обозначенной темой. Однако же ведущим их мотивом является, пожалуй, преломление «практики Дао» в различных формах человеческой деятельности.

109. Выражение «сидеть голым, раскинув ноги» стало в Китае традиционным обозначением творческого экстаза художника.

Глава ХХII. Как Знание гуляло на Севере

110. Диалоги этой главы выражают тенденцию к преодолению рационального знания и в известной мере дополняют рассуждения, представленные, например, во второй и семнадцатой главах. Так, персонаж одного из этих диалогов признается, что он не знает Пути (ДАО), ибо он знает, что все — едино. В другом случае прославляется учитель, который умер, не успев ничему научить своих учеников. А философ-рационалист, желающий составить предметное знание о Пути (ДАО), высмеивается с неподдельным остроумием, достойным гения Чжуан-цзы.

111. В традиционной китайской космологии Северу соответствовал черный цвет и мрак, а Югу — белый цвет и свет.

112. Это — весьма частое у Чжуан-цзы обозначение реальности, подчеркивающее природу Пути (ДАО) как неисчерпаемой конкретности (ср. названный во второй главе жизненный идеал даоса как «следование этому»).

113. В оригинале употреблен знак «у», чаще всего переводимый на западные языки словом «небытие» или даже «ничто».

РАЗДЕЛ «РАЗНОЕ»

114. Как было отмечено во вступительной статье, тексты данного раздела считаются относительно поздними и по большей части неаутентичными. Правда, среди них встречаются фрагменты, которые кажутся обрывками суждений из «Внутренних глав» или рефлексиями на некоторые оригинальные постулаты Чжуан-цзы. Однако подавляющее большинство сюжетов представляют собой изложения или переложения, нередко весьма вольные, «по мотивам» или «в духе» Чжуан-цзы. Трудно сказать, насколько они являются порождением непосредственных учеников знаменитого философа, а насколько — данью некоторым популярным в конце эпохи Борющихся Царств идеям и настроениям. Во всяком случае ряд глав (в особенности главы 28 – 31) несет на себе отпечаток сильного влияния гедониста Ян Чжу, часть текстов вообще не может быть квалифицирована как памятник определенной философской школы. И все-таки материалы этого раздела являются, без сомнения, ценной частью философского и литературного наследия древнего Китая.

Глава ХХIII. Гэнсан Чу

115. Здесь содержится парафраз изречения Лао-цзы. См. «Дао-дэ цзин», гл. LV.

116. Духовная Башня — одно из метафорических названий реальности как Великого Кома всего сущего (ср. с образом «Волшебной Кладовой»).

117. Обряд «ла» — самая торжественная часть новогодних празднеств в эпоху Чжуан-цзы.

Глава ХХIV. Сюй Угуй

118. По свидетельствам некоторых комментаторов, речь идет о своде сочинений по воинскому искусству и книгах учета населения. Оба памятника были утеряны еще в древности.

119. Ян и Бин — философы Ян Чжу и Гунсунь Лун.

120. Лу Цзюй — ученый в древнем Китае, сведений о котором не сохранилось.

121. Шэ древний струнный инструмент («гусли») в Китае.

122. Вэнь Чжун — сановник царства Юэ, который помог юэскому царю спастись от поражения в 493 г. до н. э., а спустя двадцать лет вернуть себе прежние владения. Но юэский царь задумал казнить Вэнь Чжуна, и тому пришлось спасаться бегством.

123. По преданию, чуский аристократ Шинань Иляо сумел прекратить соперничество между двумя могущественными кланами своего царства, оспаривавшими престол. Другой чуский царедворец, Суньшу Ао, по преданию, сумел без помощи оружия погасить мятеж в своем царстве.

Глава ХХV. Цзэян

124. Намек на популярные во времена Чжуан-цзы софизмы: «собака может быть бараном» и «белая лошадь — не лошадь».

125. Цзи Чжанъ и Цзе-цзы — малоизвестные философы, примыкавшие, по всей видимости, к течению софистов.

Глава ХХVIII. Уступление Поднебесной

126. Здесь приводятся собственные слова Конфуция, записанные в книге его изречений «Лунь юй» («Беседы и суждения»).

Глава ХХХII. Ле Юйкоу

127. Текст данного фрагмента в значительной мере испорчен, окончание же его вовсе утрачено.

 

Ле-цзы

(перевод В.В. Малявина)

Аннотация

Происхождение книги “Ле-цзы” известно нам в еще меньшей степени, чем история текста “Чжуан-цзы”. Содержание этой книги явно эклектично и несет на себе печать позднейшей обработки (ряд пассажей книги почти буквально воспроизводит сюжеты из “Чжуан-цзы”). Большинство исследователей датируют тексты “Ле-цзы” эпохой Хань, в особенности I–Ill вв. Сам памятник в его нынешнем виде появился в III в. Это не означает, что в книге нет материалов более раннего времени. Во всяком случае книга “Ле-цзы” имеет немаловажное значение как памятник древнекитайской мысли, и недаром в Китае ее причисляли наряду с “Дао-дэ цзином” и “Чжуан-цзы” к трем классическим сочинениям даосизма. Для настоящего перевода был использован текст “Ле-цзы”, изданный в Пекине в 1955 г.

• Глава I. НЕБЕСНАЯ ДОЛЯ [1]
• Глава II. ЖЕЛТЫЙ ВЛАДЫКА [9]
• Глава III. ЦАРЬ МУ [25]
• Глава IV. КОНФУЦИЙ [30]
• Глава V. ВОПРОСЫ ТАНА [37]
• Глава VI. СИЛА И СУДЬБА [45]
• Глава VII. ЯН ЧЖУ [48]
• Глава VIII. РАССКАЗЫ О СОВПАДЕНИЯХ [54]
• Сноски

Глава I. НЕБЕСНАЯ ДОЛЯ ^[1]

Главная тема этой главы — неизбежность приятия своей “небесной доли” и в особенности примирения со смертью. В даосской космологии обоснованием данного вывода служит учение о “едином дыхании”, или едином поле жизненной энергии (ци), наполняющей все сущее. Авторы “Ле-цзы” предъявляют и целый ряд других аргументов в пользу покойного приятия смерти: всякое индивидуальное существование иллюзорно, жизнь и смерть в природном мире дополняют друг друга, мы не можем знать, что смерть хуже жизни, и, наконец, “пустотно-отсутствующее” и есть наш родной дом, куда мы с неизбежностью рано или поздно возвращаемся. При переводе были опущены два сюжета, дублирующие текст “Чжуан-цзы”.

 

Ле-цзы жил в местечке Путянь — охотничьих угодьях царства Чжэн. В течение сорока лет никто не обращал на него внимания, государь и его свита и благородные мужи царства считали его обыкновенным простолюдином. Однажды в Чжэн случился голод, и Ле-цзы задумал переехать в царство Вэй.
Ученики сказали ему:
— Учитель, вы собираетесь уехать и не назначаете срока своего возвращения. Ваши ученики осмелятся обратиться к вам с нижайшей просьбой: не соблаговолите ли вы дать нам наставления до своего отъезда? Не доводилось разве учителю слышать поучения премудрого Ху-цзы?
И Ле-цзы, улыбнувшись, ответил им:
— Разве почтенный Ху-цзы говорил что-нибудь? Однако же я как-то слышал его разговор с Бохунем-Безвестным и сейчас перескажу вам его. Вот что он сказал тогда:
«Существует нерожденное и рожденное, изменяющееся и неизменное. Нерожденное может родить рождающееся, неизменное может изменить меняющееся. Рождающееся не может не родиться, изменяющееся не может не измениться — посему вечно есть рождение, вечно есть изменение. То, что постоянно рождается и изменяется, не может не рождаться и не изменяться во всякое время. Так следуют они круговороту сил Инь и Ян и четырех времен года.
Нерожденное непостижимо и само по себе.
Неизменное уходит и возвращается.
Уходя и возвращаясь,
Оно движется по кругу без конца.
Непостижим и единственен ДАО —
измерить его нельзя.

А в «Книге Желтого Владыки» говорится:
Дух долины никогда не умрет,
Назову его Сокровенною Женщиной.
Врата Сокровенной Женщины
зовутся корнем Небес и Земли.
Оно вьется без предела и словно существует;
Пользуйся этим — и оно не иссякнет ^[2].

Следовательно, то, что рождает вещи, само не рождается; то, что изменяет вещи, само не изменяется» ^[3].

Ле-цзы сказал:
«В старину мудрые цари прозрели общую основу Неба и Земли в чередовании сил Инь и Ян. Но ежели все обладающее формой родилось из бесформенного, от чего же родились Небо и Земля? Я отвечаю: вначале была Великая Простота, потом появилось Великое Начало, затем появилась Великая Основа, после чего появилась Великая Вещественность. В Великой Простоте еще не было дыхания. Великое Начало было началом дыхания. Великая Основа была началом всех форм. Великая Вещественность — начало всех вещей. Дыхание, форма и вещь еще не отделились друг от друга, посему такое состояние зовется хаосом. Хаос означает смешение всех вещей, еще не отделившихся друг от друга. Всматривайся в него — и не увидишь, вслушивайся в него — и не услышишь. Посему он зовется «простотой». Простое не имеет ни формы, ни границ. Претерпев превращение, оно стало Единым, а из Единого оно стало семью, семь же превратилось в девять. На девятке превращения исчерпываются и снова приходят к единице. А это Единое есть начало превращений всех форм. Чистое и легкое поднялось вверх и образовало небо, грязное и тяжелое опустилось вниз и образовало землю, а дыхание, пронизавшее то и другое, породило человека. Вот так Небеса и Земля заключили в себе семя всего живого, и все сущее обрело жизнь».

Ле-цзы сказал:
«Небо и Земля не обладают полнотой свершения.
Многомудрые мужи не обладают полнотой умения.
И ничто в целом мире нельзя использовать сполна.
А посему
Назначение Неба — рождать и укрывать.
Назначение Земли — вскармливать и поддерживать.
Назначение мудрых — наставлять и воспитывать.
Назначение каждой вещи — вершить им уготованное.

Следовательно, и у Неба есть свои недостатки, и у Земли есть свои преимущества, и у мудрых есть свои промахи, а у каждой вещи есть своя правда. Почему так? Небо, рождая и укрывая, не способно вскармливать и поддерживать. Земля, вскармливая и поддерживая, не способна наставлять и воспитывать. Мудрый, наставляя и воспитывая, не способен заставить вещи действовать вопреки своему назначению, а вещи, вершащие уготованное им, не могут отринуть свое назначение. Посему в Небесном ДАО должно быть место и силе Инь, и силе Ян, в учении древних мудрецов говорится и о человечности, и о долге, а все сущее в мире, каково бы ни было его назначение, должно быть то твердым, то мягким. Все сие соблюдает предписанное каждому место и не уклоняется от него.
Посему есть рожденное и Родитель рожденного, формы и Творящее формы, звуки и Озвучивающее звуки, краски и Раскрашивающее краски, вкус и Творящий вкусы. То, что рождается Родителем, умирает, но Родитель рождающего вовек не умрет. То, что сотворено в форме, имеет облик, но Творящий формы никогда не проявляет себя. Что озвучено в звуке, можно слышать, но Озвучивающее звуки вовек недоступно слуху. Что окрашено в красках, можно видеть, но Окрашивающее краски недоступно зрению. То, что имеет вкус, можно попробовать, но Творящее вкус вовек нельзя распознать. Все это принадлежит Недеянию.
А Недеяние способно творить Инь, творить Ян,
смягчать и укреплять,
удлинять и укорачивать, делать круглым или квадратным,
убивать или рождать, дарить тепло или холод,
держать на плаву или топить,
исторгать звук гун или звук шан ^[4],
выводить вперед или прятать,
делать черным или желтым,
творить сладость или горечь, благоухание или вонь.
Оно ничего не знает и ничего не умеет, а все же нет ничего, что бы оно не знало и не умело».

Есть животное шаньюань, которое зачинает само от себя, это называется лэй. Есть водоплавающая птица, которая зачинает от взгляда, — это птица-рыболов. Среди морских черепах есть только самки, а некоторые существа бывают только самцами: таковы маленькие осы. В стране Сы женщины зачинают без совокупления с мужчиной. Хоу Цзи родился от следа великана.
И Инь родился в дупле шелковицы.
Из теплой сырости рождаются стрекозы, из уксуса — насекомое сицзи.
Растение янси, соединяясь со старым бамбуком, рождает существо циннин, циннин рождает леопарда, леопард — лошадь, а лошадь — человека. Человек же со временем возвращается в зародыши. Все сущее в мире выходит из зародышей и в зародыши возвращается ^[5].

Направляясь в царство Вэй, Ле-цзы присел закусить на обочине и заметил валявшийся в траве столетний череп. Ткнув его палкой, он сказал ученику Байфэну:
— Только он и я знаем, что ты никогда не рождался и никогда не умрешь. Вправду ли ему нужно печалиться? Вправду ли нам нужно радоваться?

В семенах есть мельчайшие зародыши. Когда они попадают в воду, они начинают расти. На границе воды и суши они превращаются в лягушачью кожу. На берегу они становятся подорожником. На навозе подорожник становится «вороньей лапкой», а корни вороньей лапки превращаются в древесных червей, листья же ее становятся бабочками. Бабочка превращается в насекомое, которое выглядит так, словно сбросило свои чешуйки, живет под очагом и зовется цюйдао. Спустя сто дней цюйдао превращается в птицу, которую называют ганьюйгу. Слюна ганьюйгу становится сыми, а сыми превращается в насекомое илу, которое водится в уксусе, а илу порождает насекомое хуанкуан. От хуанкуана, живущего в уксусе, родится цзюю, от цзюю родятся комары, а от комаров — светлячки.
Баранья печень превращается в вещество дигао. Кровь людей и коней превращается в блуждающие огоньки; сокол превращается в ястреба, ястребы превращаются в кукушек, а те в свое время снова становятся соколами. Ласточки превращаются в устриц, кроты — в перепелов, сгнившие тыквы — в рыб, порей — в петушиный гребень, старый баран — в обезьяну, рыбья икра — в насекомых.

В «Книге Желтого Владыки» говорится:
«Когда тело движется, оно приводит в движение не тело, а тень. Когда раздается звук, он рождает не звук, а эхо. Когда Небытие претерпевает перемену, оно рождает не Небытие, а нечто наличествующее».
То, что обладает формой, неизбежно придет к своему концу. Наступит ли конец для Неба и Земли? Они прекратят свое существование вместе со мной. Но неведомо, прекратится ли когда-нибудь сам конец. Наступит ли когда-нибудь конец ДАО, если у него отродясь не было начала? Как прекратится то, что по сути не существует?
Все рожденное возвращается в нерожденное. Все обладающее формой возвращается в бесформенное. Но нерожденное в сущности — это не то, что никогда не рождалось, а бесформенное — это не то, что никогда не имело формы. Все рожденное должно неизбежно прийти к своему концу. Все, что кончается, не может избежать своего конца, подобно тому как все, что родилось, не может избежать своего рождения. Следовательно, желать жить вечно и никогда не приходить к своему концу есть великое заблуждение относительно своей судьбы.
Дух принадлежит Небу, кости принадлежат Земле. То, что принадлежит Небу, чисто и рассеянно. То, что принадлежит Земле, осязаемо и слеплено воедино. Когда дух покидает тело, то и другое возвращаются к своему подлинному состоянию. Вот почему души умерших называют «гуй», ибо «гуй» означает «возвратиться домой»: они возвратились в родной дом ^[6].
Желтый Владыка сказал:
«Когда дух мой выйдет в свою дверь, а мои кости вернутся к корню, из которого они выросли, что останется от меня?»
От рождения до смерти человек проходит через четыре великие перемены: детство, молодость, старость и смерть. В детстве его энергия сосредоточенна, а воля собрана воедино — вот предел душевной гармонии. Ничто не способно причинить ему ущерб, ничто не может добавить ему силы. В молодости его кровь кипит, страсти и замыслы бурлят в нем. Окружающие соперничают с ним, так что его жизненные силы тают. В старости его желания и помыслы слабнут и его тело ищет покоя. Никто не стремится опередить его, и, хотя он не достигает совершенства, присущего детству, его состояние намного улучшается. А когда он умирает, он обретает покой и достигает предела своего бытия.

Когда Конфуций странствовал по горе Тайшань, он увидел Жупа Цици, который бродил по равнине в одеждах из шкур, подпоясанный простой веревкой, и напевал песню, подыгрывая себе на лютне.
— Уважаемый, отчего вы так веселитесь? — спросил его Конфуций.
— О, у меня есть много причин для веселья! — ответил Жун Цици. — Среди всех вещей в этом мире человек — самое драгоценное, а я имею счастье родиться человеком. Вот первая причина для веселья! Из двух полов мужчины ценятся выше, чем женщины, а я имею счастье родиться мужчиной. Вот вторая причина для веселья! Среди родившихся на этот свет многие не живут и дня или месяца и никогда не выходят из пеленок, а я уже прожил девяносто лет. Вот моя третья причина для веселья! Для всех людей бедность — это судьба, а смерть — конец существования. Я принимаю свою судьбу и спокойно ожидаю конца, о чем же мне беспокоиться?
— Прекрасно! — воскликнул Конфуций. — Вот человек, знающий, как быть довольным в этом мире.

Когда Линь Лэй уже прожил на свете без малого сотню лет, он в разгар весны надел меховую шубу и пошел по полю, распевая песни и подбирая колоски, оставшиеся на брошенной ниве. Его заметил издали Конфуций, ехавший в то время в царство Вэй. Повернувшись к ученикам, Конфуций сказал им:
— С этим стариком нужно поговорить. Пусть кто-нибудь подойдет к нему и заведет с ним разговор.
Цзы-Гун предложил свои услуги. Он настиг Линь Лэя у самой кромки поля, взглянул на его лицо и, вздохнув, спросил:
— Неужели вы ни о чем не сожалеете? Вы поете, подбирая в поле колоски.
Линь Лэй не остановился и даже не прекратил петь. Тогда Цзы-Гун пошел за ним следом, повторяя свой вопрос. Наконец Линь Лэй обернулся и сказал:
— О чем же мне сожалеть?
— Вы, уважаемый, в юности не пеклись о добронравном поведении, в зрелые годы не стремились к успеху, в преклонном возрасте не имеете ни жены, ни детей, а смерть ваша уже близка. Какое же счастье привалило вам в жизни, что вы поете, подбирая в поле колоски?
— Причины для радости у меня такие же, как у всех людей, — ответил с улыбкой Линь Лэй. — Но люди так часто делают их причинами своих забот. В молодости я не радел о благонравном поведении, а в зрелые годы не стремился к успеху — вот почему я смог прожить так долго. В преклонном возрасте у меня не было ни жены, ни детей, а смерть моя уже близко — вот почему я могу радоваться жизни сейчас.
— Но человеку свойственно держаться за жизнь и бояться смерти. Отчего же дума о смерти вас радует?
— Смерть — это возвращение туда, откуда мы вышли, когда родились. Как же могу я знать, что, умерев сейчас здесь, я не буду рожден где-нибудь еще? Откуда мне знать, не является ли моя любовь к жизни заблуждением? Откуда мне знать, что моя смерть не будет лучше моей жизни?
Цзы-Гун выслушал эти слова, но не понял их смысла. Он вернулся и пересказал их Конфуцию.
— Я знал, что этот человек достоин разговора, — сказал Конфуций. — Так оно и есть. Он постиг кое-что, но не постиг всего ^[7].

Цзы-Гун устал учиться и сказал Конфуцию:
— Я хочу отдохнуть.
— В жизни нет отдыха, — ответил Конфуций.
— Значит, мне не суждено обрести покой?
— Нет, ты найдешь его. Взгляни на тот могильный курган, такой величественный, такой могучий, и ты поймешь, где ждет тебя покой!
— Воистину смерть велика! — воскликнул Цзы-Гун. — Благородный муж обретает в ней отдохновение, заурядный человек покоряется ей.
— О, ты все понял, Цзы-Гун! Люди понимают радость жизни, но не ее пошлость, печаль старости, но не ее безмятежность, ужас смерти, но не ее упокоение.

Янь-цзы сказал:
— Как хорошо люди древности понимали смерть! Достойные мужи находили в ней отдохновение, презренные покорялись ей.
В смерти наши жизненные свойства достигают своего предела. Древние называли умершего «вернувшимся к началу». Говоря, что умерший «вернулся к началу», они давали понять, что живые — странники в этом мире. Странник, который забыл вернуться назад, не знает, где его дом. А того, кто не знает, где его дом, весь свет осудит. Но когда все люди забывают про свой дом, то уже некому осудить их. Положим, некто ушел из своей родной деревни, покинул своих родичей, презрел свои семейные обязанности ради того, чтобы скитаться где-то на чужбине, — что можно сказать о таком человеке? Люди в мире наверняка назовут его глупцом и недотепой. Положим, что некто гордится собой, выставляет напоказ свои способности и умение, добивается славы и почета и не может удержаться от того, чтобы не хвастаться на виду у всего света, — что можно сказать о таком человеке? Люди наверняка сочтут его умным и достойным уважения. Оба этих человека не правы, однако же люди будут порицать одного и хвалить другого. Только мудрец знает, кого следует порицать, а кого хвалить.

Ле-цзы спросили:
— Почему ты ценишь пустоту?
— В пустоте нет ничего ценного, — ответил Ле-цзы. — О ней нельзя так говорить. Просто нет ничего лучше покоя, нет ничего лучше пустоты. В покое, в пустоте находишь место, где жить. А давая и отбирая, мы теряем место, где жить. Тот, кто, совершив ошибку, начинает играть в «человечность» и «справедливость», не вернет потерянного.

Юй Сюн сказал:
— Те, кто говорят, что небо и земля разрушатся, ошибаются. Те, кто говорят, что небо и земля не разрушатся, тоже ошибаются. Мы не можем знать, разрушатся они или нет. Каждый судит со своей точки зрения. И вот живые не знают, что такое быть мертвым, а мертвые не знают, что такое быть живым. Тот, кто приходит, не знает тех, кто ушел. А тот, кто ушел, не знает тех, кто придут после. Почему мы должны беспокоиться о том, разрушатся небо и земля или нет?

Шунь спросил своего помощника:
— Могу ли я обрести ДАО и владеть им?
— Вы даже своим телом не можете владеть, как же вы можете владеть ДАО?
— Если мое тело мне не принадлежит, то чье же оно?
— Это форма, данная вам на время Небом и Землей. Ваша жизнь вам не принадлежит: это гармония жизненных сил, дарованная вам на время Небом и Землей. Ваша природа и судьба вам не принадлежат: это ДАО, предначертанный вам Небом и Землей. Ваши дети и внуки вам не принадлежат: Небо и Земля ниспослали их вам, как змеи сбрасывают кожу. Поэтому вы странствуете, не зная, куда направляетесь, покоитесь на месте, не зная, на что опираетесь, и питаете себя, не ведая как. Вы — вечное дыхание Неба и Земли, которое влечется во всех направлениях. Как же вы можете владеть им? ^[8]
— Вращаясь без конца, Небо и Земля движутся неприметно. Но кто ведает об их движении? Ведь что уменьшится здесь, увеличится там, что произрастает здесь, увядает там. Уменьшаться и увеличиваться, произрастать и увядать — значит в одно и то же время рождаться и умирать. А перерыв между появлением и исчезновением столь ничтожен — кто заметит его? Чем бы ни была вещь, ее энергия не вдруг появляется, ее форма не вдруг исчезает: просто невозможно понять, когда приходит зрелость и когда наступает увядание. То же происходит и с человеком за время его жизни: его облик, суждения и манеры меняются со временем, его кожа, ногти и волосы одновременно растут и выпадают. Однако ж невозможно распознать, как претерпевают они эти перемены. Мы узнаем о них лишь после того, как они произойдут.

Некогда в царстве Ци жил человек, который так боялся, что небо обрушится, а земля обвалится вниз и ему негде будет жить, что даже не мог есть и спать. Нашелся некто, кто принял близко к сердцу его страхи, пришел к нему в дом и стал его успокаивать:
— Небо — это только скопление воздуха, и нет такого места, где бы не было воздуха. Ты целый день ходишь и лежишь внутри неба, ты внутри неба потягиваешься и сгибаешься, делаешь вдох и выдох. Почему же ты страшишься, что небо рухнет на тебя?
— Но если небо — это только скопление воздуха, то разве не свалятся с него солнце и луна, звезды и планеты? — возразил цисец.
— Солнце, луна, звезды и планеты — это скопления воздуха, которые светятся. Даже если они упадут, то никому не причинят вреда.
— А если земля обрушится?
— К чему бояться, что обрушится земля? Ведь земля — это скопление твердого вещества, которое заполняет пустоту во все четыре стороны. Нет места, где бы не было вещества. Ты целыми днями и стоишь, и ходишь, и все делаешь на земле. Чего же бояться, что она обрушится?
Услышав это, цисец очень обрадовался, и его друг обрадовался тоже.
Когда Чанлу-цзы услышал про их разговор, он рассмеялся и сказал:
— Радуга, облака и туманы, ветер и дождь и четыре времени года — все это скопления воздуха, и из них получается небо. Горы и холмы, реки и моря, металлы и камни, огонь и дерево — все это скопления твердого вещества, и из них получается земля. Зная, что это скопления воздуха и твердого вещества, как можем мы быть уверены в том, что они никогда не разрушатся? Небо и земля — это только песчинка в целой вселенной. Конечно, должно пройти еще очень много времени, прежде чем им придет конец, и предугадать этот срок очень трудно. Беспокоиться о том, что они разрушатся, конечно, глупо. Но утверждать, что они не разрушатся никогда, — столь же неверно. Поскольку небу и земле суждено погибнуть, придет время, когда им наступит конец. И если мы окажемся в это время здесь, то почему бы нам и не беспокоиться об этом?
Когда Ле-цзы услышал эти слова, он тоже улыбнулся и сказал:
«Сказать, что Небо и Земля погибнут, — это неправда. И сказать, что Небо и Земля не погибнут, — тоже неправда. Погибнут они или нет — этого мы знать не можем. Все зависит от того, как на это посмотреть. Ведь живые не знают, что такое смерть. Мертвые не знают, что такое жизнь. Те, кто есть сейчас, не знают тех, кто был прежде. А те, кто был прежде, не знают тех, кто есть сейчас. К чему нам беспокоиться о том, погибнут Небо и Земля или нет».

В царстве Ци жил богач по фамилии Го, а в царстве Сун жил бедняк по фамилии Сян. Вот бедняк приехал в Ци, чтобы разузнать, как стать богатым. Богач Го сказал ему:
— Я хорошо научился воровать. С тех пор как я стал вором, в течение первого года я смог прокормиться, во второй год добился достатка, а в третий год — изобилия. А потом я стал раздавать милостыню в окрестных селениях.
Бедняк Сян обрадовался, но он понял только, что богач Го был вором, и не понял, как нужно воровать. Поэтому он стал перелезать через стены и врываться в дома, хватая все, что попадется под руку, и в скором времени его осудили за кражу и отняли все его имущество.
Решив, что богач его обманул, бедняк вновь отправился к нему.
— Как же ты грабил? — спросил его богач. Бедняк рассказал ему, как все произошло.
— Да разве можно было так далеко уклониться от правильного способа воровства? — вскричал богач Го, услышав рассказ бедняка. — Позволь мне объяснить тебе. Я слышал такие слова: «Небо жалует время, земля жалует богатства». Я краду у неба и земли богатства, которые предоставляют времена года, я краду у облаков и дождей влагу, у гор и равнин — их плоды, чтобы вырастить свой урожай, посеять свои семена, воздвигнуть свои стены, построить свой дом. Я краду птиц и зверей у земли, рыб и черепах — у воды. Все это — воровство, ибо урожай и семена, глина и дерево, птицы и звери, рыбы и черепахи даются нам небом — как могут они быть моим личным достоянием? Но никто не осуждает меня за то, что я крал у неба. А вот золото и яшма и прочие драгоценности, зерно и шелк и разные товары собраны людьми — разве их посылает нам небо? Что же удивительного, что тебя осудили за то, что ты присвоил их себе?
Бедняк Сян был в недоумении и решил, что богач Го опять смеется над ним. Он пошел к Дунго-цзы, расспросил его и получил такой ответ:
— Разве само тело у тебя не украдено? Если тебе приходится красть Инь и Ян для того, чтобы поддержать жизнь в своем теле, как можешь ты не красть вещи, тебя окружающие? В действительности все вещи между небом и землей не отделены друг от друга, а потому утверждать, что нечто принадлежит тебе лично, — значит творить обман. Го ворует, как все люди, и потому не подвергается осуждению. Ты же воровал в одиночку, и потому тебя осудили. Проводить ли различие между общим и частным или нет — ты все равно будешь считаться вором. Сами небо и земля делают общее общим, а частное — частным. Для того, кто постиг природу неба и земли, нет ничего, что было бы воровством и что не было бы воровством.

Глава II. ЖЕЛТЫЙ ВЛАДЫКА ^[9]

Собранные в этой главе притчи иллюстрируют даосские принципы мудрого поведения: тот, кто пребывает в Дао, постиг тщету всех мыслей и желаний, превозмог всякую рефлексию и неподвластен чарам воображения и потому живет “совместно” со всем сущим — вплоть до того, что может “проходить через металл и камень”. Даосский мудрец живет Великой Пустотой, а пустота, как замечает позднейший даосский комментатор Ван Би, “ничем не может быть ограничена”. Обладание Дао равнозначно абсолютной свободе и абсолютной (хотя и неприметной для любой частной перспективы созерцания) власти над миром.
При переводе опущены одиннадцать сюжетов, содержащихся в книге “Чжуан-цзы”.
Кроме того, помещенный в конце главы рассказ о встрече философа Хуэй Ана с сунским царем Каком присутствует и в трактате “Люй-шя чуньцю” (середина III в. до н.э.).

 

Десять и еще пять лет восседал на царском престоле Желтый Владыка, и ему доставляло удовольствие знать, что весь мир был в его власти. Он «брал от жизни все», тешил свое зрение и слух, искал наслаждений для обоняния и вкуса, пока от непрестанных увеселений кожа его не высохла, а пять органов чувств не притупились окончательно. В последующие пятнадцать лет он был озабочен лишь беспорядками в Поднебесной и посвятил свое зрение и слух, свои знания и способности управлению народом. Однако кожа на нем еще больше иссохлась, а его органы чувств совсем расстроились.
Тогда Желтый Владыка сокрушенно вздохнул и сказал:
— О, сколь велики мои заблуждения! Заботиться только о себе — это порок. Но заботиться только о других — порок не меньший!
Тут он забросил все свои царские дела, покинул дворец, распустил свиту, упразднил свой оркестр с колоколами и барабанами и отказался от изысканных кушаний, а сам стал жить в праздности в хижине, очищая свое сердце и тело. Вот так он прожил три месяца, ни разу не вспомнив о своих обязанностях государя.
Однажды, когда он заснул днем, ему привиделось, что он попал в страну Хуасюй ^[10]. Страна эта лежала на запад от области Яньчжоу и на север от области Тайчжоу, а в скольких миллионах ли от Срединного царства — неведомо. До нее нельзя добраться ни на лодке, ни на телеге, ни пешком. Странствовать там можно лишь в мыслях. В этой стране нет ни начальников, ни старших и все устраивается само собой. В людях нет ни жадности, ни похоти, и каждый живет сам по себе. Люди там не радуются жизни и не боятся смерти, и поэтому никто не умирает прежде срока. Они не знают, что такое ставить себя выше других, и поэтому им неведомы любовь и ненависть. Они не знают, что такое угождать или вредить другим, соглашаться с другими или идти наперекор чужой воле, поэтому они не ведают ни выгод, ни убытков. В мире нет ничего, что вызывало бы в них недовольство или сожаление, ничего, что страшило бы их или заставляло завидовать. Они ходят по воде — и не тонут, ступают по огню — и не горят. Ударишь их — и на них не появятся раны. Ущипнешь их — и на их коже не останется следа. Они ходят по воздуху, как по суше, спят в пустоте, точно в постели. Облака и туманы не мешают им смотреть, раскаты грома не мешают слушать, красота и уродство не смущают их сердца, горы и ущелья не утомляют их ноги, ибо они странствуют всюду душой.
Когда Желтый Владыка проснулся, он был очень рад тому, что снова вернулся к своей жизни. Позвал он своих советников Тяньлао, Лиму и Тайшань Цзи и сказал им:
— Я прожил в праздности три месяца, очищая свое сердце, и тело, желая понять, как нужно владеть собой и управлять другими, но успеха так и не добился. Устав, я заснул, и вот что я увидел во сне. Теперь я знаю, что Верховный ДАО нельзя постичь посредством чувств. Я знаю его, я его обрел, но я не могу рассказать вам о нем.
Прошло еще двадцать лет, в продолжение которых Поднебесная управлялась так же хорошо, как и в стране Хуасюй, и Желтый Владыка вознесся на небеса. А люди не переставали оплакивать его в течение двух столетий.

Гора Гуешань стоит на островах, там, где Желтая Река впадает в Океан. На этой горе живет Божественный человек. Он вдыхает ветер, пьет росу и не ест злаков. Его сердце — как бездонный источник, его внешность — как у юной девушки. Он не ведает ни милости, ни любви, но небожители и мудрецы рады быть его советниками. Он не внушает страха, никогда не сердится, но люди способные и добросовестные рады быть его посланниками. В них нет щедрости и доброты — а другие всего имеют в достатке. Он ничего не собирает и не делает запасов, но ни в чем не нуждается. Там силы Инь и Ян всегда пребывают в согласии, солнце и луна всегда светят в положенное время, четыре времени года исправно сменяют друг друга, равномерно дуют ветры и идут дожди, своевременно взрастает все живое, урожай всегда обилен, а в округе не бывает мора, не умирают преждевременно люди, не болеют животные, а души умерших не доставляют беспокойства живым.

Учителем Ле-цзы был Старый Шан, а другом — Богао-цзы. Ле-цзы досконально перенял искусство обоих и возвратился домой, оседлав ветер. Услышал о нем Инь Шэн, присоединился к его ученикам и в течение нескольких месяцев не искал себе пристанища ^[11]. Десять раз, когда Ле-цзы отдыхал от своих дел, он просил его открыть свои секреты, и каждый раз Ле-цзы отсылал его обратно, ничего ему не сказав. Инь Шэн обиделся и попросил разрешения уехать. Ле-цзы не стал возражать.
Прошло несколько месяцев, Инь Шэн не отказался от своих намерений и снова пришел к Ле-цзы.
— Почему ты столько раз приходишь и уходишь? — спросил его Ле-цзы.
— Не так давно я обращался к вам с просьбой, а вы не удостоили меня ответом. Тогда я обиделся на вас, но ныне обида прошла, и вот я опять здесь, — ответил Инь Шэн.
— Я считал тебя проницательным, а ты, я вижу, ничего не понимаешь! Ну хорошо, я расскажу тебе, чему я научился у моего учителя. Спустя три года после того, как я начал учиться у моего учителя и подружился с одним человеком, мое сердце уже не занимали мысли о «правильном» и «неправильном», мои уста более не говорили о пользе и вреде, и, тогда учитель впервые посмотрел в мою сторону. Спустя пять лет в моем сердце снова появились мысли о правильном и неправильном, а мои уста вновь заговорили о пользе и вреде — и тогда учитель впервые мне улыбнулся. Спустя семь лет я уже не прилагал к своим мыслям понятия правильного и неправильного и говорил все, что приходило на ум, не задумываясь о пользе и вреде. Тогда учитель впервые предложил мне сесть рядом с собой. Спустя девять лет я принимал свободно все, что появлялось в моем сердце, и говорил свободно все, что приходило на ум, не зная, правильно это или неправильно, полезно или вредно, и даже не помня, кто мой учитель и мой друг. Тогда, когда я дошел до предела всего, что было внутри и вовне меня, мое зрение стало подобным моему слуху, мой слух — подобным моему обонянию, мое обоняние — подобным вкусовым ощущениям. Мое сознание стало собранным воедино, а тело — расслабленным, плоть и кости срослись воедино, я не замечал, на что я опираюсь и где ступают мои ноги, я скитался вместе с ветром на запад и на восток, подобно листку, сорванному с дерева, или высохшей мякине, и даже не знал, ветер ли гонит меня, или я подгоняю ветер. А теперь ты захотел стать моим учеником и, не пробыв со мной и одного года, уже обижаешься на меня. А ведь ветер не поднимет в воздух и частицы твоего тела, земля не удержит и одного сустава на твоем пальце. Как же ты собираешься ходить по воздуху и скитаться вместе с ветром?
Тут Инь Шэн устыдился так, что долго даже вздохнуть не осмеливался.
Больше он не подходил с расспросами к Ле-цзы.

Учитель Ле-цзы спросил у Гуань-иня: «Высший человек идет под водой — и не захлебывается, ступает по огню — и не обжигается, воспаряет над всем миром — и не пугается. Позвольте спросить, как этого добиться?»
— Этого добиваются не знаниями и ловкостью, а сохраняя чистоту жизненной силы, — ответил Гуань-инь. — Присядь, я расскажу тебе. Все, что обладает формой и образом, звучанием и цветом, — это вещи. Чем же отличаются друг от друга вещи и чем превосходят они друг друга? Формой и цветом — только и всего! Ведь вещи рождаются в Бесформенном и возвращаются в Неизменное. Какие могут быть преграды тому, кто это постиг? Такой человек пребывает в Неисчерпаемом и хоронит себя в Беспредельном, странствует у конца и начала всех вещей. Он бережет цельность своей природы, пестует свой дух и приводит к согласию свои жизненные силы, дабы быть заодно с творением всего сущего. Небесное в нем сберегается в целости, духовное в нем не терпит ущерба. Как же могут задеть его внешние вещи?
Вот и пьяный, упавший с повозки, может удариться сильно, а до смерти не убьется. Тело у него такое же, как у других, а ушибется он по-особому — ведь дух его целостен. Он не знал, что едет в повозке, и не знал, что свалился с нее, мечты о жизни и страх смерти не гнездились в его груди, и вот он, столкнувшись с каким-либо предметом, не ведает страха. Если человек может стать таким целостным от вина, то насколько же целостнее может он стать благодаря Небу? Мудрый хоронит себя в небесном, и потому ничто не может ему повредить ^[12].

Ле Юйкоу показывал Бохуню-Безвестному свое искусство стрельбы из лука: натянул тетиву, поставил на локоть кубок с водой, пустил стрелу, а потом, не дожидаясь, когда она долетит до цели, пустил и вторую, и третью. И все это время стоял не шелохнувшись, точно истукан.
— Это мастерство стрельбы при стрельбе, а не стрельба без стрельбы, — сказал Бохунь-Безвестный. — А смог бы ты стрелять, если бы взошел со мной на скалу и встал на камень, нависший над пропастью в тысячу саженей?
Тут Безвестный взошел на высокую скалу, встал на камень, нависший над пропастью в тысячу саженей, повернулся и отступил назад так, что ступни его до половины оказались над пропастью, а потом подозвал к себе Ле Юйкоу. Тот же, обливаясь холодным потом, упал на землю и закрыл лицо руками.
— У высшего человека, — сказал Безвестный, — дух не ведает смущения, даже если он воспаряет в голубое небо, опускается в мировую бездну или улетает к дальним пределам земли. А тебе сейчас хочется зажмуриться от страха. Искусство твое немногого стоит! ^[13]

В роду Фань был человек по имени Цзыхуа, который любил привлекать к себе удалых людей, и его боялись в целом царстве. Он был любимцем правителя Цзинь и, хотя должности при дворе не имел, сидел справа от Трех Советников ^[14]. Всякий, кого он удостаивал благосклонного взора, получал знатный титул и удел, а те, кого он по собственной прихоти оговаривал, лишались всех чинов и званий. В его доме толпилось не меньше просителей, чем в царском дворце. Цзыхуа позволял самым сильным и смелым людям в его свите обижать слабых и робких. Даже если кому-нибудь в его присутствии наносили увечье, он не обращал внимания. Так он развлекался днями и ночами, и все жители царства уже привыкли к этому.
Однажды первые удальцы семейства Фань — Хэшэн и Цзыбо — отправились за город и заночевали в доме старого крестьянина Кая с горы Шанцю. До глубокой ночи Хэшэн и Цзыбо говорили о славе и могуществе Цзыхуа, который, дескать, может убить или подарить жизнь, озолотить или разорить по своей прихоти. Кай был бедный человек, вечно страдавший от голода и холода. Притаившись у северного окна, он подслушивал разговор гостей. Воодушевленный услышанным, он собрал еду, положил ее в корзинку и отправился к воротам Цзыхуа.
А в свите Цзыхуа состояли родовитейшие люди царства. Одетые в белый шелк, они разъезжали в колесницах с высоким передком или прохаживались по улице, поглядывая на прохожих. Увидев Кая с горы Шанцю, старого и немощного, с обветренным лицом и в ветхой одежде, они отнеслись к нему с презрением, стали толкать и бить его, похлопывать по спине, оскорблять и насмехаться над ним. А Кай не обращал на их издевательства никакого внимания, и удальцы в конце концов исчерпали свое остроумие. Тогда они привели Кая на вершину башни, и один из них сказал в шутку:
— Кто бросится вниз, получит сотню золотых!
Все сделали вид, что поверили этому, а Кай, принявший все всерьез, поспешил прыгнуть первым. Он опустился на землю, словно парящая птица, ничего не повредив себе.
Люди Цзыхуа решили, что ему просто повезло, и не слишком удивились такому счастливому падению. Но, чтобы еще раз испытать его, кто-то указал на глубокий омут в излучине реки и сказал:
— Там на дне есть драгоценная жемчужина, кто туда нырнет, сможет достать ее.
Кай тут же бросился в воду, и, когда он снова вынырнул на поверхность, в руке он держал жемчужину. Тут впервые люди Цзыхуа призадумались, а сам Цзыхуа пожаловал ему вместе с другими шелк и мясо.
Внезапно в сокровищнице Фаней вспыхнул пожар. «Если сумеешь войти в сокровищницу и спасти мой шелк, отдам тебе все, что вынесешь!» — крикнул Цзыхуа Каю.
Тут Кай без колебания направился к сокровищнице, исчез в пламени, а некоторое время спустя вышел из него целым и невредимым, даже сажа не оставила на нем следов.
Тут все решили, что Кай владеет ДАО, и стали просить у него прощения.
— Мы не ведали, что вы обладаете ДАО, и потому смеялись над вами, — сказали ему люди Цзыхуа. — Как глупы, как глухи, как слепы мы были! Позвольте же спросить у вас, в чем ваш секрет?
— Никакого ДАО у меня нет, — отвечал Кай, — Я и сам не знаю, как это все у меня получилось. Но все же попробую вам кое-что рассказать. Не так давно я слышал, как двое из вас, остановившись на ночлег в моем доме, расхваливали славу и могущество Цзыхуа, который якобы может убить или подарить жизнь, озолотить или разорить по своей прихоти. Я верил этому всем сердцем, и вот почему я оказался здесь, а долгий ДАО показался мне коротким. Когда я пришел сюда, я думал, что все, о чем говорят здесь, — правда, и я боялся только, что вера моя будет недостаточно крепка. Я не знал, куда направляюсь, не ведал, где для меня польза, а где вред. Я просто сосредоточился на одном — вот почему для меня не существовало никаких преград. Но теперь, когда я знаю, что вы смеялись надо мной, во мне зародились тревоги и подозрения, хотя я стараюсь казаться спокойным. Оглядываясь назад, я могу считать, что для меня было большой удачей не утонуть и не сгореть заживо. Но посмею ли я снова броситься в воду или в огонь?
С тех пор удальцы Цзыхуа, встретив на дороге нищего или коновала, не осмеливались обижать их и даже выходили из коляски, чтобы поклониться им.
Услышал об этой истории Цзай Во и рассказал ее Конфуцию.
— А ты разве не знал? — ответил Конфуций. — Человек с безупречной верой способен подчинить своей воле все вещи. Он движет небо и землю, заставляет откликаться духов, охватывает собою вселенную и нигде не встречает преграды. Неужели ты думаешь, что он может только проходить через огонь и воду? Ничто не мешало Каю, даже когда он поверил в ложь. Тем более ничто не помешает ему, когда с ним будут искренни! Запомни это, юноша!

У конюшего чжоуского царя Сюаня был раб по имени Лян Ян, который был искусен в обращении со зверями и птицами. Он собирал их и держал у себя во дворе и умел укрощать самого свирепого хищника — вояка, тигра или орла. При нем самцы и самки сбивались в стаи, спариваясь без опаски; разные животные жили вместе и никогда не прогоняли и не кусали друг друга. Государь не хотел, чтобы искусство Лян Яна умерло вместе с ним, и приказал Мао Цююаню стать его учеником.
Лян Ян сказал Мао Цююаню:
— Какому искусству могу я, презренный раб, научить вас? Но я боюсь, что государь скажет, что я скрываю от вас свои секреты, а потому позвольте мне рассказать вам о том, как приручать тигров. Вообще говоря, в природе всего живого быть довольным, когда вам угождают, и сердиться, когда вам перечат. Однако же нельзя думать, что довольство и гнев возникают по чистому произволу. Зверь гневается, лишь когда идут против его желаний. Кормя тигра, я не решаюсь давать ему живого зверя, ибо он впадет в ярость, убивая его. Я не даю ему и целую тушу, ибо он впадет в ярость, разрывая ее на части. Я слежу за тем, голоден тигр или сыт, и постигаю причины его раздраженности. Хотя тигры совсем не похожи на людей, но если они ласкаются к человеку, то это потому, что человек угождает ему, а если он бросается на человека, то это потому, что человек идет ему наперекор. А если так, то могу ли я гневать их, идя наперекор их желаниям? Но я и не потворствую им во всем. Ибо когда радость достигает предела, она сменяется гневом, а когда достигает своего предела гнев, нас вновь охватывает радость, ибо в нашей душе нет равновесия. А поскольку в своем сердце я никому не угождаю и не перечу, звери и птицы принимают меня за своего. И потому нет ничего удивительного в том, что они спокойно гуляют по моему двору, не вспоминая о лесной чаще и пустынной равнине, а когда они мирно спят в моем дворе, им не снятся высокие горы и глубокие ущелья.

Янь Хой сказал Конфуцию: «Однажды я переправлялся через глубокий поток Шаншэнь, и перевозчик управлял лодкой, словно всемогущий Бог. Я спросил его: «Можно ли научиться управлять лодкой?» «Можно, — ответил он. — Это легко может сделать хороший пловец, а если он к тому же и ныряльщик, то научится управлять лодкой, даже не видя ее в глаза». Я спросил его еще, но он не захотел говорить со мной. Позвольте спросить, что это значит?»
— Когда перевозчик сказал, что его искусству легко может научиться хороший пловец, он имел в виду, что такой пловец забывает про воду, — ответил Конфуций. — А когда он сказал, что ныряльщик может научиться его искусству, даже не видя лодку в глаза, он говорил о том, что для такого человека водная пучина — все равно что суша и перевернуться в лодке — все равно что упасть с повозки. Пусть перед ним опрокидывается и перевертывается все, что угодно, — это не поколеблет его спокойствия. Что бы с ним ни случилось, он будет безмятежен! ^[15]

Конфуций любовался водопадом в Люйляне. Вода в нем низвергалась с высоты в тридцать саженей, река вокруг пенилась на расстоянии сорока ли. В те места не осмеливались заплывать ни рыбы, ни черепахи. Вдруг Конфуций увидел в бурных волнах плывущего человека. Подумав, что кто-то решил таким образом покончить с жизнью, он послал учеников спасти несчастного. Но в ста шагах вниз по течению незнакомец сам вышел на берег и пошел вдоль реки, распустив волосы и весело напевая. Конфуций догнал его и спросил:
— Я думал поначалу, что передо мной дух, а теперь вижу, что вы — живой человек. Позвольте спросить, есть ли у вас, великого пловца, свой ДАО?
— О нет, у меня нет ДАО. Я начал с того, что было мне дано от рождения, вырос в том, что угодно моей природе, и достиг зрелости в том, что является моей судьбой. Я вхожу в воду с течением, увлекающим на середину реки, и выхожу с течением, несущим к берегу. Я следую движению вод и не навязываю волнам свою волю. Вот как я удерживаюсь на плаву.
— Что значит «начать с того, что дано от рождения, вырасти в том, что угодно природе, и достичь зрелости в том, что является судьбой»?
— Я родился на суше и чувствую себя покойно на суше — вот что значит «данное от рождения». Я вырос в воде и чувствую себя покойно в воде — вот что значит «вырасти в том, что угодно природе». И я живу так, не ведая, почему я таков, — вот что значит «достичь зрелости в том, что является судьбой» ^[16].

По дороге в царство Чу Конфуций вышел из леса и увидел Горбуна, который ловил цикад так ловко, будто подбирал их с земли.
— Неужто ты так искусен? Или у тебя есть ДАО? — спросил Конфуций.
— У меня есть ДАО, — ответил Горбун. — В пятую-шестую луну, когда наступает время охоты на цикад, я кладу на кончик своей палки шарики. Если я смогу положить друг на друга два шарика, я не упущу много цикад. Если мне удастся положить три шарика, я упущу одну из десяти, а если я смогу удержать пять шариков, то поймаю всех без труда. Я стою, словно старый пень, руки держу, словно сухие ветки. И в целом огромном мире, среди всей тьмы вещей меня занимают только крылатые цикады. Я не смотрю по сторонам и не променяю крылышки цикады на все богатства мира. Могу ли я не добиться желаемого?
Конфуций повернулся к ученикам и сказал: «Помыслы собраны воедино, дух безмятежно-покоен…» Не об этом ли Горбуне сказано такое? ^[17]

Один человек, живший у моря, любил чаек. Каждое утро он уходил на морской берег плавать вместе с чайками, и к нему слеталось такое множество птиц, что всех и не сосчитать. Однажды его отец сказал ему:
— Я слышал, к тебе слетаются все чайки на море. Поймай мне несколько — я тоже хочу поиграть с ними.
Когда на следующее утро тот человек пришел к морю, чайки кружились над ним, но не опускались низко.
Вот почему говорят: «Предел речи — отсутствие речей. Предел деяния — отсутствие деяний». Знание, доступное всем, — поверхностно.

Чжао Сян-цзы охотился с сотней тысяч своих людей в Срединных горах. Он поджег целый лес, поднеся огонь к высокой траве, и пожар распространился вокруг на сотни ли. Неожиданно прямо из каменной скалы вышел человек, поднимаясь и опускаясь вместе с клубами дыма. Все присутствующие подумали, что видят духа. Пройдя через пламя, словно и не замечая его, человек неспешно пошел прочь. Чжао Сян-цзы, пораженный увиденным, велел задержать человека и внимательно оглядел его. Внешность, кожа и лицо незнакомца были вполне человеческими. Его дыхание и его голос тоже были совсем как у других людей. Он спросил незнакомца, каким образом он мог жить внутри скалы и пройти через огонь.
— А что вы называете скалой и огнем? — спросил человек.
— То, откуда ты только что вышел, — это скала. А то, через что ты только что прошел, было огнем.
— Я этого не знал.
Услышал об этой истории вэйский царь Вэнь и спросил Цзы-Ся, ученика Конфуция:
— Что это был за человек?
— Я слышал, как мой учитель говорил, что человек, пребывающий в гармонии, во всем подобен другим, и ничто не может причинить ему вред или преградить ему ДАО. Пройти через металл или камень, ходить по воде и огню — все это возможно.
— А почему вы сами так не поступаете?
— Я еще не способен «раскрыть сердце, прогнать мудрствование». Однако я готов рассказать вам все, что знаю об этом.
— А почему твой учитель на такое не способен?
— Мой учитель из тех людей, которые, хотя и могут делать так, могут и не делать этого.
Такой ответ пришелся по душе царю Вэню.

В царстве Чжэн жил могущественный колдун по имени Ли Сянь, который умел угадывать судьбы людей — будет ли человек жить или умрет, спасется он или погибнет, встретит или не встретит удачу, умрет ли в молодости или доживет до глубокой старости. Еще он умел предсказывать события, называя и год, и месяц, и даже день. Так велико было его искусство, что жители Чжэн, завидев его, обращались в бегство. Когда Ле-цзы увиделся с ним, ему в сердце словно хмель ударил, и он, вернувшись домой, сказал учителю Ху-цзы: «Раньше я думал, учитель, что ваш ДАО — выше прочих, но теперь я знаю, что есть и еще более высокий».
— Я изучил с тобой писания о ДАО, но не вникнул в существо ДАО, — ответил Ху-цзы. — Постиг ли ты ДАО воистину? Даже если кур много, а петуха на них нет, откуда же возьмутся яйца? Ты чрезмерно стараешься осуществить ДАО в миру, завоевать доверие людей, а потому облик твой слишком выдает твои намерения. Попробуй привести его сюда, пусть он посмотрит на меня.
На следующий день Ле-цзы привел колдуна к Ху-цзы. Когда колдун вышел, он сказал Ле-цзы: «Гм, твой учитель — мертвец, ему не прожить и десятка дней. Я увидел нечто странное, увидел сырой пепел!»
Ле-цзы вошел в комнату учителя, обливаясь слезами, и передал ему слова колдуна.
Ху-цзы сказал: «Я только что показался ему в образе Земли, притаился в незыблемом, но вовеки подвижном. Ему же, верно, привиделось, что жизненной силе во мне прегражден ДАО. Приведи его ко мне еще раз».
На следующий день колдун вновь пришел к Ху-цзы, а уходя, сказал Ле-цзы: «Счастье, что твой учитель встретился со мной. Ему сегодня намного лучше! Он совсем ожил! Я вижу, что жизненные силы в нем свободны». Ле-цзы передал слова колдуна учителю, и тот сказал: «На сей раз я предстал ему зиянием Небес. Ни имя, ни сущность в нем не гнездятся, а жизненная сила во мне исходила из пяток. Он, верно, увидел во мне это истечение силы. Приведи-ка его еще раз».
На следующий день колдун вновь пришел к Ху-цзы и, выйдя от него, сказал Ле-цзы: «Учитель твой так переменчив! Я не могу разгадать его облик. Подождем, пока он успокоится, и я снова осмотрю его». Ле-цзы передал слова колдуна учителю, и тот сказал: «Я предстал ему Великой Пустотой, которую ничто не одолеет. И вот он узрел во мне глубочайший исток жизненных сил. Ибо и в стоячей, и в текучей воде есть темные глубины, и насчитывается их всего девять, а показал я только три. Пусть он придет еще раз».
На следующий день колдун снова пришел к Ху-цзы, но не успел он усесться на своем сиденье, как в смятении вскочил и выбежал вон. «Догони его!» — крикнул Ху-цзы ученику. Ле-цзы побежал за колдуном, да так и не догнал его. А Ху-цзы сказал: «На сей раз я показал ему свой изначальный образ — каким я был до того, как вышел из своего предка. Я предстал перед ним пустым, неосязаемо-податливым; невдомек ему было, кто я и что я такое, вот и показалось ему, что он скользит в бездну и плывет свободно по лону вод. Поэтому он убежал от меня».
Тут Ле-цзы понял, что еще и не начинал учиться. Он вернулся домой и три года не показывался на людях.
Сам готовил еду для жены.
Свиней кормил, как гостей.
Дела мира знать не хотел.
Роскошь презрел, возлюбил простоту.
Возвышался один, словно ком земли.
Не держался правил, смотрел в глубь себя ^[18].
Ле-цзы отправился в царство Ци, но с полДАО повернул назад и встретил на дороге Бохуня-Безвестного, который спросил его, почему он возвращается домой.
— Я испугался!
— Чего же вы испугались?
— Я ел в десятке харчевен, и в пяти мне подавали раньше всех.
— Если это все, то чего же тут страшного?
— Когда внутренняя цельность в человеке еще не окрепла, она просачивается наружу и создает вокруг него свечение, которое трогает сердца окружающих и заставляет их почитать такого человека больше собственного отца и начальника. А это уже опасно. Ведь хозяин харчевни думает только о том, чтобы продать свой рис и похлебку, далеко идущих намерений у него нет. Если человек, который получает от меня так мало, ценит меня так высоко, то как же поступит властитель десяти тысяч колесниц, который отдает все свое время царству и все свои знания управлению? Правитель Ци пожалует мне какую-нибудь должность и будет ожидать, что я успешно справлюсь со своими обязанностями. Вот что встревожило меня.
— Прекрасное наблюдение! — воскликнул Бохунь-Безвестный. — Но даже если вы останетесь дома, то другие люди будут докучать вам просьбами.
Некоторое время спустя Бохунь-Безвестный пришел к Ле-цзы и у дверей его дома увидел множество туфель, оставленных посетителями. Бохунь встал лицом на север, оперся на посох и прислонился к нему щекой. Постояв так немного, он вышел, не сказав ни слова. Привратник доложил об этом Ле-цзы. Тот бросился за ним вдогонку босиком, держа туфли в руке, и догнал его уже у ворот.
— Поскольку вы пришли ко мне, уважаемый, не соблаговолите ли вы дать мне наставление? — обратился Ле-цзы к Бохуню-Безвестному.
— Довольно! — ответил Бохунь-Безвестный. — Я уже сказал вам откровенно, что другие станут докучать вам просьбами. Так оно и вышло. И дело не в том, что вы можете позволить им делать это, а в том, что вы не можете запретить им поступать так. Для чего вам общение с этими людьми, мешающее вашему спокойствию? Если вы хотите произвести впечатление, это расстроит вашу внутреннюю гармонию и не принесет добрых плодов. Никто из ваших приятелей не скажет вам ничего дельного, все их пошлые слова — словно яд. Если мы не стараемся друг друга пробудить, как мы будем мужать? ^[19]

Ян Чжу поехал на юг и добрался до царства Пэй. Когда Лао-цзы уезжал на запад, в царство Цинь, Ян Чжу вышел за город, чтобы поприветствовать его. Лао-цзы встал посередине дороги, подняв взор к небесам, и сказал со вздохом:
— Когда-то я думал, что тебя можно чему-то научить, но сейчас я вижу, что это невозможно.
Ян Чжу ничего не ответил. Когда путники прибыли в его дом, он подал Лао-цзы полотенце, гребень и таз с водой для омовения. Сняв туфли за дверью, он на коленях подполз к Лао-цзы и сказал:
— Учитель, только что вы подняли свой взор к небесам и сказали: «Когда-то я думал, что тебя можно чему-то научить, а сейчас вижу, что это невозможно». Ваш ученик хотел попросить вас разъяснить смысл этих слов, но вы все шли вперед, и я не посмел обратиться к вам с вопросом. Теперь же осмелюсь спросить вас, в чем моя ошибка?
Лао-цзы ответил:
— Сколько высокомерия в твоем взгляде! Кто может ужиться с тобой?
Самая чистая белизна кажется чуть запачканной,
В совершенной добродетели как будто чего-то не хватает.

Ян Чжу переменился в лице и сказал: «Почтительно слушаюсь!»
Прежде Ян Чжу в каждой харчевне приветствовали и провожали жильцы, хозяин подавал ему сиденье, хозяйка подносила полотенце и гребень, сидевшие в доме уступали место на циновке, гревшиеся давали место у очага. Когда же он вернулся, постояльцы стали спорить с ним за место на циновке ^[20].

Ян-цзы путешествовал по царству Сун и остановился на ночлег в придорожной харчевне. У хозяина харчевни было две наложницы: одна красивая, другая уродливая. С дурнушкой он обращался почтительно, а с красавицей был груб. Когда Ян-цзы спросил о причине такого поведения, малолетний сын хозяина ответил: «Красавица думает о себе, что она красива, а мы не знаем, в чем ее красота. Дурнушка думает о себе, что она уродлива, но мы не знаем, в чем ее уродство».
— Запомните это, ученики, — сказал Ян-цзы. — Если вы будете жить мудро, но не считать себя мудрецами, вас всюду будут любить! ^[21]

В Поднебесном мире есть ДАО, благодаря которому всегда одерживают победу, и есть ДАО, благодаря которому не побеждают никогда. Первый зовется слабостью, второй зовется силой. Узнать их легко, но люди не желают их знать. Поэтому древние говорили: «Сильные стараются превзойти тех, кто слабее их, а слабые желают превзойти тех, кто сильнее их». Человек, старающийся превзойти тех, кто слабее его, оказывается в опасности, когда он встречает того, кто сильнее его. Но человеку, который желает превзойти того, кто сильнее его, ничто не угрожает. Есть изречение, гласящее: «Этим ты побеждаешь свое тело и делаешь его своим слугой; этим ты заставляешь целый мир служить себе». Оно означает, что ты побеждаешь не других, а себя и ищешь должное применение не другим, а самому себе.

Юй Сюн сказал:
Если хочешь быть твердым, оберегай твердость мягкостью.
Если хочешь быть сильным, поддерживай силу слабостью.
Когда мягкое накапливается, появляется твердость.
Когда слабость накапливается, появляется сила.
Смотри, как это скапливается, и ты постигнешь корень всех удач и бед.
Сильные побеждают тех, кто слабее их, а когда они встречают равного,они не имеют преимущества.
Слабые побеждают тех, кто сильнее их, и сила их неизмерима.

Лао-цзы сказал:
Если войско могучее, оно погибнет.
Если дерево сильное, оно сломается.
Мягкое и слабое — это жизнь.
Твердое и сильное — это смерть ^[22].

Человек может быть подобен нам обликом, но ум его может не быть подобен нашему. Или он может быть подобен нам умом и не быть подобным нам обликом. Мудрый предпочитает быть подобным умом, а обыкновенные люди любят тех, кто похож на них обликом, и избегают тех, кто на них не похож.
Всякий, чей рост достигает шести вершков, у кого руки не похожи на ноги, на голове растут волосы, а зубы спрятаны во рту, зовется «человеком», но у этого человека может быть сердце дикого зверя. Однако ж люди все равно примут его как себе подобного. Всякое существо, которое имеет крылья на спине или рога на голове, могучие клыки и острые когти, кто летает по воздуху или бегает по лесам, зовется «зверем» или «птицей», однако же у зверя и птицы тоже есть сознание, подобное человеческому. И все-таки люди не сочтут их за подобных себе, потому что обликом они отличны от людей.
Когда Желтый Владыка бился с Яньди на равнине Фань-цюань, он поставил впереди медведей, волков, леопардов и тигров, а знаменосцами у него были орлы, фазаны, коршуны и кречеты. Вот что значит подчинять зверей и птиц силой. Когда Яо поручил Кую заведовать музыкой, тот, ударяя в каменные пластины, заставлял зверей пускаться в пляс, а стоило ему сыграть на свирели мелодию Сяо-шао, как пара фениксов прилетала во дворец и исполняла танец. Вот что значит завораживать зверей и птиц музыкой. Чем же сознание птиц и зверей отличается от человеческого? Поскольку они отличаются от людей обликом и голосом, мы не знаем, как общаться с ними, но мудрый все знает и все понимает, оттого он может привлечь к себе зверей и птиц и сделать их своими слугами.
Сознание зверей и птиц по природе подобно человеческому. Как и мы, они стремятся уберечь свою жизнь, и им нет нужды для этого учиться у человека. Самец и самка спариваются, мать и дитя тянутся друг к другу; они избегают ровных мест и селятся в недоступных местах, не любят холода и радуются теплу. Они живут стаями, передвигаются строем, детеныши держатся в середине, а взрослые — по краям; они ведут друг друга к воде и зовут друг друга, когда находят пищу. В глубокой древности люди и звери жили сообща, держались дружно. А во времена Пяти Царей и Трех Правителей животные были напуганы и потому разбежались в разные стороны. А в наш смутный век они прячутся в норах и дуплах, чтобы спасти себя.
Даже и ныне в восточной стране Цзе многие люди понимают речь животных. Такое возможно даже при наших ограниченных знаниях. Великие мудрецы древности знали обычаи всех существ в мире и понимали голоса всех зверей и птиц. Они умели призывать к себе животных и наставлять их, словно людей. Истинные мудрецы способны общаться с духами, призывать к себе людей со всех сторон света и собирать вокруг себя и птиц, и зверей, и насекомых, а это означает, что между всеми существами мироздания нет больших отличий в их сознании. Древние мудрецы знали это, а потому не обходили своими наставлениями никого из живущих в этом мире.

В царстве Сун жил человек, который очень любил обезьян и держал у себя целые обезьяньи стаи. Он мог читать мысли обезьян, и обезьяны тоже его понимали. Его семья жила впроголодь, потому что он тратил все свои доходы на обезьян. В конце концов ему стало совсем туго, и он решил давать обезьянам меньше корма. Опасаясь, что обезьяны взбунтуются, он задумал обхитрить их.
— Если я буду давать вам по три ореха утром и по четыре вечером, что вы скажете? — спросил он обезьян. Обезьяны пришли в ярость. Тогда человек сказал:
— А хватит ли вам, если я буду давать вам четыре ореха утром и три вечером?
Обезьяны были очень довольны и быстро успокоились. Точно так же умный человек обманывает глупого. Мудрый своей мудростью заманивает простаков в клетку, точь-в-точь как владелец обезьян поступает со своими животными. Ничего не меняя ни по названию, ни по сути, он умеет вызывать в других то радость, то гнев ^[23].

Цзи Син-цзы растил бойцовского петуха для государя. Прошло десять дней, и государь спросил: «Готов ли петух к поединку?»
— Еще нет. Ходит заносчиво, то и дело впадает в ярость, — ответил Цзи Син-цзы.
Прошло еще десять дней, и государь снова задал тот же вопрос.
— Пока нет, — ответил Цзи Син-цзы. — Он все еще бросается на каждую тень и на каждый звук.
Минуло еще десять дней, и царь вновь спросил о том же.
— Пока нет. Смотрит гневно и силу норовит показать.
Спустя десять дней государь опять спросил о том же.
— Почти готов, — ответил на этот раз Цзи Син-цзы. — Даже если рядом закричит другой петух, он не беспокоится. Посмотришь издали — словно из дерева вырезан. Жизненная сила в нем достигла завершенности. Другие петухи не посмеют принять его вызов: едва завидят его, как тут же повернутся и убегут прочь ^[24].

Хуэй Ан пришел к сунскому царю Кану. Царь Кан топнул ногой, кашлянул и сказал грозно:
— Мне по душе лишь отвага и сила, я не люблю тех, кто болтает о человечности и долге. Чему можешь ты научить меня?
— Положим, ваш слуга знает способ сделать так, чтобы любой, сколь бы храбр и силен он ни был, не смог бы ударить и сразить вас, ваше величество. Хочется ли вам узнать этот способ?
— Прекрасно! Вот что я хочу знать!
— Но даже если вас не могут сразить, все же для вас сие унизительно.
Положим, я знаю способ сделать так, что никто в мире, как бы храбр и силен он ни был, даже и помыслить не смел о том, чтобы ударить вас. Положим, я знаю способ устроить так, что никто в мире и думать не будет о том, чтобы причинить вам зло. Положим, я знаю способ заставить каждого человека, мужчину или женщину, любить вас и всячески вам помогать. Все эти три способа лучше отваги и силы. Не соблаговолите ли узнать, что они такое?
— Поистине, вот что хотелось бы мне, единственному, знать!
— Как раз этому учат Конфуций и Мо Ди. Конфуций и Мо Ди стали государями, не имея царства, и управляли, не имея подданных. Все люди в мире, мужчины и женщины, стояли на цыпочках и смотрели в их сторону, вытягивая шеи, желая угодить им и уберечь от невзгод. Вы, ваше величество, владеете десятью тысячами колесниц. Если вы захотите быть таким, как эти мужи, то все люди, живущие в границах вашего царства, будут благоденствовать. Тогда вы намного превзойдете Конфуция и Мо Ди.
Царь Кан не нашелся что ответить, Хуэй Ан же не мешкая ушел.
Царь сказал людям своей свиты:
— Как ловко говорил этот гость! Мне, единственному, и возразить нечего!

Глава III. ЦАРЬ МУ ^[25]

Большинство сюжетов этой главы развивают идею (присутствующую уже в книге “Чжуан-цзы”) иллюзорности всякой “данности” опыта и присутствия чего-то “подлинного” в его неосознаваемых глубинах, сокровенном истоке всего происходящего в мире. Осознание жизни как сна не делает даосских авторов пессимистами: в конце концов иллюзия не менее реальна, чем сознание ее иллюзорности. Мудрый просто принимает и то и другое: он живет и присутствующим, и отсутствующим.

 

Во времена чжоуского царя My из страны на далеком Западе пришел кудесник, который мог проходить сквозь огонь и воду, входить в камень и металл, переворачивать горы, поворачивать реки вспять, поднимать в воздух целые города, летать в пустоте и не падать и беспрепятственно проходить через всякие твердые предметы. Не было конца всяким чудесным явлениям, которые он мог вызывать. Но он умел творить превращения не только вещей, но и в мыслях людей. Царь My чтил его, как божество, и прислуживал ему, как господину. Он отвел ему покои в царском дворце, посылал ему мясо жертвенных животных и лучших танцовщиц, чтобы развлечь его. Но кудесник счел царские палаты слишком убогими, чтобы жить в них, блюда с царской кухни слишком грубыми, чтобы есть их, а царских танцовщиц слишком уродливыми, чтобы развлекаться с ними. Тогда царь My построил для него новый дворец, призвав для его строительства лучших мастеров по глине и дереву и лучших знатоков лаков и белил. К тому времени, когда башня была закончена, царская казна совсем опустела. Эта башня высотой в семь тысяч саженей возвышалась над горой Чжуннань, и ее называли «Башней, пронзающей небеса». Царь поселил в ней прекраснейших девушек из областей Чжэн и Вэй и повелел умаслить их волосы изысканными благовониями, вытянуть их густые брови, украсить их шпильками и серьгами, одеть их в тончайший холст, отороченный блестящим шелком из Ци, напудрить их лица и подчернить брови, украсить нефритовыми подвесками и обрызгать их настоем из душистых трав. Он велел им исполнить мелодии «Принимаем облака», «Шесть драгоценных яшм», «Танец Девяти поклонов» и «Утренняя роса», чтобы развеселить кудесника, и поднес ему самые дорогие кушанья. Каждый месяц он подносил кудеснику драгоценные одежды, каждое утро — изысканнейшие яства. Кудесник был по-прежнему недоволен, но все же согласился жить в башне за неимением лучшего.
Спустя некоторое время он пригласил царя на прогулку. Схватившись за его рукав, царь взлетел с ним на самую вершину неба и попал в его дворец. Этот дворец был построен из золота и серебра, усыпан жемчугом и нефритом. Стоял он выше облаков и дождей, и нельзя было понять, на чем он держался. Издали он казался пышным облаком. Все, что видел там глаз и слышало ухо, обоняли ноздри и пробовал язык, было неведомо земному жителю. Тут царь и вправду уверовал в то, что сподобился услышать «совершенную музыку средоточия Небес» в Чистом Граде Пурпурной Звезды ^[26], где обитает Небесный владыка. Когда же он посмотрел вниз, то его собственные дворцы и террасы показались ему комьями грязи и кучами хвороста.
Царь My прожил на Небесах, как ему казалось, двадцать или тридцать лет и ни разу не вспомнил о своем земном царстве. Тут кудесник снова пригласил его на прогулку, и они пришли в такое место, где вверху они не видели солнца и луны, а внизу не видели рек и морей. От яркого света и черных теней у царя рябило в глазах, и он не мог ничего видеть; звуки расплывались в многоголосом эхе, и царь не мог ничего слышать. Все органы его тела и все чувства в нем перемешались, мысли неслись куда-то без удержу, разум померк. Тут он стал просить кудесника вернуться обратно. Кудесник толкнул его, и он полетел куда-то в пустоту.
Очнулся он в своем дворце, а его слуги стояли рядом в ожидании приказаний. Он посмотрел вокруг: вино в чарке еще не остыло, мясо на столе еще не высохло. Когда царь спросил слуг, где он был, те ответили: «Вы только сидели на месте, поглощенный чем-то».
С тех пор царь My был сам не свой и оправился лишь спустя три месяца. Он опять спросил кудесника о том, что произошло с ним, и тот ответил:
— Вы, ваше величество, были со мной, в странствиях духа. Для чего вам странствовать телом? Разве должно место, где вы побывали, отличаться у вашего собственного дворца? Должно ли место вашей прогулки отличаться от вашего собственного парка? Вы покойны, когда вокруг вас ничего не меняется, и волнуетесь, когда происходит нечто неожиданное и мимолетное. Но можно ли предугадать, насколько мир вокруг нас может измениться и стать другим?
Царь был очень доволен. Он забросил государственные дела. Перестал видеться со своими советниками и танцовщицами и весь отдался мечтам о дальних странствиях. Он велел запрячь восемь лучших лошадей в две колесницы — по четыре на каждую. В царскую колесницу в середину впрягли Цветущую Рыжую и Зеленое Ухо, а по краям — Рыжую Быстроногую и Белое Подношение. Колесничим был Цзао-фу, а его помощником — Тайбин. Во вторую колесницу в середину впрягли Высокую Буланую и Рвущуюся Вперед, а пристяжными — Резвую Вороную и Дитя Гор. Колесничим был Бо Яо, а его помощником — Бэнь Жун.
Они промчались тысячу ли и прибыли в земли племени Цзюйсоу. Жители той страны поднесли царю My кровь белого лебедя для питья, молоко коровы и кобылицы для мытья ног. То же они сделали и для колесничих и их помощников. Потом они отправились дальше и остановились на ночлег у подножия горы Куньлунь, к северу от Красной Реки. На следующий день они взобрались на гору Куньлунь, чтобы посмотреть на дворец Желтого Владыки, и насыпали холм, чтобы оставить память грядущим поколениям.
Затем он пришел погостить к Матери-Царице Запада ^[27] и пировал с ней над Озером Белой Яшмы. Мать-Царица Запада пела царю, а он пел ей, но слова его песни были печальны. Видя, как солнце, проделав свой дневной ДАО в десять тысяч ли, заходит за западную гору Янь, он сказал со вздохом:
— Увы! Я, будучи царем, презрел благочестие ради удовольствий. Разве не осудят меня за это грядущие поколения?
Как можно назвать царя My божественным человеком! Он смог сполна насладиться своей жизнью, но все же он умер, не дожив и до ста лет. Люди полагали, что он «вознесся на небеса».

Лао Чэн-цзы учился волшебству у учителя Инь Вэня, который за три года не сказал ему ни слова. Лао Чэн-цзы пришел к учителю с извинениями и стал просить у него разрешения отбыть домой.
Учитель Инь Вэнь пригласил его в свой дом, запер двери и заговорил с ним:
— Когда-то Лао-цзы, отправляясь на Запад, обернулся и сказал мне: «Все, хранящее в себе силу жизни, все, имеющее облик, — это призрак. Все, что произведено на свет превращениями и получает свой образ от сил Инь и Ян, рождается и умирает. А изменять формы вещей благодаря знанию чисел и перемен зовется превращениями призраков». Искусство творца вещей измерить невозможно, достижения его глубоки, так что трудно постичь его работу и угадать, чем завершится она. Искусство волшебника, изменяющего облик вещей, легко увидеть, но достижения его поверхностны, а потому работа его заканчивается, едва начавшись. Только когда ты поймешь, что достижения волшебства не отличаются от череды рождений и смертей, я смог бы обучать тебя своему искусству. И ты, и я — только призраки. Чему же тут учиться?
Лао Чэн-цзы вернулся домой и стал размышлять над словами учителя Инь Вэня. Проведя в размышлениях три месяца, он уже мог по своей воле появляться и исчезать, менять местами времена года, вызывать грозу зимой, творить лед летом, летающее делать ползающим, а ползающее — летающим. Но он за всю жизнь никому не раскрыл секрета своего искусства, и последующие поколения так и не смогли перенять его.

Ле-цзы сказал:
— Мудрецы, умевшие поддерживать порядок в Поднебесном мире, применяли свое учение тайно, внешние же их деяния не отличались от деяний других людей. Доблести Пяти Владык и достижения Трех Царей не были необходимы вследствие их необыкновенной мудрости и мужества. Порой они достигали цели благодаря своему благотворному влиянию — кто может измерить его?
Существует восемь доказательств того, бодрствуем ли мы, и шесть способов подтвердить, не спим ли мы. Каковы эти восемь доказательств? Первое — событие, второе — действие, третье — приобретение, четвертое — потеря, пятое — печаль, шестое — радость, седьмое — рождение, восьмое — смерть. Эти восемь предъявляются нам, когда наше тело входит в соприкосновение с чем-либо. Что же такое шесть подтверждений? Первое — обычный сон, второе — тревожный сон, третье — сон, вызванный мыслями, четвертое — сон, вызванный памятью, пятое — радостный сон, шестое — страшный сон. «Эти шесть выявляются, когда дух входит в соприкосновение с чем-либо. Те, кто не понимают, отчего происходят их чувства, не догадываются о причинах событий в их жизни. А те, кто понимают, знают причины всех событий. А кто знает причины событий, никогда не будет в недоумении.
Жизненная сила в нашем теле, растекаясь или скапливаясь, возрастая или ослабевая, всегда связана с Небом и Землей и откликается различным родам вещей. Когда в вас сильно начало Инь, то вам снится, что вы плывете в пучине вод. Когда усиливается начало Ян, вам снится, что вы идете через большой огонь. Когда Инь и Ян равно сильны, вам снится, что вы убиваете или спасаете жизнь. Если днем переесть, то ночью увидишь во сне, что даришь кому-то подарки, а если днем голодать, то ночью приснится, что подарки подносят тебе. Если страдать от головокружения, то во сне увидишь, что паришь в воздухе. Если на душе тяжело, тогда тебе приснится, что ты тонешь в воде. Когда во сне нечаянно ляжешь на свой пояс, то приснится змея. А если во сне тебя клюнет птица, приснится полет. Когда станет темно, снится огонь. Когда хвораешь, снится еда. После пирушки одолевает печаль, после пения и танцев — плачешь.

Ле-цзы сказал:
— Воспринятое духом — это то, что случается во сне. Воспринятое телом — это то, что происходит наяву. Поэтому то, о чем мы думаем днем, ночью мы видим во сне: так встречаются тело и дух. Вот почему, когда дух сосредоточен, мысли и сновидения сами собой рассеиваются. Скоротечные превращения всего сущего не могут объяснить те, кто доверяются только пережитому наяву, и их не могут понять те, кто доверяют только увиденному во сне. Нет, не напрасно было сказано, что настоящие люди древности забывали о себе наяву и не видели снов, когда спали!
На самом юге западного предела Земли есть страна, и где пролегают ее границы — неведомо. Зовется она Гуман. Силы Инь и Ян там не соединяются, поэтому там нет различия между холодом и жарой. Там не светят ни солнце, ни луна, и поэтому там нет различия между ночью и днем. Люди там не едят пищи и не носят одежды, но все время спят, просыпаясь лишь раз в пятьдесят дней. Они считают действительным то, что видят во сне, и не верят тому, что видят наяву.
Страна, отстоящая на равные расстояния от всех четырех морей, зовется Срединным царством. Она простирается на юг и север от Желтой Реки и на восток и запад от горы Тайшань более чем на десять тысяч ли. Силы Инь и Ян пребывают в ней в согласии, поэтому жара и холод равномерно сменяют друг друга. Тьма и свет в ней разделяются поровну, поэтому дни и ночи сменяют друг друга. Среди ее жителей есть и умные, и глупые. Все существа Земли здесь живут и плодятся, и имеются в наличии все искусства и таланты. Чтобы надзирать за ними, есть правители и чиновники, чтобы поддерживать их в жизни, есть обычаи и законы. Слова и деяния их невозможно ни пересказать, ни сосчитать. Они спят и бодрствуют поровну, и они считают, что происходящее с ними наяву истинно, а происходящее во сне — неистинно.
На самом севере восточного предела Земли есть страна, которая зовется Фуло. Там всегда жарко из-за избытка света солнца и луны, там не произрастают лучшие злаки. Тамошние жители питаются кореньями и плодами и не умеют готовить пищу на огне. От природы они грубые и жестокие, сильные притесняют слабых. Они чтут лишь победителей и не признают справедливости. Они много бегают и редко отдыхают, всегда бодрствуют и никогда не спят.

Инь в царстве Чжоу управлял большим хозяйством. Его слуги, спешившие выполнить каждое его приказание, трудились от зари до зари. Был среди них старый, выбившийся из сил слуга, которому приходилось трудиться сверх меры. Утром он со стоном шел на работу, вечером, вконец утомившись, крепко засыпал. Погрузившись же в сон, он каждый раз видел себя правителем царства, вершащим дела государства, повелевающим народом. Он развлекался как хотел, проводя время в пирах и прогулках, глядя на празднества и представления. Его радости не было предела. Когда же он пробуждался, то снова видел себя жалким прислужником.
Когда кто-нибудь выражал ему сочувствие, видя, как он мучается, слуга отвечал:
— Жизнь человека длится сотню лет, и это время делится на дни и ночи. Днем я простой слуга и жизнь моя тяжела, зато по ночам я живу как царь. На что же мне жаловаться?
А владелец хозяйства Инь был вечно занят хлопотами. В заботах о дарованном предками наследстве он истощал силы тела и души. И каждую ночь, заснув, он видел себя во сне рабом, которого подгоняют, дают самую грязную работу, ругают и бьют. Он бредил и стонал во сне и лишь с приходом дня находил отдохновение. Опечаленный этим, Инь попросил совета у друга, и тот сказал ему:
— Имея столь высокий титул и такое богатое наследство, вы намного превосходите остальных. Когда вы видите себя во сне рабом, которого заставляют без отдыха трудиться, то это судьба воздает вам то, чего вы лишены. Разве можно иметь все сразу и во сне, и наяву?
Услышав совет друга, Инь перестал перегружать работой своих слуг и сократил свои хлопоты. С тех пор он почувствовал облегчение.

В царстве Чжэн жил человек, который однажды пошел в лес за хворостом и наткнулся на испуганного оленя. Он ударил оленя и убил его наповал. Опасаясь, что кто-нибудь это заметит, он спрятал оленя во рву и прикрыл его хворостом. Но от радости он даже забыл, где спрятал добычу, и решил, что все это случилось с ним во сне.
По дороге он сам себе рассказывал вслух про то, что с ним случилось. Слова его услышал некий прохожий, который пошел в указанное им место и обнаружил оленя. Когда этот прохожий пришел домой, он сказал жене:
— Какой-то дровосек во сне убил оленя, но забыл, где спрятал его, а я этого оленя нашел. Поистине тот человек видел вещий сон!
— А может, это тебе приснилось, что тот дровосек убил оленя? — возразила жена, — Откуда тут взяться дровосеку? Поскольку ты сам нашел оленя, то не лучше ли сказать, что это ты видел вещий сон?
— К чему разбираться, кому приснился этот сон? Главное, что я добыл оленя!
Дровосек тем временем вернулся домой, но никак не мог смириться с мыслью, что потерял убитого им оленя. В ту же ночь он увидел во сне и место, где он спрятал оленя, и человека, который забрал его. На следующее утро, руководствуясь своим сном, он разыскал того человека, а потом пошел к судье, требуя, чтобы ему возвратили оленя. Его отвели к главе судебного ведомства, который рассудил так:
— Если ты действительно поймал оленя, тогда ты напрасно называешь это сном. А если ты убил оленя во сне, то нельзя говорить, что это было в действительности. Тот человек на самом деле взял твоего оленя, однако ж оспаривает твое право владеть им. Его жена тоже говорит, что он во сне увидел чужого оленя, однако не желает признавать того, кто этого оленя убил. Я же могу сказать только, что в наличии имеется олень. Предлагаю вам разделить его между собою.
Об этом деле доложили правителю Чжэн, и тот сказал:
— Увы! Уж не собирается ли главный судья разделить оленя во сне?
Спросили мнение первого советника, и тот сказал:
— Я не способен понять, где тут сон, а где явь. Если вы хотите отделить в этой истории сон от яви, то вам придется позвать самого Желтого Владыку с Конфуцием. Но коль скоро ни Желтого Владыки, ни Конфуция уже нет в мире, кто же сможет разобраться в этом деле? А посему лучше согласиться с решением главного судьи.

В зрелом возрасте Хуа-цзы из Янли в царстве Сун лишился памяти. Получив подарок утром, он к вечеру забывал о нем; вручал подарок вечером, а утром уже не помнил о нем. На улице он забывал идти, дома забывал сесть. Сегодня он не помнил, что случилось с ним вчера, а на следующий день забывал, что было сегодня. Родные очень переживали за него и пригласили гадателя, который погадал на панцире черепахи, но не дал ответа о судьбе Хуа-цзы. Тогда домашние пригласили колдуна, который прочел заклинания, но ничего не добился. Пригласили знатока ритуалов, который совершил торжественный обряд жертвоприношения, но и это не помогло. Пригласили доктора, но и тот оказался бессилен. Был там некий конфуцианский ученый из царства Лу, который утверждал, что сможет исцелить Хуа-цзы. Семья Хуа-цзы обещала ему в случае успеха отдать половину своего состояния. Конфуцианец сказал им:
— Этот недуг, конечно, нельзя разгадать по линиям на черепашьем панцире, или прогнать заклинаниями, или смягчить жертвоприношениями, или же исцелить снадобьями и иглами. Я попробую воздействовать на его сознание, изменить его мысли. Есть большая вероятность, что я его вылечу.
Тут конфуцианец раздел Хуа-цзы донага, и тот стал искать одежду; заставил Хуа-цзы голодать — и тот стал искать еду; завел его в темноту — и тот стал искать свет. Конфуцианец был очень доволен и сказал сыновьям Хуа-цзы:
— Болезнь можно вылечить. Но мое искусство передается тайно из поколения в поколение, открывать его посторонним запрещено. Я попрошу всех удалиться из комнаты больного, а сам останусь наедине с ним на семь дней.
Все повиновались, и никто не увидел, что делал тот конфуцианец. Однако же болезнь, державшаяся многие годы, отступила за одно утро.
Но, очнувшись, Хуа-цзы впал в ярость. Он порвал с женой, подверг наказанию сыновей и с копьем в руках прогнал конфуцианского ученого. Его схватили и стали допытываться, почему он так осерчал.
— Раньше, когда я ничего не помнил, я не чувствовал никаких стеснений, — ответил Хуа-цзы. — Я даже не ведал, существует ли небо или земля. А теперь я вдруг пришел в сознание, и сразу же мысли об утратах и приобретениях, радостях и печалях, любви и ненависти за двадцать или тридцать лет моей жизни опутали меня, словно клубок нитей. Неужто я не смогу больше хотя бы на миг забыться?
Услышав об этой истории, Цзы-Гун немало подивился и поведал о ней Конфуцию.
— Тебе этого не понять, — ответил Конфуций, повернулся к Янь Юаню и велел ему записать рассказанное Цзы-Гуном.

У главы семейства Пан в царстве Цинь был сын, который в детстве выделялся недюжинным умом, а возмужав, лишался рассудка: пение он принимал за плач, белое считал черным, благоухание — зловонием, сладость — горечью, а дурной поступок — добрым делом. О чем бы он ни думал, он все понимал наоборот, будь то небо или земля, четыре стороны света, вода или огонь, жара или холод. Некий человек по фамилии Ян посоветовал его отцу:
— Почему бы вам не обратиться за помощью к благородным мужам в царстве Лу ^[28]? Среди них немало людей искусных и умелых. Возможно, они смогут вылечить вашего сына.
Отец безумного направился в Лу, но, проходя через Чэнь, встретил Лао-цзы и рассказал ему о болезни сына.
— Откуда ты знаешь, что твой сын ненормальный? — спросил его Лао-цзы. — Ведь нынче все в Поднебесном мире заблуждаются относительно того, что истинно, а что ложно, что полезно, а что вредно. Поскольку так много людей страдают этой болезнью, никто и не замечает, что все они больны. Безумия одного человека недостаточно для того, чтобы изменилась вся семья; безумия одной семьи недостаточно для того, чтобы изменилась вся деревня; безумия одной деревни недостаточно для того, чтобы изменилось все царство; безумия одного царства недостаточно для того, чтобы изменился весь мир. Но если целый мир обезумел, то как может безумие изменить его? Если бы все в мире были такие, как твой сын, то безумным считали бы не его, а тебя. Кто властен судить о радостях и печалях, звуках и цветах, запахах и вкусах, правде и неправде? Я даже не уверен, что мои слова не безумны, а уж речи благородных мужей из Лу — самые безумные в мире. Лучше тебе вернуться домой, чем тратить понапрасну деньги на лечение!

Однажды жил человек, который родился в Янь, а вырос в Чу ^[29]. На старости лет решил он вернуться на родину.
Когда он проходил через царство Цзинь, его спутник решил подшутить над ним и, показав на стену цзиньской столицы, сказал: «Вот столица Янь». Тут янец принял торжественный вид.
Вошли они в город, и спутник яньца, указав на алтарь Земли, сказал: «Вот алтарь твоей общины». И янец растроганно вздохнул.
Потом спутник указал на какой-то дом и сказал: «Вот дом твоего отца». И у яньца из глаз брызнули слезы. А потом ему показали могилу и сказали: «Вот могила твоих родителей». И тут янец разрыдался.
Попутчик его не смог удержаться от смеха и сказал ему:
— Я просто дурачил тебя. Ведь мы — в столице Цзинь.
Янец чуть не сгорел от стыда. А когда он и в самом деле пришел в столицу Янь, увидел алтарь своей общины, отчий дом и могилы предков, то уже не был так взволнован.

Глава IV. КОНФУЦИЙ ^[30]

В данной главе, как и во многих сюжетах книги Чжуан-цзы, великий мудрец Конфуций выступает глашатаем даосской мудрости, доказывая бесплодность как раз того, за что ратовал настоящий исторический Конфуций, — книжного учения и знания. Другим объектом критики — как и у Чжуан-цзы — оказываются древние софисты, любившие демонстрировать внутреннюю противоречивость и, следовательно, несостоятельность людского “мнения”. Впрочем, автора “Ле-цзы” скорее забавляют, чем возмущают, словесные ухищрения софистов.

 

Конфуций жил в праздности ^[31]. Цзы-Гун вошел к нему, чтобы прислуживать. Конфуций выглядел озабоченным. Цзы-Гун не посмел задать ему вопрос, вышел и сообщил о том, что видел, Янь Юаню.
Тут Янь Юань запел, подыгрывая себе на лютне. Конфуций услышал его пение и, как и надеялся Янь Юань, пригласил к себе.
— Чему ты радуешься в такое время? — спросил Конфуций.
— А почему учитель так озабочен?
— Прежде скажи мне о себе.
— Учитель, я слышал, как вы говорили: «Радуйтесь Небу, знайте свою судьбу, и вы не будете ведать печали». Вот я и радуюсь.
Конфуций изменился в лице, помолчал и сказал:
— Я говорил так? Ты плохо понял меня. Я сказал это только по случаю. А теперь я поправлю себя. Ты слышал только, что не ведает печали тот, кто радуется Небу и знает судьбу, но еще не слышал о том, сколь велика печаль того, кто радуется Небу и знает судьбу. Я расскажу тебе об этом без утайки.
Совершенствоваться самому, не думая о том, прославишь ли ты себя своим подвигом или нет, и сознавая, что прошлое и будущее не зависят от твоих усилий, — вот что значит «не ведать печали, радуясь Небу и зная судьбу». Но прежде, когда я приводил в порядок «Песни» и «Предания», я хотел снова водворить благоденствие в Поднебесном мире и оставить его в наследство будущим поколениям. Я делал это не для того, чтобы совершенствовать себя или помочь только своему родному царству Лу. Однако же сановники Лу с каждым днем отбирали все больше власти у государя, нравы неуклонно портились, добрые чувства в людях все более ослабевали. Если мой ДАО не проходит даже в одном царстве и при моей жизни, то что же говорить о всем мире и о грядущих временах? Так я впервые понял, что «Песни» и «Предания», ритуалы и музыка не помогают водворить благой порядок, однако не знал, чем можно их заменить. Вот о чем должен печалиться человек, который радуется Небу и знает судьбу.
И все же я понял, где истина. Эти «радость» и «знание» — не те радость и знание, о которых говорили древние. Радоваться без повода и знать без умысла — вот подлинная радость и подлинное знание. И тогда не будет ничего, что бы тебя не радовало, чего бы ты не знал, чего бы не свершил. К чему отбрасывать «Песни» и «Предания», ритуалы и музыку? Зачем искать что-то им на замену?
Янь Юань повернулся лицом к северу, поклонился и сказал:
— Я тоже это постиг.
Он вышел и рассказал Цзы-Гуну, и Цзы-Гун был очень изумлен.
Он вернулся к себе домой и семь дней подряд размышлял так усердно, что не мог ни спать, ни есть, и кости стали выпирать у него из кожи. Янь Юань еще раз пришел к нему с разъяснениями. Тогда Цзы-Гун вернулся к Конфуцию и до конца своей жизни не переставал играть на лютне и декламировать книги.

Вельможа из царства Чэнь, находясь с визитом в Лу, устроил доверительную встречу с Шусунем.
— В нашем царстве есть мудрец, — сказал Шусунь.
— Вы, вероятно, говорите о Конфуции? — спросил гость.
— Да, о нем.
— А откуда известно, что он мудрец?
— Я слышал от Янь Юаня, что Конфуций может отринуть разум и жить телом.
— В нашем царстве тоже есть мудрец, вы знаете об этом?
— О каком мудреце вы говорите?
— У нас есть ученик Лао-цзы, которого зовут Гуан Чэн-цзы. Он постиг ДАО Лао-цзы и умеет смотреть ушами и слушать глазами.
Когда правитель Лу прослышал об этом мудреце, он очень удивился и послал знатного сановника с наказом привезти его со всеми почестями в Лу. В скором времени Гуан Чэн-цзы прибыл к его двору, и луский царь в самых вежливых выражениях стал расспрашивать гостя о его способностях.
— Вам доложили неверно, — ответил Гуан Чэн-цзы. — Я могу видеть и слышать, не пользуясь глазами и ушами, но я не могу изменить назначение глаз и ушей.
— Но это еще более удивительно. В чем же заключается ваш ДАО? Мне не терпится услышать.
— Мое тело едино с моими мыслями, мои мысли едины с моей жизненной энергией, моя энергия едина с духом, а мой дух един с Небытием. Любое самое малое явление, любой самый слабый звук внятны мне независимо от того, случаются ли они за пределами Восьми пустынь или прямо под моим носом. Однако ж мне неведомо, воспринимаю ли я их своими органами чувств и конечностями, или я постигаю их сердцем и внутренними органами. Это знание возникает само собой — и только.
Правитель Лу был очень доволен. На следующий день он рассказал об этом Конфуцию, а тот улыбнулся и ничего не сказал.
Первый советник царства Сун навестил Конфуция и спросил его:
— Вы мудрец?
— Как я могу назвать себя мудрецом? Я просто человек, который много учился и имеет обширные познания.
— А были ли мудрецами Три Царя ^[32]?
— Три Царя умели пользоваться знаниями и отвагой, а были ли они мудрецами — того я не ведаю.
— А были ли мудрецами Пятеро Владык?
— Пятеро Владык умели применять человечность и долг, а были ли они мудрецами — того я не ведаю.
— Тогда были ли мудрецами Трое Высочайших Властителей?
— Трое Высочайших Властителей умели пользоваться обстоятельствами времени, а были ли они мудрецами — того я не ведаю.
— Кого же, по-вашему, можно назвать мудрецом? — спросил в недоумении первый советник.
Конфуций изменился в лице и сказал:
— Среди людей в Западном крае есть настоящий мудрец. Он не управляет — а в мире нет беспорядка. Не говорит — а ему доверяют. Не воспитывает — а его слушаются беспрекословно. Он столь велик, что никто даже не может прославить его. Я догадываюсь, что он воистину мудр, но не знаю, прав ли я в своей догадке ^[33].
Тут первый советник подумал про себя: «Конфуций меня дурачит!»

Цзы-Ся спросил Конфуция:
— Что за человек Янь Юань?
— В человечности он превосходит меня.
— А что за человек Цзы-Гун?
— В красноречии он превосходит меня.
— А Цзы-Лу?
— В храбрости он превосходит меня.
— А Цзы-Чжан?
— У него манеры лучше, чем у меня.
Тут Цзы-Ся поднялся со своего сиденья и спросил:
— Но тогда почему эти четверо прислуживают вам?
— Сядь, я скажу тебе. Янь Юань может быть человечным, но не может укротить свою доброту, когда это необходимо. Цзы-Гун может быть красноречив, но не может придержать свой язык, когда это необходимо. Цзы-Лу может быть храбрым, но не умеет беречь себя. Цзы-Чжан может быть величав по виду, но не может держаться дружески в компании. Даже если бы я мог приобрести достоинства всех четверых в обмен на мои собственные, я бы не сделал этого.

После того как Ле-цзы обучился у Ху-цзы и сдружился с Бохунем-Безвестным, он поселился в Южном Предместье. Множество людей, желавших стать его учениками, поселились поблизости. Число их росло с каждым днем, так что их и сосчитать не успевали. Однако Ле-цзы все полагал, что их недостаточно, и каждый день затевал с ними споры, выслушивая доводы каждого. Двадцать лет прожил он по соседству с Наньго-цзы, но они не ходили друг к другу в гости, а встречаясь на улице, делали вид, что не замечают друг друга. Ученики же думали, что между ними существует вражда.
Однажды какой-то пришелец из царства Чу спросил Ле-цзы: «Почему вы, уважаемый, и Наньго-цзы чуждаетесь друг друга?»
— У Наньго-цзы лицо полное, а вот ум пустой, — ответил Ле-цзы. — Его глаза ничего не видят, его уши ничего не слышат, его рот ничего не говорит, его поза никогда не меняется. О чем мне с ним говорить? Однако ж я готов пойти вместе с вами поглядеть на него.
С ними пошли еще сорок учеников. Тут они увидели, что Наньго-цзы и вправду был страшен, как злой дух, и разговаривать с ним не доставляло удовольствия. Когда же они взглянули на Ле-цзы, то увидели, что душа его словно покинула тело, и говорить с ним тоже не было никакой возможности.
Внезапно Наньго-цзы показал на какого-то человека в самом конце свиты Ле-цзы и заговорил с ним так, словно перед ним стоял мудрейший и сильнейший муж. Все очень удивились этому и на обратном ДАО только о том и говорили. Но Ле-цзы сказал им:
— Тут нет ничего удивительного. Тот, кто постигает смысл, ничего не говорит; тот, кто обрел знание, тоже ничего не говорит. Но говорить посредством молчания — тоже значит говорить, знать посредством незнания — тоже значит знать. Не должно быть ни речи, ни молчания, ни знания, ни незнания. Однако же и это тоже речь, тоже знание. Тогда не будет ничего несказанного и ничего непознанного. И в этом не будет ни речи, ни знания. Только и всего. Чему же вы изумлялись?

Поначалу Ле-цзы любил путешествовать. Ху-цзы спросил его:
— Что же вам нравится в странствиях?
— Удовольствие от странствий в том, что ты все время видишь перед собой что-то новое, — ответил Ле-цзы. — Другие люди отправляются в путешествие, чтобы полюбоваться видами, а я путешествую для того, чтобы созерцать превращения вещей. Есть странствия и странствия, и нужно еще поискать того, кто сможет разъяснить различие между ними!
— Но разве вы путешествуете не так, как другие? Разве тут есть какое-то отличие? Все, что мы видим перед собой, непрерывно изменяется. Вы наслаждаетесь созерцанием перемен вокруг вас и не замечаете, что меняетесь сами. Вы увлекаетесь странствиями во внешнем мире и не знаете, что такое созерцание внутреннего. Во внешних странствиях мы ищем то, чего нам не хватает вовне, а посредством внутреннего созерцания мы постигаем изобилие внутри себя. Первое — это несовершенный способ путешествия, а второе — совершенный.
С тех пор Ле-цзы больше никуда не выезжал со двора, решив, что он и понятия не имел о том, что такое настоящее путешествие. Ху-цзы сказал ему:
— Какое это совершенство — странствия! В совершенном странствии мы не знаем, куда направляемся; в совершенном созерцании мы не знаем, на что смотрим. Посетить все уголки мира без исключения, осмотреть все виды мира — вот что я называю совершенным путешествием. Вот почему я говорю: «Какое это совершенство — странствия!»

Лун Шу сказал врачевателю Вэнь Чжи:
— Ты постиг все тонкости своего искусства. Я нынче хвораю, можешь ли ты вылечить меня?
— Только прикажите, — ответил Вэнь Чжи. — Но позвольте спросить, каковы признаки вашей болезни?
— Я не считаю для себя почетом, если в округе меня хвалят, и не считаю позором для себя, если все люди в царстве осуждают меня. Я не радуюсь, если достигаю успеха, и не переживаю, если терплю неудачу. Я равнодушно взираю на жизнь и смерть, богатство и бедность, на людей и свиней, на себя и других. В родном доме живу как на постоялом дворе, на соседей смотрю как на дикарей из дальних стран. Меня нельзя прельстить чином или наградой, нельзя запугать наказанием и поборами, нельзя изменить благоденствием или смутой, выгодой или убытком, нельзя взволновать радостями или печалями. Из-за этого я не могу служить государю, ладить с родственниками и друзьями, наставлять жену и детей, повелевать слугами. Что это за болезнь? Какое средство поможет исцелиться от нее?
Тут Вэнь Чжи попросил Лун Шу встать спиной к свету, а сам отошел назад и издали осмотрел Лун Шу. Потом он сказал:
— Н-да, я вижу ваше сердце. Его пространство величиною с вершок совершенно пусто — вы почти мудрец! Шесть отверстий в вашем сердце соединены друг с другом, седьмое же закупорено. Не потому ли вы думаете, что быть мудрецом — это болезнь? Мое несовершенное искусство бессильно помочь вам.

Ни от чего не происходит и существует вечно — таков ДАО. Что живет в жизни и не погибает, даже окончившись, — это постоянство. Принять смерть из-за жизни — это несчастье. Иметь причину существования и постоянно умирать — это тоже ДАО. Умереть, когда приходит смерть, и, следовательно, окончить свое существование даже прежде срока — это тоже постоянство. Обрести жизнь из-за смерти — это счастье. Поэтому жизнь, которая ничему не служит, тоже зовется ДАО. А обрести конец, пользуясь ДАО, тоже зовется постоянством. Бывает, что ДАО зовется извлечение пользы из смерти, а постоянством — обретение смерти благодаря ДАО. Только заурядные люди поют от радости, когда кто-то рождается, и рыдают, когда кто-то умирает.

Глаз вот-вот ослепнет, если он может разглядеть даже кончик волоска.
Ухо вот-вот оглохнет, если оно может расслышать даже полет комара.
Язык вот-вот перестанет ощущать вкус, если он может отличить воду из реки Цзы от воды из реки Шэн.
Нос вот-вот утратит обоняние, если он может отличить запах гари от запаха гнили.
Ноги вот-вот отнимутся, если человек бегает быстро.
Разум вот-вот помутится, если он ясно отличает истину от лжи.
А все дело в том, что вещи не перейдут в свою противоположность, если не достигнут предела.

В царстве Чжэн было много достойных мужей в Пуцзэ и много искусных мужей в Восточном квартале. Когда Байфэн, один из учеников Ле-цзы в Пуцзэ, шел по Восточному кварталу, ему повстречался Дэн Си. Дэн Си оглядел шедших за ним учеников и сказал:
— Что вы скажете, если я заставлю людей, идущих нам навстречу, поплясать для нас?
— Мы хорошенько повеселимся, — ответили ученики. Тогда Дэн Си сказал Байфэну: «Знаете ли вы разницу между тем, кого кормят, как отца, и тем, кого кормят, как пса? Такие существа, как собака или свинья, не могут прокормиться сами, поэтому люди держат их при себе и используют их для своих нужд. Если люди, подобные вам, хорошо одеваются и вкусно едят, то это заслуга властей предержащих. Вот вы, сгрудившиеся в кучу, молодые и старые, возле кухни, — чем отличаетесь вы от собак и свиней?»
Байфэн не ответил, но один из его учеников выступил вперед и сказал:
— Не слышали ли вы о том, как много умельцев в Ци и Лу? Некоторые из них искусны в обработке глины и дерева, другие искусны в литье металла и выделке кож. Одни умеют командовать войском, другие — приносить жертвы на алтарь предков. Всякие таланты имеются в избытке. Но они не могут отдавать друг другу приказы и друг друга поучать. Те, кто назначают их на должности, не имеют их знаний, те, кто повелевают ими, не имеют их способностей, однако же благодаря им знания и способности находят достойное применение. А мы как раз и даем советы властям предержащим. Чем же вам гордиться?
Дэн Си не нашел что сказать и, бросив взгляд на своих учеников, быстро удалился.

Правитель удела Гунъи прославился среди знатных мужей своей силой. Правитель Танци доложил о нем чжоускому царю Сюаню, и тот пригласил его ко двору со всеми почестями. Когда правитель Гунъи прибыл, царь оглядел его и нашел, что он слишком хрупок. В сердце его закрались сомнения, и он спросил:
— Какова твоя сила?
— Силы вашего слуги хватит на то, чтобы сломать лапку весеннего кузнечика и перебить крылышко осенней цикады.
— У моих силачей, — сказал разгневанно царь, — достаточно силы, чтобы разорвать носорога или тащить за хвост сразу девять буйволов! И все же они мне кажутся слабыми. Как же ты смог прославиться своей силой в целом мире?
— Вы, ваше величество, задали прекрасный вопрос. Я вам расскажу все по порядку. Ваш слуга учился у Шанцю-цзы, с которым не мог сравниться ни один силач в целом мире. Однако его собственные родичи ничего не знали об этом, ибо он никогда не показывал свою силу. Я служил ему, не жалея жизни, и он поведал мне:
Все хотят узреть невиданное;
Смотри на то, на что другие не глядят.
Все хотят овладеть недоступным;
Умей делать то, чего другие не умеют.

А посему тот, кто хочет развивать свое зрение, начинает с того, что смотрит на повозку с хворостом. Тот, кто хочет развивать свой слух, начинает с того, что слушает колокольный звон. То, что не составляет трудности внутри, будет нетрудным и снаружи. Сильный человек не встречает трудностей вовне себя, поэтому о нем знают только в его собственной семье.
Если мое имя получило известность среди правителей уделов, то лишь потому, что я не послушался учителя и показал свою силу. Однако ж прославился я не потому, что горжусь своей силой, а потому, что умею при менять ее. Разве это не лучше, чем гордиться своей силой?

Царевич Моу с горы Чжуншань был самым талантливым из сыновей вэйского государя. Он не интересовался государственными делами, зато любил разговаривать с учеными людьми и больше всех любил философа Гунсунь Луна из царства Чжао. Люди, подобные Юэчжэн Цзыюю, смеялись над ним, и однажды царевич Моу спросил Цзыюя:
— Почему ты смеешься над моей любовью к Гунсунь Луну?
— Гунсунь Лун из тех людей, которые в учении не имеют наставника, а в жизни не имеют друга, — ответил Цзыюй. — Говорит он красиво, да глубины в его словах нет, ни к одной школе не примыкает, любит все странное и сочиняет нелепости, стараясь запутать людей и победить в споре. Ему под стать такие, как Хань Тан.
— Зачем говорить так несправедливо о Гунсунь Луне? — возразил сердито царевич Моу. — Где доказательства твоей правоты?
— Я смеюсь над тем, как Гунсунь Лун обхитрил Кун Чуаня. Он сказал, что у хорошего стрелка острие последующей стрелы попадает в оперение предыдущей, одна стрела другую настигает и направляет в полете. И когда первая стрела достигает цели, вторая вонзается ей в оперение, а за нею следующая, так что со стороны кажется, будто лучник выпустил одну стрелу. Кун Чуань очень тому удивился, а Гунсунь Лун добавил, что так бывает еще не у самого лучшего стрелка. Вот Хун Чао, ученик Пэн Мэна, однажды рассердился на жену и решил попугать ее. Он взял большой лук, который зовут Вороньим Клювом, вставил в него стрелу из циского бамбука с вэйским оперением и выстрелил ей прямо в глаз. Стрела коснулась ее глаза так мягко, что жена даже моргнуть не успела и упала на землю, не подняв пыли. Позвольте спросить, станет ли умный человек говорить такое?
— Слова мудрого, конечно, недоступны пониманию глупцов. Если острие последующей стрелы касается оперения предыдущей, то происходит так потому, что стрелок каждый раз спускает стрелу совершенно одинаково ^[34]. А если стрела касается глаза и тот даже не моргает, то это потому, что сила стрелы была исчерпана.
— Ты — ученик Гунсунь Луна и не можешь не приукрашивать его недостатки. Я расскажу тебе о самом постыдном случае. Вот что сказал Гунсунь Лун, когда захотел посмеяться над правителем Вэй:
Когда есть мысли, нет разумения.
Если на что-то указываешь — значит, это не существует.
Стараясь что-то понять, делаешь это непонятным.
Тень летящей птицы не движется.
Волос выдержит натяжение в тысячу пудов.
Белая лошадь — не лошадь.
У теленка-сироты никогда не было матери ^[35].
Невозможно и перечесть все примеры его издевательств над разумными понятиями и здравым смыслом.
— Но ты считаешь эти высказывания неразумными только потому, что сам их не понимаешь. На самом деле ты сам ведешь себя неразумно. Слушай же:
Если нет мыслей, то разум в единстве.
Когда ни на что не указываешь, все существует.
Что исчерпает вещи, существует вечно.

«Тень летящей птицы не движется»: объяснение в том, что она замещается.
«Волос выдержит натяжение в тысячу пудов» — когда силы сжатия и растяжения уравновешивают друг друга.
«Белая лошадь — не лошадь» — ибо имя существует отдельно от формы.
«У теленка-сироты никогда не было матери» — потому что, когда у него была мать, он не был сиротой.
— Ты думаешь, что все изрекаемое устами Гунсунь Луна — сладчайшая песнь? Ты пойдешь за ним, даже если он будет исторгать звуки через другое отверстие?
Царевич Моу замолчал надолго, а потом собрался уходить, сказав:
— Дозволь через несколько дней еще раз прийти и побеседовать с тобой.

Яо правил Поднебесной пятьдесят лет и не знал, порядок в ней или беспорядок, поддерживает его народ или не поддерживает. Он спросил об этом людей из свиты — и те тоже не знали, спросил гостей, приезжавших ко двору, — и те тоже не знали, спросил людей на полях — и те тоже не смогли ответить. Тогда Яо пошел бродить переодетым по дорогам и услыхал, как мальчик пел песенку:
Поставили нас, чтобы вскармливать народ
И каждый предела достиг.
Ничего не ведая, ничего не помня,
Следуем правилам царственных предков.

Яо, обрадовавшись, спросил его:
— Кто научил тебя так петь?
— Я слышал эту песню от знатных мужей.
Тогда Яо спросил об этой песенке своих сановников, но те знали только, что она пришла из глубокой древности. Яо вернулся в свой дворец, призвал Шуня и отрекся от престола. Шунь не стал из вежливости отказываться и принял отречение.

Гуань Инь-цзы сказал:
Если в себе не имеешь, где пребывать,
Все вещи откроются тебе.
Будь текуч, как вода.
Будь покоен, как зеркало.
Откликайся, словно эхо ^[36].
Поэтому ДАО подобен всем вещам. Вещи могут идти против ДАО, но ДАО не может идти против вещей. Тот, кто умеет жить в согласии с ДАО, не смотрит глазами, не слушает ушами, не думает умом. А тот, кто хочет постичь ДАО посредством зрения и слуха, чувств и знания, не достигнет желаемого.
Всматривайся в него впереди —
И он окажется позади.
Пользуйся им — и он заполнит весь мир;
Пренебрегай им — и никогда не отыщешь его.

Никакая мысль не может сделать ДАО несуществующим, и никакое отсутствие мысли не может сделать ДАО существующим. Постигнет его лишь тот, кто познает его в безмолвии и даст ему созреть естественно.
Знать, не питая страсти, и свершать, ничего не делая, — вот истинное знание и истинное деяние. Отбрось невежество — и как сможешь ты питать страсть? Отбрось суетность — и как сможешь ты погрязнуть в делах? А быть подобным кому грязи или куче пыли — не есть естественность, даже если ничего не делать.

Глава V. ВОПРОСЫ ТАНА ^[37]

Главная тема данной главы — критика ограниченности людского “мнения” и всякого частного опыта, а равно и учения, исходящего из метафизической идеи бесконечности. Общие положения этой критики содержатся в первом диалоге Тана и Цзи, последующие же сюжеты можно рассматривать как иллюстрации к ним.
Отметим, что мотив “вопросов Тана” присутствовал и в книге “Чжуан-цзы”, хотя в дошедшем до нас тексте книги он не сохранился.

 

Иньский Тан спросил Цзи из рода Ся:
— Всегда ли существовали вещи?
— Если когда-то не было вещей, откуда взяться вещам сейчас? Согласитесь ли вы, если люди будущих поколений скажут, что в наше время не было вещей?
— В таком случае есть ли у вещей «прежде» и «потом»?
— Конец и начало всех вещей
Не имеют одной точки отсчета.
Конец одного — это начало другого.
Откуда нам знать, что было прежде всего?

Но о том, что пребывает вне вещей и что случилось прежде всех событий, я не ведаю.
— В таком случае есть ли конец восьми сторонам вселенной, зениту и надиру?
— Этого я не ведаю.
Но Тан настойчиво повторял свой вопрос, и Цзи продолжил:
— Что отсутствует — то беспредельно, а что присутствует — имеет предел. Откуда это известно?.. ^[38] Однако же нет ничего бесконечного за пределами того, что бесконечно, и ничего неисчерпаемого в том, что неисчерпаемо ^[39]. Нет границы, но нет и безграничного. Нельзя ничего исчерпать, но и нет ничего неисчерпаемого. Вот почему мы знаем, что есть безграничное и неисчерпаемое, но не знаем, могут ли они быть ограничены и исчерпаны.
— Что же находится за пределами четырех морей?
— То же, что и в Срединном царстве.
— А как это доказать?
— Я ездил на восток до области Ин: люди там были такие же, как здесь. Когда я спросил, что находится на восток от Ин, то оказалось, что там было то же, что и в Ин. Я ездил на запад до области Бинь: люди там были такие же, как здесь. И когда я спросил, что находится на запад от Бинь, то узнал, что там было то же, что и в Бинь. Вот откуда можно заключить, что четыре моря, четыре предела света и четыре края земли ничем не отличаются от того, что есть здесь. А посему все содержит в себе нечто меньшее, а само помещается в чем-то большем, которое не имеет ни конца, ни предела. Небо и Земля содержат в себе все сущее и сами содержатся в чем-то, что вмещает в себя и тьму вещей, и Небо с Землею, а потому не имеет ни конца, ни предела. Да и как я могу знать, нет ли за пределами Неба и Земли еще больших Небес и Земли? Вот чего я тоже не ведаю.
Получается, что Небо и Земля — такие же вещи, как и то, что они содержат в себе. А каждая вещь по-своему несовершенна. Поэтому в старину Нюйва сплавила камни пяти цветов, чтобы заделать провалы в небесах, и отрубила лапы у гигантской черепахи, чтобы подпереть края небес. Потом, когда Гунгун бился с царем Чжуаньсюем за власть в Поднебесной, он в ярости ударился о гору Щербатую и сломал Небесный столп, порвал небесную сеть. По этой причине небо накренилось на запад, и солнце, луна и звезды движутся в западном направлении. Земля же накренилась на восток, так что все реки текут в восточном направлении.
— Существуют ли вещи большие и малые, длинные и короткие, одинаковые и разные? — спросил опять Тан.
— К востоку от Бохая, на расстоянии в неведомо сколько тысяч ли, есть в Великом океане пропасть воистину бездонная. Зовется она «Входом в Пустоту». В нее стекаются все воды Восьми пределов света. Девяти областей и Небесной Реки ^[40]. Внутри нее есть пять гор, названия которым Дайюй, Юаньцзяо, Фанху, Инчжоу и Пэнлай. Горы эти достигают в высоту тридцати тысяч ли и столько же насчитывают в окружности. Плато на их вершинах имеет в ширину девять тысяч ли. Расстояние между горами составляет тридцать тысяч ли, но они считаются близкими соседями. Башни и террасы там из яшмы и золота, звери и птицы — из белого шелка, там растут целые рощи деревьев из жемчуга и кораллов, цветы и плоды источают дивный аромат, и те, кто вкусят их, никогда не состарятся и не умрут. Живут там бессмертные мужи, которые днем и ночью летают в несчетном количестве с одной горы на другую. Однако же горы те не имеют основания, поэтому они поднимаются и опускаются вместе с волнами океана и ни единого мига не стоят спокойно. Бессмертные были этим весьма недовольны и пожаловались Верховному владыке. Владыка испугался, что они уйдут на Запад и он лишится обители мудрейших душ, поэтому он велел Юйцяну послать пятнадцать огромных черепах поддерживать горы на своих головах, заступая на эту службу в три смены, а каждая смена длится шестьдесят тысяч лет. С тех пор горы стояли неподвижно.
Однако же в царстве Драконьего Князя жил великан, который всего лишь за несколько шагов достиг этих пяти гор. Закинул удочку и на один крючок поймал сразу шесть черепах, взвалил их себе на спину и ушел. Там он обжег их панцири для того, чтобы гадать по ним. Тут две горы, Дайюй и Юаньцзяо, уплыли на север и затонули в великом океане, а с ними отнесло и несчетное множество небожителей. Бог очень рассердился и особым указом урезал территорию царства Драконьего Князя и укоротил рост его жителей. Но во времена Фуси и Шэньнуна люди в той стране все еще достигали в высоту нескольких сотен локтей.

В четырехстах тысячах ли к востоку от Срединного царства находится царство Цзяояо, где люди не бывают выше вершка с половиною. Далеко на севере живут люди, которые зовутся чжэн, и рост их не превышает девяти дюймов. К югу от царства Чу растет дерево минлин, для которого пятьсот лет — как одна весна, а еще пятьсот лет — как одна осень. В старину же водилось дерево чунь, для которого весна и осень жизни насчитывали по восемь тысяч лет. А вот в навозе растет гриб, который рождается утром и умирает вечером. Весною и летом есть комары, которые рождаются, когда идет дождь, и умирают, когда выглядывает солнце. К северу от Крайнего Севера есть океан, зовущийся Небесным Озером. В нем живет рыба, которую зовут Кунь, и в длину она достигает неведомо сколько ли. И есть птица, имя ей Пэн, чьи крылья — как тучи, нависшие в небе, а туловище — им соответствующее. Кто в мире знает про эти существа? Великий Юй видел их во время своих странствий, Бои знал о них и дал им имена, Ицзянь слышал про них и записал слышанное.
На берегах Великой Реки родятся мелкие насекомые, зовут их «цзяомин». Они летают роем и гнездятся на ресницах у комаров, не соприкасаясь друг с другом. Прилетают на ночлег и улетают, а комар даже не чувствует этого. Ли Чжу и Цзы-Юй, протерев глаза и подняв брови, разглядывали их средь бела дня, но не могли их рассмотреть. Чи Юй и учитель музыки Куан, прочистив уши и склонив голову, слушали их по ночам, но не могли расслышать. Только Желтый Владыка и Жун Чэн-цзы, когда они жили на горе Кунтун, воздерживаясь от пищи три месяца, так что их сердца остыли, а тела высохли, смогли открыть свое духовное зрение и увидели их огромными, как вершины горы Суншань; они научились внимать токам жизненной энергии — и жужжанье послышалось им раскатами грома.
В царствах У и Чу растет огромное дерево, которое зовется помелон. Это вечнозеленое дерево, которое не увядает зимой; оно родит красные плоды, кислые на вкус, а кто съест их кожуру или выпьет их сок, излечится от удушья. В области Цичжоу его очень ценят, но когда его посадили в землях к северу от реки Хуай, оно превратилось в карликовый мандарин. Черный дрозд не перелетает через реку Цзи. Барсуки погибают, если их перевезти через реку Вэнь. Таково значение дыхания земли.
Хотя облик и характеры разных существ неодинаковы, природа их едина. Никто из них не может заменить другого, все с рождения обладают полнотой жизненных свойств, и каждый располагает всем, в чем нуждается. Как мы можем знать, велики они или малы, длинны или коротки, похожи или различны?

Две горы, Тайхан и Ванъу, достигают семисот ли в окружности и вздымаются ввысь на десять тысяч сажен. Когда-то они стояли к северу от Цзичжоу и на юг от Хэяна. У подножия этих гор жил человек по прозвищу Простак с Северной Горы, и было ему уже девяносто лет. Очень было досадно Простаку всякий раз, когда он отправлялся по делам и возвращался домой, обходить большую гору на севере. Собрал он свою семью на совет и сказал:
— Давайте, не жалея сил, сроем эту преграду, чтобы было нам удобно уходить от юга Юйчжоу до южного берега реки Хань!
Все согласились, и только жена засомневалась:
— Тебе не под силу срыть даже маленький холмик, а что говорить о Тайхан и Ванъу! Да и куда ты денешь столько земли и камней?
— Будем сбрасывать их в залив Бохай, севернее Иньту.
И вот Простак вместе со всеми своими детьми и внуками отправился на работу, и стали они дробить камни, рыть землю и относить ее корзинами в море. Сын соседки, вдовы из рода Цзинчэн, у которого только что выпали молочные зубы, тоже прибежал им помогать.
Простак не возвращался домой до тех пор, пока на смену зиме не пришла летняя жара. Некий человек по прозвищу Умник с Излучины Реки стал смеяться над Простаком и отговаривать его:
— Глупец! Да разве можешь ты, одряхлевший от старости, уменьшить гору хотя бы на волосок? Разве ты управишься с такой массой земли и камней?
Простак с Северной Горы вздохнул и ответил:
— Где уж тебе, твердолобому, понять это! Ума у тебя даже меньше, чем у моего младшего внука. К чему мне горевать о том, что я сам не успею кончить работу? Когда я умру, мое дело продолжат сыновья и внуки, а потом у них тоже народятся дети, а те тоже будут иметь детей, и так без конца. Мои потомки будут жить здесь всегда, а гора не станет больше.
Умнику с Излучины Реки и возразить было нечего.
Дух горы — из тех, что носят на себе змей, — услышал речи Простака, испугался, что тот не отступится, и доложил обо всем Верховному Владыке. Растрогало Владыку усердие Простака, и приказал он двум сыновьям Куаэра перенести на спине горы: одну на восток от области Шао, другую — на юг от области Юн. И с той поры от юга Цзич-жоу до южного берега реки Хань уже не было преград.

Куафу, не соразмерив своих сил, захотел догнать солнце и гнался за ним до самой долины Юй ^[41]. Тут его замучила жажда, и он отправился пить из Желтой Реки и реки Вэй. Однако жажду свою он не смог утолить и помчался на север пить из Великих Болот, но от жажды умер по дороге. Посох, брошенный им, впитал его кровь и плоть, и из него вырос Дэнский лес, и лес этот разросся на тысячи ли.

Великий Юй сказал:
— В пределах Шести полюсов и внутри Четырех морей все освещается солнцем и луной, меряется звездами и планетами, упорядочивается четырьмя временами года, а управляется звездой Тайсуй ^[42]. Все в мире рождается духовной силой, но каждая вещь имеет свою особую форму и свой срок бытия. Только мудрый может постичь их ДАО.
Цзи из рода Ся сказал:
— Но есть и вещи, которые не нуждаются в духовной силе для того, чтобы родиться, не нуждаются в Инь и Ян, чтобы обрести форму, и не нуждаются в солнце и луне, чтобы проявить себя. Они умирают рано, не нуждаясь в палаче, и живут долго, не нуждаясь в присмотре. Они не нуждаются в злаках, чтобы питать себя, и не нуждаются в шелках, чтобы одеваться, не нуждаются в лодках и экипажах, чтобы передвигаться. Их ДАО — быть самими по себе, и его не могут постичь даже мудрецы.

Когда Юй укрощал потоп, он заблудился и пришел по ошибке в страну на северном берегу Северного моря, неведомо сколько тысяч ли от Срединного царства. Звали ту страну Край Севера, а где были ее пределы — неведомо. В той стране не бывает ни ветра, ни дождя, ни инея, ни росы, там не родятся птицы и звери, насекомые и рыбы, травы и деревья. Всюду простирается там голая равнина, окруженная со всех сторон горами, а в середине царства стоит гора, которую зовут Кувшин-гора, ибо по форме она похожа на сосуд для вина с узким горлышком. С этой горы, разделяясь на четыре ручья, стекают воды горного источника, которые орошают всю страну до последнего уголка.
Там климат мягкий и не бывает моровых болезней. Люди по природе добрые и радушные не ссорятся и не соперничают друг с другом, у них нежные сердца и мягкие кости, они не знают гордыни или зависти. Старые и малые у них равны, и нет у них ни правителей, ни подданных. Мужчины и женщины общаются свободно, без сватов и свадебных подарков. Живя у воды, они не имеют надобности пахать землю и сеять, ткать и носить одежды, ибо воздух там всегда теплый. Они живут по сто лет, никогда не болея и не умирая преждевременно. А потому люди размножаются там в изобилии, живя в счастье и веселье, не ведая дряхлости и старости, печалей и горя. По природе своей они любят музыку и, взявшись за руки, поют по очереди день напролет, не прерываясь. Когда же проголодаются и устанут, пьют из Божественного Источника, и силы их тотчас же восстанавливаются. А если выпьют слишком много, то пьянеют и лишь спустя десять дней приходят в себя. Стоит им искупаться в этом Божественном Источнике — и кожа их становится свежей и гладкой, и она источает благоухание целых десять дней.
Странствуя на Севере, чжоуский царь My побывал в этом царстве и на три года забыл о возвращении. Когда же он вернулся в свой дворец, то все время тосковал об этой стране, а потому стал раздражительным и забывчивым, не ел мяса и не пил вина, не призывал к себе наложниц и пришел в себя лишь через несколько месяцев.
Гуань Чжун уговаривал циского царя Хуань-гуна во время путешествия в Ляокоу посетить и то царство. Он уже почти убедил царя, но тут вставил свое слово Си Пэн.
— Как можно слушаться почтенного Чжуна? — сказал Си Пэн. — Ведь вам придется оставить обширное и цветущее царство Ци, прекрасные горы и реки, пышные рощи, благочестивые обряды и празднества, изящные одежды и головные уборы, прелестных наложниц и преданных советников! Скажите слово — и миллионы воинов предстанут перед вами. Махните рукой — и прочие царства падут к вашим ногам. Для чего вам мечтать о какой-то другой стране, уходить от алтарей предков и селиться среди варваров? Да почтенный Чжун совсем ума лишился!
И Хуань-гун раздумал ехать, а слова Си Пэна передал Гуань Чжуну.
— Си Пэну этого, конечно, не понять, — ответил Гуань Чжун. — Боюсь, нам никогда и не найти дорогу в ту страну. Но зачем так радеть о богатствах Ци? Зачем обращать внимание на слова Си Пэна?

Люди южных стран бреют головы и ходят нагими. Люди северных стран носят на голове повязки и одеваются в меха. Люди Срединных царств носят шапки и халаты. Все, что производится во всех Девяти областях землепашцами или торговцами, охотниками или рыболовами, все меха для зимы и холсты для лета, все лодки для воды и повозки для суши добыты без слов, в соответствии с естественными потребностями.

К востоку от царства Юэ лежит страна Чжэму. Когда там рождается первый ребенок, его тут же съедают, говоря, что это сделает плодовитой его мать. А когда умирает дед, они уносят на спине бабку, говоря: «С женой духа нельзя жить в одном доме». К югу от Чу лежит страна Ицюй. Когда там умирает родитель или родственник, они будут считать, что не исполнили своего сыновнего долга, если не соберут много хвороста и не сожгут покойного. И когда дым от костра поднимается к небесам, они говорят, что дух покойного вознесся на Небо. Существуют государственные законы и народные обычаи, и удивляться их странности не следует.

Конфуций, странствуя на востоке, увидел двух мальчиков, которые о чем-то спорили, и спросил их, что было причиной их спора. Первый мальчик сказал:
— Я считаю, что солнце ближе к людям, когда встает из-за горизонта, и дальше всего, когда стоит над головой, а он считает, что солнце дальше, когда оно восходит, и ближе, когда висит над головой. Но ведь когда солнце встает, оно велико, как балдахин над колесницей, а когда оно стоит над головой, оно лишь с тарелку величиной.
Тут в разговор вмешался другой мальчик:
— Но ведь когда солнце только поднимается из-за горизонта, воздух холодный, а когда оно стоит над головой, от него так и пышет жаром. Разве не означает это, что оно ближе к нам днем, а не утром?
Конфуций не знал, как рассудить их спор, и мальчики посмеялись над ним: «Кто сказал, что вы многомудрый муж?»

Приведение к равновесию — высший закон Поднебесного мира, и он относится ко всему, что существует в нем. Что такое равновесие? Натяни волос и прилагай к нему силы сжатия и растяжения равномерно. Сожми слишком сильно, растяни слишком слабо — и волос порвется. А если эти силы будут в равновесии, то ничто способное порваться не порвется ^[43]. Люди сомневаются в этом, но были и такие, которые поняли эту истину.

Чжан Хэ смастерил удочку с леской из одной шелковой нити кокона, крючком из ости колоса, удилищем из цзинского бамбука, приманкой из разрезанного рисового зернышка и поймал рыбу величиной с целую повозку. Даже в стремнине глубиной в сотню саженей крючок не распрямлялся, удилище не гнулось, а леска не рвалась. Услыхал об этом чуский царь, удивился и, призвав Чжан Хэ к себе, спросил, какая была тому причина.
— Ваш слуга слышал, как мой покойный отец рассказывал о том, как Пу Цзюй-цзы стрелял из лука привязанной стрелой. Лук был слабый, а привязанная стрела — тонкая. Стрелу он пускал с попутным ветром и поражал сразу пару черных журавлей, летевших по краю темной тучи, ибо собирал волю воедино и действовал плавно. Вот и я учился ловить рыбу, подражая ему, и за пять лет постиг это искусство. Когда я приближаюсь с удочкой к реке, в сердце у меня нет никаких посторонних мыслей, я думаю только о рыбе. Когда я закидываю удочку и погружаю в воду крючок, моя рука движется не слишком быстро и не слишком медленно, и ничто ей не мешает. Когда рыба видит приманку на моем крючке, эта приманка похожа на затонувшую пылинку или кусочек пены, а потому глотает ее без колебаний. Так я способен одолеть тяжелое легким, а силу — слабостью. Если ваше величество сможет таким же образом управлять царством, он смог бы одной рукой привести в движение целый мир. Разве это было бы трудно для вас?
— Замечательно! — воскликнул чуский царь.

Гун Ху из Лу и Ци Ин из Чжао заболели и попросили Бянь Цяо исцелить их. Бянь Цяо взялся их лечить, а когда они выздоровели, сказал:
— Вы страдали от недуга, который проник в вас извне, и этот недуг можно исцелить лекарствами и иглами. Но у вас есть еще недуги, которые родились вместе с вами и выросли вместе с вашим телом. Не хотите ли вы, чтобы я исцелил их тоже?
— Мы хотели бы сначала узнать, что это за недуги?
— Твои помыслы превосходят твою энергию, — сказал Бянь Цяо, обращаясь к Гун Ху. — Поэтому ты силен в составлении планов, но слаб в их выполнении. А у Ци Ина энергия превосходит помыслы, поэтому он редко думает заранее и часто страдает из-за своих необдуманных действий. Если я переставлю ваши сердца, то вы оба выиграете от того, что ваши умственные способности и жизненная энергия уравняются.
Тут Бянь Цяо дал им выпить вина с дурманом, и они оба стали словно мертвыми на три дня. Он разрезал у каждого грудь, вытащил сердца, поменял их местами и приложил чудесное снадобье. Очнувшись, они почувствовали себя совсем как прежде и отправились по домам.
Но вышло так, что Гун Ху пришел в дом Ци Ина, а жена Ци Ина его не признала. Ци Ин же пришел в дом Гун Ху, и жена Гун Ху тоже его не признала. Семьи стали судиться друг с другом и попросили Бянь Цяо рассудить их тяжбу. Бянь Цяо объяснил, как было дело, и тогда спор прекратился.

Когда Ху Ба играл на лютне, птицы пускались в пляс, а рыбы начинали резвиться в воде. Прослышав об этом, Вэнь из царства Чжэн бросил семью и пустился в странствия учеником при наставнике музыки Сяне. Три года он трогал струны, настраивая лютню, но ни разу не доиграл мелодию до конца.
— Тебе лучше вернуться домой, — сказал ему однажды наставник Сян.
Вэнь отложил в сторону лютню, вздохнул и ответил:
— Не то чтобы я не мог настроить струны или закончить мелодию. Я думаю не о струнах, и то, что я стараюсь исполнить, — не ноты. Если я не постигну это в моем сердце, то инструмент не откликнется моим чувствам. Вот почему я не смею исполнять музыку. Позвольте мне остаться с вами еще немного. Может быть, я смогу достичь большего.
В скором времени он снова увиделся с наставником Сяном.
— Как продвигается твое учение? — спросил наставник Сян.
— Я нашел то, что искал. Позвольте показать вам, — ответил Вэнь.
На дворе стояла весна, а он коснулся осенней ноты «шан» и вызвал полутон восьмой луны ^[44]. Тут повеял прохладный ветерок, созрели злаки в полях и плоды на деревьях. Когда пришла осень, он коснулся весенней струны «цзяо», вызвав полутон второй луны, и вдруг подул теплый ветер, а травы и деревья расцвели. Летом он ударил по зимней струне «юй», вызвав полутон одиннадцатой луны, и вдруг» похолодало, повалил снег, а реки и озера оделись льдом. Когда пришла зима, он ударил по летней ноте «чжэн», вызвав полутон пятой луны, и солнце стало жарко палить с небес, так что лед вокруг тотчас растаял. Заканчивая мелодию, он коснулся ноты «гун» вместе с четырьмя остальными. И тут поднялся благоприятный ветер, поплыли счастливые облака, выпала сладкая роса и забили свежие ключи.
Наставник Сян погладил рукой грудь, притопывая ногой, сказал:
— Как замечательно ты играешь! Даже наставник музыки Куан, исполняющий мелодию цинцзяо, и Цзоу Янь, играющий на свирели, не смогли бы ничего к этому добавить. Один взял бы свою лютню, другой — свирель, и оба последовали бы за тобой!

Сюэ Тань учился пению у Цинь Цина. Не постигнув искусства до конца, он решил, что ему больше нечему учиться, поэтому он пришел проститься с учителем перед отъездом домой. Цинь Цин не стал удерживать ученика, но, провожая его, запел на перекрестке дорог в предместье так трогательно, что вокруг затрепетали деревья и в небе застыли облака. Тут Сюэ Тань извинился за свой легкомысленный поступок и попросил разрешения остаться. Больше он и думать не смел о том, чтобы покинуть учителя.
А Цинь Цин повернулся к своему другу и сказал:
— Когда-то женщина по имени Э из царства Хань поехала на восток, и в Ци у нее кончилась провизия. Она въехала в столицу Ци через Ворота Согласия и за угощение спела. Когда она ушла, звуки ее голоса еще три дня наполняли своды дома, и прохожие думали, что она все еще там.
Как-то она проезжала мимо постоялого двора, и хозяин оскорбил ее. Тут Хань Э протяжно запела печальную песнь, и все услышавшие ее, молодые и старые, стали скорбно глядеть друг на друга, по щекам их потекли слезы, и целых три дня они не могли есть. Они пошли за ней, привели ее обратно, и она опять долго пела им. Но на сей раз слушатели стали прыгать от радости и хлопать в ладоши, забыв, что прежде они печалились. А потом они щедро наградили ее. Вот почему жители квартала у Ворот Согласия еще и сейчас отличные плакальщики на похоронах, ибо они помнят пение женщины Э.

Боя хорошо играл на лютне, а Чжун Цзыци отлично умел слушать. Боя играл на лютне, воображая, что взбирается на высокую гору, а Чжун Цзыци говорил: «Прекрасно! Как высока гора Тайшань!»
Когда Боя представлял себе водный простор, Чжун Цзыци говорил: «Прекрасно! Как широки Желтая Река и Великая Река!»
И что бы ни приходило на ум Боя, Чжун Цзыци тут же постигал своим сердцем.
Боя гулял по северному склону горы Тайшань. Внезапно разразилась гроза, и он укрылся под скалой. Его охватила печаль, он взял в руки лютню и стал играть на ней. Сначала он сочинил мелодию нескончаемого дождя, потом — звучание горного обвала. И что бы он ни играл, Чжун Цзыци понимал его мысли. Потом Боя отложил свою лютню и сказал:
— О, как прекрасно ты слушаешь! Все, что ты чувствуешь, наполняет и мое сердце. Куда могут скрыться мои мысли?

Когда чжоуский царь My совершал свой царский выезд в западные области, он миновал Куньлунь, но не достиг горы Янь. По дороге назад, не успев въехать в Срединное царство, он встретил некоего ремесленника по имени Яньши.
— Что ты умеешь? — спросил его царь.
— Пусть ваше величество приказывает. Однако ж ваш слуга уже сделал кое-что и надеется, что ваше величество соблаговолит взглянуть.
— Принеси это завтра, мы поглядим вместе, — велел царь.
На следующий день Яньши попросил аудиенции у царя. Тот велел впустить его и спросил:
— Кого это ты привел с собой?
— Ваш слуга сделал его сам, и он умеет делать разные вещи.
Царь My с удивлением посмотрел на этот манекен: тот ходил, глядя то вниз, то вверх — точь-в-точь как человек. Когда мастер коснулся рукой его щеки, он красиво запел; стоило мастеру хлопнуть в ладоши — и он пустился в пляс. Он показал множество разных номеров — какие только желал царь. Царь же решил, что перед ним действительно человек, и смотрел на его представление вместе со своим ближайшим советником Шэнь Цзи и наложницами.
Под конец манекен подмигнул окружавшим царя женщинам и поманил их к себе. Царь очень рассердился и хотел казнить Яньши на месте. А мастер, испугавшись, тут же разобрал манекен на части и показал их царю. Этот манекен был сделан из кожи и кусков дерева, скрепленных клеем, покрытых лаком и раскрашенных в белый, черный, красный и синий цвета. Царь внимательно все осмотрел: внутри были печень, селезенка, сердце, легкие, почки, кишки, желудок, снаружи — мускулы, кости, сочленения, кожа, зубы, волосы — все искусственное, но совсем как настоящее. Когда же все эти части мастер соединил вновь, искусственный человек стал таким, как прежде. Царь попробовал вынуть из него сердце — и человек не смог говорить. Из манекена вынули печень — и он не смог видеть; из него вынули почки — и он не смог ходить. Царь остался очень доволен и, вздохнув, сказал:
— Значит, человек своим искусством может сделать то же, что и сам Творец вещей!
Он велел погрузить искусственного человека на повозку и взял его с собой.
Осадная лестница Гуншу Баня, достигавшая облаков, и летающий змей Мо Ди казались им высшим достижением человеческого искусства. Но когда их ученики Дунмэнь Цзя и Цинь Гули прослышали о мастерстве Яньши и рассказали о нем своим учителям, те до самой смерти больше не осмеливались хвастаться своими достижениями и всегда носили с собой отвес и циркуль.

В старину Гань Ин был непревзойденным стрелком из лука. Лишь натянет свой лук — и звери ложатся, а птицы падают наземь. У Гань Ина был в учениках Фэй Вэй, который своим искусством даже превзошел учителя. А у Фэй Вэя искусству стрельбы учился Цзи Чан. Фэй Вэй сказал ему:
— Ты должен научиться не моргать, прежде чем начнешь рассуждать об искусстве стрельбы.
Цзи Чан пошел домой, лег под ткацкий станок своей жены и стал глядеть, как снует челнок. Спустя два года он уже не моргал, даже если его кололи в глаз шилом.
Цзи Чан доложил Фэй Вэю о своем достижении, и тот сказал:
— Этого еще недостаточно. Тебе нужно еще научиться смотреть, а уж потом можно и стрелять. Научись видеть малое как большое, смутное — как ясное, а потом приходи.
Чан подвесил у окна вошь на волосе яка и, повернувшись лицом к югу, стал на нее смотреть. Через десять дней вошь стала на его глазах увеличиваться в размерах, а через три года он уже видел ее огромной, как тележное колесо, остальные же предметы были для него величиной с холм или гору. Взял он лук, украшенный яньским рогом, вложил в него стрелу пэн, выстрелил и пронзил сердце вши, а волос даже не порвался.
Доложил он об этом Фэй Вэю, и тот ударил себя в грудь, топнул ногой и воскликнул:
— Теперь ты постиг искусство!
После того как Цзи Чан постиг искусство Фэй Вэя, он решил, что теперь лишь один человек в мире может соперничать с ним в мастерстве, и тогда он задумал убить Фэй Вэя. Они сошлись в чистом поле и стали друг в друга стрелять, но их стрелы сталкивались в воздухе и падали на землю, даже не поднимая пыли. Но тут у Фэй Вэя кончились все стрелы, а у Цзи Чана оставалась еще одна. Цзи Чан пустил ее, но Фэй Вэй отразил ее колючкой с кустарника.
Тут оба мастера заплакали, отбросили луки, отвесили друг другу низкий поклон и попросили считать друг друга отцом и сыном. Каждый поранил себе руку и поклялся на собственной крови никому не передавать свое искусство.

Отца колесничего Цзао звали Тайдоу. Когда Цзао начал учиться у него искусству управления колесницей, он держался крайне учтиво, но в течение трех лет Тайдоу ничего не говорил ему. Он даже стал держаться с ним еще сдержаннее, но в конце концов дал ему такое наставление:
— В старинной песне говорится:
Сын хорошего лучника
должен начать с плетения корзин.
Сын хорошего кузнеца
должен начать с шитья одежд.

Сначала посмотри, как я бегаю. Сможешь бегать, как я, тогда сможешь держать в руке шесть пар вожжей, управлять шестеркой коней.
— Буду повиноваться любому вашему приказу.
Тут Тайдоу поставил ряд столбов, удаленных друг от друга ровно на столько, чтобы можно было прыгнуть с одного на другой, и стал бегать по ним туда и сюда и ни разу не оступился.
Цзао стал повторять за ним и через три дня овладел его искусством.
— Да ты у меня способный! — воскликнул Тайдоу. — Быстро все сообразил! Управлять колесницей — это то же самое. Когда ты бегал, ты откликался умом на то, что чувствовал в ногах. Если применить это к управлению колесницей, то это значит, что ты должен управлять вожжами там, где они соединяются с удилами, натягивай их и ослабляй их в зависимости от угла губ коней. Должная мера в движениях опознается умом, а осуществляется руками. Внутри постигаешь сердцем, вовне пребываешь в согласии с бегом коней. Так ты сумеешь бросать коней вперед или отводить их назад, словно по отвесу, делать повороты и описывать круг, словно по угломеру и циркулю. Тогда силы коней хватит на любой ДАО, как бы труден и далек он ни был, и ты воистину овладеешь искусством.
Если поводья будут двигаться в согласии с удилами, руки будут действовать в согласии с поводьями, а сердце будет в согласии с руками, тогда ты будешь видеть и без помощи глаз и гнать коней, не подхлестывая их кнутом. Храня безмятежность в сердце, блюдя правильную позу, не спутывая в своей руке шесть пар вожжей, ты сможешь направлять все двадцать четыре копыта своих коней туда, куда хочешь, водить их по кругу, бросать вперед или поворачивать вспять. Тогда твоя колесница проедет везде, где только поместится ее ось и может ступить копыто коня. И тебе будет удобно ездить всюду — даже по отвесным горам и глубоким ущельям, равнинам и топям. Вот все, чему я могу научить тебя. Запомни же сие!

Вэй Хэймао втайне ненавидел Цю Бинчжана и убил его. Сын убитого по имени Лайдань искал случая отомстить убийце. Лайдань был силен духом, но слаб телом. Рис он ел, пересчитывая зернышки, и даже против ветра не мог ходить. Хотя гнев переполнял его, он не мог поднять оружие, чтобы отомстить за отца. Но он считал позором для себя прибегать к чужой помощи и поклялся убить Вэй Хэймао собственными руками. А Вэй Хэймао отличался свирепым нравом и необыкновенной силой, крепкими мускулами и костями, твердой кожей и плотью, каких не сыщешь среди людей. Он мог подставить шею под меч и принять на грудь летящую стрелу — и меч гнулся, стрела отскакивала, а на теле не оставалось даже царапины. Зная свою силу, он смотрел на Лайданя как на цыпленка.
Друг Лайданя Шэнь То сказал ему:
— Ты ненавидишь Вэй Хэймао, ведь он оскорбляет тебя так, что стерпеть невозможно. Как же ты собираешься поступить?
— Я хотел бы услышать твой совет, — ответил Лайдань.
— Я слышал, что дед Кун Чжоу из царства Вэй добыл драгоценные мечи иньского царя. Даже маленький мальчик, имея при себе один такой меч, способен дать отпор целому войску. Почему бы нам не попросить их?
И вот Лайдань отправился в Вэй и пришел к Кун Чжоу. Прежде чем высказать свою просьбу, он поприветствовал Кун Чжоу с вежливостью слуги и предложил ему в дар свою жену и детей.
— У меня есть три меча, — ответил Кун Чжоу. — Ты можешь взять любой, но ни один из них не может убить кого угодно. Позволь сначала рассказать о них. Первый зовется «хранящий Свет». Смотри на него — и не увидишь, взмахни им — и не поймешь, где он. Когда им рубишь врага, тот даже не замечает, как меч проходит сквозь него. Второй меч называется «принимающий Тень». Если всматриваться в него в час утренних сумерек, как раз перед рассветом, или повернувшись спиной к солнцу, можно разглядеть нечто, но понять, что это меч, — невозможно. Третий меч зовется «закаленный Ночью». Днем видна его тень, но не его блеск, ночью можно видеть его блеск, но не видно его формы. Коснувшись тела, он рассекает его с треском, но рана тут же затягивается; враг чувствует боль, но на лезвии не остается крови. Эти три сокровища хранились в нашей семье тринадцать поколений, и никто ни разу не воспользовался ими. Их держали в ларце, с которого даже печать не снята.
— И все же осмелюсь попросить у вас последний, — сказал Лайдань.
Тут Кун Чжоу вернул ему его жену и детей, постился с ним семь дней и вечером седьмого дня, преклонив колена, вручил ему третий меч. Лайдань дважды простерся ниц, взял меч и поспешил домой.
И вот Лайдань с мечом в руке отправился к Вэй Хэймао. Улучив момент, когда Вэй Хэймао лежал пьяный у окна в своем доме, он трижды рассек его мечом от шеи до пояса, а тот даже не проснулся.
Лайдань решил, что Вэй Хэймао мертв, и побежал прочь, но у ворот встретил сына Вэй Хэймао и трижды рубанул его, рассекая воздух. Сын Вэй Хэймао только спросил с улыбкой:
— Почему ты так странно махнул рукой?
Лайдань понял, что этим мечом нельзя убить человека, и, тяжко вздыхая, пошел домой.
Когда Вэй Хэймао проснулся, он крикнул сердито жене:
— Ты оставила меня, пьяного, непокрытым. Теперь у меня ломит поясницу!
А его сын сказал:
— Недавно приходил Лайдань, встретился со мной в воротах, трижды махнул на меня рукой, и у меня тоже заныло все тело, а конечности онемели. Он одолел нас!

Когда чжоуский царь My пошел походом на западное племя жун, те поднесли ему железный кинжал и холст, не сгорающий в огне. Кинжал был длиной в один вершок и восемь дюймов, красного цвета, сделан был из закаленной стали и резал яшму, точно глину. А холст, когда его нужно было постирать, бросали в огонь, отчего он принимал цвет огня, а вся грязь с него сходила. Вынув из огня, его стряхивали, и он становился белым как снег.
Наследник престола думал, что таких вещей в мире не существует и рассказы о них — чистый вымысел. А Сяо Шу сказал:
— Как самонадеян Хуан-цзы! Как упрям в своих заблуждениях!

Глава VI. СИЛА И СУДЬБА ^[45]

Тема этой главы — значение судьбы в человеческой жизни — принадлежит к числу традиционных тем даосизма и всей китайской мысли. Для конфуцианцев судьба есть тот результат, или плоды человеческой деятельности, который не зависит от желаний и усилий людей. Судьба, по убеждению Конфуция, “ниспосылается Небом”. Последователи Мо Ди держались мнения, что добрые или злые дела обязательно будут иметь соответствующие последствия и что, стало быть, человеку “не миновать судьбы”. В книге “Ле-цзы”, как и у Чжуан-цзы, развивается тема непостижимости действия судьбы, которое совершенно спонтанно и непредсказуемо; сознательный выбор — это всегда заблуждение, так что мудрый позволяет всему “быть самим собой”. Даосское учение о судьбе, разумеется, не отрицает важности действия, но ориентирует на действие совершенно естественное, ненасильственное, искреннее и превыше всего — целостное, “универсальное”.

 

Сила сказала Судьбе:
— Разве могут твои заслуги сравниться с моими?
— Какие же у тебя заслуги перед вещами и в чем они превосходят мои? — спросила Судьба.
— Я, Сила, способствую долголетию или недолговечности, успеху или неудаче, знатному или низкому положению, богатству или бедности.
— Пэнцзу умом не превосходил Яо или Шуня, однако же прожил восемь сотен лет, — ответила Судьба. — Янь Юань был отнюдь не менее способным, чем большинство людей, а умер восемнадцати годов от роду. Конфуций не уступал в добродетели владыкам уделов, а они заставили его терпеть нужду на рубеже царств Чэнь и Цай. Иньский царь Чжоу отнюдь не превосходил благонравным поведением трех казненных им советников ^[46], однако же восседал на троне. Цзи Чжа не имел знатного титула в У, Тянь Хэн захватил власть в царстве Ци. Бои и Шуци умерли с голоду на горе Шоуян, а семейство Цзи было богаче Чжань Циня. Если все это в твоей власти, то почему ты дала одному долгую жизнь, а другому — короткую, почему позволила негодяю торжествовать, а добродетельному мужу — терпеть неудачу, дурному человеку — богатеть, а хорошему — жить в нищете?
— Если дело обстоит так, как ты говоришь, то у меня действительно нет заслуг. Но тогда не ты ли управляешь вещами в этом мире?
— Хоть я и зовусь Судьбой, могу ли я управлять чем-либо? — ответила Судьба. — Прямое я подталкиваю, кривое сдерживаю. Долгая или короткая жизнь, неудача или успех, высокое или низкое положение, богатство и бедность случаются сами собой. Что я могу знать об этом?

Бэйгун-цзы сказал Симэнь-цзы:
— Мы с тобой ровесники, однако люди помогают тебе. Мы из одного рода, но люди уважают тебя. Мы выглядим одинаково, но люди любят тебя. Мы говорим одинаково, но люди слушают тебя. Мы действуем сообща, но люди доверяют тебе. Если мы вместе поступим на службу, то повышение получишь ты. Если мы вместе будем пахать землю, то разбогатеешь ты. Если мы будем вместе торговать, то выгода достанется тебе. Я одеваюсь в грубый холст, живу в соломенной хижине и хожу пешком, а ты носишь узорчатую парчу, ешь лучшее просо и мясо, живешь в доме с высокими стропилами и ездишь в колеснице, запряженной четверкой лошадей. Дома ты пренебрегаешь моим обществом, при дворе не скрываешь своего высокомерного отношения. Прошло уже много лет с тех пор, как мы не ходим друг к другу в гости и не выезжаем вместе на прогулку. Не потому ли, что, по твоему мнению, встречи со мной — ниже твоего достоинства?
— Я и сам не понимаю, в чем тут дело, — ответил Симэнь-цзы. — Но что бы мы ни предпринимали, ты терпишь неудачу, а я добиваюсь успеха. Не говорит ли это о том, что мне дано больше, чем тебе? Однако же тебе хватает дерзости заявлять, что ты во всем подобен мне.
Бэйгун-цзы не нашел что ответить и отправился домой в раздумье. По дороге он встретил Дунго-цзы, и тот спросил его:
— Куда это ты идешь такой согбенный, такой пристыженный?
Бэйгун-цзы рассказал ему обо всем.
— Я помогу тебе поправить дело, — сказал Дунго-цзы. — Пойдем-ка к нему вместе.
Дунго-цзы попросил Симэнь-цзы объяснить, отчего он так унизил Бэйгун-цзы, и тот повторил то, что уже говорил Бэйгун-цзы.
— Когда ты говоришь, что вам дано неодинаково, ты имеешь в виду лишь различие в природных дарованиях, — сказал в ответ Дунго-цзы. — Я же говорю сейчас о различии другого рода. Бэйгун-цзы одарен добродетелью, но обделен удачей, ты одарен удачей, но обделен добродетелью. И то и другое дается не людьми, а Небом, однако ты гордишься тем, что одарен удачей, а Бэйгун-цзы стыдится того, что одарен добродетелью. А это означает, что вы оба не понимаете естественного положения вещей.
— Довольно, уважаемый! — воскликнул Симэнь-цзы. — Я больше не буду так говорить!
Когда Бэйгун-цзы возвратился домой, одежда из грубого холста стала казаться ему такой же теплой, как шуба из лисьего меха, обыкновенные бобы — столь же вкусными, как рис и просо, его соломенная хижина — красивой, как дворец, его грубая арба — изящной, как экипаж с узорами. До конца своих дней он был безмятежен, не задумываясь о том, кто на свете знатнее его, а кто нет.

Гуань Чжун и Баошу Я были добрыми друзьями и вместе жили в царстве Ци. Гуань Чжун служил царевичу Цзю, а Баошу Я — царевичу Сяобо. Циский царь был щедр, и дети царских наложниц пользовались его милостями наравне с детьми царицы. Многие опасались смуты, и царевич Цзю бежал в Лу, сопровождаемый Гуань Чжуном и неким Шао Ху, а царевич Сяобо бежал в Цзюй, и Баошу Я последовал за ним.
Позднее царский внук Учжи поднял мятеж, в царстве не стало государя, и оба царевича вступили в борьбу за престол.
Сражаясь с Сяобо на дороге в Цзюй, Гуань Чжун попал ему стрелой в пряжку халата. Когда же Сяобо взошел на престол в Ци под именем Хуань-гуна, он заставил людей Лу убить своего брата Цзю. Шао Ху по этой причине покончил с собой, а Гуань Чжуна заточили в темницу.
Тут Баошу Я сказал Хуань-гуну:
— Гуань Чжун — талантливый муж, он способен управлять царством.
— Он — мой враг, и я хочу его смерти, — ответил Хуань-гун.
— Я слышал, что мудрый правитель ни к кому не питает личной вражды. Кроме того, человек, доказавший свою преданность господину, непременно будет и преданным советником царя. Если вы хотите стать первым среди владык мира, то вам без него не обойтись.
Царь призвал Гуань Чжуна, и лусцы отпустили его в Ци.
Баошу Я вышел встречать его за городские ворота и сам освободил от оков. Хуань-гун оказал ему радушный прием и пожаловал самый высокий чин, так что Баошу Я стал служить под началом Гуань Чжуна. Так Гуань Чжун стал править царством Ци и получил от государя титул Отец Чжун. В скором времени Хуань-гун стал самым могущественным в мире государем.
Однажды Гуань Чжун, вздохнув, сказал:
— В молодости, когда мне жилось нелегко, я торговал вместе с Баошу. Когда мы делили выручку, я брал себе большую часть, но Баошу, зная о моей бедности, не считал меня жадным. Я задумал одно дело для Баошу, но потерпел неудачу. Однако он не счел меня глупцом, ибо знал, что бывают неблагоприятные обстоятельства. Трижды меня призывали на службу, и все три раза я был изгнан с нее, но Баошу не счел меня бездарным, ибо знал, что мой час еще не настал. Три раза я участвовал в сражениях и каждый раз показывал врагу спину, однако Баошу не счел меня трусом, ибо знал, что я должен заботиться о престарелой матери. Когда убили царевича Цзю, а Шао Ху покончил с собой, я предпочел смерти позор тюремного заключения, но он не счел меня бесчестным человеком, ибо знал, что я равнодушен к мелким почестям и озабочен лишь тем, что еще не прославил свое имя в целом мире. Отец и мать меня родили, но знает меня один лишь Баошу Я!
Вот так Гуань Чжун и Баошу Я прославили себя своей крепкой дружбой, а Сяобо прославился своим умением привлекать к себе мудрых советников. Но на самом деле они не были искусны ни в дружбе, ни в искусстве отбора служилых людей. И это не означает, что кто-то другой превосходил их в дружбе или в отборе способных людей. Нельзя сказать, что Шао Ху лучше других умел жертвовать своей жизнью, — просто он не мог поступить иначе. Нельзя сказать, что Хуань-гун лучше других умел привлекать к себе достойных мужей, — просто он не мог поступить иначе.
Когда Гуань Чжун всерьез захворал, Хуань-гун пришел к нему и сказал:
— Может быть, ты вот-вот умрешь, пришло время говорить начистоту. Если тебя не станет, кому я должен передать бразды правления?
— А кого бы вы хотели видеть вместо меня?
— Можно ли заменить тебя Баошу Я?
— Нет, нельзя. Человек он необыкновенно целомудренный и честный и всех, кто ему уступает в добродетели, даже за людей не считает. Стоит ему услышать о том, что кто-то совершил промах, и он не забудет это ему до конца жизни. Если ему доверить управление царством, он причинит обиду и государю, и народу. В скором времени вам захочется наказать его.
— А кого бы ты предложил на свое место?
— Если у вас нет никого на примете, я бы рекомендовал Си Пэна. Он такой человек, что государь даже не будет его замечать, а народ не станет против него бунтовать. Он стыдится того, что еще не сравнился доблестями с Желтым Владыкой, и печалится о тех, кто хуже него.
Кто делится с людьми благодатью жизни — тот мудрец.
Кто делится с людьми богатством — тот достойный муж.
Тот, кто кичится своим умом, никогда не завоюет сердца людей.
Тот, кто, будучи мудр, умаляет себя, всегда привлечет к себе других.
Си Пэн не захочет знать все о царстве. Он не захочет видеть все в собственном доме. Если у вас нет никого на примете, возьмите лучше Си Пэна.
Это не значит, что Гуань Чжун был предубежден против Баошу Я и оказывал милость Си Пэну. Он просто не мог относиться к ним иначе. Бывает так, что кого-то мы поначалу привечаем, а потом отвергаем или, наоборот, сначала отвергаем, а потом привечаем. Наши пристрастия не от нас зависят, а от обстоятельств.

Дэн Си высказывал суждения, противоречащие друг Другу, а потом выдвигал бесчисленные доказательства их истинности. Когда Цзы-Чань был первым советником в царстве Чжэн, Дэн Си написал свод законов на бамбуковых планках, и государь выразил свое согласие. Потом он стал обличать ошибки Цзы-Чаня, и Цзы-Чань согласился с ним. Но вдруг Цзы-Чань велел его схватить и казнить.
Это все не означает, что Цзы-Чань нарочно принял законы Дэн Си, что Дэн Си заставил его признать свою вину или что Цзы-Чань нарочно казнил Дэн Си. Просто эти события не могли не случиться — только и всего.

Родиться вовремя и умереть вовремя — вот благословение Неба. Не жить, когда время жить, и не умереть, когда время умирать, — вот наказание Неба. Некоторые рождаются и умирают в нужное время, а некоторые живут и умирают, когда не время жить или умирать. Однако ни мы сами, ни другие люди не вольны давать нам жизнь, когда мы рождаемся, или посылать нам смерть, когда мы умираем. И то и другое определено Судьбой, и человеческое разумение не способно постичь это. Посему сказано:
Непостижимо, сменяясь до бесконечности,
Они идут сами собою Небесным ДАО.
В равновесии нескончаемый круг
Вращается сам собою Небесным ДАО.
Земля и Небо не могут этому помешать,
Мудрецы всех времен не могут это отрицать.
Духи и демоны не могут это обмануть.
Быть самим собой, как они есть, —
Вот что влечет их вперед,
Что дает им жизнь, дает им покой.
Провожает в конце и встречает в начале.
Друг Ян Чжу Цзи Лян заболел, и на десятый день ему стало совсем плохо. Его сыновья стояли вокруг, рыдая и умоляя его послать за лекарем.
— Как глупы мои дети! — сказал Цзи Лян, обращаясь к Ян Чжу. — Не споешь ли ты им песню в поучение?
И Ян Чжу запел так:
Что даже Небу неведомо,
Как поймет человек?
Добро не от Неба исходит,
Не человек творит зло.
Точно ли ты и я не знаем?
Точно ли знают колдуны и врачи?

Сыновья Цзи Ляна ничего не поняли и пригласили-таки трех лекарей.
Одного звали Чжао, второго — Юй, а третьего — Лу. Они стали щупать пульс больного и определять его болезнь.
Лекарь Чжао сказал Цзи Ляну:
— В вас жар и холод, пустое и наполненное не находятся в равновесии. Болезнь ваша от неправильного питания, чрезмерного увлечения женщинами и утомительных забот, а не от Неба или духов. Хотя она и тяжела, а вылечить ее можно.
— Это заурядный лекарь! — воскликнул Цзи Лян. — Пусть уходит прочь!
Лекарь Юй сказал:
— Когда вы еще были в утробе, у вашей матери было слишком мало жизненной энергии, а после того, как вы родились, у вашей матери было слишком много молока. Болезнь ваша возникла не за один день. Она накапливалась постепенно, и исцелиться от нее нельзя.
— Хороший врач! — сказал Цзи Лян. — Пусть останется на обед.
Лекарь Лу сказал:
— Болезнь ваша не от Неба, не от людей и не от духов. С тех самых пор, когда вы получили жизнь и тело, вы знали, что это за сила, которая управляет ими. Разве можно помочь вам целебными травами и каменьями?
— Вот великий лекарь! — воскликнул Цзи Лян. — Одарите его щедро.
А в скором времени болезнь Цзи Ляна прошла сама собой.
Тот, кто ценит жизнь, все равно не может ее сохранить. Тот, кто заботится о своем теле, все равно не может ему помочь. Жизнь не станет короче, если ее не ценить. Телу не станет хуже, если о нем не заботиться. А потому те, кто ценят жизнь, часто теряют жизнь, а те, кто жизнь не ценят, часто не умирают; те, кто заботятся о теле, часто не приносят себе пользы, а те, кто о теле не заботятся, часто не причиняют себе вреда.
Нам кажется, что жизнь повинуется нашим желаниям, а на самом деле это не так. Жизнь и смерть, польза и вред существуют сами по себе.

Юй Сюн сказал Вэнь-вану:
— К тому, что само по себе длинно, ничего не прибавишь. От того, что само по себе коротко, ничего не отнимешь. Гадать об удаче — никчемное дело.

Лао-цзы сказал Гуань Иню:
— Когда Небо ненавидит кого-то, кто узнает причину? ^[47]
Это означает, что бессмысленно гадать о воле Неба и о своих удачах или неудачах.

Ян Бу спросил своего старшего брата Ян Чжу:
— Что можно сказать про двух людей, которые и речью, и способностями, и внешностью похожи друг на друга, как близнецы, а возрастом, заслугами, положением, вкусами различны, как отец и сын?
— У древних, — ответил Ян Чжу, — была поговорка, гласившая: «Все, что случается само по себе и чего мы знать не можем, — все это от судьбы». Все, что происходит по неведомой, непостижимой для нас причине, независимо от того, действуем ли мы или не действуем, что приходит сегодня, а завтра уходит, — все это судьба. Для того, кто верит в судьбу, нет разницы между долгой жизнью и короткой; для того, кто верит в естественный закон всех событий, нет ни истины, ни лжи; для того, кто верит своему сердцу, нет ни хвалы, ни хулы; для того, кто верит в свою природу, нет ни опасности, ни безопасности. Стало быть, нет ничего, чему бы он доверял или не доверял. Он живет лишь подлинностью. От чего же он должен бежать, к чему стремиться, чему радоваться и чему огорчаться? Что же он должен делать и чего не делать?

В книге Желтого Владыки говорится, что высший человек в покое подобен мертвому, а в движении подобен машине. Он не знает, почему покоится или не покоится, движется или не движется. Его внешность и чувства не меняются от того, что люди на него смотрят или не смотрят. Одинокий он приходит, одинокий уходит, одинокий выходит, одинокий входит. И что может сдержать его?

Четыре человека: Хитрец и Грубиян, Соня и Драчун — вместе странствовали по свету. Каждый из них следовал лишь своим наклонностям, и до самой смерти никто из них ничего не знал про другого. Ибо каждый из них считал себя самым умным.
Четыре человека: Ловкач и Простак, Нахал и Блюдолиз — вместе странствовали по свету. Каждый из них следовал своим наклонностям, и до самой смерти никто из них не открылся другому. Ибо каждый из них считал себя самым искусным.
Четыре человека: Плут и Правдолюбец, Заика и Ругатель — вместе странствовали по свету. Каждый из них следовал своим наклонностям, и до самой смерти никто из них не объяснился с другим. Ибо каждый из них считал себя самым талантливым.
Четыре человека: Притворщик и Простофиля, Нахал и Скромник — вместе странствовали по свету. Каждый из них следовал своим наклонностям, и до самой смерти никто из них не указал на недостатки другого. Ибо каждый из них считал свое поведение безупречным.
Вот так живут люди. Облик их неодинаков, но все они идут ДАО, уготовленным для них Судьбой.

Частичный успех похож на успех, но все-таки это — не успех. Частичная неудача похожа на неудачу, но все-таки это — не неудача. А посему заблуждения проистекают из видимости подобия. Различие же между настоящим и кажущимся крайне смутно. Но тот, кто ведает об этом различии, не страшится опасностей вокруг и не радуется удовольствию в себе. Такой человек когда нужно действует, когда нужно — бездействует, но всей его мудрости недостаточно для того, чтобы знать, почему это так.
Тот, кто верит в судьбу, не делает различия между миром вокруг и собой. Тот, кто делает различие между миром и собой, знает даже меньше, чем тот, кто, закрыв глаза и заткнув уши, становится спиной к городской стене и лицом ко рву, ведь он не падает. Поэтому говорят: «жизнь и смерть зависят от судьбы, богатство и бедность зависят от времени». Тот, кто противится смерти в раннем возрасте, не ведает судьбы. Тот, кто ропщет на бедность и неудачи, не знает времени. А тот, кто не знает страха смерти и не печалится в бедности, знает судьбу и умеет жить в согласии с временем.
Многознающий, рассчитывающий пользу и вред, оценивающий истину и ложь, вникающий в настроение других, терпит неудачу не реже, чем добивается успеха. Малознающий, который не делает всего этого, добивается успеха не реже, чем терпит неудачу. Разве есть различие между теми, кто высчитывают, оценивают и вникают, и теми, кто не делают этого? Только тот, кто, не меряя ничего, умеет измерить все, будет целостен и не будет иметь изъяна. Но так происходит не потому, что он знает о своей цельности или ущербности, — и то и другое существует само по себе.

Циский царь Цзин гулял на Бычьей горе. Посмотрев на север, где виднелись вдали стены его столицы, он сказал со слезами на глазах:
— Как прекрасен мой город! Как величав он! Отчего же на глазах у меня слезы? Почему я должен буду когда-нибудь навсегда покинуть этот град? Если бы с древних времен не было бы смерти, я бы ни за что не ушел отсюда!
Ши Кун и Лянцю Цзюй разрыдались вслед за государем и молвили:
— Ваши слуги благодаря великой щедрости вашей имеют счастье питаться высохшим мясом и грубым зерном, ездить на простой телеге, запряженной клячей. Если уж мы не хотим умирать, то что уж говорить о нашем господине!
Только один Янь-цзы молча стоял и улыбался. Царь вытер слезы, повернулся к Янь-цзы и спросил:
— Сегодня у нас получилась грустная прогулка. Кун и Цзюй рыдали вместе со мной. Отчего же ты улыбаешься?
— Если бы добродетелью можно было продлевать жизнь, то ваши предки Тай-гун и Хуань-гун жили бы вечно. Если бы отвагой можно было продлевать жизнь, тогда Чжуан-гун и Лин-гун жили бы вечно. А если бы эти государи были живы и сегодня, то вы, мой повелитель, сейчас стояли бы посреди поля в соломенной накидке и бамбуковой шляпе и думали бы только о ваших тяготах. Разве нашлось бы у вас тогда время думать о смерти? Ибо как же вы, повелитель, смогли взойти на царский трон? Потому только, что предки ваши занимали его один за другим, пока не пришла ваша очередь. И плакать по этой причине недостойно вас. Я вижу перед собой лишь недостойного государя и льстивых слуг. Вот почему я улыбался.
Цзин-гун устыдился своего поступка, и в знак раскаяния он осушил винную чару, да и советников своих тоже заставил выпить «покаянную чарку».

В Вэй жил человек по прозвищу У с Восточных ворот, который не горевал, когда у него умер сын. Жена спросила его:
— Почему вы не горюете о смерти сына? Ведь вы любили его больше всех на свете!
— Для чего мне горевать, — ответил У с Восточных ворот. — Когда-то у меня не было сына, и я совсем не горевал. А теперь у меня, как и прежде, снова нет сына — только и всего.

Землепашец поспешает за временами года, купец гонится за барышом, мастеровые торопятся овладеть новыми ремеслами, а служилые люди рвутся к власти — к этому вынуждают их обстоятельства. Но у землепашцев бывают наводнения и засухи, у купцов — доходы и убытки, у мастеровых — удачи и неудачи, а у служилых людей — поражения и победы. Таково действие Судьбы.

Глава VII. ЯН ЧЖУ ^[48]

Данная глава столь разительно отличается от остального текста “Ле-цзы”, что, по мнению большинства исследователей, едва ли может считаться памятником древней даосской мысли. Большинство ее сюжетов восходит к школе философа Ян Чжу, жившего в середине 4 в. до н. э. Наибольший интерес среди них представляет диалог Ян Чжу с последователем Мо Ди Цинь Гули — вероятно, наиболее достоверное свидетельство подлинного учения Ян Чжу. Это учение предстает как бесхитростная, почти целомудренная в своей воинственности проповедь гедонизма (который, заметим в скобках, недвусмысленно осуждается в других главах “Ле-цзы” — например, в начальных сюжетах 2-й и 3-й глав).
Страстность этой проповеди заметно контрастирует с общим для древней даосской литературы отстраненно-ироническим тоном.

 

Ян Чжу странствовал в Лу и остановился у господина Мэна ^[49]. Мэн спросил его:
— Мы просто люди, и ничего более. Зачем нам слава?
— Слава помогает нам разбогатеть, — ответил Ян Чжу.
— Если я богат, к чему мне еще слава?
— Она помогает нам получить высокий чин.
— Если у меня уже есть высокий чин, к чему мне еще слава?
— Она послужит нам после нашей смерти.
— Если я умер, то для чего мне слава?
— Она поможет нашим потомкам.
— Чем же моя слава может помочь моим потомкам?
— Ради славы мы решаемся на изнурительные труды и обременительные заботы, но тот, кто ее завоюет, облагодетельствует весь свой род и окажет услугу всем жителям округи, не говоря уже о его собственных потомках.
— Однако же тот, кто радеет о славе, должен быть целомудрен, а если он целомудрен, он не может не быть бедным. Он также должен быть скромным, а если он скромен, он не сможет получить высокий чин.
— Когда Гуань Чжун служил первым советником в Ци, он вел себя распутно, когда государь распутничал, и бывал нескромен, если государь вел себя нескромно. Он следовал государю и в мыслях, и в речах, и благодаря его искусству царь Ци стал первым среди владык мира. Но после его смерти потомки его были только семейством Гуаней. Когда же первым советником стал Тянь, то он держался скромно, если государь расточительствовал, и был щедр, если государь проявлял алчность. Все люди перешли на его сторону, и так он установил свою власть над целым царством, а его потомки правят в Ци по сей день. Получается, что, если слава настоящая, ты будешь беден, а если слава ложная, ты будешь богат.
— Действительность не имеет отношения к славе, а слава не имеет отношения к действительности. Слава — это только обман. В старину Яо и Шунь сделали вид, что хотели передать власть над миром Сюй Ю и Шань Цюаню, однако в действительности не сделали этого и управляли Поднебесной еще сотню лет. А Бои и Шуци, которые и в самом деле отказались от своего удела, довели свое царство до гибели и умерли с голоду на горе Шоуян.
Вот так раскрывается различие между действительным и лживым.

Ян Чжу сказал:
«Сотня лет — вот предел человеческой жизни, но до такого возраста не доживает и один человек из тысячи. Но даже если кто-нибудь и доживет до ста лет, детство и старость отнимут половину его жизни. Ночи, когда мы спим, и дни, которые проходят попусту, отнимут половину оставшегося срока. Страдания и недуги, тяготы и муки, печали и лишения, заботы и страхи отнимут еще половину оставшегося срока. А в оставшуюся дюжину лет мы едва ли и час можем прожить в довольстве и веселье, не ведая забот.
Для чего же тогда живет человек? В чем радости его жизни? Только в роскошных одеждах и изысканных кушаньях, сладкозвучной музыке и прекрасных женщинах. Однако ж невозможно иметь в достатке роскошные одежды и изысканные кушанья, нельзя всю жизнь наслаждаться прекрасными женщинами и сладкозвучной музыкой. К тому же нас держат в узде законами и прельщают наградами, увлекают мечтой о славе и пугают наказаниями. Бездумно соперничаем мы ради мимолетной похвалы и добиваемся призрачной славы после смерти. Кланяясь направо и налево, мы стараемся угодить другим, вслушиваемся в мнения света и боимся обнаружить наши собственные пристрастия. Так мы лишаемся всех наслаждений в жизни и не можем хотя бы час прожить так, как мы хотим. Чем же мы отличаемся от преступников, закованных в цепи?
В глубокой древности люди знали, что, рождаясь, мы на мгновение приходим, а умирая, на мгновение уходим. Поэтому они жили, следуя велениям сердца, и не шли наперекор своим природным желаниям. Они не отказывались от удовольствий жизни, и поэтому их нельзя было соблазнить обещаниями славы. Они жили, давая волю своей природе, не отвергали свойственных всем побуждений, не мечтали о посмертной славе, и поэтому их нельзя было запугать наказаниями. Они не думали о том, будут ли их хвалить или ругать, много они прожили на свете или мало».

Ян Чжу сказал:
«В жизни все существа разные, а в смерти они все одинаковы. В жизни бывают умные и глупые, знатные и подлые: так люди различаются между собой. В смерти они смердят и гниют, разлагаются и исчезают: в этом они все одинаковы.
Однако то, что мы бываем умными и глупыми, знатными в презренными, зависит не от нас самих, и не от нас зависит то, что мы после смерти смердим и гнием, разлагаемся и исчезаем. Следовательно, жизнь не делает нас живыми, а смерть не делает нас мертвыми, умные не сами по себе умны, глупые не сами по себе глупы, знатные не сами по себе знатны, а подлые не сами по себе подлы. Все существа в мире равно живы и мертвы, равно умны и глупы, равно знатны и подлы.
Через десять лет или через сто мы все умрем. Умирают и милосердный и жестокий, и мудрец и невежа. В жизни — Яо и Шунь, после смерти — сгнившие кости. При жизни — Чжоу и Цзе, после смерти — сгнившие кости. А сгнившие кости все одинаковы, кто знает, какая между ними разница? Так наслаждайтесь жизнью, пока живы, и не думайте о том, что будет после смерти!»

Ян Чжу сказал:
«Бои вовсе не был лишен желаний, он воспитал в себе гордыню чистоты и поэтому уморил себя голодом. Чжань-цзи вовсе не был лишен страстей, он взрастил в себе одержимость праведным поведением и поэтому едва не погубил весь свой род. До чего они оба были ослеплены ложью «чистоты» и «праведности»!»

Ян Чжу сказал:
«Юань Сянь жил бедняком в Лу, Цзы-Гун стал богачом в Вэй. Бедность Юань Сяня укоротила ему жизнь. Цзы-Гун из-за своего богатства попал в беду. Получается, что и бедность, и богатство — зло? Как же следует жить? Скажу так: нужно уметь наслаждаться жизнью и быть свободным от всех забот. Тот, кто умеет наслаждаться жизнью, никогда не будет беден, а тот, кто умеет быть свободным от забот, никогда не будет богат».

Ян Чжу сказал:
— «При жизни друг друга жалеть, по смерти друг друга покидать» — в этой древней пословице заключена истина. «Жалеть друг друга» не значит только сочувствовать другим. Если человек устал, нужно дать ему отдохнуть, если он голоден, нужно накормить его, если он замерз, нужно обогреть его, а если он попал в беду, нужно вызволить его. «Друг друга покидать» не значит не скорбеть о покойном. Но не следует одевать его в парчовые одежды, класть ему в рот жемчуг или нефрит, приносить ему жертвы и жаловать ему поминальные предметы.

Янь Пинчжун спросил у Гуань Чжуна, что такое «вскармливание жизни».
Гуань Чжун ответил:
— Это просто жизнь без стеснений; ничего в себе не подавляй, ничем себя не обуздывай.
— Расскажите об этом подробнее.
— Позволь ушам своим слушать то, что им хочется слушать; позволь своим глазам видеть то, что им хочется видеть; позволь носу обонять то, что ему хочется, а устам изрекать то, что им хочется. Позволь телу своему делать то, что ему хочется, а мыслям своим скитаться, как им хочется.
Ушам угодно слышать музыку и пение, и, когда им в этом отказано, они терпят стеснение. Глазам угодно видеть женскую красоту, и, когда им в этом отказано, они терпят стеснение. Носу угодно обонять благоухание перца и орхидеи, и, когда ему в этом отказано, он терпит стеснение. Устам угодно обсуждать истинное и ложное, и, когда им в этом отказано, ум терпит стеснение. Телу угодно облачаться в роскошные одежды и питаться изысканными кушаньями, и, когда ему в этом отказано, оно терпит стеснение. Мыслям угодно скитаться привольно, и, когда им в этом отказано, они терпят стеснение. Все эти стеснения — начало жестокости и насилия в человеке.
Если ты можешь освободиться от них и ждать покойно смерти, пусть бы жизнь твоя продлилась один день, один месяц, год или десять лет, то ты сможешь осуществить то, что я называю «вскармливанием жизни». А если ты не сможешь освободиться от гнета этих стеснений, то живи ты в неволе хоть сто, тысячу или десять тысяч лет, ты не постигнешь искусства «вскармливания жизни».
Засим Гуань Чжун сказал Янь Пинчжуну:
— Я поведал тебе о «вскармливании жизни». А что ты можешь сказать мне о том, как провожать мертвых?
— Проводы мертвых — дело незначительное, что тут говорить? — ответил Янь Пинчжун.
— Все же я прошу тебя ответить мне.
— Если я уже мертв, то какое отношение ко мне имеет погребальный обряд? Закопают ли меня в землю или сожгут меня, бросят ли в реку или положат в чистом поле, кинут ли в канаву, завернув в солому, или положат в каменный саркофаг, нарядив в шелковые одежды, расписанные драконами, — мне уже все равно. Остается предоставить это делу случая.
Гуань Чжун повернулся к Баошу Я и Хуан-цзы и сказал:
— Мы оба сказали все, что нужно сказать о том, как следует жить и умирать!

Цзы-Чань был первым советником в Чжэн. После того как он управлял царством в течение трех лет, добрые люди подчинились его установлениям, а злые люди убоялись его запретов. В царстве воцарился порядок, и другие государства стали бояться его. Но у него был старший брат по имени Гунсунь Чао, который любил вино, и младший брат по имени Гунсунь My, который любил женщин. В доме Чао вино готовили тысячами котлов, а закваски держали целые горы, так что бражный дух разносился на сотни шагов от ворот. Предаваясь беспрерывно пьянству, Чао не знал, царит ли вокруг мир, или бушует война, не ведал ни людских промахов, ни сожаления о былом; он забывал о том, что у него в доме, не узнавал своих родственников и не знал, что лучше быть живым, чем мертвым. Да если бы он стоял в воде или огне и перед его глазами мелькали острые клинки, он даже не заметил бы этого.
А на внутренней половине дома младшего брата, Гунсунь My, тянулись рядами покои, в которых жили прелестные юные девы. Когда Гунсунь My увлекался красавицей, он прятался от родственников, не встречался с друзьями и дни и ночи напролет проводил в женских покоях. Если ему приходилось хотя бы раз в три месяца выходить оттуда, он бывал недоволен. И если в округе подрастала красивая девушка, он старался непременно заполучить ее к себе в гарем, подкупая ее подарками или заманивая ее с помощью свахи, и оставлял ее в покое, лишь если не мог поймать ее.
Однажды Цзы-Чань, денно и нощно печалившийся о своих братьях, пришел посоветоваться к Дэн Си.
— Я слышал, — сказал он, — что нужно следить за собой, чтобы навести порядок в семье, и нужно навести порядок в семье, чтобы воцарился порядок в государстве. Это означает, что следует начинать с близкого и распространять свое влияние все дальше вокруг себя. Я сумел водворить порядок в государстве, но в моей собственной семье порядка нет. Не значит ли это, что я все сделал наоборот? Посоветуйте, как мне помочь моим братьям.
— Я уже давно дивлюсь этому, но не решился сам заговорить с вами.
Почему бы вам не призвать братьев к порядку, не убедить их заботиться о своем здоровье, не призвать их чтить правила благонравного поведения?
Цзы-Чань последовал этому совету. Он пришел к братьям и сказал им:
— Человек превосходит зверей и птиц своим разумением, а разумение ведет к пониманию ритуала и долга. Претворите ритуал и долг в своей жизни, и вы стяжаете добрую славу и займете высокий пост. Но если вы будете покорны своим страстям и станете потакать своему чревоугодию и сладострастию, вы подвергнете опасности свою жизнь. Внемлите же моим словам, с утра начните новую жизнь и уже к вечеру будете кормиться на жалованье.
Чао и My ответили:
— Мы уже давно про это знаем и с давних пор сделали свой выбор. Нам не было нужды дожидаться твоих увещеваний. Жизнь дается нам так редко, а умереть в ней так легко! Можно ли забыть, что жизнь наша — редкий дар, а смерть в ней приходит так легко? Стараться же удивить людей строгим соблюдением правил благопристойности и долга, подавляя свои естественные наклонности ради доброй славы, по нашему разумению, даже хуже смерти. Мы желаем вполне насладиться дарованной нам жизнью и прожить ее целиком.
Горевать мы можем разве что о том, что живот наш слишком слаб, чтобы позволить пить вино дни и ночи напролет, а мужская сила в нас истощается, прежде чем мы удовлетворим свою похоть. А дурная слава или угроза здоровью нас не беспокоит!
Но не жалок ли и не ничтожен ли ты, гордящийся своими успехами в управлении государством и вот теперь пришедший смущать нас поучениями и соблазнять обещаниями посмертной славы и обильного жалованья? Мы сами желаем возразить тебе! Тот, кто любит повелевать людьми, едва ли преуспеет в своем занятии, зато сам себя обречет на тяготы. А тот, кто умеет владеть собой, едва ли ввергнет мир в смуту, зато даст волю своей природе. Твое искусство управления миром пригодно на короткое время в одном царстве, но оно не согласуется с прирожденными желаниями людей. А наш ДАО угождения самим себе можно распространить на целый мир, и тогда в мире не будет ни государя, ни подданных. Давно уже мы желали научить тебя нашему искусству жизни, но теперь ты сам пришел поучать нас!
Цзы-Чань был так растерян, что даже не нашелся что сказать. На другой день он рассказал об этом разговоре Дэн Си, и тот заметил:
— Ты жил, сам о том не ведая, с настоящими людьми. Кто сказал, что ты мудрец? Твои успехи в управлении царством Чжэн — просто дело случая, их нельзя поставить тебе в заслугу.

Дуаньму Шу из Вэй был потомком Цзы-Гуна. По наследству ему досталось огромное богатство ценою в целых десять тысяч золотых. Поэтому он не заботился о мирских делах, а давал волю своим желаниям и наслаждался жизнью. Он делал все, что хочется делать всем людям, — все, что тешит душу человека. Стены и покои, башни и террасы, сады и угодья, пруды и водоемы, яства и вина, экипажи и одеяния, певцы и музыканты, наложницы и служанки — все это у него было не хуже, чем во дворцах правителей Ци или Чу. Какое бы желание ни возникло в нем, чего бы ни захотели слушать его уши, чего бы ни захотели видеть его глаза, чего бы ни захотели вкусить его уста, он тут же посылал за этим, как будто требуемая вещь находилась за стеной, даже если ее приходилось доставлять из далеких краев или вообще нельзя было найти в китайских землях. Путешествуя, он шел туда, куда ему заблагорассудится, гуляя среди отвесных скал и бурных рек, шагая по узким скользким тропинкам так непринужденно, как другие ходят по своему саду. Каждый день в его доме толпились сотни гостей, в его кухне никогда не гас огонь под очагами, а в гостиных никогда не умолкали звуки музыки. Остатки еды после пиршеств он отдавал родичам, оставшееся после родичей отдавал соседям, а то, что и те не съедали, раздавал по всему царству.
Прожив так шестьдесят лет, он начал дряхлеть и телом, и душой, отошел от всех дел, раздал все драгоценности из своей казны, все запасы из своих амбаров, все колесницы и одежды, всех наложниц и служанок. За один год он лишился всего, ничего не оставив своим детям и внукам. Когда он заболел, в доме не нашлось даже лекарств и лечебных игл, а когда он умер, не нашлось денег, чтобы его похоронить. Люди со всего царства, пользовавшиеся его милостями, собрали средства, похоронили его и вернули имущество его детям и внукам.
Услышав об этом, Цинь Гули сказал:
— Дуаньму Шу — безумец! Он опозорил своих предков.
А Дуаньгань My, услышав об этом, сказал:
— Дуаньму Шу — мудрый человек, добродетелью превзошедший предков.
Все его поступки, все содеянное им было удивительно для толпы, но тот, кто постиг истину, их одобрит. Знатные мужи Вэй в большинстве своем живут сообразно правилам благопристойности, оттого они и не могли постигнуть сердце этого человека.

Мэн Суньян ^[49] спросил Ян Чжу:
— Предположим, есть человек, который ценит жизнь и бережет тело. Может ли он жить вечно?
— По закону природы бессмертия не бывает.
— А может ли он продлить свою жизнь?
— По закону природы нет и долгой жизни. Жизнь нельзя продлить тем, что ценишь ее, здоровье нельзя сберечь тем, что заботишься о нем. Да и какой прок от долгой жизни? Все наши чувства, наши пристрастия и наклонности таковы, какими они были в старину. Опасности и удобства для нашего тела, радости и горести нашей жизни, удачи и неудачи, благоденствие и смута в мире таковы, какими они были и в старину. Все это мы уже видели, слышали, все испытали. Даже и сотни лет достаточно для того, чтобы мы насытились жизнью. Неужто мы сможем и дальше нести бремя этой жизни?
— В таком случае ранняя смерть лучше долгой жизни? — спросил Мэн Суньян. — И стало быть, чтобы добиться желаемого, нужно ходить по лезвию меча и ступать по остриям пик, бросаться в кипящую воду или огонь?
— Нет. Пока ты жив, откажись от умствования, положись на свои природные влечения и спокойно жди смерти. Пусть смерть свершит дело, ты же отрекись от умствований и положись до конца на свою отрешенность.
Тогда ничто не будет потеряно, ибо ты ни на что не будешь полагаться. К чему торопить или задерживать события?

Ян Чжу сказал:
«Бочэн Цзыгао не помогал никому даже волоском. Он отрекся от престола и пахал землю в глуши. Великий Юй не желал пользы для одного себя; он так трудился, укрощая потоп, что тело его наполовину усохло. Люди в древности не согласились бы лишиться даже одного волоска, чтобы принести пользу Поднебесному миру. А если им преподносили всю Поднебесную, они ее не брали. Если бы никто не жертвовал волоском, если бы никто не старался принести пользу Поднебесному миру, то в Поднебесной воцарился бы мир».

Цинь-цзы спросил Ян Чжу:
— Если бы ты мог помочь миру, отдав один волосок, сделал бы ты это?
— Миру, конечно, одним волоском не помочь, — ответил Ян Чжу ^[50].
— Но предположим, это было бы возможно. Тогда отдал бы?
Ян Чжу не ответил.
Цинь-цзы вышел и рассказал об этом разговоре Мэн Суньяну.
— Ты не понял мысли учителя, — сказал Мэн Сунь-ян. — Позволь, я объясню тебе. Согласился бы ты поранить себе кожу, чтобы получить десять тысяч золотых?
— Согласился бы.
— А согласился бы ты лишиться сустава, чтобы получить царство?
Цинь-цзы промолчал.
— Волосок, конечно, меньше кожи, — продолжил Мэн Суньян, — а кожа меньше сустава. Однако по волоску собирается кожа, а кожа, собираясь, образует сустав. Разве можно пренебречь даже одним волоском, если он тоже — часть собственного тела?
— Мне нечего тебе возразить, — ответил Цинь-цзы, — но, если бы я спросил об этом Лао-цзы и Гуань Инь-цзы, они бы сочли истинными твои слова, а если спросить об этом Великого Юя или Мо-цзы, то они согласились бы со мной.
Тут Мэн Суньян, повернувшись к своим ученикам, заговорил о другом.

Ян Чжу сказал:
«В мире всеобщее восхищение снискали Шунь и Юй, Чжоу-гун и Конфуций.
Всеобщее же презрение к себе возбудили Цзе и Чжоу. Однако же Шунь пахал землю в Хэяне и обжигал горшки в Лэйцзэ. Его руки и ноги не знали ни мгновения отдыха, его рот и желудок не ведали вкусной пищи. Родители его не любили, братья и сестры относились к нему, как к чужаку. Он женился только тридцати лет от роду и притом не испросил согласия отца и матери. Когда Яо уступил ему престол, он был уже в преклонном возрасте, и ум его утратил живость. Поскольку его старший сын, Шан-цзюнь, был не способен к управлению, ему пришлось уступить престол Юю, после чего он и окончил свои дни. Это был самый несчастный и неудачливый человек в целом мире.
Когда Гунь взялся за укрощение потопа и его кропотливые труды оказались напрасными, Шунь казнил его на горе Юйшань. Юй наследовал эту работу и служил человеку, убившему его отца, думая только о том, как принести пользу миру. Он жил среди голой равнины, а когда у него родился сын, не дал ему имени, даже не входил в ворота своего дома и трудился так, что половина его тела усохла, а его руки и ноги сплошь покрылись мозолями. После того как Шунь уступил ему престол, он жил скромно, довольствуясь царской одеждой и короной, и в конце концов умер в бедности.
Это был величайший страдалец Поднебесного мира!
После смерти У-вана, когда Чэн-ван был еще слишком молод, Чжоу-гун взял в свои руки бразды правления, что вызвало гнев Шао-гуна. Всюду поползли клеветнические слухи о Чжоу-гуне, и тому пришлось три года скрываться на восточных рубежах царства. Он казнил своего старшего брата, отправил в ссылку младшего и только так смог сберечь свою жизнь. Это был самый опасный и напуганный человек в Поднебесном мире!
Конфуций постиг ДАО Пяти Владык и Трех Царей и принимал приглашения властителей своего времени. На него повалили дерево в царстве Сун, ему пришлось заметать следы в Вэй, он терпел лишения в Сун и Чжоу, его держали в осаде на границе царств Чэнь и Цай, его унижали люди семейства Цзи и подвергал оскорблениям Ян Ху. Так он прожил свою жизнь. Это был самый суетный и бестолковый человек в Поднебесном мире!
В жизни этих высочайших мудрецов не было ни одного веселого дня, а после смерти они обрели славу на десять тысяч поколений. Однако ж слава — это, конечно, еще не настоящая жизнь. Хотя их и хвалят, но сами они о том не ведают. И хотя их ставят всем в пример, им это невдомек. Теперь они ничем не отличаются от старого пня или кома земли.
Цзе унаследовал богатства, накопленные предшествующими поколениями его династии, и сидел на троне, обратив лицо к югу. У него было достаточно ума, чтобы держать в узде своих советников, и достаточно власти, чтобы заставить всех в пределах четырех морей бояться его. Он предавался всему, что радовало его зрение и слух, делал все, что его мысли и мечты внушали ему, и прожил жизнь, полную удовольствий. Это был самый веселый и жизнерадостный человек в Поднебесном мире.
Чжоу тоже унаследовал богатства, накопленные предшествующими поколениями его династии, и сидел на троне, обратив лицо к югу. Его власть простиралась до всех пределов земли, и его воле были послушны все подданные царства. Он предавался своим страстям во дворце, занимавшем целый цин земли, и давал волю своим плотским желаниям на пирах «вечной ночи» ^[51]. Он не заботился о приличиях и долге и, прежде чем был казнен, прожил веселую жизнь. Он был самый свободный, самый беззаботный человек в Поднебесном мире.
Два этих злодея всю жизнь наслаждались счастьем угождать своим желаниям, но стяжали славу глупцов и тиранов. На самом деле они вовсе не заслуживали такой славы. А теперь, если мы станем ругать их, они о том не узнают, а если станем хвалить, они об этом тоже не узнают. Чем они отличаются от старого пня или кома земли?
Четверо же мудрецов, несмотря на то что мир восторгается ими, всю жизнь мучились, а смерть стала последним приютом для них всех. А два злодея, несмотря на то что мир порицает их, жили счастливо, и смерть тоже стала их последним приютом».

Ян Чжу пришел к правителю царства Лян и сказал ему:
— Управлять царством так же легко, как вращать ладонями.
Царь сказал:
— Вы, учитель, не можете справиться даже с одной женой и одной наложницей, не в силах возделать свой сад размером в три му. Как же вы можете говорить мне, что управлять царством очень легко?
— Видели ли вы, государь, как пасут овец? — ответил Ян Чжу. — Пошлите пастушка, ростом в пять локтей, с шестом на плече пасти стадо в сотню овец, и овцы пойдут туда, куда он захочет, — на восток ли, на запад ли.
Пошлите Яо тянуть на веревке одного барана, а позади них поставьте Шуня с плетью в руке — и баран не сделает ни шагу. Кроме того, я, ваш слуга, слышал, что рыба, способная проглотить лодку, не плавает в боковых протоках, а лебедь, взмывающий высоко в небеса, не садится в мелкое болото.
Почему так? Да потому, что их привлекают великие цели. Мелодии Хуанчжун и Далюй ^[52] не годятся для сопровождения обыкновенных танцев. Почему так? Да потому, что их звучание намного превосходит обыденные звуки. Об этом и гласит поговорка: «Тот, кто занят великим делом, не обращает внимания на мелочи. Тот, кто одерживает большую победу, не имеет маленьких побед».

Ян Чжу сказал:
«События глубокой старины сгинули навсегда. Кто опишет их? Деяния Трех Владык — то ли были, то ли нет. Деяния Пяти Царей — то ли явь, то ли сон. Деяния Трех Правителей отчасти видны, отчасти сокрыты — из сотни тысяч мы едва ли знаем одно. Из событий, происходящих ныне, можешь кое-что знать, а запомнить разве что одно из десяти тысяч. А из событий, случающихся сейчас перед глазами, некоторые мы примечаем, а некоторые нет, запомнится же из них не более одного на тысячу. Сколько лет минуло с начала времен до сегодняшнего дня — то и сосчитать невозможно. Но за триста тысяч лет, прошедших со времен Фуси, память о достойном и презренном, о красоте и уродстве, об успехах и неудачах, о правильном и неправильном меркла и исчезала неотвратимо — то быстро, то медленно.
Если мы из-за мимолетной хвалы или хулы обременяем свой дух и тело и стремимся к славе, которая пережила бы нас на несколько сот лет, то как сможем мы вдохнуть жизнь в наши иссохшие кости и испытать радость быть живым ^[53]».

Ян Чжу сказал:
«Человек подобен всем прочим существам, живущим на этой земле, и несет в себе свойства всех пяти стихий мироздания. Среди всего живого он самый одухотворенный. Но его когти и зубы недостаточно сильны, чтобы его защитить; его кожа недостаточно прочна, чтобы его обезопасить. Он не может бегать так быстро, чтобы спастись бегством, и у него нет ни шерсти, ни перьев, чтобы предохранить себя от жары или холода. Он должен полагаться на вещи вокруг себя, чтобы взращивать свою природу, и он должен опираться на свой разум, а не силу. Вот почему в разуме самое ценное — это знание, как сохранить себя, а в силе самое ничтожное — это то, что она побуждает напасть на других.
Своим телом я не владею, но, коль скоро я рожден, должен хранить его в целости. Вещами вокруг себя я не владею, но, коль скоро я существую, не могу без них обойтись. Конечно, я живу благодаря своему телу, но природу свою я взращиваю благодаря вещам. Хотя я сберегаю свою жизнь в целости, телом я не могу владеть. Хотя я не могу обойтись без вещей, я не могу владеть вещами. Владеть своим телом, владеть вещами — значит произвольно присваивать себе то, что принадлежит всему Поднебесному миру. Воистину только мудрый человек и высший человек относятся к своему телу и к вещам вокруг как к общему достоянию Поднебесной. Вот что называется «вершина высшего»».

Ян Чжу сказал:
«Люди не могут найти отдохновения из-за четырех обстоятельств: первое — долголетие, второе — слава, третье — должность и четвертое — имущество. Тот, кто владеет этими четырьмя, боится духов, боится людей, боится власти, боится наказаний. Такого я зову «бегущим от правды»».
Можно погибнуть и можно жизнь спасти.
Веление судьбы — вечно вне нас.
Тот, кто не идет наперекор судьбе, станет ли мечтать о долгой жизни?
Тот, кого не смущают награды, станет ли мечтать о славе? Тот, кто не хочет власти, станет ли мечтать о должности? Тот, кто не хочет богатства, станет ли мечтать об имуществе? Такого я зову «живущим в согласии с правдой».
В целом мире нет ему врагов.
Его судьба таится в нем самом.
Вот почему в народе говорят:
«Без должности чиновной, без семьи
Забудешь половину всех страстей.
Когда не думают о пище и одежде,
ДАО государя и слуги не действен более».

Чжоуская пословица гласит: «Земледельца оставить без дела — что убить его». Он считает естественным и неизменным уходить в поле утром и возвращаться домой вечером, он думает, что на свете нет ничего вкуснее бобовой похлебки. Его кожа и плоть толсты и грубы, жилы у него — твердые и прочные. Если однажды утром уложить его на мягкие меха за шелковыми занавесями, поднести ему лучшего зерна и мяса и сочные мандарины, его разум помутится, в теле поднимется жар и его здоровье придет в расстройство. А если бы цари Сун или Лу поменялись местами с крестьянином и поработали вместо него в поле, то не прошло бы и часа, как они утомились бы. Вот почему неотесанный мужлан называет лучшим в Поднебесном мире то, что ему самому привычно и ему самому нравится.
Когда-то в царстве Сун жил крестьянин. Одевался он в очесы конопли, только чтобы пережить зиму, а когда весной приходили теплые дни, любил греть спину на солнце. Он даже не знал, что в мире существуют просторные дворцы и теплые покои, гладкие шелка и мягкие меха. Однажды он сказал жене:
— Никто не знает, как приятно греть спину на солнце. Пойду доложу об этом государю, наверняка заслужу большую награду!
А его сосед, богатый человек, сказал ему:
— Некогда жил человек, похожий на тебя. Он любил есть большие бобы, конопляные семена, сельдерей и чечевицу и стал расхваливать эти кушанья перед своими соседями-богачами. Отведали богачи его угощенье — и рты их словно огонь опалил, а животы у них разболелись. Тут все стали насмехаться над этим человеком, и ему стало очень стыдно.

Ян Чжу сказал:
«Большой дом, роскошная одежда, изысканные яства, красивые женщины — если ты обладаешь этими четырьмя вещами, чего еще желать в этом мире? А тот, кто, обладая этим, хочет еще чего-то, потворствует алчности в себе. Потворствовать алчности — значит тратить впустую свои жизненные силы».
Преданности недостаточно для того, чтобы уберечь государя от опасностей. Преданный человек может лишь подвергнуть опасности себя. Исполнения долга недостаточно для того, чтобы помочь людям. Исполняющий долг лишь мешает жить сам себе. Когда увидят, что преданности недостаточно для того, чтобы уберечь от опасностей государя, добрая слава преданного исчезнет. Когда увидят, что исполнение долга недостаточно для того, чтобы помочь людям, добрая слава мужа, исполняющего долг, перестанет существовать. Правитель и подданные не подвергали себя опасностям, а люди друг другу помогали — таков был ДАО древности.

Юй-цзы сказал:
«Тот, кто отказывается от славы, не ведает забот. Лао-цзы говорил, что слава — это гость сущности. Однако же неразумные люди вечно гонятся за славой. Действительно ли от славы невозможно отказаться? Действительно ли имя — только гость сущности?
Ныне добрая слава приносит почет и восхищение людей. Отсутствие же славы делает человека презираемым и ничтожным. Почет и восхищение доставляют нам удовольствие и радость, позор и презрение несут нам скорби и муки. Скорби и муки противны нашей природе. Удовольствие и радость угодны нашей природе. Значит, все это связано с нашей сущностью. Как же можно отказаться от славы? Как же можно считать славу только гостем сущности? Нужно только избегать привязанности к славе, что обременяет нашу сущность. Если вы привязаны к имени и тем обременяете свою сущность, вы будете жить в постоянной тревоге и волнении. Тогда вам не придется даже выбирать между удовольствием и скорбью, радостью и мукой!»

Глава VIII. РАССКАЗЫ О СОВПАДЕНИЯХ ^[54]

Последняя глава “Ле-цзы” — наиболее пестрая по композиции и в философском отношении наименее значимая глава книги. Больше половины ее сюжетов заимствованы из различных памятников III — II вв. до н. э., и притом не обязательно даосских. Тем не менее в ней есть свой лейтмотив, каковой составляет идея случайной связи событий. Только эти случайные комбинации вещей определяют, правильны ли наши поступки. Следовательно, в своем поведении мы должны отказаться от абстрактных критериев истинности и действовать, безотчетно “сообразуясь с обстоятельствами времени”, откликаясь общему ходу событий. Таков даосский идеал “недеяния”.

 

Гуань Инь сказал Ле-цзы:
— Будь твои слова прекрасны или уродливы — таким же будет и их эхо.
Будь человек высок или низок — такова же будет и его тень. Наша слава — эхо, наше поведение — тень. А посему сказано:
Будь осторожен в речах,
Ибо кто-нибудь да примет их.
Будь осмотрителен в поступках,
Ибо кто-нибудь да последует им.

Поэтому мудрецы созерцали явленное, дабы познать сокрытое; они созерцали прошлое, дабы познать будущее. Таков закон «знания наперед».
Мы судим о вещах по собственному разумению, а подтверждения находим в других. Если человек любит меня, я тоже буду любить его. Если он ненавидит меня, я тоже буду ненавидеть его. Тан и У стали государями, потому что они любили весь мир. Цзе и Чжоу лишились престола, потому что они ненавидели целый свет. Таково подтверждение тому, что мы полагаем. Когда и разумение наше, и подтверждение ему очевидны, не действовать сообразно им — все равно что не желать проходить через двери, когда ты покидаешь дом, или не идти по дорожке, когда ты прогуливаешься. Если вот так упорствовать, не будет ли затруднительно извлечь для себя нечто полезное?
Я узрел это в доблестях Шэньнуна и Юя, нашел подтверждения этому в преданиях Шуня и Ся, Шан и Чжоу, рассудил об этом в соответствии с речами образцовых ученых и достойных мужей, и я не встретил случая, чтобы успех или неудача, возвышение или упадок не подтверждали эту истину ^[55].

Янь Хой ^[56] спросил у Ле-цзы:
— Те, кто стремятся постичь ДАО, на самом деле хотят разбогатеть.
Я могу разбогатеть, добыв себе жемчужину, зачем же мне постигать ДАО?
— Цзе и Чжоу ценили только собственные пристрастия и потому погибли, — ответил Ле-цзы. — Как хорошо, что я смогу вовремя рассказать тебе об этом! Человек, не ведающий долга, но живущий только для того, чтобы есть, ничем не лучше собаки или курицы.
Они скрещивают рога в поединке за пищу, и победитель устанавливает правила: такие ничем не лучше диких зверей и птиц.
Если ты ленив, как пес или курица, или дик, как зверь или птица, то тебя никто не будет уважать. А если никто не будет тебя уважать, опасности и унижения будут преследовать тебя.

Ле-цзы сказал:
«Тот, кто молод и красив, — горд. Тот, кто полон сил, — несдержан. С такими нельзя говорить о ДАО. С людьми, еще не имеющими седины в волосах, нельзя толковать о ДАО, и они отклонятся от ДАО еще больше, если попытаются осуществить его. Тому, кто горд и несдержан, никто не скажет правды, а если человеку никто не говорит правды, он живет одиноким и не имеет помощников.
Умный полагается на других, а потому силы его не уменьшаются, когда он достигает старости, и он не пребывает в растерянности, когда знаний его оказывается недостаточно. Следовательно, секрет мудрого правления состоит в том, чтобы признавать ум других, а не быть умным самому».

Ле-цзы жил в большой нужде и голодал. Какой-то человек сказал об этом советнику чжэнского царя Цзыяну:
— Ле-цзы всем известен как муж, постигший ДАО. Если он, живя в вашем царстве, так нуждается, то не даст ли это повод к разговорам о том, что его государь не милосерден?
Цзыян немедленно распорядился щедро одарить Ле-цзы зерном.
Ле-цзы вышел к гонцу с дарами, дважды ему поклонился, но подарков не взял. Гонец уехал ни с чем.
Когда Ле-цзы вошел обратно в дом, его жена стала бить себя кулаком в грудь и кричать:
— Я слышала, что семья мужа, постигшего ДАО, живет в почете и довольстве, мы же живем впроголодь. Вам преподнесли богатые дары, вы же их отвергли — что за злосчастная судьба!
— Но государь не знает меня лично, — ответил Ле-цзы. — Он прислал мне дары потому, что кто-то хорошо отозвался обо мне. Если бы кто-то побранил меня, он тоже положился бы на его слова. Вот почему я не принял подарков.
А в скором времени люди и вправду восстали и казнили Цзыяна ^[57].

У жителя Лу по фамилии Ши было два сына. Один любил учение, другой — воинское дело. Тот, кто любил учение, предложил свои услуги правителю Ци, и тот назначил его наставником принцев. Другой сын отправился в Чу, и тамошний царь поставил его во главе царского войска. От жалованья сыновей обогатилось все их семейство, а чины сыновей принесли их родителям всеобщий почет и уважение.
У соседа господина Ши, носившего фамилию Мэн, тоже было два сына, которые были обучены тому же, но семья Мэн была бедна. Завидуя богатству рода Ши, Мэн стал расспрашивать соседа, каким образом он так быстро разбогател, и тот рассказал ему все без утайки.
Тогда Мэн послал одного сына в царство Цинь, и тот предложил циньскому царю стать наставником его детей.
— Ныне, когда все цари борются за первенство в мире, надобно думать лишь об оружии и провианте, — сказал царь. — Если я буду управлять государством с помощью советов ученого, я очень скоро погибну.
С этими словами циньский царь приказал оскопить пришельца и отправить его на родину.
Другой сын пошел в царство Вэй и представился тамошнему царю как искусный полководец.
— Мое царство слабое, окруженное со всех сторон сильными соседями, — сказал вэйский царь. — Большим государствам я служу, маленькие государства я оберегаю от набегов. Если я буду полагаться на военную силу, мне не миновать разорения и гибели. Однако же если я отпущу этого человека, он может пойти в другое царство и причинить мне немало вреда.
С этими словами он велел отрубить пришельцу обе ноги и отправить его обратно в Лу.
Вернувшись домой, сыновья Мэна стали бить себя кулаками в грудь и бранить господина Ши. Тогда Ши им сказал:

 

— Выберешь нужное время — и добьешься успеха.
Упустишь нужное время — и потерпишь неудачу.

Вы действовали так же, как и мы, но мы добились успеха, а вы потерпели неудачу. Так получилось не потому, что вы делали что-то неправильно, а потому, что вы делали это в неподходящее время. Не бывает правила, которое всегда приносит успех, и не бывает действия, которое всегда приносит неудачу. То, что годилось вчера, сегодня, возможно, следует отбросить, а то, что мы отбросили сегодня, глядишь, может пригодиться завтра.
А на то, нужно ли что-то применять или отбрасывать, неизменной истины нет. Только мудрый знает, как действовать в каждый момент времени. Если же мудрости вам не хватает, то, будь вы даже учены, как Конфуций, или храбры, как полководец Люй Шан, вас повсюду будут преследовать неудачи.
Мэн и его сыновья были вполне удовлетворены и перестали сердиться.
— Вам нет нужды продолжать, — сказали они. — Мы все поняли!

Цзиньский царь Вэнь вышел встречать союзное войско с намерением напасть на Вэй. Неожиданно Гунцзы Чу посмотрел на небо и рассмеялся. Царь спросил, отчего он смеется.
— Я смеюсь над соседом, который сопровождал жену, навещавшую своих родителей, — ответил Гунцзы Чу. — Он увидел у дороги женщину, работавшую в тутовой роще, и ласково заговорил с ней. Когда же он обернулся, то увидел, что его жена любезно беседует с чужим мужчиной. Вот над чем смеется ваш слуга!
Царь понял намек и повернул войско обратно. Не успел он дойти до столицы, как на его владения напал сосед с севера.

Царство Цзинь страдало от разбойников. Жил там человек по имени Си Юн, который умел распознавать разбойников, вглядываясь в переносицу и ресницы человека. Цзиньский царь послал его опознавать разбойников, и он не пропускал ни одного из целой сотни и даже тысячи.
Царь очень этому обрадовался и сказал Чжао Вэнь-цзы:
— С помощью одного человека я изведу всех разбойников в царстве! Зачем мне другие?
— Вы, государь, никогда не избавитесь от разбойников, если будете полагаться только на того, кто следит за ними, — ответил Чжао Вэнь-цзы. — А Си Юну не миновать безвременной смерти!
В скором времени разбойники собрались на совет и решили: «Си Юн довел нас до крайности!» Все вместе они пошли к Си Юну и убили его.
Услышав об этом, цзиньский царь очень испугался и позвал к себе Чжао Вэнь-цзы.
— Случилось так, как вы и предсказывали: Си Юн убит! — сказал он. — Как же теперь нам ловить разбойников?
— Чжоуская поговорка гласит: «Кто тщательно выслеживает рыбу в пруду, навлечет на себя беду. Кто до тайны допытаться хочет, только смерть на себя накличет». Если вы хотите избавиться от разбойников, лучше всего назначить на государственные должности достойных людей, чтобы они просветили тех, кто стоит выше их, и наставляли тех, кто находится ниже их. Если у людей будет чувство стыда, откуда взяться разбойникам?
Тогда царь назначил своим советником Суй Хоя, и все разбойники сбежали в царство Цинь.

Когда Конфуций возвращался из царства Вэй в Лу, он придержал коней у моста через реку и стал любоваться красивым видом: перед ним был водопад высотой в тридцать саженей, а вода вокруг бурлила на расстоянии девяноста ли. Там не могли плавать рыбы и черепахи, не могли жить крокодилы, но какой-то человек как раз собрался переплыть реку. Конфуций послал к нему человека, велев сказать ему:
«Водопад достигает в высоту тридцати саженей, вода вокруг бурлит на девяносто ли, там не могут плавать рыбы и черепахи, не могут жить крокодилы. Переправиться в этом месте через реку будет трудно!»
Человек не обратил на эти слова никакого внимания, переплыл через реку и вышел из воды.
— Сколь совершенно твое искусство! — сказал пловцу Конфуций. — Обладаешь ли ты каким-нибудь особым искусством входить в воду и выходить из нее?
— Я вхожу в воду посредством преданности и доверия, а выходя из воды, по-прежнему блюду преданность и доверие. С преданностью и доверием погружаюсь я в поток и не позволяю себе действовать самочинно — вот почему я могу переплыть через реку!
Конфуций повернулся к ученикам и сказал:
— Запомните же, дети мои. Действуя преданностью, доверием и искренностью, можно справиться даже с водной стихией, что же говорить о людях! ^[58]

Бай-гун спросил Конфуция:
— Можно ли говорить с людьми загадками, не выдавая себя?
Конфуций не ответил.
— Допустим, я брошу в воду камень?
— Хороший пловец из У достанет его.
— А если я вылью воду в воду?
— Смешайте воды рек Цзу и Шэн, и И Я различит их на вкус.
— Значит, никак нельзя говорить загадками, не выдавая себя?
— Почему нельзя? Но это возможно только с теми, которые понимают то, что не высказано в словах. Тот, кто способен понять невысказанное в словах, умеет говорить без слов. Кто ловит рыбу, замочит одежду, кто гонится за зверем, устанет бежать, и удовольствия в том не будет. Поэтому предел речи — отсутствие слов, предел деятельности — недеяние. Поверхностные умы соперничают из-за мелочей.
Бай-гун не понял слов Конфуция и в конце концов погиб в бане.

Чжао Сян-цзы послал Синьчжи Муцзу против племени ди. Полководец разбил неприятеля, захватил города Цзо-жэнь и Чжунжэнь и послал гонца с вестью о победе. Сян-цзы как раз сидел за трапезой и выглядел опечаленным.
— Два города пали в один день! Тут кто угодно обрадуется, — сказали его приближенные. — Отчего же вы печалитесь?
— Половодье на могучей реке не продержится и трех дней, — ответил Чжао Сян-цзы. — Сильный ветер и проливной дождь не продлятся целый день ^[59]. Солнце находится в зените на одно мимолетное мгновение. В моем роду еще не бывало столь славных достижений. Если за один день захвачены сразу два города, то беды не миновать!
Когда Конфуций услышал эти слова, он сказал:
— Может ли род Чжао не прославить себя?
Печаль предвещает благоденствие.
Радость предвещает погибель.
Победить нетрудно, трудно удержать победу.

Благодаря печали способный государь удерживает плоды своей победы, так что его счастье переходит на потомков. Царства Ци и Чу, У и Юэ одерживали в прошлом блестящие победы, но не знали, как удержать их, и в конце концов пришли к бесславному концу. Только правитель, постигший ДАО, знает, как удержать победу. Конфуций мог голыми руками поднять засов на воротах столицы, но он никогда не кичился своей силой. Мо-цзы придумал оборонительный план, который не смог разгадать Гуншу Бань, но он не хотел прославиться своими полководческими способностями. Тот, кто умеет удержать свою победу, считает свою силу слабостью.

В царстве Сун жила семья, где три поколения подряд совершали добрые дела. Внезапно в этом доме черная корова без всякой причины отелилась белым теленком. Спросили об этом Конфуция, и тот ответил:
— Это счастливое предзнаменование. Принесите теленка в жертву высшему предку.
Минул год, и отец семейства неожиданно ослеп. А та корова снова отелилась белым теленком. Отец вновь велел сыну спросить об этом Конфуция.
— К чему спрашивать? — возразил сын. — Прошлый год мы уже спрашивали об этом, а теперь вы ослепли.
— Слова мудрецов поначалу как будто не находят подтверждений, а впоследствии оправдываются. Дело еще не закончилось, поэтому спроси его еще раз.
Сын пошел к Конфуцию, и тот сказал опять, что рождение белого теленка — счастливое предзнаменование и теленка нужно принести в жертву высшему предку. Сын доложил об этом отцу.
— Делай, как советует Конфуций, — сказал отец.
Прошел еще год, и на сей раз уже сын без всякой на то причины ослеп. А в скором времени войско Чу напало на Сун и осадило столицу. Жителям приходилось обмениваться детьми и есть их, а очаги топить костями.
Все мужчины, способные носить оружие, сражались на стенах, и более половины из них погибло. А отца и сына из-за того, что они были слепы, на войну не взяли. Когда же осада кончилась, зрение к ним вернулось.

В Сун жил бродячий фокусник, который хотел дать представление самому царю. Вот царь Юань призвал его к себе и велел ему показать свое искусство. Фокусник встал на ходули, которые были вдвое длиннее его ног, и быстро бегал на них, подбрасывая в воздух семь мечей. Царь Юань был очень доволен и щедро одарил фокусника золотом и шелком.
Услышал об этом другой бродячий актер, который тоже умел выделывать разные трюки, и пришел к царю, желая дать ему представление. Но царь Юань разгневанно сказал:
— Недавно ко мне уже приходил человек, показывавший разные фокусы. В его искусстве не было ничего необычного, но я был в хорошем настроении и богато наградил его. А теперь этот актер пришел ко мне потому, что прослышал о награде и тоже захотел получить ее!
Тут царь приказал бросить актера в темницу и держал его там целый месяц.

Циньский царь Му-гун сказал Болэ:
— Вы уже в преклонных годах. Есть ли у вас в семье кто-нибудь, кого я мог бы послать на розыски коня?
— Хорошего коня можно опознать по его стати и взгляду, костям и мускулам, — ответил Болэ. — Но лучший конь Поднебесного мира как бы невиден, как бы неуловим, как бы не существует, как бы пропал. Такой конь не поднимает пыли и не оставляет следов. У сыновей вашего слуги способности небольшие. Они могут узнать хорошего коня, но не лучшего коня Поднебесной. Но я знаю человека, который разбирается в конях не хуже меня. Он носит овощи и собирает хворост для меня. Его зовут Цзюфан Гао. Прошу вас призвать его к себе.
Му-гун призвал этого человека к себе и послал его на розыски коня.
Спустя три месяца он вернулся и снова предстал перед царем.
— Я нашел то, что нужно, в Песчаных Холмах.
— Что это за конь?
— Кобыла, каурая.
Царь велел привести кобылу, и она оказалась вороным жеребцом. Му-гун сильно опечалился и призвал к себе Болэ.
— Оказывается, тот, кого мы послали отбирать коней, ни на что не годен. Он не умеет даже отличить кобылу от жеребца и не разбирает масти! Что он может знать про лошадей!
Тут Болэ восхищенно вздохнул:
— Так вот, значит, чего он достиг! Как раз поэтому он стоит тысячи, десяти тысяч, всех в мире знатоков, подобных мне. Такие люди, как Гао, прозревают Небесный исток жизни, они схватывают суть и забывают о ненужном, пребывают во внутреннем и отрешаются от внешнего. Он видит то, на что хочет смотреть, и не замечает того, на что смотреть не нужно. Такие, как он, в лошадях видят нечто куда более важное, чем лошадь.
Чуский царь Чжуан спросил Чжань Хэ:
— Как мне управлять государством?
— Ваш слуга знает, как управлять собой, но не знает, как управлять государством, — ответил Чжань Хэ.
— Я унаследовал храм своих предков и алтари духов плодородия и желал бы знать, как уберечь их.
— Ваш слуга не слыхал, чтобы у правителя, который умеет управлять собой, не было порядка в государстве. Корень всему — в управлении собой. Я не смею говорить о верхушках.
— Прекрасный ответ! — воскликнул царь.

Старик с Лисьего Холма спросил Суньшу Ао:
— У людей есть три печали. Знаешь ли ты о них?
— Каковы они?
— Если у тебя высокий ранг, люди будут завидовать тебе. Если у тебя высокая должность, государь будет ненавидеть тебя. Если у тебя большое жалованье, недовольство будет преследовать тебя.
— Чем выше мой ранг, тем скромнее мои желания. Чем выше моя должность, тем смиреннее мои помыслы. Чем больше мое жалованье, тем щедрее мои подарки. Могу ли я избежать трех печалей?
Заболев, Суньшу Ао перед смертью наказал сыну:
— Царь несколько раз жаловал мне удел, я же не принимал. Когда я умру, царь захочет пожаловать удел тебе. Так знай: ты не должен брать хорошие земли. На границе Чу и Юэ есть Холм Мертвых. Земля там бесплодная, название у того места несчастливое. Люди Чу боятся духов, а люди Юэ верят в предзнаменования. Ту землю ты и возьми — только ею ты сможешь владеть долго.
Когда Суньшу Ао умер, царь предложил его сыну лучшие владения в царстве, тот отказался и попросил пожаловать ему Холм Мертвых. Род Суньшу владеет им до сих пор.

Ню Цюэ был знатным конфуцианским ученым Верховий. Однажды он спустился в Ханьдань и в Оуша повстречал разбойников. Они отобрали у него все, что он имел — и одежду, и поклажу, и повозку, и лошадей. Ню Цюэ отправился дальше пешком как ни в чем не бывало, не выказывая печали и негодования. Догнали его разбойники и спросили, отчего он таков.
— Благородный муж не станет вредить себе из-за своего имущества, которое есть только средство поддержать жизнь, — ответил Ню Цюэ.
— Какой умный человек! — воскликнули разбойники, а потом сказали: «Если такой умный человек придет к чжаоскому царю и расскажет ему про нас, то нам несдобровать. Уж лучше убить его сейчас!» И они зарубили Ню Цюэ.
Человек из Янь, слышавший про эту историю, собрал своих родичей и сказал им:
— Если встретите разбойников, не будьте такими, как Ню Цюэ.
И все согласились с этими словами.
Вскоре его младший брат отправился в Цинь и, проходя через заставу, действительно встретил разбойников. Помня наказ старшего брата, он стал сопротивляться, а когда его ограбили, еще и побежал за разбойниками, прося их вернуть его вещи. Разбойники рассердились и сказали:
— Мы и так пощадили тебя, а ты еще и преследуешь нас, показывая людям, где мы скрываемся. Коли уж мы стали разбойниками, то к чему нам жалость?
И разбойники убили его, а заодно и несколько его спутников.

Юй был богатым человеком в Лян. Дом его был доверху набит богатствами: денег и шелка — не мерено, товаров и сокровищ — не считано. Вот однажды он поднялся на высокую башню у большой дороги и устроил большой пир: играла музыка, стучали кости.
А под башней прохаживались местные удальцы. Тут на башне послышался смех: какой-то игрок сделал удачный ход, поставив на красный нефрит и выиграв две рыбы ^[60]. В этот момент пролетавший над башней коршун выронил из клюва дохлую крысу, и она свалилась прямо на голову одного из удальцов. Тут удальцы сказали друг другу:
«Юй давно уже живет в свое удовольствие и презирает других. Мы ничем его не обидели, а он бросил в нас дохлую крысу. Если мы не отомстим за это оскорбление, то нас назовут трусами и тогда нам не будет жизни! Давайте объединим наши силы, соберем всех наших людей, пойдем к Юю и перебьем всю его семью!»
Все согласились. В назначенный день ночью все они пришли с оружием к дому Юя и перебили все его семейство.

На Востоке жил человек по имени Юань Синму. Однажды он отправился в путешествие, лишился пищи и умирал от голода на обочине. Заметил его разбойник из Хуфу по имени Цю и дал ему еды и питья. Юань Синму глотнул три раза и открыл глаза.
— Кто ты такой? — спросил он.
— Я Цю из Хуфу.
— Что? Уж не разбойник ли ты? Для чего же ты кормишь меня? Я, честный человек, не должен есть твоей пищи.
Тут Юань Синму упал ничком на землю, намереваясь выплюнуть проглоченную еду, но еда застряла у него в горле, он поперхнулся и умер.
Человек из Хуфу был разбойником, но в пище его не было ничего разбойничьего. Тот, кто боится есть, думая, что, съев украденное, сам станет вором, смешивает имя и сущность вещей.

Чжу Лишу состоял на службе у цзюйского царя Ао. Считая, что царь не ценит его, он оставил службу, поселился у моря, кормился водяными каштанами и семенами лотоса летом, а зимой — желудями. Но когда царь Ао попал в беду, Чжу Лишу решил умереть за него и стал прощаться с друзьями.
— Но ведь ты считал, что царь тебя не ценит, и потому ушел от него, — сказали ему друзья. — Если ты пойдешь и умрешь за него, то, выходит, тебе безразлично, ценил он тебя или нет.
— Вовсе нет, — ответил Чжу Лишу. — Я ушел, ибо считал, что царь меня не ценил. И если сейчас я умру за него, то это будет означать, что он и вправду меня не ценил. Я умру за него, чтобы посрамить всех будущих правителей, которые не будут ценить своих подданных. А прямой ДАО таков: умереть за правителя, который ценит тебя, и отказаться умереть за правителя, который тебя не ценит.
Можно сказать, что Чжу Лишу был обижен настолько, что самого себя не ценил ^[61].

Ян Чжу сказал:
— Если от вас исходит польза, то плоды ее вернутся к вам. Если от вас исходит недовольство, то вред от него вернется к вам. То, что исходит изнутри и находит облик снаружи, есть просто чувство. Поэтому мудрый должен быть осмотрителен по отношению к тому, что из него исходит.

У соседа Ян Чжу пропал баран. Он не только послал на розыски всех своих домочадцев и слуг, но еще попросил в подмогу людей у Ян Чжу.
— Зачем тебе нужно так много людей для поисков одного барана? — спросил его Ян Чжу.
— На дороге много развилок, — ответил сосед.
Когда люди вернулись, Ян Чжу спросил их:
— Ну как, нашли барана?
— Нет, не нашли.
— Почему же?
— После каждой развилки на дороге еще одна развилка. Мы не знали, по какой дороге ушел баран, поэтому вернулись.
Ян Чжу очень огорчился такому ответу, надолго замолчал и за целый день даже ни разу не улыбнулся. Ученики очень удивились этому и спросили его, что было тому причиной:
— Баран — скотина дешевая, да и не ваш он был. Отчего же вы перестали говорить и улыбаться?
Ян Чжу ничего не ответил, и ученики так ничего и не поняли.
Ученик по имени Мэн Суньян вышел и рассказал об этом Синь Ду-цзы. На другой день Синь Ду-цзы вместе с Мэн Суньяном пришел к Ян Чжу и спросил его:
— Однажды трое братьев странствовали в Ци и Лу, учились у одного и того же учителя и вернулись домой, познав досконально учение о человечности и долге. Отец спросил их: «Что вы можете рассказать мне о человечности и долге?» Старший брат ответил: «Человечность и долг велят мне беречь себя, а потом уже заботиться о славе» ^[62]. Средний брат сказал: «Человечность и долг велят мне искать славу, даже пренебрегая своей жизнью». Младший брат сказал: «Человечность и долг велят мне заботиться и о своей жизни, и о славе». Все трое учились у одного учителя, а понимание у каждого было свое. Кто же из них был прав, а кто заблуждался?
— На берегу реки жил перевозчик, который привык к воде, отлично плавал в управлял лодкой, — сказал в ответ Ян Чжу. — Перевозя людей, он получал так много денег, что мог прокормить сотню ртов. К нему, неся с собой корзинки с едой, приходили учиться множество людей, но чуть ли не половина учеников тонет. Они приходили, чтобы научиться плавать, а не тонуть. Выходит, то, что одному приносит большую пользу, многим приносит огромный вред.
Синь Ду-цзы промолчал и вышел вон, а Мэн Суньян стал его укорять:
— Зачем ты задал такой темный вопрос? И почему учитель ответил так же странно? Я ничего не понимаю!
— Наш сосед потерял барана на большой дороге потому, что на ней было много развилок, — ответил Синь Ду-цзы. — Ученики перевозчика лишились жизни потому, что в учении много сторон. Корень учения один, но ветви его отстоят далеко друг от друга. Чтобы не погубить себя и вернуть себе потерянное, нужно вернуться к общему корню. Как прискорбно, что ты, состарившийся в его учениках, не мог понять его рассказа!

Младший брат Ян Чжу по имени Бу вышел на улицу, надев белое платье.
Внезапно пошел дождь. Бу снял белое платье и одел черное. Когда он вернулся домой, собака его не узнала и набросилась на него с лаем. Ян Бу рассердился и хотел прибить собаку.
— Не бей ее! — сказал Ян Чжу. — Разве ты сам не удивился бы, если бы собака ушла белой, а пришла черной? Ты поступил бы так же, как она.

Ян Чжу сказал: «Добро творят не ради славы, но слава следует за добром. Славы желают, не думая о наградах, но награда следует за славой. Награды желают, не думая о соперничестве, но соперничество приходит вслед за наградой.
Вот почему благородный муж должен быть осмотрительным, когда он делает доброе дело».

Некогда жил человек, который утверждал, что знает секрет бессмертия.
Правитель Янь послал за ним гонца, но гонец замешкался в ДАО, и тот человек умер, прежде чем его нашли. Царь очень разгневался на гонца и хотел его казнить, но царский советник сказал ему:
— Люди больше всего страшатся смерти и превыше всего ценят жизнь. Тот человек лишился собственной жизни, как же мог он сделать вас бессмертным?
И царь не стал казнить гонца.
Некий человек по имени Ци-цзы тоже хотел научиться бессмертию и, узнав, что человек, знавший секрет бессмертия, умер, с досады бил себя кулаком в грудь. Узнал об этом некто Фу-цзы и стал над ним смеяться:
— Тот, кто, желая научиться бессмертию, огорчается, когда его учитель умирает, сам не знает, чему хочет научиться!
Тогда третий человек по имени Ху-цзы сказал:
— Фу-цзы не прав. Бывает, что человек обладает знанием, но не умеет пользоваться им. А бывает, что владеющий искусством сам не знает его секрета. В царстве Вэй жил человек, умевший хорошо считать. Перед смертью он поведал секрет своего искусства сыну. Сын запомнил слова, но не знал, как применить их. Какой-то человек стал его расспрашивать об этом, и он передал ему те слова. И тот человек научился считать не хуже, чем это делал отец. Почему в таком случае смертный человек не может поведать секрет бессмертия?

Люди Ханьданя на Новый год подносили Чжао Цзянь-цзы голубей, и тот в великой радости щедро всех одаривал. Кто-то спросил Чжао Цзянь-цзы, зачем ему голуби.
— Я проявляю милосердие — отпускаю птиц на волю в день Нового года.
— Все знают о вашей страсти отпускать на волю птиц и потому наперебой ловят голубей, убивая при этом множество из них. Если вы хотите оставить голубей в живых, уж лучше запретите ловить их. Если же вы будете отпускать на волю пойманных птиц, то ваше милосердие не восполнит понесенных потерь.

Циский царь Тянь, собираясь в путешествие, принес жертвы духам дорог и устроил пир для тысячи гостей. Когда присутствующим стали подносить гусей и рыбу, царь оглядел пирующих, вздохнул и сказал:
— Как щедро Небо к народу! Для нас оно размножает злаки, плодит рыб и птиц.
Все гости согласно откликнулись царю, словно эхо. Но тут вперед выступил двенадцатилетний мальчик из семьи Бао и сказал:
— Неправда ваша, государь. Все живые существа между Небом и Землей рождаются, как и мы, но они не похожи на нас. Ни одно из них не лучше другого. Просто более умные и сильные повелевают слабыми и глупыми. Одни пожирают других, но не потому, что те родились для того, чтобы быть съеденными. Люди выбирают себе съедобные предметы и поедают их, но разве можно сказать, что Небо создало их только на потребу человеку? А кроме того, нас кусают комары и мошки, нас терзают волки и тигры. Неужели Небо создало людей только для того, чтобы комары и мошки сосали их кровь, а волки и тигры пожирали их?

В Ци жил нищий, который вечно просил подаяние на городском базаре и так всем надоел, что ему никто ничего не подавал. Тогда он отправился в конюшни семейства Тянь, стал подручным у коновала и подъедал за ним.
Люди из предместья стали насмехаться над ним:
— Какой позор доедать после коновала!
А нищий ответил им:
— На свете нет большего позора, чем просить подаяние. Если я не стыдился побираться, то почему я должен стыдиться доедать после коновала?
В царстве Сун жил человек, который однажды нашел на дороге оброненную кем-то бирку с распиской. Придя домой, этот сунец пересчитал зарубки на бирке ^[63] и сказал соседу: «Теперь я разбогател!»

У одного человека засох платан, и старик, живший по соседству, сказал ему: «Сухой платан — предвестник беды!»
Тот человек не мешкая срубил дерево, а сосед выпросил его себе на дрова. Хозяин платана сказал с досадой: «Мой сосед подговорил меня срубить платан потому, что хотел забрать его себе на дрова. Ну и хитрец же он!»

У одного человека пропал топор. Он решил, что топор украл сын соседа, и стал к нему приглядываться: ходит так, словно и в самом деле что-то украл! И речь у него, и манеры, и взгляд — все выдавало в нем человека, укравшего топор. Но в скором времени тот человек, копая землю в огороде, нашел свой топор. Посмотрел он на следующий день на сына соседа — и тот ни речью, ни внешностью совсем не был похож на человека, укравшего топор!

Бай-гун замыслил мятеж. Выйдя от государя, он стоял, опираясь на перевернутый посох. Острие посоха вонзилось ему в щеку так, что кровь капала на землю, а он ничего не замечал.
Увидели это люди из царства Чжэн и сказали:
«Если он забыл о собственной щеке, то способен забыть обо всем на свете» ^[64]. Когда человек захвачен одной мыслью, он может наткнуться на бревно, упасть в яму или удариться головой о дерево, даже не замечая, что с ним происходит.

В царстве Ци жил человек, которому очень хотелось золота. Встал он рано поутру, оделся и отправился на базар. Там он подошел к прилавку золотых дел мастера, схватил золото и бросился наутек.
Стражник поймал его и спросил:
— Как мог ты схватить чужое золото на глазах у всех?
— Когда я брал, то никого не видел, видел только золото, — ответил тот человек.

Сноски

Примечания

Глава I. Небесная доля

1. Главная тема этой главы — неизбежность приятия своей «небесной доли» и в особенности примирения со смертью. В даосской космологии обоснованием данного вывода служит учение о «едином дыхании», или едином поле жизненной энергии (ци), наполняющей все сущее. Авторы «Ле-цзы» предъявляют и целый ряд других аргументов в пользу покойного приятия смерти: всякое индивидуальное существование иллюзорно, жизнь и смерть в природном мире дополняют друг друга, мы не можем знать, что смерть хуже жизни, и, наконец, «пустотно-отсутствующее» и есть наш родной дом, куда мы с неизбежностью рано или поздно возвращаемся. При переводе были опущены два сюжета, дублирующие текст «Чжуан-цзы».

2. Цитата из «Дао-дэ цзина», гл. VI.

3. Данный пассаж кажется позднейшей вставкой, призванной пояснить смысл предшествующей фразы.

4. Гун и шан — две из пяти основных нот китайской музыкальной гаммы.

5. Данный и предыдущий фрагменты в несколько измененном виде помещены в конце гл. XVIII книги «Чжуан-цзы».

6. Данное высказывание основано на популярном в древнем Китае методе толкования слов, исходя из сходства их звучания: в китайском языке слова «душа умершего», «дух» и «возвращаться» звучат почти одинаково.

7. Отзыв Конфуция следует понимать, видимо, в том смысле, что Линь Лэй способен утешить себя мыслью о том, что в смерти ему будет не хуже, чем в жизни, однако он еще не постиг ложность самого различения между жизнью и смертью.

8. Данный сюжет содержится также в гл. XXII «Чжуан-цзы».

Глава II. Желтый Владыка

9. Собранные в этой главе притчи иллюстрируют даосские принципы мудрого поведения: тот, кто пребывает в Дао, постиг тщету всех мыслей и желаний, превозмог всякую рефлексию и неподвластен чарам воображения и потому живет «совместно» со всем сущим — вплоть до того, что может «проходить через металл и камень». Даосский мудрец живет Великой Пустотой, а пустота, как замечает позднейший даосский комментатор Ван Би, «ничем не может быть ограничена». Обладание Дао равнозначно абсолютной свободе и абсолютной (хотя и неприметной для любой частной перспективы созерцания) власти над миром. При переводе опущены одиннадцать сюжетов, содержащихся в книге «Чжуан-цзы». Кроме того, помещенный в конце главы рассказ о встрече философа Хуэй Ана с сунским царем Каном присутствует и в трактате «Люй-шя чуньцю» (середина III в. до н.э.).

10. Хуасюй была матерью Фуси, легендарного родоначальника китайской цивилизации.

11. В древнем Китае ученик считался как бы членом семьи учителя и мог вообще не иметь собственного дома.

12. Данный фрагмент содержится также в гл. XIX книги «Чжуан-цзы».

13. Аналогичный фрагмент см. в гл. XXI «Чжуан-цзы».

14. Три Советника — высшая государственная должность в древнем Китае.

15. См. гл. XIX «Чжуан-цзы».

16. См. гл. XIX «Чжуан-цзы».

17. См. гл. XIX «Чжуан-цзы».

18. См. гл. VII «Чжуан-цзы».

19. См. гл. XXXII «Чжуан-цзы».

20. См. также в гл. XXVII «Чжуан-цзы».

21. См. гл. XX «Чжуан-цзы».

22. См. гл. LXXVI.

23. См. гл. II «Чжуан-цзы».

24. См. гл. XIX «Чжуан-цзы».

Глава III. Царь Му

25. Большинство сюжетов этой главы развивают идею (присутствующую уже в книге «Чжуан-цзы») иллюзорности всякой «данности» опыта и присутствия чего-то «подлинного» в его неосознаваемых глубинах, сокровенном истоке всего происходящего в мире. Осознание жизни как сна не делает даосских авторов пессимистами: в конце концов иллюзия не менее реальна, чем сознание ее иллюзорности. Мудрый просто принимает и то и другое: он живет и присутствующим, и отсутствующим.

26. Здесь упоминается традиционная в древнекитайской литературе обитель божественных предков, расположенная «в самой глубине небес».

27. Мать-Царица Запада (Сиванму) — женское божество в древнекитайской религии, имевшее престол на горе Куньлунь. Сиванму считалась хранительницей секретов бессмертия.

28. Имеются в виду конфуцианские ученые (в эпоху Чжоу царство Лу, родина Конфуция, было центром книжной образованности).

29. Царство Янь располагалось на севере древнего Китая, а царство Чу — на крайнем юге.

Глава IV. Конфуций

30. В данной главе, как и во многих сюжетах книги Чжуан-цзы, великий мудрец Конфуций выступает глашатаем даосской мудрости, доказывая бесплодность как раз того, за что ратовал настоящий исторический Конфуций, — книжного учения и знания. Другим объектом критики — как и у Чжуан-цзы — оказываются древние софисты, любившие демонстрировать внутреннюю противоречивость и, следовательно, несостоятельность людского «мнения». Впрочем, автора «Ле-цзы» скорее забавляют, чем возмущают, словесные ухищрения софистов.

31. Имеется в виду последний период жизни Конфуция, который стал временем его наибольших неудач, но и наибольшего величия.

32. Имеются в виду три древнейших правителя мира, согласно китайской традиции. В разных источниках к ним причисляются различные лица. Чаще всего упоминаются Фуси, Шэньнуи и Нюйва.

33. Говоря о мудреце в Западном крае, Конфуций имеет в виду, вероятно, Лао-цзы, который, по преданию, в конце жизни ушел на Запад и остался там навсегда. Некоторые толкователи усматривают здесь намек на Будду.

34. Смысл этой истории заключается в том, что лучнику даже нет нужды целиться в хвост предыдущей стрелы, если он выпускает стрелы непрерывно. Судя по замечанию комментатора «Ле-цзы» Чжан Чжаня (IV в.), в его эпоху этот парадокс летящих стрел, составляющих одну большую покоящуюся стрелу все еще пользовался популярностью.

35. Приводимые здесь софизмы Гунсунь Луна можно сопоставить со сходным перечнем, содержащимся в 33-й главе книги «Чжуан-цзы». В целом аргументация Гунсунь Луна основывается на противопоставлении единичного и всеобщего, состояния и качества, вещи и понятия. По Гунсунь Луну, всякое понятие — и прежде всего понятия пространства и времени — внутренне противоречиво и, следовательно, несостоятельно.

36. Данное высказывание, приписываемое Гуань Инь-цзы, встречается также в тексте «Чжуан-цзы».

Глава V. Вопросы Тана

37. Главная тема данной главы — критика ограниченности людского «мнения» и всякого частного опыта, а равно и учения, исходящего из метафизической идеи бесконечности. Общие положения этой критики содержатся в первом диалоге Тана и Цзи, последующие же сюжеты можно рассматривать как иллюстрации к ним. Отметим, что мотив «вопросов Тана» присутствовал и в книге «Чжуан-цзы», хотя в дошедшем до нас тексте книги он не сохранился.

38. Вероятно, здесь из текста выпало доказательство существования бесконечности. Комментатор Чжан Чжань, по-видимому, восполняет эту лакуну, замечая в своих толкованиях: «Если оно зовется отсутствием, как может существовать что-либо внешнее по отношению к нему? Если оно зовется пустотой, как может оно содержать что-либо в себе?» Аргументация Чжан Чжаня восходит к известному тезису Хуэй Ши, сформулировавшего понятия «предельно большого» и «предельно малого»: «Предельно большое не имеет ничего вовне себя; предельно малое не имеет ничего внутри себя». Чжуан-цаы подверг критике и эти понятия, предлагая вообще отказаться от интеллектуальных классификаций. Для даосов безгранична лишь Великая Пустота, тела же (включая и «предельно малое») неисчерпаемы.

39. Данное высказывание опровергает предыдущий тезис о существовании беспредельного: бесконечное не может содержать в себе, иметь своей частью еще одно бесконечное. Даосская мысль останавливается на признании совместного существования ограниченного и безграничного.

40. Небесная Река — Млечный ДАО.

41. Долина Юйюань — место ночного отдыха солнца, согласно древней китайской мифологии.

42. Тайсуй — божество — повелитель времени в китайской мифологии, отождествлявшееся с Юпитером.

43. Данное суждение содержится в «Моистском каноне», собрании сочинений последователей Мо Ди, где даются определения основных понятий логики.

44. В китайской традиции принята пятиступенчатая музыкальная гамма, причем каждая нота (за исключением первой ноты гун) ассоциировалась с определенным временем года. Высота ноты определялась системой двенадцати полутонов, отождествлявшихся с двенадцатью месяцами года. Воздействие музыки на природный мир — популярная тема в древней китайской литературе.

Глава VI. Сила и Судьба

45. Тема этой главы — значение судьбы в человеческой жизни — принадлежит к числу традиционных тем даосизма и всей китайской мысли. Для конфуцианцев судьба есть тот результат, или плоды человеческой деятельности, который не зависит от желаний и усилий людей. Судьба, по убеждению Конфуция, «ниспосылается Небом». Последователи Мо Ди держались мнения, что добрые или злые дела обязательно будут иметь соответствующие последствия и что, стало быть, человеку «не миновать судьбы». В книге «Ле-цзы», как и у Чжуан-цзы, развивается тема непостижимости действия судьбы, которое совершенно спонтанно и непредсказуемо; сознательный выбор — это всегда заблуждение, так что мудрый позволяет всему «быть самим собой». Даосское учение о судьбе, разумеется, не отрицает важности действия, но ориентирует на действие совершенно естественное, ненасильственное, искреннее и превыше всего — целостное, «универсальное».

46. Имеются в виду три добродетельных советника последнего иньского царя: Вэй-цзы, Цзи-цзы и Бигань. Первый был вынужден бежать из царства, второй был обращен в рабство, а третий — подвергнут мучительной казни.

47. Цитируется «Дао-дэ цзин».

Глава VII. Ян Чжу

48. Данная глава столь разительно отличается от остального текста «Ле-цзы», что, по мнению большинства исследователей, едва ли может считаться памятником древней даосской мысли. Большинство ее сюжетов восходит к школе философа Ян Чжу, жившего в середине 4 в. до н. э. Наибольший интерес среди них представляет диалог Ян Чжу с последователем Мо Ди Цинь Гули — вероятно, наиболее достоверное свидетельство подлинного учения Ян Чжу. Это учение предстает как бесхитростная, почти целомудренная в своей воинственности проповедь гедонизма (который, заметим в скобках, недвусмысленно осуждается в других главах «Ле-цзы» — например, в начальных сюжетах 2-й и 3-й глав). Страстность этой проповеди заметно контрастирует с общим для древней даосской литературы отстраненно-ироническим тоном.

49. Здесь имеется в виду Мэн Суньян — ученик Ян Чжу.

50. Следует учитывать совершенно различные взгляды спорящих сторон на природу и назначение власти. Для ученика Мо Ди власть — это средство «помощи миру», ибо, согласно Мо Ди, настоящий правитель — убежденный альтруист, пекущийся единственно о благе народа. Для последователя Ян Чжу, напротив, власть — тяжкая и бессмысленная обуза, так что «приобрести царство» означает для него пожертвовать своим покоем и, следовательно, цельностью своей жизни. Сама мечта о власти для Ян Чжу — признак слабости.

51. Пир «вечной ночи» — экстравагантная забава власть имущих в древнем Китае. Он должен был продолжаться четыре месяца кряду.

52. Хуанчжун и Далюй — древние церемониальные мелодии, исполнявшиеся на каменных пластинах и колоколах.

53. В этом сюжете заметно стремление преодолеть плоский гедонизм Ян Чжу: заботиться только о своем теле — это не меньшая ограниченность, чем сведение человеческого бытия к умственной деятельности.

Глава VIII. Рассказы о совпадениях

54. Последняя глава «Ле-цзы» — наиболее пестрая по композиции и в философском отношении наименее значимая глава книги. Больше половины ее сюжетов заимствованы из различных памятников III — II вв. до н. э., и притом не обязательно даосских. Тем не менее в ней есть свой лейтмотив, каковой составляет идея случайной связи событий. Только эти случайные комбинации вещей определяют, правильны ли наши поступки. Следовательно, в своем поведении мы должны отказаться от абстрактных критериев истинности и действовать, безотчетно «сообразуясь с обстоятельствами времени», откликаясь общему ходу событий. Таков даосский идеал «недеяния».

55. Этот сюжет встречается также в книге «Люй-ши чуньцю» («Весна и осень господина Люя», ок. 240 г. до н. э.), где он призван проиллюстрировать тезис, довольно чуждый даосизму, а именно: успех действия предопределен способностью постичь «причины вещей».

56. Этот персонаж не следует путать со знаменитым учеником Конфуция Янь Хоем. Его имя в оригинале пишется иначе.

57. Данный фрагмент содержится также в гл. XXVIII «Чжуан-цзы».

58. Данный сюжет содержится также в «Чжуан-цзы» и в конфуцианском памятнике «Семейные предания о Конфуции» («Кун-цзы цзяюй»), причем в данном случае воспроизводится конфуцианская его версия: пловец добивается успеха благодаря добросовестному соблюдению принципов «человечности и долга».

59. Эта фраза заимствована из «Дао-дэ цзина»

60. Имеется в виду игра любо, где фишки передвигают после бросания костей к центральной линии, разделяющей игральную доску на две половины, — так называемой реке. Побеждает в игре тот, кто забирает в «реке» две фишки, именуемые «рыбами».

61. Этот и предыдущий сюжет содержатся также в «Люй-ши чуньцю», где Юань Синму и Чжу Лишу представлены как образцы для подражания.

62. Согласно конфуцианской морали, человек должен сохранять свое тело в целости и сохранности, ибо в нем продлевалась жизнь его предков. Сохранить свое тело в целости означает для конфуцианства соблюсти принцип «сыновней почтительности» — основу основ конфуцианского благочестия.

63. В Китае с древности зарубки на специальных бирках служили знаком долговых обязательств.

64. Жители царства Чжэн убили отца Бай-гуна, и тот вынашивал планы мщения. Этим объясняется и обостренное внимание чжэнцев к поведению Бай-гуна.

ВЭH-ЦЗЫ

Познание тайн. Дальнейшее развитие учения Лао-цзы

Trаnslаtеd bу Thоmаs Сlеаrу Перевод с китайского Томаса Клири
Перевод с английского О.Суворов

Вэн-цзы. Познание тайн. Дальнейшее развитие учения Лао-цзы.
/Пер. с англ. О.Суворов.- М: Изд-во “Гаолян”, 1999.- 240 с:.

(ДЭ – Благо, Добродетель – А.П.)

Трактат “Вэн-цзы”, написанный свыше двух тысяч лет назад, является классическим даосским текстом, составленным на основе высказываний Лао-цзы одним из его учеников. Hа русском языке издается впервые.

ВВЕДЕHИЕ

Исторические корни “Вэн-цзы” в даосской традиции

Трактат “Вэн-цзы”, также известный как “Познание тайн”, написан свыше двух тысяч лет назад, и является одним из величайших источников даосизма. Следуя традициям, заложенным Лао-цзы, Чжуан-цзы и Хуайнаньскими Учителями, “Вэн-цзы” касается всех аспектов теории и практики даосизма. Долгое время незаслуженно пренебрегаемый всеми, кроме посвященных, этот трактат впервые переведен на европейский язык.

“Вэн-цзы” предлагает такой взгляд на даосизм, который весьма расходится с представлениями западных ученых, зато более точно соответствует концепциям даосизма. Трактат представляет собой компиляцию из высказываний Лао-цзы – знаменитого автора “Дао дэ цзин”, – составленную одним из его учеников. Впрочем, большую часть трактата приписывают самому Лао-цзы. Как правило, авторство текстов, относящихся к древнему даосизму, имеет скорее символическое, чем историческое значение. Личные имена могут обозначать не только конкретных людей, но и философские школы или традиции, связанные с этими людьми или их окружением.

Так, согласно даосской традиции, древний мудрец Лао-цзы был не изолированной личностью, а членом эзотерического общества. Предполагается, что он имел несколько учеников, каждому из которых передал определенное собрание древних даосских учений. Трактат, известный как “Вэн-цзы”, представляет собой одно из таких собраний, созданное на основе идей “Дао дэ цзин” и представляющее собой серию бесед, приписываемых Лао-цзы.

По всей видимости, автор трактата был советником царя Пина из династии Чжоу, который жил в восьмом веке до нашей эры. Однако подобная датировка текста носит чисто символический характер, поскольку считается, что годы жизни самого Лао-цзы приходятся на шестой-пятый век до нашей эры. Во время правления царя Пина династия Чжоу окончательно разделилась. После его смерти вассальные государства начали междоусобную борьбу, добиваясь господствующего положения. Таким образом, символическая датировка “Вэн-цзы” указывает на то, что трактат был посвящен потребностям и проблемам переходного времени, когда господствовали настроения неустойчивости и неопределенности.

Как и в случаях с другой китайской классикой, сведения о первоначальной истории и передаче трактата “Вэн-цзы” теряются во мраке кровопролитных междоусобных войн, которые, в конце концов, привели к основанию первой империи в третьем веке до нашей эры. Первое публичное упоминание об ученике Лао-цзы, который записал его поучения, было найдено в “Летописи Великого Историка”, принадлежащей перу выдающегося Сыма Цяня (145-90 гг. до н.э.).

В историческом трактате, датируемом первым веком нашей эры, среди других текстов, относящихся к раннему периоду династии Хань (200 г. до н.э. – 8 г. н.э.), приводится краткий, состоящий всего из девяти глав, вариант “Вэн-цзы”. Более полный вариант из двенадцати глав находится в летописях династии Суй (581-618 гг. н.э.). Во времена блистательной династии Тан (618-905 гг. н.э.) когда даосизм, пользуясь государственным покровительством, процветал, “Вэн-цзы” был официально признан классическим изложением учения Лао-цзы и получил почетный титул “Тын-суан цзен-цзин” – то есть “Священная книга Истины о Познании Тайн”.

Из содержания трактата очевидно, что свою духовную родословную “Вэн-цзы” ведет от “Дао дэ цзина”, “Чжуан-цзы” и “Хуайнань-цзы”. Он анализирует и развивает идеи этих древних творений.

Вскоре после периода, позднее получившего название классического даосизма (второй век до н.э.), философские традиции Лао-цзы были сильно подорваны, поскольку конфуцианство эпохи Хань переродилось в деспотизм, а даосизм той же эпохи увлекся магией и наркотиками. Таким образом, “Вэн-цзы” является одним из немногочисленных, но великих трактатов даосской классики династии Хань, и хотя он был создан еще в прошлом тысячелетии, он, тем не менее, оказался одним из последних в древней философской традиции Лао-цзы и “Дао дэ цзина”.

Учение “Вэн-цзы”: дальнейшие сказания Лао-цзы

Исходя из содержания”Вэн-цзы”, оно представляет собой сущность учений своих великих предшественников – “Дао дэ цзин”, “Чжуан-цзы” и “Хуайнань-цзы”. Особенно он близок последнему, так же как и тот включая избранные места из школ конфуцианства, законников и натуралистов. Кроме того, “Вэн-цзы” содержит огромное количество пословиц и афоризмов, которых не было ни в одном из предыдущих трактатов.

Большинство высказываний “Вэн-цзы” приписывается Лао-цзы – легендарному автору “Дао дэ цзин”, – что призвано символизировать принадлежность традиции. Один из первых вариантов трактата Лао-цзы, названный “Лао-цзы Дао дэ цзин”, изучался ранними законниками и конфуцианцами, а его классический вариант был предметом изучения натуралистов. В качестве последователя всеобъемлющей традиции классического периода учения Лао-цзы, “Вэн-цзы” разбирает отношения между идеями различных философских школ.

Чтобы проиллюстрировать свое отношение к некоторым людским проблемам и свою точку зрения на них, “Вэн-цзы” содержит экскурсы в историю. Содержащиеся здесь представления о человечестве и его истории в некотором отношении типичны для классического даосизма, однако имеются и индивидуальные особенности, вызванные столетиями глубокого разочарования. Описание падения рода человеческого из состояния первоначальной чистоты и непорочности -традиционная основа для выражения идей даосизма. 172 глава “Вэн-цзы” начинается следующим образом:

“В глубокой древности настоящие люди дышали инь и ян, и все живые существа восхищались их ДЭ; так, все они пребывали в мирной гармонии. В те времена превосходство таилось, добровольно творя безупречную скромность. Безупречная скромность еще не была утрачена, поэтому мириады живых существ находились в совершенном покое”.

Выражение “настоящие люди” часто встречается в даосских текстах, особенно в трактатах “Чжуан-цзы” и “Хуайнань-цзы”. С точки зрения даосской терминологии, речь идет о людях, достигших определенного уровня знаний, но, вообще говоря, “настоящие люди” – это те, кто претворил в жизнь даосский идеал освобождения от всего искусственного и неестественного. Сказать, что они “дышат инь и ян” – то есть внутри них циркулируют созидательные силы вселенной – значит показать тесную связь и непосредственность взаимоотношений между “настоящими людьми” и Природой.

Весьма символично, что эта близость с Природой отражается и на качестве взаимоотношений между “настоящими людьми” и другими живыми существами. Скрывать свое превосходство под маской скромной непосредственности одна из основных идей даосизма, классическая формулировка которой встречается в “Дао дэ цзин”: “Лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует”.

Предполагается, что “настоящие люди” прячут свое превосходство самым натуральным образом – то есть не являются скрытными в обычном значении этого слова, а просто не хотят возвеличивать самих себя и привлекать к себе внимание. Их безупречная скромность естественна И ненавязчива, поэтому они не поощряют разногласий и не создают напряжения. Как говорится в “Дао дэ цзине”: “Когда правительство спокойно, народ становится простодушным”.

Далее, 172-ая глава “Вэн-цзы” повествует о первой стадии ухудшения человеческого общества и сознания:

“Постепенно общество ухудшалось. К временам Фу Си зародилось умышленное усилие; все находились на грани перехода от невинного разума к осознанному пониманию вселенной. Их ДЭ были запутаны и лишены единства”.

Фу Си – это один из доисторических героев Китая, чье имя часто встречается в даосской литературе. С ним не связано никаких конкретных дат, правда, предполагается, что он жил еще до того, как люди начали заниматься земледелием. Его имя связывают с появлением скотоводства, и, таким образом, “времена Фу Си” – это самая седая древность.

Утверждается также, что Фу Си придумал символы классической книги “И-цзин”, или “Книги перемен”, используя их как примитивную форму записи. Исходя из подобного описания Фу Си, становится ясно, почему “Вэн-цзы” использует эту легендарную личность как символ начала утраты первобытной невинности человека и возникновения осознанного знания.

172-ая глава “Вэн-цзы” продолжается ссылкой на других легендарных героев древности:

“Наступили времена, когда страной управляли Шен-нун и Гуан Ти, которые ввели календарь, чтобы привести в гармонию инь и ян. Теперь все люди стояли прямо и разумно несли ношу зрения и слуха. Таким образом, они обрели порядок, но не гармонию”.

Шен-нун – это еще один доисторический герой, которому приписывают развитие сельского хозяйства и траволечение. Утверждается, что его жена была основоположницей изготовления шелка и ткачества. “Вэн-цзы” придает особое значение тому, что Шен-нун и его жена практиковали свои виды деятельности в качестве ориентиров и примеров для других людей.

Гуан Ти, первый из героев древней культуры, помещенный в определенную историческую эпоху, почитался сначала как ученик, а затем и покровитель всех видов искусств даосизма, как экзотерических, так и эзотерических. Ему также приписывается авторство первой из когда-либо написанных книг. В частности, в легенде, связанной с именем Гуан Ти, изображается подчинение земного владычества поискам свободы и совершенства духа. Это означает не полный отказ от заботы о мире, но взгляд на индивидуальную и общественную жизнь как на возможности для более высокого и разностороннего развития.

Если в случае с Фу Си и Шен-нуном не делалось никаких попыток поместить их в какой-то определенный, пусть даже легендарный отрезок времени, то Гуан Ти якобы жил в 27 веке до н.э., и китайский календарь начинается со времени его Правления. Поэтому Гуан Ти является первым из героев великой культуры, который учился у людей, а не напрямую у явлений, как это происходило с Фу Си и Шен-нуном. Он изображается как воин и государственный деятель, позднее – как мистик и любовник.

С точки зрения “Вэн-цзы”, состояние умов и общества в эпохи таких романтизированных традицией правителей, как Шен-нун или Гуан Ти, отличается все более возрастающей сложностью и беспокойством и содержит в себе зародыш будущей раздробленности. В начале правления династии Хань (206 г. до н.э. – 8 г. н.э.) среди последователей влиятельной школы политической мысли, известной как Гуан-Лао, было принято изучать несколько текстов, авторство которых символически приписывалось Гуан Ти, параллельно с изучением “ДАОдэцзин”. Несомненно, что авторы “Вэн-цзы” находились с ними в непосредственном контакте.

Фу Си, Шен-нун и Гуан Ти, иногда называемые Три Августейших Правителя, часто упоминаются в “Вэн-цзы” для обозначения определенных стадий в эволюции сознания: “Три Августейших Правителя не имели правил или указаний, однако люди следовали за ними”. После Трех Августейших Правителей, согласно легенде, явились правители, известные как Пять Повелителей, которые “имели правила и указания, но не применяли наказаний или взысканий”. За ними последовали Три Царя, харизматические лидеры Яо, Шунь и Ю, которых конфуцианцы считали символами благост(ДЭ)ного правления.

В 172-ой главе “Вэн-цзы” возобновляется история о “падении человечества” во времена правления династии Шан или Инь, которая началась спустя тысячелетие после Гуан Ти – в восемнадцатом веке до н.э. – и закончилась в двенадцатом веке до н.э.: “Позднее, в обществе времен династии Шан-Инь люди пристрастились к вещам, и их разум оказался обольщен внешним и несущественным. Подлинная жизнь утратила свою сущность”.

Династия Шан создала высокоразвитую материальную цивилизацию, но при этом стала практиковать рабство и политические технологии контроля над общественным сознанием. Династия существовала свыше шести веков, что могло бы свидетельствовать о ее могуществе, тем не менее, она пришла в упадок и была смещена династией Чжоу (1123 г. до н.э. -256 г. до н.э.), на время правления которой приходится появление “Книги перемен” и деятельность таких представителей китайской классической философии как Кван-цзы, Сун-цзы, Конфуция и даосских классиков.

Предположительно созданный в 8-ом веке до нашей эры, когда династия Чжоу начала явно клониться к закату, “Вэн-цзы” дает довольно подробное описание развращения умов и упадка нравов этого “нового” времени:

“Во времена династии Чжоу мы утратили непорочность и простодушие, отдалились от ДАО ради изобретения всяких искусственных вещей, обладающих опасными свойствами. Появились побеги хитрости и коварства, циничная ученость имела обыкновение претендовать на глубокомыслие, фальшивая критика запугивала народные массы, а усовершенствованная поэзия и проза обрели славу и почет. Каждый хотел применять свои знания и умения, чтобы обрести признание в обществе, в результате было утрачено основание всеобъемлющего первоначала”.

Вероятнее всего, “Вэн-цзы” был написан примерно семь столетий спустя после того времени, о котором он судит, и примерно через двести лет после того, как было предано забвению само имя династии Чжоу, которое к тому времени уже стало пустым звуком. “Вэн-цзы” рассматривает эту династию в исторической перспективе, что было бы невозможно, если бы трактат создавался в начале правления данной династии. Поэтому он опирается как на авторитет древней традиции, так и на влияние современного мировоззрения.

Проблемы, к которым обращается “Вэн-цзы”, были четко сформулированы широким кругом философов эпохи династии Чжоу. Это проблемы природы человека и его возможностей, отношения человечества к самому себе и к окружающему миру, а также проблема причин и способов избавления от социальных язв.

Внутри этих проблемных областей “Вэн-цзы” подробно разбирает вопросы умственного и физического здоровья, социальных условностей и человеческого поведения, организации и законности, искусства управления государством и культуры, а также войны и мира.

С точки зрения даосизма, как она представлена в “Вэн-цзы”, разум и тело представляют собой некую целостность, находящуюся внутри личности и внутри общества как единого целого. Таким образом, умственное и физическое здоровье человека должны поддерживать друг друга, основываясь на тонко сбалансированном удовлетворении потребностей:

“ДАО совершенных людей состоит в культивировании своего тела путем невозмутимости и умеренного питания… Чтобы управлять телом и питать сущность, необходимы умеренный сон и отдых, подходящая еда и питье, соразмерные эмоции, упрощённая деятельность. Те, кто внутренне внимателен к самим себе, достигают всего этого и обретают невосприимчивость к беспорядочным энергиям”.

Умеренность и скромность проповедовались древними даосами не только в отношении потребления материальных благ, но и по отношению к затратам жизненной энергии. Даже их материальная умеренность была не только экономико-политическим жестом, но и практическим нежеланием затрачивать свою умственную энергию на несущественные вещи. Таким образом, подобное отношение могло распространяться на все, что требовало использования внимания, которое, в свою очередь, является фокусированием и концентрацией энергии сознания. “Вэн-цзы” описывает несколько вариантов использования внимания, которые самым существенным образом подрывают силы умственно-телесного континуума человека:

“Те, кто украшает свою внешность, вредят тому, что у них внутри. Те, кто поощряет свои чувства, вредят своему духу. Те, кто демонстрирует свои украшения, скрывают свою сущность.

Те, кто ни на секунду не забывает о своей внешности, неизбежно отягощают свою истинную природу. Те, кто никогда не забывает принарядиться даже ради прогулки в сотню шагов, неизбежно отягощают свои тела.

Следовательно, красота оперения вредит скелету, обильная листва веток отягощает корни. Никто в мире не может преуспеть одновременно и в том, и в другом”.

Если несдержанность и излишества считались губительными для человека, то гораздо более губительными они считались для общества и природы. Жадность рассматривалась как движущая сила эксплуатации и разрушения окружающей среды и ее обитателей, включая и самих людей, впавших в безумие:

“Правители веков вырождения добывали в горах минералы, присваивали металлы и драгоценные камни, раскалывали и полировали раковины, плавили железо и бронзу, поэтому ничто не процветало. Они вспарывали животы беременным животным, сжигали луга, разоряли гнезда и разбивали яйца, поэтому на их землях не приземлялись фениксы и не бродили единороги. Они рубили деревья, чтобы строить дома, сжигали леса ради полей, вылавливали из озер всю рыбу”.

Бессердечная жадность по отношению к природе, о которой говорится в этом отрывке, не могла не распространиться и на отношения между людьми, причем как теми, кто пытался урвать “львиную долю”, так и теми, кто был согласен довольствоваться объедками, оставшимися после этой борьбы. “Вэн-цзы” живо рисует постепенное порабощение человечества и природы всевозможными изобретениями и приспособлениями, причем делает это в терминах, рассчитанных на пробуждение самопорицания у читателя любой эпохи:

“Горы, реки, долины и каньоны были разделены и обозначены границами, различные группы людей подсчитаны и пронумерованы. Для защиты границ были созданы различные механизмы и заграждения, цвета одежды строго регламентировались, чтобы разделить общество на различные классы, для достойных были введены награды, для недостойных – наказания. Благодаря этому совершенствовалось вооружение, и возникала борьба, и с этого момента началось истребление невинных”.

В отличие от законников и поздних конфуцианцев, подвергшихся влиянию первых, даосы из подобного способа поведения не делают вывод, что человеческая природа по сути своей является злом или имеет склонность к злу. Они всего лишь приходят к заключению, что человеческие существа могут быть подвержены такому влиянию, при котором их поведение будет противоречить их подлинным интересам, и даже вредное они будут считать замечательным. “Вэн-цзы” утверждает, что этот аспект человеческой психики является причиной возникновения закона:

“Закон не спустился с небес и не вышел из земли, а был придуман благодаря людскому самоосуждению и самоисправлению. Если вы действительно добрались до корней, то вас не смутят ветки; если вы знаете, что является главным, вас не запутают сомнения”.

Подлинный разум базирует свои предпосылки на свойствах человеческого характера, которые могут проявляться у представителей любых социальных слоев, поэтому даосские мыслители настаивают на равенстве всех перед законом – как в теории, так и на практике. Этот принцип также основан на некой практической необходимости, точнее сказать, на том прагматичном факте, что закон не может надлежащим образом выполнять свои функции при любых других обстоятельствах:

“То, что установлено для низших, не должно игнорироваться высшими; то, что запрещено большинству, не должно практиковаться привилегированным меньшинством.

Поэтому, когда вожди устанавливают законы, они в первую очередь должны проверять их на самих себе. Если какое-либо правило работает по отношению к правителям, то оно может быть предписано народу”.

Хотя как даосские, так и все остальные законодательные теории древнего Китая признают примат закона над личностью, между ними имеется существенное различие. Несмотря на то, что, согласно даосам, закон стоит выше социального положения личности, он не является абсолютом и, в конечном итоге, должен исходить из того, что признается правильным и справедливым в данное время и в данном месте теми людьми, которым он призван служить. Сама по себе буква закона не может быть вневременным критерием собственной истинности, его применение должно основываться на активной интерпретации и правильном понимании:

“Законы и правила должны быть приспособлены к большинству людей; инструменты и устройства должны быть приспособлены к изменениям, происходящим в различные времена. Поэтому люди, которые ограничены правилами, не могут участвовать в планировании новых дел, а ярых приверженцев ритуала нельзя заставить соответствовать переменам. Прежде чем станет возможно руководствоваться ДАО в делах, необходимо обладать быстрым индивидуальным восприятием и ясным индивидуальным пониманием.

Те, кто знает, откуда происходят законы, приспосабливают их к своему времени; те, кому это неведомо, могут следовать им, но со временем погрузятся в хаос… Невозможно, не обладая мудростью, поддерживать то, что подвергается опасности, и привносить порядок в хаос. Однако, судя по разговорам о прецедентах и превознесению древних, существует множество невежд, которые делают это. Поэтому мудрецы не подчиняются бесполезным законам и не прислушиваются к словам, которые не подтвердили свою действенность”.

В данном случае “Вэн-цзы” демонстрирует тот способ даосского мышления, который совершенно отличается от древнего консерватизма, иногда проявляющегося у враждебно настроенных схоластов, зарывшихся во фрагментарные материалы. Чтобы понять насколько глубоко противоречие между подобными позициями, полезно вспомнить о том, что в даосских философских трактатах слово “мудрец” означало как просветленную личность, так и мудрого правителя.

В контексте разговора об управлении государством это слово обычно употребляется во втором смысле, однако оно также обозначает того, кто имеет потенциальную возможность стать мудрым правителем, другими словами – просветленную личность.

Когда смысл понятия “просветленная личность” выделен, подобные утверждения становятся, в сущности, весьма революционными. Подобная независимость, отстаивающая преимущество объективного знания над общепринятыми догмами, в конечном счете, заставила философский даосизм уйти в подполье, поскольку в ранний период династии Хань господствовала конфуцианская ортодоксия. В те времена, когда формальная ученость стала частью механизма эксплуатации и самовозвеличивания, даосские мудрецы следовали собственному ДАО, подвергая анонимной, но уничтожающей критике губительную политику правительства – например, в виде данного в “Вэн-цзы” описания больного общества:

“Современные правительства не заготовили впрок предметы первой необходимости; они лишили мир его непорочности и простоты, помрачили сознание людей и заставили их голодать, обратили свет во мрак. Жизнь лишилась постоянства, и для всех наступили времена безумной борьбы за существование. Честность и вера отброшены прочь, люди утратили свою сущность; законы и справедливость оказались излишними…”.

Ранние даосы и конфуцианцы обратили внимание на то, что чрезмерное пресыщение и чрезмерные желания, возникшие благодаря нарушению равновесия в структуре и функционировании общества, способствуют дальнейшему извращению человеческого разума, культивируя жестокость и отчаяние. Поэтому обе школы признавали взаимозависимость человеческих проблем – если психологические и социальные проблемы проистекают из экономического состояния общества, то экономические проблемы, в свою очередь, коренятся в психологических и социальных условиях жизни людей. Политическая мысль даосизма стремилась учитывать обе стороны этого замкнутого круга:

“Когда есть больше, чем нужно, люди считаются друг с другом; когда есть меньше, чем нужно, они вступают в борьбу. Когда они уступают друг другу, процветают вежливость и справедливость, когда вступают в борьбу, возникают жестокость и смятение. Таким образом, когда имеется много желаний, имеется и много тревог, а те, кто ищет обогащения, никогда не прекращают борьбу. Следовательно, когда в обществе порядок, обычные люди ведут себя честно, не обольщаясь какими-либо выгодами или преимуществами. Когда же в обществе нет порядка, тогда представители правящих классов творят зло, и закон не может им в этом помешать”.

Доходя до крайностей, борьба перерастает в вооруженный конфликт, который является главной проблемой для представителей классического даосизма. Говоря о войнах, “Вэн-цзы” повторяет “Дао дэ цзин”, признавая, что экономическая цена войны превращается в ее человеческую цену в виде убитых и раненых, вдов и сирот:

“Великодушные правители обогащают своих подданных, деспотичные правители обогащают свои земли, народы, находящиеся в опасности, обогащают своих чиновников. Благонравные народы благоденствуют, у гибнущих народов кладовые пусты. Поэтому сказано: “Когда правители избегают эксплуатации, подданные естественным образом процветают; когда правители не манипулируют подданными, те естественным образом становятся цивилизованными”.

Когда вы мобилизуете армию в сто тысяч человек, это стоит тысячу золотых монет в день: поэтому после военных походов всегда наступают тяжелые времена. Следовательно, оружие – это инструмент зла, а потому не ценится культурными людьми. Если вы примирили смертельных врагов таким образом, что определенная враждебность сохранилась, то насколько же неискусно вы это сделали!”

Кое в чем “Вэн-цзы” идет дальше “Дао дэ цзин” – например, в изображении ужасов, вызванных к жизни погруженным во мрак воинственным обществом, суммируя классические идеи даосизма по поводу человеческого вырождения следующим образом:

“Правители и подданные разрозненны и недружелюбны, а родственники становятся чужими друг другу, и держатся порознь. В полях не распускаются побеги, на улицах не видно прогуливающихся людей. Золотые залежи выработаны до конца, все драгоценные камни уже найдены, все черепахи выловлены ради своих панцирей и у них вырваны животы. Гадание практикуется ежедневно; мир утратил былое единство. Местные власти устанавливают свои законы и культивируют обычаи, враждебные друг другу. Они вырывают корни и разрушают фундамент, создают суровые и жестокие уголовные кодексы, ведут вооруженную борьбу, сокращая собственное население и вырезая большую его часть. Они увеличивают свои армии и причиняют горе, нападая на города и убивая наугад; они ниспровергают высших и подвергают опасности тех, кто ничего не боялся. Они создают огромные колесницы для убийства и удваивают количество укреплений, чтобы противостоять врагу, а их собственные войска продолжают свое смертоносное дело. Выступая в поход против грозного врага, из сотни ушедших возвращается только один, а те, кому удалось прославиться, могут получить свою часть вражеской территории. Однако все это стоит сотни тысяч убитых, не считая бесконечного числа стариков и детей, которые умрут от холода и голода. После всего этого мир никогда не сможет найти покой в своей подлинной жизни”.

К счастью, несмотря на весь свой критический настрой по отношению к современному им обществу, даосские мыслители, даже наблюдая деградацию человеческих ценностей, не стали впадать в цинизм или отчаяние. Подобно буддистам, они сосредоточились на человеческих проблемах в надежде найти решение.

“Вэн-цзы” предполагает возможность свободы и достоинства как для отдельного человека, так и для человечества в целом. Однако свобода и достоинство не даются даром – они предполагают ответственность как условие своего существования. Чтобы понять, что лежит в их основе, “Вэн-цзы” демонстрирует фундаментальные структуры и причины, на которых зиждется естественный порядок вещей, а также то, какое отражение они находят в человеческих потребностях и человеческом поведении.

Путь ДАО называют легким и простым, поскольку он не так сложен, как культура поведения и внешнего вида, и не так тяжел, как культура разрешения конфликта и споров. Благодаря своей мудрости и широте замысла вкупе с простым стилем и доступной формой изложения, “Вэн-цзы” может считаться величайшим произведением раннего даосизма. Подобно другим классическим трактатам, он не признает определений, составленных из нескольких клише, зато предлагает множество полезных резюме из того, что даосы считают благоразумным образом жизни.

Один из самых простейших наборов положений, имеющихся в “Вэн-цзы”, посвящен трем видам неестественной смерти и демонстрирует взаимопроникновение индивидуальных, профессиональных, социальных и политических аспектов практики даосизма. Описание трех видов неестественной смерти содержит в себе способ, каким их можно избежать, чтобы прожить жизнь в полной мере:

“Существуют три вида смерти, которые не являются естественными способами ухода из жизни: если вы неумеренны в еде и питье и обращаетесь со своим телом плохо и небрежно, то вас убьют болезни.

Если вы бесконечно жадны и честолюбивы, то вас убьет наказание. Если вы позволяете немногим людям нарушать права большинства, а сильному подавлять слабого, то вас убьет оружие”.

Кроме того, “Вэн-цзы” говорит о четырех видах деятельности, благодаря которым “понимается образ управления” – то есть тот способ, каким индивид управляет самим собой, а правительство – подданными:

“Познай судьбу, управляй умственными процессами, правильно выбирай предпочтения и удовлетворяй требованиям природы – и тогда тебе станет понятен образ правления. Познай судьбу – и тогда тебя не смутят ни бедствия, ни удачи. Управляй умственными процессами – и тогда ты не будешь радоваться или сердиться по пустякам. Правильно выбирай предпочтения – и тогда ты не будешь страстно желать бесполезного. Удовлетворяй требованиям природы – и твои желания не будут чрезмерными.

Если тебя не будут смущать бедствия или удачи, то ты станешь руководствоваться разумом, как во время трудов, так и во время отдыха. Если не будешь радоваться или сердиться по пустякам, то не станешь льстить людям в надежде на вознаграждение или из страха наказания. Если не будешь страстно желать бесполезного, то не повредишь своей натуре жадностью. Если твои желания не будут чрезмерными, ты станешь бережно относиться к жизни и познаешь довольство.

Все эти четыре вещи не зависят от других, и их нельзя найти извне. Они достигаются путем обращения к самому себе”.

Наконец, в трактате содержится картина идеального общества, которым управляет мудрость и в котором все люди и все вещи занимают свои места в органическом целом, благодаря чему каждый человек может выразить свою индивидуальность и проявить свои способности на благо себе и окружающим:

“То, что покрывает небо, поддерживает земля, освещают солнце и луна, разнообразно по форме и природе, но все имеет свое место. То, что делает наслаждение наслаждением, также может создавать печаль, а то, что делает безопасность безопасной, также может создавать опасность. Поэтому, когда мудрецы управляют народом, они следят за тем, чтобы люди удовлетворяли требования своей индивидуальной природы, были в безопасности в своих домах, жили там, где им удобно, работали над тем, что они умеют делать, управляли тем, чем они могут управлять, и делали все в полную силу своих способностей. Благодаря этому все люди будут равноправными, и ни один из них не сможет затмить другого”.

В Э Н – Ц З Ы

1.

Лао-цзы говорил:

Существует нечто, некое неделимое целое, которое родилось раньше неба и земли. Оно абстрактно и не имеет конкретных форм. Оно глубоко, темно, молчаливо, неопределенно; мы не слышим его голоса. Приписывая ему имя, я назову его ДАО.

ДАО бесконечно высоко и непостижимо глубоко. Заключая в себе небо и землю, возникших из бесформенности, оно порождает течение, растекающееся вширь и вглубь, но никогда не переливающееся через край. Мутное, оно постепенно очищается, успокаиваясь. Когда его применяют, оно бесконечно и не содержит ни света, ни тьмы; когда его пытаются изобразить, оно не наполняет и пригоршни.

Ограниченное, ДАО может расширяться; темное, оно может светиться; гибкое, оно может быть твердым. Оно поглощает негативное и излучает позитивное, проявляясь в виде света солнца, луны и звезд.

Благодаря нему горы высокие, а океаны глубокие. Благодаря нему животные бегают, а птицы летают. Благодаря нему бродят единороги и парят фениксы. Благодаря нему звезды совершают свой путь по небосводу. Оно обеспечивает выживание благодаря разрушению, благородство – благодаря смирению, продвижение вперед – благодаря возвращению назад. В древности Три Августейших Правителя постигли единый порядок ДАО и пребывали в самом центре его; их души странствовали по Мирозданию и приносили успокоение всему во всех четырех сторонах света.

Таким образом, ДАО обеспечивает движение неба и неподвижность земли, бесконечно вращаясь, точно колесо, и струясь неиссякаемо, как вода. Оно находится в начале и конце вещей: как поднимается ветер, сгущаются тучи, гремит гром и льет дождь, так и ДАО согласованно проявляет себя абсолютно во всем.

Оно возвращает простоту туда, где она была утрачена. Не задумываясь, как сделать это, оно сливается с жизнью и смертью. Не задумываясь, как выразить это, оно сообщает достоинство и ДЭ. Благодаря этому возникает спокойное счастье без примеси гордости – и так достигается гармония.

Бесчисленным количеством способов ДАО содействует жизни: оно приводит в гармонию свет и тьму, регулирует смену времен года и настраивает в лад все силы природы. Оно увлажняет растительный мир и пропитывает мир минеральный. Звери вырастают, их шерсть становится лоснящейся; яйца птиц не разбиваются, животные не погибают в материнской утробе. Родители не страдают от потери своих детей, а братья и сестры не испытывают боль от потери друг друга. Дети не становятся сиротами, а женщины – вдовами. В атмосфере не носится никаких зловещих предзнаменований, грабежи и разбои отсутствуют. И все это благодаря внутренним ДЭ.

Естественное и неизменное, ДАО порождает живые существа, но не обладает ими; оно создает развитие, но не управляет им. Все рожденные существа зависят от него, однако ни одно из них не знает, как его благодарить; все они умирают благодаря ему, однако никто не может на него негодовать. Оно не увеличивается благодаря хранению и накоплению, но и не уменьшается путем траты и использования.

ДАО настолько неопределимо и выше всякого понимания, что его даже нельзя вообразить, но именно поэтому его назначение безгранично. Глубокое и таинственное, оно реагирует на развитие, не принимая никакой формы; оно никогда не действует напрасно, но всегда успешно и эффективно. Оно сворачивается и разворачивается с твердостью и гибкостью, оно сокращается и расширяется с темнотой и светом.

2.

Лао-цзы говорил:

Великие люди (лидеры – А.П.) миролюбивы и не подвержены сильным желаниям, они спокойны и ни о чем не тревожатся. Они превращают небо в свой балдахин, а землю – в свою колесницу, четыре времени года – в своих лошадей, а свет и тьму – в своих возниц. Они путешествуют там, где нет дороги, бродят там, где нет усталости и скуки, проходят там, где нет дверей.

Когда небо становится балдахином, ничто не остается непокрытым; когда земля становится колесницей, ничто не остается неперевезенным. Когда четыре времени года становятся лошадьми, ничто не остается без применения; когда свет и тьма становятся возницами, ничто не остается в стороне. Поэтому великие люди быстры, но без колебаний, путешествуют далеко, но не устают. Их тела спокойны, умы невозмутимы, поэтому они ясно видят целый мир. Это позволяет понять сущность ДАО и обозреть безграничную землю.

Следовательно, мировые дела развиваются не в соответствии с чьим-либо замыслом, а благодаря своей собственной природе. Ничто не в состоянии помочь изменениям мириадов живых существ, поэтому остается постичь самую сущность и вернуться к ней. Поэтому мудрецы культивируют свою внутреннюю основу, а не украшают себя внешними побрякушками. Они активизируют свой жизненный дух и погребают свои ученые мнения. Поэтому они открыты и неизобретательны, хотя не существует того, чего бы они не могли сделать; у них нет правил, хотя в их жизни не существует ничего неуправляемого.

Избегать изобретательности – значит не рисоваться перед другими. Не иметь правил – значит не изменять природе. Отсутствие неуправляемости означает, что они действуют во взаимном согласии с живыми существами.

3.

Лао-цзы говорил:

Те, кто придерживается ДАО, чтобы руководить людьми, справляются с делами по мере их возникновения и действуют в соответствии с поступками людей. Они реагируют на изменения во всех живых существах и приводят в гармонию все события.

Таким образом, ДАО является пустым и бессодержательным, ровным и легким, ясным и спокойным, гибким и податливым, незамутненным и чистым, незамысловатым и простым. Это реальные образы ДАО.

Пустая бессодержательность – это вместилище ДАО. Ровная легкость – это основание ДАО. Ясное спокойствие – это зеркало ДАО. Податливая послушность – это назначение ДАО. Полная перестановка – естественное свойство ДАО: гибкость – это его твердость, а податливость – его сила. Незамутненная чистота и незамысловатая простота – это стержень ДАО.

Пустота означает, что оно не содержит в себе никакой ноши. Ровность означает, что разум не имеет никаких препятствий. Когда вас больше не гнетут привычные желания – значит вы достигли пустоты. Когда у вас нет приязни или неприязни – значит вы достигли ровности и беспристрастности. Когда вы едины и неизменны – значит достигли спокойствия. Когда вы не привязаны к вещам – значит достигли чистоты и непорочности. Когда вы не печалитесь и не радуетесь – значит достигли ДЭ и целомудрия.

Правительство, состоящее из совершенных людей, отказывается от умствований и избегает показных украшений. Сознавая свою зависимость от ДАО, оно отвергает хитрость и коварство. Оно действует честно, в согласии со своими подданными. Оно ограничивает то, что имеет, и сводит к минимуму то, к чему стремится. Оно избавляется от соблазнительных желаний, не стремится к золоту и драгоценностям и старается поменьше размышлять.

Ограничение того, что имеется, приводит к ясности, сведение к минимуму того, что ищется, приводит к достижению. Следовательно, когда все внешнее контролируется из единого центра, ничто не остается в пренебрежении. Если вам удастся достичь центра, то вы сможете управлять всем внешним.

С достижением центра внутренние органы приходят в спокойствие, разум становится уравновешенным, сухожилия и кости укрепляются, глаза и уши проясняются. Великое ДАО находится вровень и неподалеку от каждого.

Те, кто ищет его вдалеке, уходят, но затем возвращаются.

4.

Лао-цзы говорил:

Мудрость состоит не в том, чтобы управлять другими, а в том, чтобы управлять собой. Величие состоит не в том, чтобы иметь власть и должность, а в развитии своих способностей – и тогда ты найдешь в себе весь мир. Счастье состоит не в том, чтобы иметь богатство и занимать высокое положение, а в гармонии.

Те, кто знает достаточно для того, чтобы считать важным свое “я” и пренебрегать миром, близки к истинному ДАО. Поэтому я сказал: “Достигая максимальной пустоты и сохраняя абсолютное спокойствие, как это согласованно делают мириады живых существ, я наблюдаю возвращение”.

ДАО формирует мириады существ, но само всегда остается бесформенным. Молчаливое и неподвижное, оно полностью объемлет неделимое непознанное. Нет ничего, что было бы настолько великим, чтобы находиться вне его, и нет ничего, что было бы настолько малым, чтобы находиться внутри него. У него нет жилища, но оно дает рождение всем видам существующего и несуществующего.

Настоящие люди воплощают его благодаря открытой пустоте, ровной легкости, гибкой податливости, незамутненной чистоте и незамысловатой простоте; они не привязываются к вещам. Их совершенное ДЭ есть ДАО неба и земли, поэтому они и называются настоящими людьми.

Настоящие люди знают, как мыслить “я” великим, а мир ничтожным; они чтут самоконтроль и пренебрегают управлением другими людьми. Они не позволяют вещам нарушать их гармонию и не позволяют желаниям приводить в беспорядок их чувства. Скрывая свои имена, они прячутся, когда ДАО действует, и появляются, когда оно исчезает. Они действуют без изобретательности, работают, не прилагая усилий, и знают без умствования.

Постоянно помня о небесном ДАО и содержа в себе небесную любовь, они дышат темнотой и светом, выдыхая старое и вдыхая новое. Они закрываются с наступлением темноты и раскрываются с наступлением света. Они сворачиваются и разворачиваются с твердостью и гибкостью, сокращаются и расширяются с темнотой и светом. Они обладают тем же разумом, что и небо, тем же телом, что и ДАО.

Ничто не доставляет им удовольствия и не причиняет боли, ничто не радует их, ничто не гневит. Все вещи таинственным образом являются одним и тем же, не существует ничего правильного и ничего неправильного.

Тот, кто физически страдает от неблагоприятных климатических условий, обнаруживает, что когда тело истощено, то и душа изнемогает. Тот, кто психологически страдает от собственных мыслей и чувств, знает, что когда душа истощена, то и тело изнемогает. Поэтому настоящие люди сознательно возвращаются к сущности, полагаясь на поддержку души, и таким образом достигают совершенства. Поэтому они спят без сновидений и пробуждаются спокойными.

5.

Когда Конфуций спросил Лао-цзы о ДАО, тот сказал так:

Приведи в порядок свое тело, приведи к единообразию свое видение мира, и тогда явится гармония небес. Сосредоточься на своем знании, переоцени свои прежние оценки, и тогда явится сила духа, чтобы все терпеть и все выносить. Благодаря этому ты обретешь ДЭ, и тебе откроется ДАО.

Смотря прямо вперед, как новорожденный теленок, не интересуйся поиском причин; позволь своему телу походить на засохшее дерево, а разуму – на мертвый пепел. Осознай подлинное знание, и избегай изобретательных размышлений. Сохраняй открытость, избегай задумчивости – и ты сможешь достичь ясности и всеобъемлющего господства. Что здесь может быть непонятного?

6.

Лао-цзы говорил:

Те, кто благоприятствует жизни, в процессе своей деятельности приспосабливаются к изменениям. Изменения возникают, когда меняются времена; те, кто понимает времена, не будут вести себя одним и тем же образом. Поэтому я говорю: “Проводниками могут быть пути, но не неизменные тропинки; можно определять имена, но не постоянные ярлыки”.

Писания совершаются с помощью слов, а слова происходят из знания; интеллектуалы не знают, что они не устанавливают постоянного пути. Понятия, которые могут быть определены, не создают книг, которые можно хранить как сокровища. Ученые снова и снова заходят в тупик; это совсем иное, чем пребывание в центре. Положите конец бесплодному умствованию – и тогда не о чем будет беспокоиться; положите конец сообразительности, откажитесь от знания – и людская выгода возрастет во сто крат.

Человеческие существа от рождения обладают спокойствием – это небесная природа. Ощущая вещи, они начинают действовать – это естественное желание. Когда вещи воздействуют на людей, люди реагируют – так возникает познание. Когда знания и вещи взаимодействуют, возникают приязнь и неприязнь. Когда формируются приязнь и неприязнь, познание обращается к внешнему и не может вернуться к самому себе; таким образом, небесный замысел улетучивается.

Поэтому мудрецы не подменяют небесное человеческим. Внешне они развиваются вместе с вещами, но внутренне они сохраняют свое истинное состояние. Таким образом, те, кто реализует ДАО, снова возвращаются к ничем не замутненному спокойствию. Те, кто понимает суть, кладут конец изобретательности. Они питают свой ум спокойствием, объединяют дух с помощью абстрактного и проникают через врата пустоты.

Те, кто следует небу, движутся вместе с ДАО; те, кто следует людям, смешиваются с простонародьем. Поэтому мудрецы не позволяют делам баламутить мир, а желаниям – сбивать с толку чувства. Они делают то, что нужно, не следуя при этом никакому плану; им доверяют без разговоров. Они преуспевают, не задумываясь об успехе, и достигают всего, не стремясь ни к чему.

Поэтому, когда они наверху, люди не считают это угрожающим, а когда они впереди, никто на них не нападает. Весь мир прибегает к их помощи, предательство их боится. Поскольку они ни с кем не соперничают, никто не смеет соперничать с ними.

7.

Лао-цзы говорил:

Когда люди, следуя своим желаниям, утрачивают свою сущность, они не в состоянии действовать правильно. Управляя нацией подобным образом, породишь хаос; управляя собой таким образом, породишь растление.

Поэтому те, кто не прислушивается к ДАО, не имеют возможности вернуться к своей подлинной природе. А те, кто не понимает сути, не могут обрести спокойствие и ясность.

Подлинная природа новорожденного не знает извращений или растления, однако после длительного общения с вещами она легко изменяется, поэтому мы забываем свои корни и приспосабливаемся к кажущейся природе.

Подлинная природа воды любит чистоту, однако песок ее загрязняет. Подлинная природа человека любит спокойствие, однако привычные желания портят ее. Только мудрецы могут оставить вещи и возвратиться к себе.

Поэтому они не используют знания, чтобы эксплуатировать вещи, и не позволяют желаниям нарушать гармонию. Если они счастливы, то их радость не чрезмерна, если они печальны, то не безнадежно подавлены. Поэтому, даже занимая высокое положение, они спокойны, непоколебимы и не подвержены опасности.

Итак, непосредственное желание услышать хорошие слова – это нечто такое, что даже невежда способен оценить; возвышенные поступки в соответствии с ДЭ мудрецов – это нечто такое, чем даже недостойный способен восхищаться.

В то время как те, кто способен оценить, составляют большинство, те, кто этому следует, составляют меньшинство, а в то время как те, кто восхищается, многочисленны, те, кто пытаются применить это на практике, редки. Причина состоит в том, что люди привязаны к вещам и всему земному.

Поэтому сказано: “Когда я ничего не изобретаю, люди совершенствуются сами по себе. Когда я ни к чему не прилагаю усилия, люди процветают сами по себе. Когда я наслаждаюсь спокойствием, люди исправляются самостоятельно. Когда у меня нет желаний, люди сохраняют естественную простоту”.

Ясная безмятежность – это воплощение ДЭ. Гибкая податливость – это назначение ДАО. Пустое спокойствие – это предок всех живых существ. Когда все это применяется на практике, вы вступаете в бесформенность. Понятие “бесформенность” обозначает тождество, а тождество означает бессознательное слияние с миром.

Плата за ДЭ не слишком велика, пользоваться им никто не заставляет. Ты не видишь его, когда смотришь на него, ты не слышишь его, когда прислушиваешься к нему. Оно бесформенно, хотя формы рождаются в нём. Оно беззвучно, хотя все звуки возникают в нём. Оно не имеет запаха, хотя все запахи производятся в нём. Оно не имеет цвета, хотя все цвета создаются в нём.

Таким образом, бытие рождается из небытия, полнота рождается из пустоты. Существует только пять музыкальных нот, однако вариации этих пяти нот настолько многочисленны, что мы не в состоянии их все услышать. Существует только пять вкусов, однако вариации этих пяти вкусов настолько многочисленны, что мы не в состоянии их все почувствовать. Существует только пять цветов, однако вариации этих пяти цветов настолько многочисленны, что мы не в состоянии их все увидеть.

Рассуждая о звуках, можно сказать, что первая установленная нота определяет остальные пять нот. Рассуждая о вкусах, можно сказать, что когда установлена сладость, все остальные вкусы определены. Рассуждая о цветах, можно сказать, что когда установлен белый цвет, все остальные цвета определены. Рассуждая о Пути, можно сказать, что когда ДАО установлено, все вещи рождены.

Следовательно, принцип тождества применим повсюду. Безмерность единого очевидна в небесах и на земле. Оно является абсолютно цельным, подобно нерасчлененному целому. Его распространение бесконечно. Хотя оно замутнено, оно постепенно проясняется; хотя оно является пустым, оно постепенно наполняется. Оно глубоко, как океан, и обширно, словно парящие по небу облака. Оно кажется ничем, и, тем не менее, оно существует, оно кажется отсутствующим, и, тем не менее, оно есть.

8.

Лао-цзы говорил:

Все живые существа проходят через единое отверстие, корни всех вещей тянутся из одного выхода. Поэтому мудрецы отмеряют жизненный путь один раз, не изменяют первоначальному и не расходятся с вечным. Свобода основана на следовании руководству, тактичность основана на честности, честность основана на обычном порядке вещей.

Радость и гнев – это отклонения от ДАО, беспокойство и жалобы – это утрата достоинства, приязнь и неприязнь – это неумеренность ума, привычные желания – это бремя жизни. Когда люди слишком сердятся, это разрушает спокойствие; когда люди слишком радуются, это разрушает положительное поведение. Энергия сводится к минимуму, люди не могут вымолвить ни слова; удивленные и испуганные, они сходят с ума. Беспокойство и печаль опаляют сердца, поэтому распространяются болезни. Если люди освобождаются от всего этого, они сливаются с духовным светом.

Духовный свет достижим только изнутри. Когда люди обретают духовность, их внутренние органы обретают покой, их мысли уравновешиваются, их глаза и уши проясняются, их сухожилия и кости укрепляются. Они становятся уверенными, но не самодовольными, крепкими и сильными, но неистощимыми. Они ни в чем не излишествуют, зато всему соответствуют.

В мире нет ничего мягче воды. Путь воды бесконечно широк и неизмеримо глубок; она разливается безгранично и течет, не ведая преград. Возрастание и уменьшение происходят без счета. Поднимаясь в небо, вода обращается в дождь и росу, проливаясь на землю, она обращается в туман и сырость. Никакие живые существа не могут жить без воды, никакая работа без нее не обходится. Она содержит в себе всю жизнь, не зная никаких предпочтений. Ее влажность достигает даже пресмыкающихся и не ищет награды. Ее изобилие обогащает весь мир и при этом не знает истощения. Ее достоинства тратятся на крестьян, но они никогда не кончаются. Ее действие бесконечно. Ее тонкость и нежность непостижимы. Ударь ее – и не сможешь причинить ей вред; пронзи ее – и не обнаружишь раны; разруби ее – и не найдешь пореза; подожги ее – и не увидишь дыма. Мягкая и текучая, она не может исчезнуть. Она способна создавать отверстия в камне и металле, она достаточно сильна для того, чтобы затопить весь мир. Имеется ли излишек ее или недостаток, она позволяет миру брать и давать. Она благоволит ко всем живым существам на свете, никому не отдавая предпочтения; тайно или на виду у всех, она продолжает действовать на небе и на земле. Это называется наивысшим ДЭ.

Причина, по которой вода может воплощать эту абсолютное ДЭ, состоит в том, что оно мягкое и скользящее. Поэтому я говорю, что мягкость правит в мире жесткостью, а небытие не входит через щели и бреши.

Бесформенность – это величайший предок живых существ; беззвучность – это величайший источник видов. Настоящие люди общаются с духовным руководством, а те, кто участвует в эволюции в качестве человеческих существ, несут в своих сердцах таинственное ДЭ и творчески используют его в качестве души.

Поэтому невысказанное ДАО на самом деле является величайшим. Оно изменяет обычаи и нравы, не отдавая при этом никаких приказов. Это просто действие ума: все вещи имеют исход, но это только обращение к истокам; все дела имеют последствия, но это только остановка у двери. Таким образом, можно найти конец бесконечности и край бескрайности, чтобы воспринимать вещи без затемнения и отвечать, подобно эху, без размышления.

9.

Лао-цзы говорил:

Те, кто достигает ДАО, слабы в амбициях, но сильны в работе; их разум открыт, а реакции адекватны. Те, кто лишен амбиций, гибки и податливы, миролюбивы и спокойны; они защищаются невосприимчивостью и кажутся несведущими. Спокойные и неизобретательные, они действуют, не теряя времени понапрасну.

Поэтому благородство должно корениться в смирении, а величественность основываться на покорности. Пользуйтесь малым, чтобы вместить великое; оставайтесь в центре, чтобы контролировать внешнее. Ведите себя гибко, но будьте тверды, и тогда не найдется силы, которую бы вы не смогли одолеть, и врагов, над которыми бы вы не смогли возвыситься. Соответствуйте развитию, правильно оценивайте времена, и тогда никто не сможет вам повредить.

Те, кто обладает твердостью, должны сохранять ее с помощью гибкости; те, кто обладает силой, должны оберегать ее с помощью слабости. Накапливайте гибкость – и вы будете тверды; накапливайте слабость – и вы будете сильны. Наблюдайте за тем, что накапливают другие – и вы поймете, кто выживет, а кто погибнет.

Те, кто силой одолевает слабых, не смогут справиться с равными. Те, кто гибкостью одолевает сильных, обладают неизмеримой силой. Поэтому, когда армия сильна, она погибает, когда дерево крепко, оно ломается, когда кожа прочна, она рвется; зубы тверже, чем язык, однако они погибают первыми.

Таким образом, гибкость и податливость являются управляющими жизни, а твердость и жесткость – солдатами смерти. Возглавлять – прямая дорога к истощению, действовать после – источник успеха.

Следование ДАО с целью быть соучастником эволюции заставляет лидера руководить подданными и подданных – руководить лидером. Как это понимать? Это значит – не терять те средства управления людьми, которые сами люди не в состоянии контролировать.

Следование означает сочетание элементов событий таким образом, чтобы приводить их в соответствии с наступившими временами. Изменения во времени не позволяют отдыхать в промежутках: если вы действуете заранее, то заходите слишком далеко; если вы действуете слишком поздно, то не можете держаться на уровне.

Дни и месяцы проходят, время не заигрывает с людьми. Именно поэтому мудрецы не так ценят огромный бриллиант, как маленький промежуток времени. Время тяжело найти и легко потерять.

Поэтому мудрецы ведут свои дела в соответствии со временем и выполняют работу в соответствии с имеющимися возможностями. Они придерживаются пути чистоты и непорочности и преданы тому порядку, которым обладает женское начало. Продвигаясь вперед и реагируя на изменения, они всегда следуют и никогда не опережают. Гибкие и податливые, они сохраняют спокойствие. Миролюбивые и добродушные, они находятся в безопасности. Те, кто нападает на великих и свергает сильных, не могут соперничать с ними.

10.

Лао-цзы говорил:

Когда внутри таится расчетливый разум, тогда чистая невинность является фальшивой. Что касается тех, в ком духовные качества не достигли своего совершенства, то кто знает, насколько далеко может зайти их разрушительность? Что касается тех, в чьих сердцах больше нет злобных чувств, то они даже могут взять голодного тигра за хвост, не говоря уже о других людях.

Те, кто воплощает в себе ДАО, свободны и никогда не зайдут в тупик. Те, кто позволяет всевозможным расчетам руководить своей жизнью, тяжело трудятся, но без всякой пользы. Строгие законы и тяжелые наказания – не дело великих вождей; хлестать лошадь снова и снова – это не способ одолеть длинное расстояние.

Когда симпатий и антипатий становится все больше и больше, за ними следует беспокойство. Поэтому законы древних правителей – это не то, что было выдумано, а то, чему доверяли; их запреты и наказания – это не то, что было придумано, а то, что соблюдалось.

Следовательно, способность продолжать уже имеющееся, ведет к величию, в то время как искусственные выдумки ведут к убогости; способность соблюдать то, что уже установлено, ведет к безопасности, в то время как изобретательность приводит к крушению.

Те, кто позволяет своим глазам и ушам за всем наблюдать и ко всему прислушиваться, тем самым утомляют свой разум и утрачивают ясность. Те, кто пользуется умствованием, чтобы осуществлять контроль, тем самым мучают свой разум и ничего не достигают.

Если вы полагаетесь на таланты одного человека, то это вряд ли приведет к успеху; если вы развиваете способности одного человека, то этого недостаточно даже для того, чтобы управлять домом и садом. Если же вы следуете логике истинного разума и естеству неба и земли, тогда вам не сможет противостоять даже вселенная. Уши закрыты для порицания и похвалы, глаза дают себе волю благодаря цвету и форме. Хороших манер явно недостаточно, чтобы избежать привязанности, но искренний разум может постичь всю необъятность и глубину.

Итак, нет оружия острее, чем воля, и нет разбойника величественнее, чем инь и ян. Самый великий разбойник скрывается в теле и не высказывается в полной мере; посредственный разбойник прячется в горах, а самый ничтожный ищет убежища в толпе простолюдинов. Поэтому и говорится, что когда у людей много хитрости и ума, тогда возникает множество странных вещей, а когда издается огромное количество законов и приказаний, появляется множество воров и бандитов. Избавьтесь от всего этого, и никаких бедствий не произойдет. Следовательно, управлять народом с помощью хитрости вредно для него, а отказ от подобного управления полезен.

Бесформенное велико, оформленное мало; бесформенного много, оформленного мало. Бесформенное сильно, оформленное слабо; бесформенное существенно, оформленное ничтожно. Оформленное завершает работу, бесформенное кладет начало. То, что завершает работу, создает орудия; то, что кладет начало, является неиспорченным. Имеющее форму, имеет и звук, не имеющее формы, звука не имеет. Оформленное рождается из бесформенного, поэтому бесформенное является началом оформленного.

Широкий размах и богатство придают известность, а то, что известно, считается благородным и совершенным. Умеренность и строгость неизвестны, а то, что неизвестно, считается низким и незначительным. Изобилие прославляет, а то, что прославлено, считается почетным и уважаемым. Бедность безымянна, а то, что безымянно, презирается и считается постыдным. Мужественность прославляет, а то, что прославленно, выделяется. Женственность безымянна, а то, что безымянно, утаивается. Процветание прославляет, а то, что прославлено, получает высокое социальное положение.

Hужда безымянна, а то, что безымянно, получает низкое социальное положение. То, что имеет достоинство, имеет и имя, а то, что не имеет достоинства, не имеет и имени.

Знаменитое рождается из безвестного, безвестное – мать знаменитого. Следуя ДАО, существование и несуществование порождают друг друга, трудность и легкость создают друг друга. Поэтому посредством чего бы мудрецы ни совершенствовали свои ДЭ, они придерживаются искренности, спокойствия и деликатности ДАО. Поэтому, когда кто-то следует ДАО, он обладает ДЭ, если он обладает ДЭ, то обладает достоинством, если он обладает достоинством, то является знаменитым, если он знаменит, то возвращается к ДАО, а его достоинство и слава длятся вечно, никогда не подвергаясь поношению в течение всей его жизни.

Правители и знать знамениты благодаря своим трудам, а сироты и нищие – нет, поэтому мудрецы, относясь к себе как к одиноким и бедным, возвращаются к корням. Их труды достигают своего завершения без стяжательства, поэтому недостижение считается выгодным, а безвестность считается действенной.

В древние времена люди были невинны и не могли отличить восток от запада. Тогда отсутствовало несоответствие между внешним видом и испытываемыми чувствами или между словами и поступками. При этом они избегали всякого украшательства, поэтому их действия и речи были просты и безыскусны. Их одежды были не столько разноцветными, сколько теплыми, а их оружие было тупым и не имело лезвия. Их движения были неторопливыми, глаза – ясными. Они копали колодцы, чтобы добывать воду, пахали землю, чтобы добывать пищу. Они не раздавали материальные блага и не искали наград. Тот, кто занимал высокое положение, не стремился нанести поражение тому, кто занимал низкое, и наоборот; высокий ростом и невысокий не стремились выяснить различия между ними.

Можно следовать обычаям, которые одинаковы для всех, легко справляться с работой, которая каждому по силам. Чтобы популяризировать обычаи, мудрецы не прибегают к высокомерным искусственным ухищрениям, которые оглупляют общество, и рискованному поведению, которое вводит в заблуждение народные массы.

11.

Лао-цзы говорил:

В том, как небо простирается в высоту, а земля – в глубину, в том, как сияют солнце и луна и мерцают звезды, в том, как инь и ян находятся в гармонии, нет никакого замысла. Следуй правильным путем, и вещи сами собой станут естественными.

Hе инь, ян или четыре времени года дают жизнь мириадам живых существ, не своевременный ливень или роса питают растения и деревья; лишь, когда души соединяются, а инь и ян находятся в гармонии, рождаются мириады живых существ.

ДАО хранит в себе свою жизненную силу и помещает дух в разум. Безмятежное и свободное, ясное и светлое, радостное и гармоничное сердце открыто и бесформенно, спокойно и беззвучно. Кажется, что правительственные учреждения бездействуют; кажется, что в суде никого нет. Hет отшельников и нет беженцев, нет насильственного труда и несправедливого наказания.

Вся страна восхищается ДЭ правительства и подражает его идеалам, которые пересказываются на других языках и, таким образом, достигают других народов, имеющих другие обычаи, благодаря чему люди могут следовать им, даже находясь на расстоянии. И все это лишь потому, что правительство распространило свою искренность по всему миру.

Следовательно, чтобы наградить добро и наказать зло (управлять во благо – А.П.), необходим правильный порядок. А то, благодаря чему он воплощается в жизнь – это безупречная искренность. Хотя приказания могут быть предельно ясными, они не могут исполняться сами по себе, но должны дождаться безупречной искренности. Поэтому если правительство (лидер – А.П.) беспокоится о своих подданных (подчинённых – А.П.), а они за ним не следуют, то это потому, что отсутствует безупречная искренность.

12.

Лао-цзы говорил:

Провидение установило солнце и луну, упорядочило расположение звезд и планет, разграничило четыре времени года и привело в соответствие тьму и свет. Благодаря солнцу тепло, благодаря дождю и росе сыро, ветер все сушит, а ночь дает отдых всему живому. Когда оно дает жизнь различным существам, никто не видит, как оно их питает, и, тем не менее, все живые существа растут. Когда оно убивает все существа, никто не видит, как оно их разрушает, и, тем не менее, они умирают. Это называется священным и таинственным.

Поэтому мудрецы подражают этому: когда они совершают благодеяния, никто не видит, как они делают это, и, тем не менее, благодеяния возникают, а когда они избавляют от невзгод, никто не видит, как это происходит, и, тем не менее, бедствия исчезают. И это нельзя выяснить путем исследования даже тогда, когда то, что исследуется, является вполне реальным. Исследуя краткосрочное, обнаруживаешь недостаток; исследуя долгосрочное, обнаруживаешь чрезмерность.

Молчаливые и безгласные, однако, движут мир единым словом – таковы те, кто движут развитие путем небесного разума. Таким образом, когда внутри формируется безупречная искренность, ее энергия движет небеса: на небе появляются благоприятные звезды, желтые драконы опускаются вниз, прилетают фениксы, начинают бить ароматные ключи, растут прекрасные зерна, реки не разливаются, а океаны лишаются приливов.

Hо если мы противостоим небу и жестоки по отношению к живым существам, тогда начинаются солнечные и лунные затмения, звезды отклоняются от своих орбит, четыре времени года наталкиваются друг на друга, дни становятся темнее, а ночи ярче, горы крошатся, а реки высыхают, зимой громыхают грозы, а летом ударяют морозы.

Hебеса и человечество взаимосвязаны, поэтому, когда народы гибнут, знаки небес изменяются. Когда в общественной морали воцаряется хаос, появляется радуга. Мириады живых существ взаимосвязаны между собой, жизненная сила и энергия имеют привычку истощать друг друга. Поэтому священное и чудесное не может быть создано искусственным путем с помощью знаний, и его нельзя вызвать к жизни напряжением сил.

Таким образом, великие люди объединяют свои ДЭ с небом и землей, сливаются светом с солнцем и луной, соединяют сердца с призраками и духами и возвращают надежность четырем временам года. Охватывая разум неба и энергию земли, они придерживаются гармонии и впитывают ее покой. Они путешествуют за четыре моря, не покидая своих домов; они изменяют обычаи таким образом, что люди изменяются к лучшему, причем создается впечатление, что они делают это сами по себе. Таковы те, кто способен оказывать духовное влияние.

13.

Лаоцзы говорил:

Человеческое ДАО состоит в том, чтобы оберегать свою совершенную сущность и не причинять вреда телу: тогда, в случае опасности, когда гнетут трудности, непорочность вознесется на небеса. Если некто никогда не изменял истокам, то разве могут его действия не достигать успеха? Жизнь и смерть относятся к одной и той же сфере и не могут угрожать или подавлять. Hасколько же это истинно по отношению к тому, что управляет небом и землей, руководит мириадами живых существ, питает созидательное развитие, заключает в себе совершенную гармонию и само по себе никогда не умрет.

Когда внутри формируется безупречная искренность, снаружи она воспринимается сердцами других людей. Это ДАО, которое нельзя передать. Когда мудрецы занимают высокое положение, они содержат в себе ДАО и ничего не говорят, однако это приносит пользу всем людям. Поэтому невысказанное учение на самом деле является величайшим. Когда сердца правителей и подданных бьются враждебно, когда они противостоят и обманывают друг друга, все это становится известно небу. Соотношение духа и энергии очевидно. Это называется невысказанное объяснение или неосуществленное руководство.

Чтобы собрать находящихся вдали, избегайте изобретательности; чтобы приблизиться к тем, кто рядом, говорите без плана. Этим могут обладать лишь те, кто путешествует ночью. Именно поэтому загнанных лошадей отправляют унавоживать поля. Когда следы повозки не достигают отдаленных мест, это называется перемещаться, сидя и оставаясь незаметным.

ДАО неба не имеет личных предпочтений или личной неприязни: способные имеют больше, чем достаточно; неспособные имеют меньше, чем достаточно; те, кто следует ДАО, получают выгоду; те, кто противостоит ему, являются неудачниками. Поэтому те, кто управляет с помощью разума и знаний едва ли в состоянии сохранить народ; это возможно только для тех, кто соединился с величайшей гармонией и сохранил естественную отзывчивость.

14.

Лао-цзы говорил:

ДАО и ДЭ подобны тростникам и камышам: издалека они все кажутся одинаковыми, однако вблизи можно обнаружить различия. Если вы изучаете их, то не можете понять, но если всмотритесь в них, они не окажутся пустыми.

Поэтому мудрецы подобны зеркалам: они не берут и не ищут, но реагируют на все без утайки или причинения вреда. Чтобы достичь этого, нужно его потерять, чтобы потерять это, нужно его достичь.

Поэтому те, кто общается с вселенской гармонией, темны, словно мертвецки пьяные, они лежат там, блаженствуя, и так странствуют внутри этого. Если они никогда не изменят истокам, то это будет называться величайшим вероисповеданием.

Это – использование неиспользуемого, чтобы достичь полезного.

15.

Лао-цзы говорил:

В древние времена, когда страной управлял Желтый Император, он привел в гармонию ход солнца и луны, отрегулировал энергии инь и ян, соразмерил продолжительность четырех времен года, подправил календарь, определил места, которые должны занимать мужчины и женщины, прояснил, где верх и где низ, и запретил силе подавлять слабость, чтобы большинство не причиняло вред меньшинству.

Люди проживали весь отпущенный им срок и не умирали преждевременно, урожай поспевал вовремя и не пропадал. Чиновники были справедливыми и беспристрастными, правители и народ находились в гармонии, и никто не чувствовал себя обиженным. Законы и приказы были ясными и четкими, помощники честными и неподобострастными. Поля засевались в соответствии с межами, никто не подбирал с дорог чужие потерянные вещи, торговцы не заламывали цены.

Поэтому в те времена солнце, луна, звезды и планеты не отклонялись со своих небесных орбит, ветер и дождь были своевременными, а урожаи зерновых обильными. Фениксы парили над садами, а по полям бродили единороги.

Когда страной управлял Фу Си, он спал, подкладывая под голову камень, а постелью ему служили веревки. Он резал скот осенью и экономил зимой. Он поддерживал землю и охватывал небо. Когда инь и ян застаивались, он раскрывал их и приводил в порядок; когда возникали враждебные силы, которые нападали на людей и причиняли им вред, он прекращал их действие.

Его подданные были невинны, они не могли отличить запад от востока, их взгляд был ясным, а движения неторопливыми. Они бессознательно удовлетворяли свои нужды, не ведая, откуда все берется. Они бродили повсюду, не зная никакого постоянного пристанища; питались, не зная куда идти. В те времена звери, насекомые и рептилии держали свои когти, клыки и яды при себе. Достижения Фу Си принесли порядок небу и земле.

Затем, когда явился Желтый Император, он объединил всех потомков великого предка, однако не стал демонстрировать его достижения или прославлять его имя. Он утаил путь настоящих людей следовать необходимости неба и земли. Что это значит? ДЭ ДАО сообщались сверху, поэтому знание постепенно исчезло.

16.

Лао-цзы говорил:

Если бы небо не было непоколебимым, то солнцу и луне некуда было бы перемещаться. Если бы земля не была устойчивой, растения и деревья нигде не смогли бы на ней устоять. Если тело ненадежно, нигде не смогут сформироваться понятия о правильном и неправильном.

Поэтому настоящее знание существует только тогда, когда существуют настоящие люди. Если его содержимое не является ясным, то откуда мы сможем узнать, не является ли то, что мы называем знанием, на самом деле незнанием?

Те гуманны, кто длительное время щедро раздает материальные блага, чтобы сделать людей счастливыми, дабы они наслаждались своей жизнью. Те послушны долгу, кто совершает великие дела и подает пример вдохновляющего поведения, понимает, как руководить и управлять, создает надлежащий общественный порядок, проясняет родство и чужеродность, сохраняет народ, находящийся в опасности, восстанавливает разрушенные общества и ухаживает за теми, кто не имел потомства.

Те благост(ДЭ)ны и целомудренны, кто сдерживает свои чувства и прячет свои стремления и намерения, отказывается от своего блестящего ума и возвращается к той безмерности, где не существует осознанного знания, блуждает за пределами пыли и грязи, бродит в той сфере, где ничто не имеет значения, пьет темноту и извергает свет, сохраняет гармонию со всеми живыми существами и всеми вещами.

Поэтому когда ДАО распространяется, оно становится ДЭ; когда ДЭ процветает, оно становится гуманностью и верностью долгу. Когда установлены гуманность и долг, ДАО и ДЭ выходят из моды.

17.

Лао-цзы говорил:

Те, чей дух рассеян, цветисты в речах. Те, чьё ДЭ уничтожено, поступают лицемерно. Когда в душе пускает побеги жизненная сила, проявляясь снаружи благодаря речам и поступкам, тогда никто не может избежать служения вещам своим собственным телом.

Жизненная сила может быть истощена печалью, но нет конца деятельности: если то, чего вы придерживаетесь, сомнительно, то во внешнем мире вы будете снисходительно потакать светской моде.

Поэтому мудрецы культивируют в душе искусство следовать ДАО и не дополняют это внешней демонстрацией того, насколько они преданы гуманности и долгу. Знать, что хорошо для чувств и тела, и блуждать в гармонии жизненного духа, есть странствования мудреца.

18.

Лао-цзы говорил:

Странствуя, мудрецы доходят до предельной пустоты, позволяя своему разуму блуждать в великой пустоте; они выходят за границы условностей и проникают туда, куда не ведут никакие врата. Они прислушиваются к беззвучному и вглядываются в бесформенное; они не скованы обществом и не ограничены его обычаями.

Поэтому то, посредством чего мудрецы движут миром, не преодолевается настоящими людьми; а то, посредством чего хорошие люди исправляют общественные обычаи, не соблюдается мудрецами. Когда люди связаны обычаями, это неизбежно ведет к физическим ограничениям и умственному истощению, поэтому они непременно испытывают тяжесть.

Те, кто позволяет себе быть связанным, всегда являются теми, чьи жизни управляются извне.

19.

Лао-цзы говорил:

Когда правители человечества предаются размышлениям, их души не мечутся в груди, их знание не выставляется напоказ на все четыре стороны света, однако их сердца благожелательны и искренни: плодородный дождь выпадает вовремя, пять зерновых культур процветают – растут весной, зреют летом, убираются осенью, хранятся зимой; существуют месячные проверки и сезонные отчеты, а в конце года выплачиваются десятины.

Они честно заботятся о людях, их авторитет держится не на приказаниях, законодательная система достаточно проста, образование высокодуховно. Законы всеобъемлющи, наказания легки, тюрьмы пустуют. Вся страна придерживается одних и тех же нравов, ни в одном сердце не таится вероломство. Это и есть благоволение мудрецов.

Если верхи являются стяжателями и не знают чувства меры, то низы будут амбициозны и неуважительны. Когда люди бедны и несчастны, возникают конфликты и раздоры; их работа тяжела, но безуспешна, появляются хитрость и коварство, процветает воровство. Правители и подданные негодуют друг на друга, и приказы не выполняются.

Когда вода загрязнена, рыба задыхается; когда правительство жестоко, люди восстают. Когда верхи имеют много желаний, тогда низы пускаются на множество уловок. Когда верхи неспокойны, низам приходится нелегко. Когда верхи многого требуют, низы вступают с ними в конфликт. Пытаться вылечить отростки, не заботясь при этом о корнях, – это то же самое, что разрушать дамбу, чтобы остановить поток, или пытаться погасить огонь с пучком лучины в руках.

Чтобы привести в порядок свои дела, мудрецы (лидеры – А.П.) сводят их к минимуму. Они стараются иметь мало, поэтому этого оказывается достаточно; они благожелательны, не прилагая для этого никаких усилий, им доверяют без слов. Они приобретают, не пытаясь найти, и преуспевают, не стараясь добиться. Они всем сердцем впитывают естественность, оберегают изначальную сущность, содержат в себе ДАО и поощряют искренность, поэтому весь мир следует за ними, как эхо вторит звуку, а тень подражает форме тела. То, о чем они заботятся, есть основа.

20.

Лао-цзы говорил:

Те, чей жизненный дух рассеян вовне, а умственные размышления бессвязны и бесцельны внутри, не могут управлять собственными телами. Когда то, чем занята душа, находится вдалеке, тогда то, что утрачено, находится поблизости.

Поэтому познавайте мир, не выходя за дверь, и узнавайте погоду, не выглядывая из окна; чем дальше заходишь, тем меньше знаешь. Это означает, что когда безупречная искренность появляется изнутри, духовная энергия воспаряет в небеса.

21.

Лао-цзы говорил:

Все существа ищут солнца зимой и прячутся в тень летом, притом, что никто не заставляет их поступать именно так. Действуя максимально естественным образом благодаря восприимчивости изначальной жизненной силы, они приходят, не будучи зваными, и уходят, не будучи отосланными. Это – глубочайшая тайна, никто не знает, как это происходит, но последствия этого возникают сами собой.

Когда вы нуждаетесь в глазах, чтобы видеть, и в словах, чтобы отдавать приказания, тяжело справиться с управлением. Когда-то существовал первый министр, который не мог говорить, но при котором не было жестоких наказаний; так за что же уважать слова? В другой раз существовал первый министр, который был слепым, но при котором чиновники не брали взяток; так за что же уважать зрение? Приказ, который невысказан, проницательность, которая не нуждается в разглядывании – вот те средства, благодаря которым мудрецы становятся правителями (лидерами – А.П.).

Когда люди испытывают влияние со стороны правителей (лидеров – А.П.), они следуют не их словам, а их поступкам. Поэтому, если правители восхищаются храбростью и отвагой, то, даже если они намеренно не вступают в ссоры и конфликты, их страны испытывают множество затруднений и постепенно погрузятся в хаос в результате грабежей и убийств. Если правители восхищаются физической красотой, то, даже если они не допускают распущенность, их страны погружаются во мрак и становятся неуправляемыми, и в них постепенно возникнут проблемы, вызванные безнравственностью.

Следовательно, безукоризненная искренность мудрецов ясна изнутри, в то время как приязнь и неприязнь видны снаружи. Они говорят таким образом, чтобы выразить чувства, и отдают приказы так, чтобы стали ясны указания.

Поэтому наказаний недостаточно, чтобы изменить порядки, а казней – чтобы остановить предательство. Лишь духовное влияние имеет ценность.

Когда чистота совершенна, она духовна. Движение, вызванное к жизни чистым сердцем, подобно животворящему влиянию весеннего воздуха и смертоносному влиянию осеннего.

Таким образом, руководство подобно стрельбе из лука: малейшее отклонение в самом начале приводит к огромному промаху в конце. Именно поэтому те, кто управляет другими людьми, должны тщательно заботиться о том, каким образом они оказывают на них влияние.

22.

Лао-цзы говорил:

Если установлены законы и система наград и поощрений, однако это по-прежнему не влияет на изменение обычаев и нравов, то это означает, что все было сделано неискренне.

Поэтому слушайте музыку, которую играют люди, и вы поймете их манеры; наблюдайте за тем, как они играют, и вы поймете их обычаи. А когда вы будете знать их обычаи, вы поймете и то, как эти люди развивались.

Те, кто содержит в себе подлинную сущность и подлинную искренность, манипулируют духами неба и земли по ту сторону обычаев, обходясь без приказов и запретов. Они следуют своим путем и достигают своих стремлений благодаря искренности. Даже если они не произносят ни слова, за ними следуют все люди на свете, а также птицы и животные, призраки и духи.

Поэтому величайшие правители оказывают духовное влияние, а хорошие правители делают так, чтобы невозможно было поступать неправильно. Самые ничтожные правители награждают добро и наказывают зло.

23.

Лао-цзы говорил:

У величайшего ДАО отсутствует изобретательность. Без изобретательности отсутствует собственность. Hичем не обладать – значит нигде не пребывать. Hигде не пребывать – значит быть бесформенным. Бесформенность невозмутима. Быть невозмутимым – значит, нечего сказать. Когда нечего сказать, наступает полнейшая тишина без звуков или форм.

Беззвучность и бесформенность нельзя видеть или слышать. Это называется тонким и духовным. То, что создает постоянное впечатление своего присутствия, называется корнем неба и земли.

ДАО не имеет форм или звуков, поэтому мудрецы намеренно описывают его как единство и называют Путем вселенной.

Самое великое основано на самом ничтожном, многое начинается с малого. Правители считают небо и землю имуществом, а все живые существа средствами.

Заслуги и ДЭ считаются самым великим, власть и слава – самым ценным. Красота этих спаренных достоинств под стать небу и земле, поэтому необходимо следовать величайшему ДАО как матери вселенной.

24.

Лао-цзы говорил:

Помогите бедным и нуждающимся, и вы создадите себе репутацию. Способствуйте тому, что полезно и удаляйте то, что вредно, и вы обретете заслуги. Когда в мире нет тревог, даже мудрецам негде распространять свое благоволение. Когда высшие и низшие классы в ладах друг с другом, даже филантропы не знают, что предпринять.

Поэтому правительство, состоящее из совершенных людей, вдохновляется ДЭ и придерживается ДАО, способствуя правдивости и щедро расточая неистощимое знание. Красноречие похоронено и осталось невысказанным, однако мир не умеет почитать тех, кто молчит.

Таким образом, путь, который может быть четко изложен, не является неизменным ДАО; а имена, которые могут быть приписаны, не являются постоянными указателями. Все, что написано или начертано и может быть передано другим, является грубым обобщением.

Идеальные правители древности делали разные вещи, но с одними и теми же намерениями; они шли разными дорогами к одной и той же цели. Современные грамотеи, не сознавая единства ДАО или всеобщности ДЭ, изучают следы вещей, которые уже произошли, и садятся в круг, чтобы потолковать о них. Даже если они являются очень прилежными и учеными, им не избежать ошибок.

25.

Лао-цзы говорил:

Hа жизненную сущность разума можно влиять духовно, но ей нельзя руководить с помощью разговоров. Поэтому мудрецы могут управлять миром, не вставая с места – ведь чувства распространяются дальше слов.

Поэтому, когда доверяют словесным соглашениям, доверие возникает раньше слов. А когда действуют на основе общих указаний, помимо самих указаний присутствует искренность действий.

Когда мудрецы занимают руководящее положение, на подданных оказывается духовное влияние, как если бы ими управляли с помощью чувств. А когда верхи действуют, не обращая внимания на реакцию низов, то чувства и указания противоречат друг другу.

Тот факт, что трехмесячный младенец еще не знает, что полезно, а что вредно, а потому любящая мать заботится о нем самым внимательным образом, указывает на то, что все дело в чувствах.

Поэтому предназначение речи очень невелико, и то время как предназначение невысказанного огромно. Доверие – это слово идеальной личности, верность – это ее воля. Когда верность и доверие формируются внутри, их влияние оказывает воздействие на внешний мир. В этом состоит культура мудрости и мудрецов.

26.

Лао-цзы говорил:

Когда дети умирают за своих родителей или подданные умирают за своих правителей, это означает не то, что они выходят и умирают в поисках славы, а то, что до такой степени преисполнились в душе чувства благодарности, что не пытаются избежать беды.

Идеальных людей беспокоит не то, что только что было сделано, а то, что идет изнутри, так как они наблюдают за тем, к чему это может привести. Мудрецы не стыдятся внешнего вида, идеальные люди аккуратны, даже когда они одни. Если вы пренебрегаете тем, что находится рядом, ради того, что находится вдалеке, вас ждет разочарование.

Поэтому, когда мудрецы занимают руководящее положение, люди счастливы, имея такое правительство, а когда мудрецы находятся среди людей, люди восхищаются их идеями. При всей своей целенаправленности они не забывают о желании помогать другим.

27.

Лао-цзы говорил:

Если целую армию сбивает с пути единственный выкрик со стороны смелого воина, то это происходит благодаря доверию, которое к нему испытывается. Если предложения не находят отзыва, а идеи отвергаются, то это верный признак того, что некто утратил гармонию.

Те, кто могут привести мир в порядок, не сходя со своего места, добиваются этого благодаря самим себе.

Поэтому внешнее выражение может срабатывать там, где разговоры невозможны, а чувства могут срабатывать там, где невозможно внешнее выражение. То, что испытывается в душе, находит свое телесное выражение. Достигнуть состояния просветления можно путем физического соприкосновения, но его нельзя найти в результате поисков.

28.

Лао-цзы говорил:

Слова имеют источник, работа имеет основание. Если вы утратили источник и основание, то даже если вы искусны во многих вещах, вам лучше поменьше говорить. Людям вредят ловкость и сноровка, поэтому, если умным отрезало пальцы, это показывает, как плохо проявлять высочайшую ловкость и сноровку.

Поэтому мастера действуют благодаря знанию, а не благодаря таланту. Они руководствуются велением времени, причем сами не сознают этого. Поэтому все, что было намеренно скрыто, со временем откроется.

29.

Лао-цзы говорил:

Стремления мудрецов следуют разными путями, однако имеют одну и ту же цель. Выживание и уничтожение, устойчивость и неустойчивость являются для них одним и тем же; при всей своей целенаправленности они не забывают о желании помогать другим.

Так, песни в разных странах звучат по-разному, но одинаково счастливо; панихиды разных народов звучат по-разному, но одинаково печально. И все это потому, что песня – это свидетельство радости, а панихида – следствие печали. То, что находится глубоко внутри, проявляется снаружи, поэтому дело лишь в том, как это выражается. Разум мудрецов днем и ночью не забывает о желании помогать другим, и польза от этого действительно велика.

30.

Лао-цзы говорил:

Когда люди управляются с помощью бездействия, это делается намеренно, а потому приносит вред. Те, кто управляет с помощью бездействия, намеренно отстраняются от дел; те, кто действует согласно придуманному плану, не могут не быть изобретательными. А те, кто не может удержаться от изобретательности, не могут быть созидателями.

Если люди молчат в то время, как беседуют их души, то это вредно. Если же они молчат в то время как их души притворяются, что тоже молчат, то это вредно для душ, которые являются одухотворенными.

31.

Лао-цзы говорил:

Те, кого мы называем мудрецами, мирно покоятся у себя дома, пока не настало подходящее время, и с удовольствием приступают к работе, когда приходит срок.

Печаль и счастье – это отклонения от ДЭ, приязнь и неприязнь – это бремя для разума, радость и гнев – сопутствующие крайности.

Поэтому их рождение – это действие небес, а их смерть – это превращение вещей.

Когда вы спокойны, вы сливаетесь со свойством темноты; когда вы активны, вы находитесь на той же волне, что и свет.

Итак, разум – это мастер форм, а душа – это сокровище разума. Когда тело работает без отдыха, оно погибает; когда жизненная сила используется непрерывно, она истощается. Поэтому мудрецы, заботясь об этом, избегают чрезмерности.

Они используют небытие, чтобы реагировать на бытие, и непременно обнаружат причину; они используют пустоту, чтобы воспринимать полноту, и непременно найдут меру. Они живут в мирной безмятежности и искреннем спокойствии, ни с кем не враждуя и никому не храня верность.

Будучи благост(ДЭ)ными, они сердечны и гармоничны, и таким образом следуют Hебу, находят ДАО и соблюдают ДЭ. Они не затевают дел ради выгоды и не начинают ничего такого, что может причинить вред. Жизнь и смерть не производят никаких перемен в сущности человека, поэтому она называется самой духовной. Когда действуешь с душой, все, что ищется, может быть найдено, а все, что сделано, может быть усовершенствовано.

32.

Лао-цзы говорил:

Считайте мир чем-то легким, и душа не будет отягощена; считайте бесчисленное количество живых существ чем-то незначительными, и разум не придет в замешательство. Считайте жизнь и смерть одинаковыми, и разум не будет испытывать страха; считайте разнообразие однообразием, и ясность не будет затемнена.

Совершенные люди опираются на колонну, которая никогда не будет поколеблена, путешествуют по дороге, которая никогда не будет перегорожена, вдохновляются из источника, который никогда не иссякнет, и обучаются у учителя, который никогда не умрет. Они преуспевают во всем, что предпринимают, и всегда прибывают на место, куда бы ни направлялись. Что бы они ни делали, они следуют своему предназначению и продвигаются вперед без затруднений. Бедствие, богатство, выгода или вред не могут потревожить их разум.

Те, кто поступает справедливо, могут подвергаться давлению со стороны гуманизма, но не могут подвергаться вооруженной угрозе; они могут быть поправлены справедливостью, но не могут попасться на крючок выгоды. Идеальные люди умрут за справедливость, и их не остановят богатство и высокие должности.

Тех, кто поступает справедливо, не страшит смерть; гораздо меньше могут те, кто не действует вовсе. Те, кто не действует намеренно, ничем не обременены. Hеобремененные люди пользуются миром как циферблатом солнечных часов: наверху они наблюдают за действиями совершенных людей, чтобы поглубже проникнуться смыслом ДАО и ДЭ; внизу они изучают обычные манеры, которых достаточно, чтобы вызвать чувство стыда. Бездействие в мире – это признак учености.

33.

Лао-цзы говорил:

Должности, власть и богатство – это объекты людских вожделений, однако по сравнению с телом они незначительны. Поэтому мудрецы едят достаточно для того, чтобы заполнить пустоту и поддержать жизненную энергию, и одеваются так, чтобы основательно укрыть тело и уберечься от холода. Они приспосабливаются к обстоятельствам и отвергают все остальное, не стремясь много приобретать и накапливать.

Проясняя свои глаза, они не смотрят; успокаивая свои уши, они не слушают. Закрывая свои рты, они не говорят; позволяя своему разуму существовать, они не думают. Отбрасывая умствование, они возвращаются к наивысшей простоте; успокаивая свой жизненный дух, они отказываются от знания. Поэтому они лишены приязни и неприязни. Это называется великим достижением.

Самый верный способ очиститься от загрязнений и избавиться от бремени – это никогда не покидать истоков. В этом случае, какое действие не будет успешным?

Те, кто знает, как заботиться о гармонии жизни, не попадутся на крючок выгоды. Тех, кто знает, как соединить внутреннее и внешнее, не обольстит власть.

За пределами того, у чего нет пределов, находится самое великое; внутри того, у чего нет ничего внутри, находится самое ценное. Если вам известно самое великое и самое ценное, то где вы не сможете добиться успеха?

34.

Лао-цзы говорил:

Те, кто в древние времена следовал ДАО, приводили в порядок свои чувства и свою природу и управляли действиями своего ума, питая их гармонией и содержа в надлежащей пропорции. Следуя ДАО, они забывали о нужде; заботясь о ДЭ, они забывали о бедности.

Существовало то, чего по природе своей они не хотели, а потому и не добивались. Существовало и то, что не радовало их сердца, а потому они не хотели этого делать.

Hичему из того, что не могло принести пользы их подлинной природе, они не позволяли осквернять своё ДЭ, и ничему из того, что было бесполезно для жизни, они не позволяли нарушать гармонию. Они не позволяли себе думать или поступать произвольно или, повинуясь капризу, поэтому их критерии и мерки могли служить всему миру в качестве образцов.

Они ели в соответствии с размерами собственных желудков, одевались в соответствии с потребностями своих тел, жили в достаточно удобных комнатах и действовали в соответствии со своим истинным состоянием.

Они считали мир излишним и не пытались овладеть им; они предоставляли всех людей и все вещи самим себе и не искали никакой выгоды. Разве могли они утратить свою подлинную жизнь из-за бедности или богатства, высокого или низкого социального положения?

Тех, кто подобен им, можно назвать способными понять и воплотить в себе ДАО.

35.

Лао-цзы говорил:

Энергия, которую люди получают от природы, является одной и той же с точки зрения органов чувств, различающих звуки, формы, запахи и температуру. Однако способы, которыми с ней обращаются, различны; некоторые в результате этого умирают, а некоторые в результате этого живут, некоторые люди становятся достойными подражания, а некоторые – ничтожными.

Душа – это место, где накапливаются знания; когда душа ясная, знания проливают свет. Знания – это местонахождение сердца, когда они объективны, сердце беспристрастно.

Причина, по которой люди используют в качестве зеркала прозрачную воду, а не движущийся поток в том, что она ясная и спокойная. Поэтому, когда душа ясная, а внимание беспристрастное, можно определять истинное состояние людей.

Следовательно, использование этого неизбежно зависит от неиспользования. Когда зеркало чистое, пыль его не загрязняет; когда дух чист, привычные желания не вводят его в заблуждение.

Поэтому, если разум рыщет повсюду, душа находится в состоянии возбуждения; если же вы обратите его к пустоте, то это лишит его вынужденной активности, и он погрузится в состояние покоя. Это – свобода мудрецов (настоящих лидеров – А.П.). И именно поэтому те, кто будет управлять миром (лидеры – А.П.), прежде чем приступить к этому, должны понять истинное состояние природы и жизни.

36

Лао-цзы говорил:

Те, кого мы называем мудрецами, удовлетворяют требованиям своего подлинного состояния, то есть: едят в соответствии с размерами своего желудка и одеваются в соответствии с размерами своего тела. Поскольку они соблюдают умеренность, их умы не могут быть смущены жадностью.

Итак, чтобы быть способным править миром, необходимо ничего с ним не делать. А чтобы быть способным совладать со славой, необходимо не делать ничего чрезмерного для ее достижения. Когда вы действительно достигнете подлинного состояния природы и жизни, вместе с ним вы обретете человечность и справедливость.

Если ничто не окутывает душу и не тяготит разум, вы ясны и гармоничны, спокойны и ничем не озабоченны. Вас не искушают ни власть, ни выгода; вас не обольщают ни звуки, ни формы; вас не смогут поколебать краснобаи и умники, а воинам не удастся вас запугать. Это – свобода истинных людей.

То, что порождает мироздание, само не является порожденным; то, что движет развитие, само не развивается. Те, кто не следует этому ДАО, могут иметь знания, охватывающие небо и землю; освещение, отражающее солнце и луну; логику, подобную кольцам одной цепи; красноречие, подобное золоту и драгоценностям; и, тем не менее, ничто из этого не принесет им пользы при управлении миром. Поэтому мудрецы не теряют того, что имеют.

37.

Лао-цзы говорил:

Спокойная отвлеченность и легкость сердца – вот способы заботы о жизни. Гармоничное счастье и бессодержательная самоотверженность – вот способы заботы о ДЭ.

Когда ничто внешнее не беспокоит вашу душу, тогда ваша природа находит то, что удовлетворяет ее потребностям; когда покой не нарушает гармонию, тогда ДЭ сохраняется.

Если вы постоянно заботитесь о жизни и содержите в своем сердце ДЭ, то это можно назвать способностью понимать и воплощать в себе ДАО.

В этом случае ничто не перекрывает кровяные сосуды и не накапливает энергию в органах; никакие бедствия или удачи не могут вывести вас из себя, никакое порицание или похвала не смогут вас развратить.

Кто может преуспеть, если не пришло его время? Даже если люди обладают талантами, но не соответствуют времени, они не смогут освободить себя сами, особенно если им недостает ДАО.

Уши того, чьи глаза изучают кончик тончайшего волоса, не услышат раската грома; глаза того, чьи уши заняты настройкой музыкального инструмента, не увидят огромной горы. Поэтому, когда внимание фиксируется на незначительных вещах, наступает забвение вещей великих.

Сейчас все приходит и пользуется нашими жизнями, вычерпывая нашу жизненную энергию, словно из источника. Даже если мы не хотим этому подвергаться, то сможем ли отвергнуть?

Сейчас нам требуется, по меньшей мере, один день, чтобы дать воде в чаше отстояться – и тогда мы сможем увидеть в ней свои брови и ресницы, но достаточно одного толчка, чтобы вновь все взбаламутить – и тогда мы не сможем увидеть ничего. Подобно чаше воды, жизненный дух человеческих существ трудно прояснить, но легко замутить.

38.

Лао-цзы говорил:

Самые великие мудрецы подражают естественным законам, вторые по значимости почитают мудрость, последние предоставляют заботиться о ходе дел министрам. Предоставление заботы о ходе дел министрам ведет к опасности и разрушению, почитание мудрости – это источник безумия и беспорядка, подражание естественным законам – это способ управления небом и землей.

Пустое спокойствие – это главное: не существует пустоты, которую нельзя было бы заполнить, не существует спокойствия, которое нельзя было бы поддержать. Если вам ведомо ДАО пустого спокойствия, то вы сможете закончить то, что начали. Именно поэтому мудрецы считают спокойствие порядком, а беспокойство – беспорядком.

Поэтому сказано: “Hе беспокойтесь и не пугайтесь, все вещи прояснятся сами собой. Hе расстраивайтесь и не удивляйтесь, все вещи придут в порядок сами собой”. Это называется ДАО естественного закона.

39.

Лао-цзы говорил:

Императоры и знать считают целую империю или весь народ своим домом, а все вещи – своим имуществом. Если они принимают близко к сердцу величие страны и являются собственниками множества людей и вещей, находящихся в ней, то они преисполняются энергии и становятся необузданными в своих амбициях. Великие совершают вооруженные нападения на малых, малые высокомерно взирают сверху вниз на собственных подданных.

Использование разума на службе гордости и возвеличивания подобно бурному ветру или жестокому шторму; оно не может продолжаться долго. Поэтому мудрецы контролируют это с помощью ДАО, сохраняя единство, ничего не измышляя и, таким образом, не уменьшая гармоничную энергию.

Сталкиваясь с ничтожными, они остаются уступчивыми; они скромны и избегают обладания собственностью. Они подражают рекам и морям, поскольку не действуют намеренно; они обретают известность за свои заслуги в процессе естественного развития.

Поскольку они действуют без принуждения, они способны удовлетворять требованиям, предъявляемым к правителям. Уподобляясь женскому мировому началу, они избегают духовной смерти. Поскольку они заботятся о себе, они способны удовлетворять требованиям благородства.

Все содействует влиянию и репутации материальной силы; ответственность власти максимально велика, поэтому она не допускает самоуничижения. Самоуничижение ведет к неудачам и осквернению репутации.

Следуя ДАО, великое совершается малым, многое основывается на немногом. Поэтому мудрецы управляют миром посредством ДАО: уступчивые и покорные, неясные и тонкие, они видят малое; строгие и скромные, они видят редкое. Поскольку они видят малое, они могут достичь великого; поскольку они видят редкое, они могут достичь прекрасного.

Путь небес состоит в том, чтобы понижать возвышенное и возвышать приниженное, дабы сократить излишнее и добавить недостающее. Реки и моря находятся там, где отсутствует суша, поэтому человечество прибегает к их помощи и почитает.

Мудрецы скромны и честны, чисты и спокойны, почтительны в речах; это значит – они видят низкое. Они непредубежденны и нестяжательны; это значит – они видят недостаток. Поскольку они видят низкое, они способны достигать вершин; поскольку они видят недостаток, они способны достигать великодушия и мудрости.

Гордые не добиваются успеха, расточительные не выдерживают долго, могущественные умирают, а те, кто заполняли свои дни делами, изнуряются. Бурный ветер или жестокий шторм не могут длиться постоянно, ущелье не заполнить в одно мгновенье. Бурный ветер и жестокий шторм действуют с помощью силы, поэтому они не могут продолжаться долго, прежде чем затихнут. Ущелья занимают господствующее положение, поэтому они не могут не быть осушены.

Поэтому мудрецы следуют женскому началу и избавляются от сумасбродства и высокомерия; они не осмеливаются действовать силой. Поскольку они следуют женскому началу, они упрочивают начало мужское; поскольку они не осмеливаются быть сумасбродными и высокомерными, они способны продержаться долго.

40.

Лао-цзы говорил:

ДАО неба состоит в том, чтобы повернуть назад после достижения высшей точки, и уменьшиться после достижения полноты, как это демонстрируют солнце и луна. Поэтому мудрецы ежедневно унижают себя и опустошают свое расположение духа; не смея пребывать в самоудовлетворенности, они ежедневно развивают покорность, дабы не истощить своё ДЭ. Именно в этом состоит ДАО неба.

Это в природе человека, что всем нравится занимать высокое положение и не нравится занимать низкое; каждому нравится приобретать и никому не нравится терять; всем нравится процветание и никому не нравится бедствие; все любят почет и не любят унижение. По этой причине обыкновенные люди вступают в борьбу друг с другом, а потому не могут добиться успеха; поскольку они захватывают что-то, они не могут с этим справиться.

Поэтому мудрецы подражают небу, действуя без борьбы и достигая без захвата. Они имеют те же чувства, что и обыкновенные люди, однако используют их иначе; поэтому и живут долго.

Поэтому древние правители пользовались следующим боевым приемом – выпрямляться, когда опустошен, и опрокидываться, когда полон. Главное состоит в том, что когда вещи достигают расцвета, они начинают клониться к закату; когда солнце достигает середины неба, оно начинает садиться; когда наступает полнолуние, луна начинает идти на убыль; когда счастье заканчивается, оно превращается в несчастье.

Поэтому блеск ума и обширные знания оберегаются невежеством; ученость и красноречие оберегаются бережливостью; воинская сила и мужество оберегаются страхом; богатство, величие и общественное положение оберегаются ограничением; благожелательность, распространяющаяся на весь мир, оберегается уважением. Эти пять вещей являются теми средствами, с помощью которых правители древности сохраняли свой мир. Те, кто выбирает этот путь, не хотят полноты; лишь не обладая полнотой можно использовать полностью и не делать заново.

41.

Лао-цзы говорил:

Мудрецы закрываются с темнотой и раскрываются со светом. Способные достичь того пункта, где не существует удовольствия, они обнаруживают, что не существует ничего, что не могло бы доставить им удовольствие. А поскольку они могут наслаждаться всем на свете, они достигают пика наслаждения.

Они используют внутреннее, чтобы превратить в наслаждение внешнее, и не используют внешнее, чтобы превратить в наслаждение внутреннее; поэтому они обретают непосредственное удовольствие в самих себе и, таким образом, имеют собственную волю, которую уважает весь мир. Причина состоит в том, что с точки зрения мира это для него жизненно необходимо.

Это нужно не для другого, это нужно для себя; это нужно не кому-то, это нужно личности. Когда личность достигает этого, она все в себя вмещает.

Таким образом, те, кто понимает механизм действия ума, рассматривают желания, стремления, влечения и отвращения как внешнее. Поэтому ничто их не радует, ничто не гневит, ничто не причиняет удовольствия или боли. Все таинственным образом оказывается одним и тем же; ничто не является правильным, ничто не является неправильным.

Итак, существует последовательная логика для мужчин и последовательный образ действия для женщин: они не нуждаются во власти, чтобы быть благородными, они не нуждаются в богатстве, чтобы процветать, они не нуждаются в силе, чтобы быть могущественными; они не используют материальные блага, не жаждут общественного признания, не считают высокое социальное положение гарантом безопасности, а низкое социальное положение – источником опасности; их тело, дух, энергия и воля сохраняют надлежащее им положение.

Тело – это вместилище жизни, энергия – это основа жизни, дух – это регулятор жизни: если что-то одно утрачивает свое положение, то это приносит вред всем троим. Поэтому, когда дух ведет, а тело следует, это приносит положительные результаты, но когда тело ведет, а дух следует, это причиняет вред.

Те люди, которые живут ради обжорства и похоти, настолько сбиты с толку и ослеплены властью и выгодой, настолько прельщены и очарованы славой и высоким социальным положением, что это находится почти за гранью человеческого понимания.

Когда вы занимаете высокую должность, то ваша жизненная сила и дух ежедневно истощаются, со временем они рассеиваются и не возвращаются в тело. Если вы замкнулись в себе, и не допускаете их, у них нет возможности войти. По этой причине иногда возникает рассеянность и забывается работа.

Когда жизненная сила, дух, воля и энергия пребывают в спокойствии, то они наполняют вас день за днем и делают сильными. Когда они являются слишком активными, то истощаются день за днем, делая вас старыми.

Поэтому мудрецы заботятся о своем духе, делают свою энергию послушной, а тело – естественным, и раскачиваются вместе с ДАО. Благодаря этому они развиваются вместе со всем остальным миром и реагируют на все происходящие в нем изменения.

42.

Лао-цзы говорил:

Те, кто известен в качестве истинных людей, в сущности, едины с ДАО, поэтому они имеют дарования, но кажется, что они не имеют ничего; они полны, но кажутся совсем пустыми. Они управляют внутренним, а не внешним. Ясные, безупречные и абсолютно простые, они не придумывают ничего искусственного, но возвращаются к простоте.

Понимая самое основное и заключая в себе дух, они достигают основания неба и земли, странствуют за пределами грязи и пыли и путешествуют, чтобы оказывать воздействие без вовлеченности. Механический интеллект не отягощает их умы, они наблюдают то, что вневременно и не приводится в движение вещами.

Hаблюдая за развитием событий, они придерживаются источника.

Их внимание сосредоточено на внутреннем, они понимают беды и радости в контексте единства. Делая что-то, они сидят бессознательно; отправляясь куда-то, идут бессознательно.

Они знают без изучения, видят без зрения, преуспевают без борьбы, различают без сравнения. Они реагируют, когда испытывают ощущения, действуют, когда вынуждены, и идут, когда нет выбора, подобно сиянию света или отбрасыванию тени. Они берут ДАО в качестве проводника; когда встречается какое-то сопротивление, они остаются пустыми и открытыми, ясными и спокойным, и тогда сопротивление исчезает.

Они рассматривают тысячу жизней в качестве одной эволюции, а десять тысяч различий исходящими из одного источника. Они обладают жизненной силой, но не эксплуатируют ее; они обладают духом, но не задают ему работу. Они придерживаются простоты целого и стоят в центре самого существенного.

Их сны без сновидений, их знание бесследно, их действие бесформенно, их неподвижность бестелесна. Когда они присутствуют, то это выглядит так, как если бы они отсутствовали; они живы, но как если бы были мертвы. Они могут мгновенно появляться и исчезать и использовать призраков и духов.

Возможности духа и жизненной энергии возвышают их до ДАО, заставляя дух и жизненную энергию действовать с максимальной эффективностью, не утрачивая при этом источника. День и ночь напролет они подобны весне для всех живых существ. Это приводит сердце в гармонию и создает в нем времена года.

Итак, физическое тело может умереть, но душа остается неизменной. Используйте неизменное, чтобы реагировать на изменения, и не будет никаких ограничений. То, что изменяется, возвращается к бесформенному, в то время как то, что не изменяется, живет вместе с вселенной.

Итак, то, что производит на свет жизнь, само не является рожденным; то, чему оно дает жизнь, является тем, что рождено. То, что производит изменения, само не изменяется, а то, что оно изменяет, является тем, что изменяется. Здесь истинные люди бредут дорогой абсолютной сущности.

43.

Лао-цзы говорил:

ДАО находится так высоко, что ничего нет выше него, и так глубоко, что ничего нет ниже него.

Оно ровнее, чем равнина, прямее, чем вертикальная линия, круглее, чем круг, прямоугольнее, чем линейка.

Оно содержит вселенную, но не имеет внешнего или внутреннего; оно пусто, подобно опрокинутой чаше, и не имеет препятствий.

Поэтому те, кто воплощает в себе ДАО, не становятся сердитыми или чрезмерно радостными. Когда они сидят, то не размышляют, когда спят, то не видят снов. Они именуют вещи, когда их видят, и реагируют на события, когда они происходят.

44.

Лао-цзы говорил:

Те, кто желает приобрести репутацию, неизбежно затевают дела, а когда дела затеяны, они оставляют общественные интересы и обращаются к личным. Поворачиваясь спиной к ДАО, они заботятся о вещах; делают добро, когда видят, что за это можно снискать похвалу, возводя себя в ранг достопочтенных.

В подобных обстоятельствах правительство в своей деятельности не руководствуется разумом, а дела не соответствуют требованиям времени. Когда правительство не руководствуется разумом, возникает множество порицаний; когда дела не соответствуют времени, успех отсутствует.

Когда произвольные действия затеваются лишь для того, чтобы добиться цели, то даже успех не может предотвратить порицаний. Когда дела терпят неудачу, то этого достаточно, чтобы уничтожить человека.

45.

Лао-цзы говорил:

Hеизобретательность означает овладение стратегией неизобретательности, выбор дел, не требующих изобретательности, и использование неизобретательной мудрости.

Мастер таится в бесформенности, действует без лени, не кладет начало преуспеванию или несчастью.

Hачиная в бесформенности, действуя, когда нет выбора, прежде всего, избегайте неудач, если хотите, чтобы вам сопутствовала удача; если вы хотите обрести выгоду, прежде всего, удалите то, что причиняет вред.

Поэтому те, кто благодаря неизобретательности находился в покое, подвергаются опасности, когда утрачивают то, благодаря чему они находились в покое. А те, кто благодаря неизобретательности находился в порядке, впадают в хаос, когда утрачивают то, благодаря чему они находились в порядке. Поэтому они не хотят быть блестящими, как драгоценности, или многочисленными, как камни.

Животных, обладающих прекрасной расцветкой, вытаскивают из их убежищ; а тех, кто обладает красивыми рогами, убивают. Целебные источники истощают, а прямые деревья вырубают. Цветистый разговор позднее вызывает возмущение; горы разрушают, если они содержат полезные ископаемые. Людские беды существуют раньше, чем произнесены слова.

46.

Лао-цзы говорил:

Деятельность времени осуществляется его движущими силами; для тех, кому неведомо ДАО, удача – это несчастье.

Hебо – их крыша, земля – повозка, поэтому те, кто использует ДАО правильно, никогда не дойдут до конца.

Земля – их повозка, небо – крыша, поэтому те, кто использует ДАО правильно, проживут жизнь, не зная зла.

Когда все стадии жизни представлены, то должно быть и нечто такое, что их вытесняет; все, что покрывает небо, пребывает в согласии.

Поэтому я сказал так: “Hаилучшее знание бессознательно; надежда познать то, чего вы не знаете, есть болезнь”.

47.

Лао-цзы говорил:

Когда горы рождают золото, а камни рождают нефрит, они сами себя разделяют. Когда деревья поддерживают жизнь насекомых, они сами себя поедают. Когда люди становятся чересчур активными, они заканчивают тем, что грабят самих себя.

Дело в том, что деятельные люди всегда будут ощущать на себе результаты своей деятельности; те, кто конкурирует ради выгоды, неизбежно истощаются.

Когда хорошие пловцы тонут, а хорошие наездники падают, в каждом из этих случаев они сами навлекли на себя несчастье тем, что им нравилось.

Приобретение – это вопрос времени, а не конкуренции; порядок существует благодаря ДАО, а не благодаря правителю.

Земля находится внизу и не борется за высоту, поэтому она надежна и неопасна. Вода течет вниз и не борется за скорость, поэтому она течет быстро.

Поэтому мудрецы ничего не обретают и ничего не теряют, ничего не измышляют и ни в чем не терпят неудачу.

48.

Лао-цзы говорил:

Одно слово неисчерпаемо, два слова – это источник для мира; три слова – это лучшее для знати, четыре слова являются напарником мира.

“Верность” – неисчерпаема.

“ДАО [и] ДЭ” – источник для мира.

“Содействие мудрости [и] ДЭ” – лучшее для знати.

“Hенависть к исключительности [и] любовь к каждому” – напарник мира.

49.

Лао-цзы говорил:

Существуют три вида смерти, которые не являются естественными способами ухода из жизни: если вы неумеренны в еде и питье и обращаетесь со своим телом плохо и небрежно, то вас убьют болезни.

Если вы бесконечно жадны и честолюбивы, то вас убьет наказание.

Если вы позволяете отдельным людям нарушать права большинства, а сильному подавлять слабого, то вас убьет оружие.

50.

Лао-цзы говорил:

Прекрасны дары великодушного, глубока скорбь отчаявшегося. Те, кто дает немного, но ожидает многого, накапливают горе и не могут не испытывать беспокойства. Наблюдайте за тем, как они действуют, и вы поймете, как они становятся таковыми.

51.

Лао-цзы говорил:

Познай судьбу, управляй умственными действиями, правильно выбирай предпочтения и удовлетворяй требованиям природы – и тогда тебе станет понятен образ правления.

Познай судьбу – и тогда тебя не смутят ни бедствия, ни удачи. Управляй умственными действиями – и тогда ты не будешь радоваться или сердиться по пустякам. Правильно выбирай предпочтения – и тогда ты не будешь страстно желать бесполезного. Удовлетворяй требованиям природы – и твои желания не будут чрезмерными. Если тебя не будут смущать бедствия или удачи, то ты станешь руководствоваться разумом, как во время работы, так и во время отдыха.

Если не будешь радоваться или сердиться по пустякам, то не станешь льстить людям в надежде на вознаграждение или из страха наказания. Если не будешь страстно желать бесполезного, то не повредишь своей натуре жадностью. Если твои желания не будут чрезмерными, ты станешь питать жизненную энергию и познаешь довольство.

Все эти четыре вещи не зависят от других, и их нельзя найти вовне. Они достигаются путем обращения к самому себе.

52.

Лао-цзы говорил:

Не совершай действий, которые могут быть отвергнуты, но и не возмущайся, если люди тебя не принимают. Культивируй ДЭ, которые заслуживают похвалы, но не жди, что люди будут тебя хвалить.

Ты не можешь предотвратить несчастий; однако надейся на себя, чтобы не приманивать их. Ты не можешь быть причиной удач, однако надейся на себя, чтобы не отвергать их. Когда случаются несчастья, ты не должен печалиться, поскольку это не твоя вина. Когда приходит удача, тебе не следует быть самодовольным, поскольку это не твое достижение.

Таким образом, ты будешь жить легко и наслаждаться пассивностью, но при этом будет существовать порядок.

53.

Лао-цзы говорил:

ДАО состоит в том, чтобы сохранить то, что вы уже имеете, и не искать того, чего вы не имеете. Если вы ищете того, чего не имеете, то утрачиваете то, что имеете; если вы живете с тем, что имеете, к вам придет то, чего вы хотите.

Те, кто пытается управлять без устойчивого порядка, установленного в освобожденном от хаоса государстве, находятся в опасности; те, кто ищет славы, но при этом ведет себя далеко не безошибочно, понесут ущерб.

Поэтому самая великая удача – это ни о чем не беспокоиться, а не иметь прибыли – это гораздо лучше, чем не иметь потерь. Поэтому люди могут утрачивать, приобретая и приобретать, утрачивая.

ДАО не может поощрять тех, кто стремится к барышу, зато им можно воспользоваться, чтобы обрести устойчивость духа и избежать вреда. Поэтому человек заинтересован не в том, чтобы наслаждаться процветанием, а в том, чтобы избегать беспокойства; он предпочтет не совершать преступлений вместо того, чтобы наслаждаться заслугами.

ДАО гласит: “Находясь во мраке, следуйте авторитету Природы и разделяйте с ней общую энергию; избегая излишеств, вы не будете иметь мыслей или тревог. Не приветствуйте то, что приходит, и не цепляйтесь за то, что уходит; хотя люди могут быть с востока, запада, юга или севера, но вы одиноко стойте в середине”.

Таким образом, вы избежите утраты честности, даже если будете находиться среди бесчестных людей; вы будете следовать за развитием мира, но при этом не покинете собственную сферу. Ничего не изобретайте, чтобы стать хорошими, и не пытайтесь избегать затруднений. Следуя ДАО Природы, вы не станете ничего начинать сознательно и не будете сосредотачиваться исключительно на самих себе. Следуя замыслу Природы, вы не будете планировать заранее, но при этом не станете понапрасну тратить время или пренебрегать благоприятными возможностями. Надеясь на Природу, вы не станете искать приобретений, но при этом не будете отвергать удачу. Если следовать законам Природы, то в душе не будет незаконной удачи, а снаружи не будет незаконной неудачи, поэтому не будет ни бедствий, ни удач. Как же люди смогут что-то у вас украсть?

Поэтому все слова с максимальным ДЭ следуют одной и той же дорогой, а все дела с максимальным ДЭ имеют одно и то же благо (ДЭ – ? А.П.). Когда те, кто наверху, и те, кто внизу, мыслят одинаково, не существует ответвляющихся второстепенных путей, а те, кто ищет где-нибудь в другом месте, впадают в заблуждение. Укажите им путь, как стать хорошими, и люди повернут в правильном направлении.

54.

Лао-цзы говорил:

Когда вы совершаете добро, вас поощряют; когда вы совершаете зло, за вами следят. Поощрение порождает требования, слежка порождает беспокойство.

Поэтому ДАО не может быть использовано, чтобы идти вперед в поисках славы, однако оно может быть использовано, чтобы удалиться ради самосовершенствования.

Поэтому мудрецы (лидеры – А.П.) не ищут славы для своих поступков и не ищут похвалы своим знаниям. Их управление добровольно следует природе, и при этом они ничего не добавляют от себя.

Существует нечто, что не может быть усовершенствовано теми, кто изобретает, и нечто, что не может быть достигнуто теми, кто добивается. Люди истощаются, и ДАО не проникает в них.

Иметь знания и ничего не делать – это такое же достоинство, как и не иметь знаний. Иметь способности, однако не использовать их – это такое же ДЭ, как и не иметь способностей. Если у вас есть знания, однако кажется, что их нет, если вы имеете способности, однако кажется, что их нет, то замысел ДАО преуспевает, а человеческие таланты исчезают.

Личность и ДАО не могут прославляться одновременно: когда люди влюблены в свою репутацию, они не используют ДАО; когда ДАО превозмогает личность, то слава теряется. Когда теряется ДАО, зато выставляются напоказ личность и слава, то возникают опасности и разрушения.

55.

Лао-цзы говорил:

Человек, заслуживающий доверия в деле распределения материальных благ, – это не просто тот, кто способен определять доли или тянуть жребий. Почему? Потому, что позиция того, кто озабочен справедливостью, не сравнима с позицией того, кто не озабочен.

Человек честный, которому можно доверить охрану материальных благ, – это не просто тот, кто закрывает двери и полностью запирается, поскольку позиция того, кто желает быть честным, не сравнима с позицией того, кто не желает.

Если вы указываете на недостатки людей, они обижаются, если же они видят в зеркале собственное уродство, то думают, что все в порядке. Если люди могут иметь дело с другими людьми и не заботиться о самих себе, они избегают бремени.

56.

Лао-цзы говорил:

Те, кто служит людям, используют или деньги, или простые слова. Деньги заканчиваются, но желание никогда не истощается.

Те, кто связан простыми отношениями, не требующими слов и логичных разговоров, не должны давать обещаний и клятв. Те, кто связан формальными соглашениями, разрывают их слишком скоро.

Поэтому идеальные люди не притворяются, наружно изображая гуманность и справедливость, но культивируют в душе ДЭ ДАО (добродетель ДАО – А.П.).

Они культивируют эти вещи во всех своих областях и провинциях, заставляя людей защищаться, не щадя жизни, и укреплять городские стены. Действуя единодушно, верхи и низы вместе защищают свою землю и ее богатства.

Те, кто работает ради людей, не должны нападать на простаков; а те, кто работает ради выгоды, не должны искать тех, кто находится в затруднительном положении. Это путь к надежному единству и принцип надежной выгоды.

57.

Лао-цзы говорил:

Мудрецы не превозмогают свой разум, обыкновенные люди не превозмогают своих желаний. Идеальные люди действуют в здравом уме, ограниченные люди действуют под влиянием извращенного настроения.

Здравый ум существует тогда, когда внутри вы имеете возможность добраться до сущности, в то время как снаружи действуете в соответствии со справедливостью и вытекающим из нее благоразумием, не привязываясь при этом к вещам.

Извращенное настроение является поступательным поиском самого богатого вкуса, своенравным потаканием звуку и форме, припадками восторга и гнева, невнимательностью к негативным последствиям.

Здоровье и извращенность причиняют вред друг другу, желания и сущность вредят одно другому. Они не могут находиться вместе: когда возникает одно, другое исчезает. Поэтому мудрецы ослабляют желания, чтобы следовать сущности.

Глаз любит форму и цвет, ухо любит звук, нос любит аромат, рот любит вкус. Со всеми ними вместе взятыми всегда связаны определенная польза и определенный вред.

Что касается привычных желаний, то уши, глаза, нос и рот не знают того, чего хотят; в каждом случае их контролирует разум, причем каждое в присущем ему месте. С этой точки зрения ясно, что желание нельзя победить.

58.

Лао-цзы говорил:

Чтобы управлять телом и питать сущность, необходимы умеренный сон и отдых, подходящие еда и питье, соразмеренные эмоции, упрощенная деятельность. Те, кто в глубине души внимателен к себе, достигают всего этого и обретают невосприимчивость к неправильным энергиям.

Те, кто украшает свою внешность, вредят тому, что у них внутри. Те, кто поощряет свои чувства, вредят своему духу. Те, кто демонстрирует свои украшения, скрывают свою сущность.

Те, кто ни на секунду не забывает о своей внешности, неизбежно отягощают свою подлинную природу. Те, кто никогда не забывает принарядиться даже ради прогулки в сотню шагов, неизбежно отягощают свои тела.

Следовательно, красота оперения вредит скелету, обильная листва веток отягощает корни. Никто в мире не может преуспеть и в том, и в другом.

59.

Лао-цзы говорил:

Когда на небе светло, никто из людей не беспокоится по поводу темноты; когда на земле изобилие, никто из людей не беспокоится по поводу бедности. ДАО совершенным ДЭ неподвижно, как гора; те, кто путешествует по нему, ставят его своей целью. Его хватит на всех и каждого. Оно не было даровано каким-то человеком, и те, кто им пользуется, не получают за это наград, поэтому они живут долго и спокойно.

Вселенная не дает и потому не отбирает: она не награждает и поэтому не обижает. Те, кто привык гневаться, неизбежно будут иметь много обид; те, кто охотно дает, неизбежно будут получать. Лишь следуя естественности вселенной, можно овладеть ее замыслом.

Поэтому, когда возникают похвалы, вместе с ними следуют порицания; а когда появляется добро, вместе с ним идет зло. Польза – это начало вреда, удача – предвестник неудачи. Если вы не ищете выгоды, то избежите вреда; если вы не ищете удачи, то избежите неудач. Для тела завершенность – это нормальное состояние. Богатство и социальное положение – временны.

60.

Лао-цзы говорил:

Мудрецы (лидеры – А.П.) не носят странных одежд и не ведут себя непонятным образом. Их одежды не являются нелепыми, их поведение незаметно. Они не гордятся публично своими успехами и не пугаются, когда испытывают нужду. Они не хвастают своей знаменитостью и не стыдятся того, что никому не ведомы. Они необычные, но и не странные. Все они используют то, на что нельзя указать; это называется величайшим мастерством.

61.

Лао-цзы говорил:

ДАО предназначено для того, чтобы привести себя в порядок и ожидать указаний судьбы. Когда время приходит, вы не можете выйти к нему, чтобы поприветствовать его и привести к себе; когда время уходит, вы не можете остановить его или вернуть назад. Поэтому мудрецы (лидеры – А.П.) не честолюбивы и не застенчивы.

Я шел вместе со временем три года; когда время ушло, я остался; когда я уходил на эти три года, время было со мной, и я следовал за ним. Когда я ничего не отвергал и ни к чему не стремился, я занимал самое верное место – в середине.

ДАО Неба не имеет близких друзей, оно лишь связано с ДЭ. Когда достижение удачи не является предметом желаний, никто не гордится своими успехами. Когда несчастья случаются не по нашей вине, никто не сожалеет о собственных действиях. Когда душа тиха и спокойна, ничто не отягощает ее силы.

Если человек не пугается, когда воют собаки, то он уверен в надежности собственного положения, и все находится на своих местах. Поэтому те, кто следует ДАО, не приходят в замешательство; а те, кто знает судьбу, ни о чем не беспокоятся.

Когда умирают императоры, их тела хоронят в земле, но память о них чтут в церемониальном “чертоге света”; это демонстрирует, что душа более ценна, чем тело. Следовательно, когда душа контролирует тело, оно повинуется, но когда тело овладевает душой, она истощается. Можно использовать и умственное великолепие, однако его следует вернуть душе; это называется высочайшим мастерством.

62.

Лао-цзы говорил:

В древние времена люди поддерживали себя в надлежащем состоянии, получая удовольствие от ДЭ и не опасаясь низкого положения, так что репутация не могла оказывать влияние на их волю. Они получали удовольствие в ДАО и не опасались бедности, так что выгода не могла смутить их умы. Поэтому они были рассудительны, но способны к наслаждению; спокойны, но способны к безмятежности.

Использование ограниченного времени жизни на то, чтобы беспокоиться и печалиться о мировом хаосе, подобно рыданию над рекой с целью пополнить ее воды в страхе перед тем, что она может высохнуть. С теми, кто не беспокоится о мировом хаосе, но наслаждается порядком, царящим в собственных телах, можно говорить о ДАО.

63.

Лао-цзы говорил:

Людям свойственны три рода обид. Тем, кто занимает высокое положение, завидуют другие. Тех, чьи должности высоки, ненавидят правители. На тех, кто имеет большие доходы, негодуют остальные.

Поэтому чем выше занимаемое положение, тем скромнее следует себя вести; чем важнее должность, тем большую осторожность следует соблюдать; и чем больше доходы, тем щедрее надо быть. На тех, кто следует этим правилам, не обижаются.

Следовательно, благородство основано на низости, возвышение – на унижении.

64.

Лао-цзы говорил:

Говорить – это способ выразить себя другим, слушать – это способ понимания других в себе. Глухим и слепым это недоступно, поэтому существуют вещи, которых они не знают. Но слепота и глухота – это не только физические состояния; разум тоже имеет эти недостатки. Никто не знает, как с ними справиться; это подобно тому, как быть слепым и глухим.

Здесь ДАО является источником: все, что имеет форму, рождено здесь, поэтому в качестве родителя оно близко; здесь содержится энергия пищи, поэтому в качестве правителя оно очень щедро; все знания происходят из этого, поэтому в качестве учителя оно великолепно.

Люди портят то, что полезно, тем, что бесполезно; поэтому их знания ограничены, а дни сочтены. Если бы они использовали свое свободное время, чтобы изучать ДАО, то смогли бы углубить свое видение и слух.

Не слушать и не изучать подобно тому, как быть слепым и глухим в компании других людей.

65.

Лао-цзы говорил:

Ничтожные люди начинают дела в надежде на прибыль, выдающиеся люди – в надежде на справедливость. Они делают добро не ради славы, это слава следует за их делами. Слава не ожидает выгоды, но выгода венчает славу. То, что ищут, может быть одним и тем же, но конечные цели всегда разные. Поэтому и происходит так, что утраты следуют за приобретениями.

Те, кто не всегда говорит правду, и те, кто не всегда ведет себя достойно, – ничтожные люди. Те, кто воспринимает все одинаково и обладает единственным умением, – заурядные люди. Те, кто имеет все и равномерно использует свои способности, – мудрые люди.

66.

Лао-цзы говорил:

Жизнь – это то, от чего мы временно зависим; смерть – там, куда мы, в конечном счете, возвращаемся. Поэтому, когда мир пребывает в порядке, каждый способен защитить себя благодаря справедливости, а когда в мире царит хаос, каждый вынужден защищать справедливость. День смерти – это конец путешествия. Поэтому выдающиеся люди заботятся о единстве, лишь используя это.

Итак, жизнь – это дар вселенной, а судьба – это то, что каждый встречает в свое время. Если кто-то обладает талантом, но не живет в подходящее время, – такова Природа. Может существовать способ искать нечто, но удастся ли это найти, зависит от судьбы. Идеальные люди могут делать добро, но они не всегда могут пожинать плоды своих благодеяний. Они не желают поступать неправильно, но не всегда могут избежать неприятностей.

Поэтому, когда наступает подходящее время, идеальные люди идут вперед; они справедливо преуспевают, поскольку это не зависит от удачи. Если же время не является подходящим, они удаляются; они вежливо уступают, поскольку в этом нет ничего неудачного.

Поэтому те, кто не предается сожалениям, даже когда они пребывают в бедности или занимают низкое положение, находят то, что они ценят.

67.

Лао-цзы говорил:

Человеческие чувства устроены таким образом, что люди скорее подчиняются ДЭ, чем силе.

ДЭ – это то, что вы даете, а не то, что вы получаете. Поэтому, когда мудрецы хотят, чтобы их ценили другие, они, прежде всего, сами ценят других; когда же они хотят, чтобы их уважали другие, они, прежде всего, уважают других. Когда они хотят одолеть других, то первым делом побеждают себя; когда они хотят смирить других, то первым делом смиряют себя. Поэтому они являются одновременно благородными и низкими, используя ДАО, чтобы приводить в порядок и контролировать все это.

Мудрые цари древности говорили смиренно и ставили себя позади других. Именно поэтому люди радостно им помогали и не уставали от них; они поддерживали своих царей, не считая эту поддержку тяжким бременем. Их ДЭ были глубоки и многочисленны, а нравы гармоничны.

Итак, если вы поняли, как дающий становится берущим, а почтение становится превосходством, то вы приблизились к ДАО.

68.

Лао-цзы говорил:

Те, кто обладает малыми ДЭ, но многими привилегиями, становятся объектом критики; те, кто обладает незначительными талантами, но занимает высокое положение, подвергаются опасности; те, кто далеко не совершенен, зато получает большое жалование, являются слабыми. Поэтому люди могут утрачивать, приобретая, и могут приобретать, утрачивая.

Каждый знает выгоду выгоды, но не болезнь болезни. Только мудрецы знают, как болезнь может принести выгоду, а выгода может привести к болезни. Именно поэтому дерево, которое дважды плодоносит, будет иметь поврежденные корни, а от семьи, обладающей богатыми кладовыми, позднее отвернется удача. То обстоятельство, что огромная выгода обращается во вред – это ДАО Природы.

69.

Лао-цзы говорил:

Люди обладают гармоничными или мятежными нравами, которые рождаются в умах. Когда разум находится в порядке, нравы гармоничны; когда разум расстроен, нравы мятежны.

В порядке или беспорядке разум, зависит от ДЭ ДАО. Если вы следуете ДАО, то разум пребывает в порядке; как только вы утрачиваете ДАО, разум приходит в беспорядок.

Когда разум в порядке, общественные отношения становятся почтительными. Когда разум расстроен, общественные отношения находятся в разладе. Благодаря почтительности существует ДЭ; разлад порождает грабежи. Благодаря ДЭ нравы становятся гармоничными; когда происходят грабежи, нравы становятся мятежными.

Когда нравы гармоничны, каждый жертвует собой для блага других. Когда нравы мятежны, каждый жертвует другими ради собственного блага. Только ДАО в состоянии контролировать оба этих состояния.

ДАО Природы подобно эху, откликающемуся на звук: когда ДЭ накапливается, возникает счастье; когда накапливается зло, возникает негодование.

Общественные дела приходят в упадок, когда множится бюрократия, преданность родителям уменьшается с появлением жен и детей, беспокойство возникает из разрешения тревог, болезни обостряются после временного улучшения. Поэтому, если вы заботитесь о конце не меньше, чем о начале, вы ничего не испортите.

70.

Лао-цзы говорил:

Приобрести армию в десять тысяч человек не так полезно, как услышать одно-единственное подходящее слово. Получить драгоценный жемчуг не так полезно, как обнаружить, откуда происходят вещи. Приобрести дорогое украшение не так полезно, как выяснить предназначение вещей.

Какой бы огромной ни была страна, если она воинственна, она погибнет. Даже если нация уверена в себе, если она воинственна, она находится в опасности. Поэтому маленькие страны с немногочисленным населением могут иметь оружие, но не пользоваться им.

71.

Лао-цзы говорил:

Те, кто может стать правителем, являются завоевателями. Те, кто способен завоевать своих противников, обязательно должны быть сильными. Сильные – это те, кто используют силу других. Те, кто может использовать силу других, – это те, кто покоряет людские сердца. Те, кто способен покорить сердца других, непременно находятся в мире с самими собой. Те, кто пребывает в мире с самим собой, гибки и податливы.

Те, кто может разбить более слабых, увязают в борьбе, когда встречают равных. Деяния тех, кто побеждает равных покорностью, непостижимы. Поэтому они способны собрать свои поражения в великую победу.

72.

Когда Вэн-цзы спросил Лао-цзы о ДАО, тот ответил:

Если ты не будешь учиться с чистым сердцем, ты не сможешь глубоко прислушаться к ДАО. Прислушивание сообщает мудрость, питает действие, рождает успех и уважение. Если нет искренности и чистосердечности, то нет ясности, глубины, результативности; поэтому высшее познание требует прислушивания посредством души, посредственное познание ограничивается прислушиванием посредством разума, низшее познание – прислушиванием посредством ушей.

Познание тех, кто слушает ушами, находится на поверхности их кожи. Познание тех, кто слушает разумом, находится в их плоти и мышцах. Познание тех, кто слушает душой, находится в их костях и костном мозге.

Поэтому, когда вы прислушиваетесь к чему-либо поверхностно, у вас отсутствует ясное познание; при отсутствии ясного познания вы не можете проникнуть в сущность, а когда вы не можете проникнуть в сущность, вы не можете усовершенствовать это на практике.

Общий принцип прислушивания состоит в следующем: надо опустошить разум так, чтобы он стал ясным и спокойным; для этого не принимайте в расчет собственное настроение, не поддавайтесь ему и ни о чем не размышляйте. Пусть ваш взор не блуждает, где попало, пусть ваши уши не прислушиваются к случайным звукам. Сконцентрируйте жизненную силу разума так, чтобы она максимально усилилась, а внутреннее внимание стало абсолютно единым. Когда вы достигнете этого состояния, вы должны сделать его устойчивым и сохранить, а затем расширить и увековечить.

Подлинное приобщение к ДАО имеет начало. Оно начинается со слабости и развивается в силу, начинается с незначительности и развивается в величие. Огромное дерево начинается с крохотного побега, огромное здание – с фундамента. Это ДАО Природы. Мудрецы подражают этому, принижают себя путем унижения, держатся позади всех, уменьшают свои нужды благодаря умеренности и умаляют себя благодаря отчужденности. Будучи низкими, они пользуются уважением; держась позади, они опережают; будучи умеренными, они обширны; умаляя себя, они возвеличиваются. Все это достигается благодаря ДАО Природы.

ДАО является основой ДЭ, сущностью неба, дверью судьбы. Все существа нуждаются в нем для жизни, роста и стабильности. В ДАО нет неискренности и нет формы: внутренне оно может быть использовано, чтобы культивировать себя, внешне оно может быть использовано, чтобы управлять человечеством. Когда это достигается на практике и становится свершившимся фактом, мы оказываемся соседями Неба. Оно не размышляет, но нет ничего, чего бы оно не делало; никто не знает, где оно находится, никому не ведома его сущность, однако именно в нем содержится истина.

Когда императоры обладают ДАО, все население страны повинуется им, благодаря чему они длительное время содержат страну в порядке и изобилии. Когда местные правители обладают ДАО, подданные живут счастливо вместе с ними, и их край благоденствует. Когда дворяне и простолюдины обладают ДАО, они оберегают друг друга и заботятся о родителях. Когда сильные и великие обладают ДАО, они одерживают победы без всяких войн. Когда слабые и ничтожные обладают ДАО, они преуспевают без борьбы.

Когда какое-либо начинание обладает ДАО, оно завершится удачей. Когда правители и министры обладают ДАО, они великодушны и заслуживают доверия. Когда родители и дети обладают ДАО, они доброжелательны и преданы друг другу. Когда знать и крестьяне обладают ДАО, они любят друг друга.

Поэтому с ДАО существует гармония, а без ДАО – жестокость и бессердечие. С этой точки зрения ДАО выгодно людям буквально во всем. Если ДАО практикуется мало, то мала и удача. Если ДАО практикуется много, то удача тоже велика. Если бы ДАО практиковалось как можно больше, то весь мир следовал бы ему, усвоил бы его и содержал в своем сердце.

Поэтому императоры – это те, в ком каждый житель страны ищет прибежище, а цари – это те, к чьей помощи прибегает каждый житель страны. Если никто не ищет у них прибежища или помощи, то они не могут называться императорами или царями. Поэтому императоры или цари не могут возводиться на трон без поддержки людей. И даже если они покоряют людей, но утрачивают ДАО, то не могут их удержать.

Примеры утраты ДАО – это чрезмерность, потворство своим слабостям, самодовольство, гордыня, внимание к внешнему, выставление себя напоказ, прославление себя, соревновательность, насильственность, возбуждение беспокойства, пробуждение недовольства, превращение в главнокомандующих армиями или вожаков повстанцев. Когда маленькие люди делают все эти вещи, они сами страдают от больших бед. Когда эти вещи делают великие люди, их страны погибают.

В лучшем случае это повлияет на отдельных людей, в худшем – на новые поколения; нет большего преступления, чем отсутствие ДАО, нет более глубокого мучения, чем отсутствие ДЭ. Таково ДАО Природы.

73.

Лао-цзы говорил:

Когда вы следуете ДАО, это лишает других людей возможности нанести вам душевную рану, вне зависимости оттого, к какой бы наглой клевете они не прибегали; кроме того, они неспособны ударить вас, вне зависимости от того, насколько они искусны в драке.

Действительно, быть невосприимчивым к клевете и ударам довольно затруднительно; но это не так хорошо, как вести себя таким образом, чтобы люди, какими бы наглыми или искусными они ни были, не осмеливались клеветать на вас или нападать с кулаками.

В данном случае “не осмеливались” означает, что у них все же было такое намерение, поэтому гораздо лучше вести себя так, чтобы у людей вообще не было подобных намерений.

В сознании тех, кто не имеет таких намерений, отсутствует желание помогать или причинять вред. Это не столь хорошо, как если сделать так, чтобы все мужчины и женщины в мире радостно желали любить вас и помогать вам. Если вы в состоянии этого добиться, то станете правителем, даже если у вас не будет страны; вы станете начальником, даже если у вас не будет учреждения; каждый будет желать заботиться о вашей безопасности и благополучии.

Поэтому храбрость в дерзании убивает, а храбрость в отсутствии дерзания помогает жить.

74.

Когда Вэн-цзы спросил Лао-цзы о ДЭ, тот ответил так:

Совершенствуйте ее, питайте ее, поощряйте ее и доводите до полного развития. Всеобщая польза от этого едина для неба и земли, и она называется ДЭ.

Когда Вэн-цзы спросил Лао-цзы о гуманности, тот ответил так:

Если вы занимаете господствующее положение, не стоит гордиться своими успехами; если вы занимаете подчиненное положение, не стоит стыдиться своих проблем. Если вы процветаете, не будьте надменными; если вы бедны, не воруйте. Всегда сохраняйте беспристрастную любовь ко всему на свете и не позволяйте ей исчезнуть. Это и называется гуманностью.

Когда Вэн-цзы спросил Лао-цзы о справедливости, тот ответил так:

Если вы занимаете господствующее положение, помогайте слабым; если вы занимаете подчиненное положение, сохраняйте контроль над собой. Не потакайте своим прихотям, когда вы преуспеваете, и не становитесь раздражительными, когда находитесь в стеснительных обстоятельствах. Следуйте единообразному разуму и избегайте пристрастности. Это и называется справедливостью.

Когда Вэн-цзы спросил Лао-цзы о вежливости, тот ответил так:

Если вы занимаете господствующее положение, будьте уважительны, но держитесь с достоинством; если вы занимаете подчиненное положение, будьте скромны, но серьезны. Будьте почтительны и покорны, подражайте тому, как действует в мире женское начало. Занимайте свое положение без самонадеянности, будьте податливыми и уступчивыми, но без подчинения. Это и называется вежливостью.

Лао-цзы продолжал:

Следовательно, если вы практикуете это ДЭ, ваши подчиненные будут следовать вашим приказам. Если вы практикуете эту гуманность, то у ваших подчиненных не будет повода для недовольства. Если вы практикуете эту справедливость, то ваши подчиненные будут честными и правдивыми. Если вы практикуете эту вежливость, то ваши подчиненные будут почитать и уважать вас. Когда все эти четыре вещи осуществляются на практике, страна находится в мире и безопасности.

Поэтому то, что дает людям жизнь – это ДАО; то, что доводит их до полного развития – это ДЭ; то, что делает их любящими – это гуманность; то, что делает их честными – это справедливость; и то, что делает их серьезными – это вежливость. Без развития и питания вы не сможете поощрять рост. Без вежливости и любви вы не сможете достичь полного развития. Без честности и верности вы не сможете сохранять и расширять. Без уважения и заботы вы не сможете ценить достоинства.

Таким образом, ДЭ ценится людьми, гуманность сохраняется в их сердцах, справедливость благоговейно поддерживается, а вежливость уважается. Эти четыре вещи являются признаками цивилизации, средствами, с помощью которых мудрецы (лидеры – А.П.) управляют народными массами.

Если правители лишены ДЭ, простонародье будет негодовать. Если правители лишены гуманности, простонародье будет сражаться. Если правители лишены справедливости, простонародье придет в ярость. Если правители лишены вежливости, простонародье придет в беспорядок. Когда все эти четыре вещи отсутствуют, это называется отсутствием ДАО. Когда отсутствует ДАО, невозможно избежать гибели.
75.

Лао-цзы говорил:

В обществе совершенного ДЭ торговцы делают свои рынки удобными, крестьяне лелеют свои поля, чиновники обеспечены работой, независимые ученые осуществляют свои исследования, а люди в целом наслаждаются своей работой. Поэтому ветер и дождь ничего не разрушают, растения и деревья не вымирают преждевременно, а небесные знамения становятся очевидными.

Когда общество деградирует, повышаются налоги и не прекращаются казни; наказывают недовольных и убивают достойных. Тогда горы осыпаются, реки высыхают, насекомые кружат без отдыха, в полях нет растений.

Когда общество (компания – А.П.) пребывает в порядке, глупец в одиночку не сможет нарушить его покой; когда общество (компания – А.П.) в хаосе, мудрец в одиночку не сможет им управлять. Для мудрых людей юмор и серьезность являются жизнью, а совершенное ДЭ и следование ДАО являются судьбой. Поэтому жизнь может быть реализована лишь после встречи с судьбой, в то время как судьба может быть понята, лишь когда для этого придет время. Должен настать определенный век, чтобы появились определенные люди.

76.

Когда Вэн-цзы спросил Лао-цзы об уме и мудрости, тот ответил так:

Знать путем слышания есть ум, знать путем видения есть мудрость.

Поэтому умные всегда прислушиваются к тому, где возникают удачи и неудачи, чтобы выбрать дорогу, а мудрые всегда присматриваются к тому, как образуются удачи и неудачи, чтобы выбрать способ действия.

Умным известно, что благоприятно и что неблагоприятно для ДАО Природы, поэтому они знают, где возникают удачи и неудачи; мудрые же предвидят их появление, поэтому им известны врата удач и неудач.

Слышание того, что еще не имеет места, есть ум; предвидение того, что будет образовано, есть мудрость. Те, кто не обладает ни слышанием, ни видением, невежественны и сбиты с толку.

77.

Лао-цзы говорил:

Когда правители любят справедливость, они придают большое значение своей эпохе и берут на себя ответственность за нее; они отказываются от прогнозирования и полагаются на мудрость.

Живых существ много, а знание поверхностно. Поэтому невозможно обращаться с множеством поверхностными средствами; те, кто полагается исключительно на свои знания, неизбежно многое упустят.

Излишнее умствование рано или поздно израсходует все свои уловки; авантюризм – это путь к опасности и разрушению. Принудительная щедрость приводит к нарушению пропорций; если доля, принадлежащая верхам, не является строго определенной, амбиции низов беспредельны.

Требование уплатить многочисленные налоги превращает людей во врагов, но если немного взято и многое дано, то этого вполне достаточно. Поэтому принудительная щедрость приводит к враждебности.

С этой точки зрения недостаточно полагаться лишь на материальные блага; искусство ДАО должно основываться на понимании.

78.

Вэн-цзы спросил: Древние цари правили страной благодаря ДАО, но как они это делали?

Лао-цзы ответил: Они придерживались единства, избегали изобретательности, брали за основу небо и землю и развивались вместе с ними.

Великие инструменты управления миром нельзя понять или выдумать. Изобретательность портит их, понимание утрачивает.

Придерживаться единства – значит видеть малое; видя малое, они были способны достичь великого. Неизобретательность сохраняет спокойствие, сохраняя спокойствие, они были способны содержать мир в порядке.

Они жили посередине великой полноты и завершенности, однако не были расточительными; они занимали высокое и благородное положение, однако не были надменными. Поскольку они не были расточительными в величии, они были полны и не убывали; поскольку они не были надменными в руководстве, они занимали высокое положение, но им ничто не угрожало. Быть полным без убывания – вот то, с помощью чего они сохраняли богатство; занимать высокую должность и не подвергаться опасности – вот то, с помощью чего они сохраняли благородство. Богатство и благородство не оставляли их и распространялись на их потомство; путь древних царей в этом отношении был совершенным.

79.

Лао-цзы говорил:

Людям необходимо иметь тропу, которой они следуют все вместе, и норму, которою они все вместе соблюдают; долг не может установить для них порядок, а авторитет не может заставить их повиноваться, поэтому они выбирают правителей (лидеров – А.П.), чтобы те объединяли их. Когда правители (лидеры – А.П.) придерживаются единства, существует порядок; когда отсутствует постоянство, возникает беспорядок.

ДАО руководства – это основание не для изобретательности, а для неизобретательности. Когда умные не используют в делах свои достоинства, сильные не используют силу для совершения насилия, а гуманные не используют своего положения ради достижения интересов, это и называется единством.

Единство – это тропа без препятствий, основа всех живых существ. Когда правители неоднократно изменяют законы, народы неоднократно сменяют правителей, а люди используют свое положение, чтобы навязывать свои симпатии и антипатии, тогда подчиненные опасаются, что не смогут справиться со своими обязанностями.

Поэтому, когда правители утрачивают единство, возникающий беспорядок – это худшее зло, чем если вообще не иметь правителей. Руководство должно придерживаться единства прежде, чем оно начнет формировать общество.

80.

Вэн-цзы спросил: Сколько есть способов царствования?

Лао-цзы ответил: Только один.

Вэн-цзы сказал: В древние времена существовали те, кто правили посредством ДАО, и те, кто правили посредством оружия. Как же может быть только один путь?

Лао-цзы ответил: Править посредством ДАО – это вопрос ДЭ, править посредством оружия – это тоже вопрос ДЭ. Существует пять видов военных действий: военные действия, побуждаемые справедливостью, обороной, гневом, жадностью и гордыней.

Наказать жестокость, чтобы защитить слабого, – это называется справедливостью. Прибегнуть к мобилизации лишь перед лицом неизбежной агрессии со стороны врагов – это называется обороной. Соперничать по ничтожным причинам и утратить контроль над разумом – это называется гневом. Воспользоваться преимуществом над другими странами и возжелать чужих богатств – это называется жадностью. Гордиться размерами своей страны и численностью ее населения и желать выглядеть значительным для стран-соперников – это называется гордыней.

Военная акция, основанная на справедливости, приводит к превосходству. Военная акция, основанная на обороне, приводит к победе. Военная акция, основанная на гневе, приводит к поражению. Военная акция, основанная на жадности, приводит к смерти. Военная акция, основанная на гордыне, приводит к уничтожению. Таково ДАО Природы.

81.

Лао-цзы говорил:

Те, кто изменил ДАО и поверил в разум, находятся в опасности; планы тех, кто пренебрег предвидением, понадеявшись на талант, расстроены. Поэтому следуйте своей судьбе и благоразумию, и вы не будете печалиться в случае утраты и предаваться чрезмерной радости в случае приобретения.

Успех – это не то, что вы изобретали, приобретение – это не то, чего вы искали. То, что приходит, принимается без овладения этим; то, что уходит, дается без вымаливания.

Когда жизнь даруется подобно тому, как это делается весной, и отбирается подобно тому, как это делается осенью, те, кто получает жизнь, не испытывают благодарности, а те, кто лишается жизни, не испытывают негодования. Это близко ДАО.

82.

Вэн-цзы спросил: Как поступать правителю, чтобы его любили?

Лао-цзы ответил: Уподобиться реке, которая не имеет предпочтений, зато бесконечно полезна, начинаясь с малого и позднее становясь великой.

Те, кто желает быть выше других, должны принижать себя в своих речах; те, кто желает опережать других, должны следовать за ними. Тогда мир будет подражать их ценным качествам, и поддерживать их гуманность и справедливость, в результате не будет жестокости.

Хотя они находятся наверху, люди не считают их обузой; хотя они находятся во главе, народные массы не нападают на них. Мир радостно поддерживает их и не устает от них. Даже в других странах, придерживающихся иных обычаев, все их любят. Они повсюду преуспевают, поэтому их ценит весь мир.

83.

Лао-цзы говорил:

Придерживаться законов одного поколения и на основании этого отвергать обычаи, передаваемые из века в век, – это то же самое, что пытаться настроить лютню, когда подвижная перемычка приклеена намертво. Мудрецы приспосабливаются к изменениям во времени, предпринимая соответствующие меры с учетом того, как складываются обстоятельства.

В разные эпохи были разные проблемы; когда времена меняются, обычаи меняются тоже. Законы устанавливаются в соответствии с определенной эпохой, дела ведутся в соответствии с определенным временем.

Законы и критерии древних правителей были различны, но не потому, что они намеренно противоречили друг другу, а потому, что у их времен были разные задачи. Поэтому они не пользовались уже установленными законами, но для своего правления выбирали такие основания, по которым законы являются законами, и постепенно изменяли их в соответствии с развитием цивилизации.

Законы мудрецов можно наблюдать, но основания для установления их законов не могут быть найдены; их слова могут быть услышаны, но причины, по которым они были произнесены, не могут быть сформулированы.

Мудрые правители глубокой древности считали мир незначительным и все вещи в нем ничтожными. Они считали смерть и жизнь одинаковыми, а развитие и перемены одним и тем же.

Содержа в себе ДАО, они содействовали распространению искренности, чтобы отражать чувства всех живых существ. Тех, кто наверху, они приводили в соответствие с ДАО; в тех, кто внизу, развивали человеческие качества.

Если мы сейчас хотим познать их путь, следовать их законам и установить такое же, как у них, государственное устройство, не обретя при этом их безупречной ясности и глубокой проницательности, то подобным образом мы не сможем создать порядок.

84.

Когда Вэн-цзы спросил Лао-цзы о руководстве, тот ответил так:

Следуй ДАО, заботься о ДЭ. Не выставляй ум напоказ, не усиливай гнет. Довольствуйся самым малым и придерживайся единства, не имей дела с тем, что считается выгодным, и не демонстрируй того, что считается желанным. Будь честным и справедливым, но не причиняй вреда или зла. Не будь тщеславным и гордым.

Руководи людьми с помощью ДАО, и они будут тебе преданны; заботься о людях с помощью ДЭ, и они будут повиноваться. Не выставляй ум напоказ, и люди будут довольны; не усиливай гнет, и люди будут честными и простодушными. Не выставлять ум напоказ, значит быть сдержанным. Не усиливать гнет, значит не быть самонадеянным и бесцеремонным.

Объединяй людей с помощью скромности, покоряй их великодушием; оберегай себя сдержанностью и не смей быть самодовольным. Если ты не будешь скромным, люди отстранятся и станут враждебными. Если ты не будешь о них заботиться, они восстанут. Если ты будешь выставлять ум напоказ, люди будут придирчивыми и сварливыми. Если ты усилишь гнет, люди будут возмущаться.

Когда люди отстраняются и становятся враждебными, сила нации идет на убыль. Когда люди восстают, правительство лишается власти. Когда люди придирчивы и сварливы, они легко совершают неверные поступки. Когда низы возмущаются верхами, тогда занимать высокую должность опасно.

Когда, же все эти четыре вещи культивируются с искренним сердцем, справедливое ДАО находится поблизости.

85.

Лао-цзы говорил:

Высокие слова могут использоваться в низких целях, низкие слова могут использоваться в высоких целях. Высокие слова используются в обыденной жизни, низкие слова используются для стратегических целей.

Только мудрецы (лидеры – А.П.) действительно могут познать стратегию, поэтому их слова подтверждают свою истинность, а их предвидения подтверждают свою точность.

Самый величественный образ поведения ставит честность и доверительность выше личных уз, но кто способен это оценить?

Поэтому, когда мудрецы (лидеры – А.П.) спорят о том, что в том или ином событии является прямым и честным, а что извилистым и извращенным, они сокращаются и расширяются вместе с событиями, не придерживаясь заранее определенной манеры поведения.

Когда вы молитесь, вы называете священные имена; если вы тонете, то будете цепляться за любого, поскольку движущая сила событий заставит вас действовать подобным образом.

Стратегия – это способ, благодаря которому видение мудрецов (лидеров – А.П.) беспристрастно. Если поначалу существует противоречие, но потом все приходит в согласие, это называется стратегией. Если поначалу имеется согласие, но потом возникает противоречие, то это признак незнания стратегии.

Для тех, кто не знает стратегии, добро превращается во зло.

86.

Вэн-цзы спросил: Учитель говорит, что без ДАО и ДЭ нет способов управлять миром, но среди царей прошлых веков, которые наследовали уже установленный порядок, существовали и те, кто был лишен ДАО. Тем не менее, они успешно заканчивали свое правление, избегая бед и поражений. Как это происходило?

Лао-цзы ответил: Начиная с императоров и кончая обычными людьми, все проживали отпущенный им срок; но их средства к существованию отличались по степени богатства. Иногда люди могли иметь разоренную страну и разрушенные дома, и все это потому, что отсутствовали ДАО и ДЭ.

Когда же ДАО и ДЭ присутствовали, существовали бдительность и усердие, а также постоянная настороженность по поводу опасности и разорения. Когда ДАО и ДЭ отсутствовали, существовали потакание своим слабостям и леность, поэтому разорение могло начаться в любое время.

Если бы древние правители следовали ДАО и практиковали ДЭ, то те, кто свергал их, не добились бы успеха, вне зависимости от своих достоинств.

ДАО и ДЭ являются средствами взаимной животворности и заботы, взаимного развития и созревания, взаимной близости и любви, взаимного уважения и почитания.

Даже невежда не сможет повредить тем, кого любят. Если ты действительно сможешь сделать так, чтобы все люди в мире преисполнили сердца любовью, то откуда взяться несчастьям?

Что касается тех, кто был лишен ДАО, однако не испытал разрушительных бед, то значит, в них все еще сохранялась гуманность и чувство справедливости.

Но даже если цари, лишенные ДАО, не были абсолютно лишены чувства гуманности и справедливости, знать их презирала. А когда знать презирает царей, двор не пользуется уважением и даже если отдает приказы, то она их не выполняет.

Когда гуманность и справедливость полностью исчезают, знать бунтует, а чернь правит силой. Сильный владычествует над слабым, великий навязывает себя малому. Когда граждане превращают нападение в свою работу, наступают бедствия и возникает хаос. А когда надвигается разорение, как можно надеяться на то, что не будет бед?

87.

Лао-цзы говорил:

Когда законы сложны и запутанны, а наказания суровы, люди становятся хитрыми и нечестными. Когда верхи имеют множество интересов, низы не стоят на месте. Когда ищут многого, приобретают немногое. Когда много запретов, делается мало.

Позволить заботам порождать заботы, а затем озаботиться тем, как прекратить заботы, подобно попытке раздувать огонь и при этом ничего не сжечь. Позволить знаниям порождать проблемы, а затем использовать знания, чтобы искать решения этих проблем, подобно попытке взбаламутить воду в надежде сделать ее прозрачной.

88.

Лао-цзы говорил:

Когда правители любят великодушие, люди вознаграждены, даже не получив ничего ценного, и их отпускают на свободу, даже если они совершили преступление. Когда правители любят наказания, достойными людьми пренебрегают, а невинных обвиняют.

Если правители не имеют приязни и неприязни, то на них не жалуются за казни и их не благословляют за милосердие. Они следуют общепринятым правилам, не занимаясь делами лично и уподобляясь небу и земле, которые покрывают и поддерживают все на свете.

Руководство состоит в том, чтобы объединить людей и привести их в гармонию; то, что отбирается в качестве наказания, является законом. Когда благодаря этому люди принимают наказания без негодования, то это называется ДЭ ДАО.

89.

Лао-цзы говорил:

В мире нет раз и навсегда установленных суждений о том, что правильно, а что неправильно. Каждый человек считает правильным то, что ему приятно, а неправильным то, что ему неприятно. Таким образом, поиск того, что правильно, не является поиском истины; это поиск тех, кто пребывает в согласии с собой. И это не отдаление от неправильного, а отдаление от тех, кто не пребывает в согласии со своими чувствами и мыслями.

Итак, если я захочу выбрать то, что правильно, и придерживаться этого, и также выбрать то, что неправильно, и отдалиться от этого, я не буду заботиться о том, что общество называет правильным, а что неправильным.

Таким образом, управлять большой страной (крупной компанией) – все равно, что готовить мелкую рыбку, – не надо мешать, и этого будет достаточно.

Тех, кто стремится к согласию, любят все сильнее и сильнее, поскольку их слова попадают в цель; на тех же, кто отличается надменностью, смотрят с подозрением, когда их стратегия приводит к успеху. Теперь, если я хочу исправлять себя, имея дело с другими людьми, то, как я смогу узнать, с какой точки зрения смотрит на меня общество? Если я присоединюсь к обычным людям, то это будет похоже на попытку убежать от дождя: куда бы вы ни направились, вы промокнете.

Если вы хотите находиться в пустоте, то вы не можете быть пустыми. Если вы не изобретали пустоту, но пусты спонтанно, то это и есть желаемое, которое принесет с собой все. Поэтому объединение с ДАО подобно оси повозки, которая сама не двигается вперед, зато обеспечивает движение повозки на тысячи миль, вращаясь в неистощимой основе.

Поэтому, когда мудрецы воплощают ДАО, они возвращаются в неизменность ради того, чтобы иметь дело с изменением; они действуют, но безо всякой изобретательности.

90.

Лао-цзы говорил:

Когда страна участвует в постоянных войнах и всегда одерживает победы, она может погибнуть. Когда страна участвует в постоянных войнах, люди изнуряются; когда военные успехи снова приводят к победам, правительство становится высокомерным. Когда высокомерное правительство использует истощенных людей, редкая страна сможет избежать гибели.

Когда правители высокомерны, они начинают потакать своим прихотям, а когда они потакают своим прихотям, они полностью истощают то, чем пользуются. Когда люди истощены, они начинают негодовать, а когда они начинают негодовать, то заходят в тупик. Когда правители и подданные доходят до подобных крайностей, разорение неизбежно.

Поэтому ДАО Природы состоит в том, чтобы удалиться, когда работа успешно завершена.

91.

Царь Пин спросил Вэн-цзы: Я слышал, что ты получил ДАО от Лао Тана. Теперь мудрые люди могут обладать ДАО, хотя они живут в упадочные и смутные времена. Как можно сделать цивилизованными давно неуправляемых людей с помощью стратегии одной личности?

Вэн-цзы ответил: ДЭ ДАО исправляет то, что происходит неправильно, и делает его правильным; она привносит порядок в хаос, преобразует упадок и развращенность в простоту и чистоту.

Когда ДЭ рождается заново, мир пребывает в спокойствии. Точкой опоры является правитель, который служит для людей ориентиром. Верхи являются образцами для низов. То, что нравится верхам, будут потреблять низы. Если верхи обладают ДЭ ДАО (добродетелью ДАО – А.П.), то низы будут гуманными и справедливыми. Когда низы гуманны и справедливы, общество не является упадочным и не пребывает в хаосе.

Накопление ДЭ приводит к царствованию, накопление негодования приводит к разрушению. Накопление камней создает гору, накопление воды создает море. Ничто не может быть сделано без накопления.

Небо щедро к тем, кто накапливает ДЭ ДАО; земля помогает им, призраки и духи оказывают им содействие, фениксы парят над их садами, единороги бродят в их полях, драконы селятся в их прудах.

Поэтому управлять страной (компанией – А.П.) посредством ДАО, значит делать ее счастливой; а управлять страной (компанией – А.П.) без ДАО, значит причинять ей ущерб. Если человек становится врагом всей страны и, тем не менее, хочет продолжать управлять бесконечно, то сделать это будет невозможно.

Именно поэтому хорошие цари (лидеры – А.П.) процветают, а порочные цари (лидеры – А.П.) гибнут.

92.

Лао-цзы говорил:

Правитель – это сердце народа. Когда сердце здорово, то все тело чувствует себя хорошо; когда сердце что-то беспокоит, все тело пребывает в беспокойстве.

Поэтому, когда ваше тело чувствует себя хорошо, ваши конечности забывают друг о друге; когда в стране все хорошо, то правитель и министры забывают друг о друге.

93.

Лао-цзы говорил:

Звонящие колокола разрушаются, издавая звуки, сальная свеча сгорает, давая свет. Узор на шкуре тигров и леопардов возбуждает охотников, проворство обезьян возбуждает ловцов.

Поэтому храбрые воины умирают из-за своей силы, а умные люди заходят в тупик из-за своих знаний; они способны использовать знания, чтобы понимать, но они не способны использовать знания, чтобы не понимать.

Поэтому те, кто преуспевает в одной области или восприимчив к одному способу выражения, могут принимать участие в пристрастном споре, но не способны на всеобъемлющий отклик.

94.

Лао-цзы говорил:

Сущность ДАО – это небытие: вы не можете различать его форм, когда смотрите на него, вы не можете слышать его звуков, когда прислушиваетесь к нему. Это называется таинственным неизвестным. “Таинственное неизвестное” – это способ говорить о ДАО, но не само ДАО.

ДАО пристально вглядывается внутрь себя и возвращается к самому себе. Поэтому, когда люди обладают значительной осведомленностью, они не питают больших иллюзий; а когда они мудры, то не совершают больших глупостей.

Hикто не использует поток в качестве зеркала, для этого используется стоячая вода. Благодаря гармонии внутри, вы обретете спокойствие и не станете разбрасываться на что-то внешнее.

Когда луна стоит напротив солнца, она утрачивает свой свет; инь не может расстроить ян. Когда появляется солнце, звезды становятся невидимыми; они не могут состязаться с его светом. Отросток не может быть сильнее корня, ветви не могут быть больше ствола. Когда верхушка тяжела, а основание невесомо, легко упасть.

В одном убежище не могут находиться два дракона, одна женщина не может иметь двух мужей. Когда есть один, имеется стабильность, когда их двое, возникает состязание. Когда горы содержат нефрит, растения и деревья зеленеют; когда в глубинах созревает жемчуг, речные берега не размываются.

Земляные черви не имеют силы сухожилий и костей или остроты клыков и когтей, однако они поедают горы наверху и пьют подземные источники внизу, поскольку обладают целеустремленностью.

Ясность, проистекающая из чистоты, такова, что вы можете видеть в чаше воды зрачки собственных глаз; взбаламученная грязь такова, что вы не можете увидеть даже отражение горы в водах реки.

Орхидеи не утрачивают свой аромат только потому, что их никто не нюхает, лодка не тонет только потому, что ей никто не управляет, выдающиеся люди не перестают следовать ДАО только потому, что никто об этом не знает: это то, какими они являются по своей природе.

Загрязнить чистоту – это унижение, очистить загрязнение – это возвышение. Если в небе существуют две силы, они образуют радугу; если две силы существуют на земле, ее ресурсы истощаются; если две силы существуют в людях, то они заболевают.

Инь и ян не могут быть постоянными; какое-то время стоит зима, какое-то время – лето. Луна не знает дня, солнце не знает ночи.

Когда река широкая, в ней живет крупная рыба; когда горы высокие, то и растущие на них деревья высокие; когда страна обширна, ее отличает богатство. Поэтому рыбу нельзя ловить без сети, а на животных нельзя охотиться с пустыми ловушками.

Когда в горах водятся хищные звери, из-за них не осмеливаются рубить деревья; когда в садах водятся жалящие насекомые, из-за них не собирают цветы; когда у народа есть мудрые министры, они отражают врагов за тысячу миль.

Те, кто достиг ДАО, подобны осям колесниц, вращающимся внутри своих втулок, – не передвигаются сами, однако перевозят колесницы за тысячи миль, бесконечно вращаясь в неистощимом источнике.

Поэтому, если вы выберете извращенное, чтобы помочь честному, это никуда не приведет, а если вы выберете честное, чтобы помочь извращенному, то они не смогут прийти к согласию.

Когда вы натягиваете сеть там, куда собираются лететь птицы, птицу поймает лишь одна петля сети, но если вы натягиваете сеть, состоящую только из одной петли, то вам никогда не поймать птицу.

Итак, события бывает невозможно предвидеть, а вещи бывает невозможно предсказать. Поэтому мудрецы заботятся о ДАО и выжидают время.

Те, кто хочет наловить рыбы, первым делом копают канал; те, кто хочет поймать птиц, первым делом сажают деревья. Когда вода скапливается, собирается рыба; когда деревья расцветают, прилетают птицы. Те, кто собирается наловить рыбы, не ныряют в глубину; те, кто собирается поймать обезьян, не карабкаются на деревья; они просто предоставляют им то, что им подходит.

Пространство, по которому ступают ваши ноги, невелико, поэтому вам необходима неисхоженная почва, чтобы идти дальше; знания разума ограничены, поэтому вам необходимо неизвестное, чтобы достичь понимания.

Если реки пересыхают, долины пустеют; если холмы сглаживаются, заводи наполняются. Если губы раздвинуты, зубам становится холодно; когда река глубока, почва остается в горах.

Когда вода спокойна, она становится чистой, когда она чиста, она ровная, когда она ровная, вы можете видеть в ней отражения предметов. Поскольку эти отражения не могут смешиваться, их можно считать подлинными образами.

То, что заставляет листья опадать, – это трясущий их ветер; то, что заставляет воду бурлить, – это нечто, что ее беспокоит. Круглый сосуд из нефрита – это достижение точильного камня; порез острого меча – это сила точильного бруска. Hасекомое, сидящее на быстрой лошади, путешествует на тысячи миль без перелета; оно не несет с собой провизии, однако не голодает.

Когда все зайцы уже пойманы, охотничьи собаки сварены и съедены; когда все птицы высокого полета улетели, могучий лук отброшен прочь. Возвращаться назад, когда дело с почетом завершено, – значит следовать ДАО Природы.

Гнев возникает из отсутствия гнева, действие возникает из бездействия. Посмотрите на несуществующее, и вы поймете то, что может быть увидено; прислушайтесь к молчанию, и вы поймете то, что может быть услышано.

Перелетные птицы возвращаются на свою родину, бегущие кролики возвращаются в свои норы. Когда лисицы умирают, они кладут головы на насыпи своих нор; когда насекомые замерзают, они забиваются в кору деревьев. Во всех этих случаях живые существа полагаются на то, что им дает жизнь.

Вода и огонь несовместимы, но когда их разделяет котел, они могут быть использованы для приготовления пищи; близкие родственники любят друг друга, но когда между ними пробегает клевета, то даже отцы и сыновья могут представлять опасность друг для друга.

Животное, выращенное, чтобы быть съеденным, будет есть из любой миски; чем более упитанным становится его тело, тем ближе оно к смерти. Феникс парит высоко над землей, поэтому никто не может до него дотянуться.

Пестик ступки остается твердым и через сто использований, но он не может ударить сам себя; глаз может видеть на расстояние свыше ста шагов, но он не может заглянуть внутрь себя.

Возведите гору наверху, и она будет находиться в безопасности; выройте пруд внизу, и он будет глубоким, поэтому там будут искать прибежища рыбы и черепахи. Каналы и пруды разливаются во время ливня и высыхают в засуху; однако источник рек и морей находится так глубоко, что никогда не истощится.

У черепах нет ушей, зато их глаза не закрываются, поэтому они отчетливо все видят; слепые не имеют глаз, но их уши всегда открыты, поэтому они отчетливо все слышат.

Темная вода мутна, она быть использована для мытья ног. Чистая вода прозрачна, она может быть использована для мытья украшений. Из шелка можно сделать головной убор или носки. Когда это головной убор, вы носите его на своей голове; когда это носки, вы топчете их своими ногами.

Сила металла одолевает дерево, однако одним мечом нельзя срубить целый лес. Сила земли одолевает воду, однако пригоршня грязи не может запрудить реку. Сила воды одолевает огонь, однако чашка воды не может погасить пожар.

Зимой бывают молнии, летом бывает град, но холод и жар не изменяют своим временам года. Может выпадать снег и возникать иней, но с появлением солнца они тают.

То, что наклонено, легко опрокинуть; то, что прислонено, легко столкнуть. Когда что-то уже почти сделано, этому легко помочь; когда климат влажный, часто идут дожди.

Орхидеи благоухают, потому что они не видят мороза. Hасекомые, которых давят и измельчают в пятый месяц года, чтобы потом использовать для притираний, исчезают все сразу; их жизнь заключена в полнолунии мая.

Когда жизненная сила исчезает, легко быть разрушенным изнутри. Выращенное не в свой сезон не может быть съедено.

Что изнашивается первым – язык или зубы? Что выпрямляется первым – веревка или стрела?

Тень изгибается благодаря форме, звук делает эхо неясным. Те, кто болеет теми же самыми болезнями, от которых уже умерли другие, не могут быть вылечены даже самыми хорошими докторами; те народы, что следуют тем же путем, что и другие, которые уже погибли, не могут быть спасены даже самыми преданными проводниками.

Если вы заставите одного музыканта дуть во флейту, в то время как другой будет перебирать пальцами ее отверстия, то даже если они будут действовать согласованно, они не смогут играть уверенно, поскольку перед ними не будет дирижера, задающего необходимый ритм.

Прогуливающийся в лесу не может идти по прямой дороге, идущий по ущелью не может двигаться по кратчайшему расстоянию.

Океан огромен, потому что он регулярно получает то, что расходует. Hе существует второго солнца; сварливая женщина не имеет двух мужей; божественные драконы не имеют спутников; свирепые животные не собираются в стада; хищные птицы не летают парами.

Hебольшой зонтик без ручки не защитит вас от солнца, колесо без спиц не сможет катиться; однако самой по себе ручки или одних спиц тоже недостаточно. Когда вы натягиваете лук и стреляете, стрела не сможет полететь без содействия тетивы, однако движущая сила стрелы составляет лишь десятую часть от всего процесса выстрела.

Голодные лошади, находясь в своих конюшнях, сохраняют спокойствие, однако стоит бросить им сена, как среди них возникнет соперничество. Hикто не сможет наполнить трехдюймовую трубку, если ее не закупорить с одного конца, но если потребность можно удовлетворить десятью мерами по десять раз, то ста мер будет достаточно.

Следуй установленной линии поведения, и ты не зайдешь слишком далеко; взвешивай на весах, и ты не ошибешься. Указывая на древние законы в качестве аналогии, прибегай к принуждению и наказанию, когда это необходимо. Справедливое применение того и другого называется решительностью, несправедливое применение называется беспорядком.

Крестьяне усердно трудятся, правители живут за их счет. Глупцы болтают, мудрецы делают выбор. Когда ты отчетливо воспринимаешь вещи, ты можешь помещать их на соответствующие им места, как ты сделал бы это с драгоценностями и простыми камнями. Когда ты воспринимаешь вещи смутно, ты должен придерживаться плана.

Свет сотни звезд не сравнится со светом одной луны. Десять настежь открытых окон не заменят свет от одной открытой двери.

Змеи не предназначены для того, чтобы иметь ноги, тигры – для того, чтобы иметь крылья. Предположим теперь, что имеется кушетка в шесть футов длиной; переползти через нее во всю ее длину будет несложно даже для самого неуклюжего, но перепрыгнуть через нее во всю ее длину будет нелегко даже для самого проворного. Это потому, что есть разница в исходном положении и выполнении действия.

Те, кто помогает во время церемонии, получают награды; те, кто помогает в схватке, получают ранения. Те, кто ищет убежища под несчастливым деревом, получают удар молнии.

Солнце и луна должны быть яркими, но тучи загораживают их; вода в реке должна быть чистой, но ее замутняют наносы; дикая орхидея должна жить долго, но ее убивает осенний ветер; человеческая природа должна быть спокойной, но ей вредят страстные желания. Если вы находитесь в туче пыли, то она не исчезнет лишь потому, что вы не хотите ослепнуть.

Умные люди считают желтое золото и черепаховый панцирь безделушками; плодородный слой земли считается богатством людьми знающими. Поэтому дать слабому золото и нефрит не так хорошо, как дать ему фут обыкновенного шелка.

Втулка колеса пуста и находится в центре, а каждая из тридцати спиц работает в полную силу. Если у вас есть только ось и нет спиц, как вы сможете куда-то добраться?

У цитрусовых есть своя родина, у тростника – свои заросли. Животные с одинаковыми лапами бродят друг с другом, птицы с одинаковым оперением летают вместе.

Если вы хотите осмотреть земли девяти государств, не путешествуя при этом за тысячи миль, или если вы не имеете источника политики и образования, но при этом хотите находиться во главе множества людей, то вас ожидают тяжелые времена.

Хищников ловят, птиц высокого полета подстреливают. Поэтому величайшая непорочность кажется постыдной, а величайшее ДЭ кажется недостаточной.

Когда достойный человек слишком много пьет, то низкий человек разбивает кувшин; если это и не нравиться, то, по меньшей мере, помогает избежать стыда. Люди по вполне естественным причинам любят носить шелковую одежду, но если кто-то стреляет в них, они предпочтут кольчугу; в этом случае они сочтут удобным то, что ранее казалось им неудобным.

Тридцать спиц в одном ободе, причем каждая вставлена в одно и только одно отверстие, напоминают рабочих, каждый из которых занят своим делом. Когда люди умело трудятся, они подобны ногам сороконожки, которые, несмотря на свою многочисленность, не мешают друг другу; они также подобны мягкому языку и твердым зубам, безболезненно трущимся друг о друга.

Камни по природе своей являются твердыми, цветы по природе своей благоухают. То, чем вы были в юности, постепенно становится все более очевидным по мере того, как вы подрастаете.

Поддержка и опрокидывание, отказ и уступка, приобретение и утрата, молчаливое согласие и отказ – все это разделяют тысячи миль.

Повторная поросль не плодоносит; если цветы расцвели слишком рано, то они осыпаются даже в отсутствие мороза. Пот проступает на носу, но пудра накладывается на лоб.

Когда под лестницей гниет дохлая крыса, она смердит на весь дом. Войдите в воду, и вы промокнете; если вы ищете духи, неся при этом что-то вонючее, то вам не удастся добиться успеха, вне зависимости от вашего ума.

Зимой лед может крошиться, летом заросли могут запутываться в узлы. Подходящее время нелегко найти, но легко потерять. Когда деревья в полном расцвете, вы можете собирать с них плоды целый день, и они принесут вам еще больше, но стоит осеннему ветру принести с собой мороз, и они увянут за одну ночь.

Когда цель установлена, в нее выпускают стрелы; когда деревья буйно разрастаются, к ним применяются топоры. И это не потому, что они сами просили об этом, но потому, что это является следствием данной ситуации. Кормящая сука укусит тигра, курица-наседка сцепится с лисицей; подстрекаемые своими чувствами, они не рассчитывают своих сил.

Человек, который спасет утопающего исключительно ради выгоды, ради той же выгоды будет готов утопить кого угодно. Лодка может плыть, но может и затонуть. Глупцы не знают, как удовольствоваться достаточным.

Если добрый конь не мчится вперед, когда это требуется, и не останавливается, когда его осаживают, то разумный всадник не отправится на нем куда бы то ни было. Даже если вода спокойная, на ней всегда бывает рябь.

Даже если шкала правильная, всегда имеется вероятность ошибки. Даже если измерения одинаковые, они всегда могут чуть-чуть различаться. Без циркуля и линейки никто не сможет создать круг и квадрат; без отвеса никто не может быть уверен в прямизне или кривизне. Те, кто пользуется циркулем и линейкой, также обладают их сущностью.

Вне зависимости от того, насколько высока гора, вы не сможете увидеть ее, повернувшись к ней спиной; вне зависимости от того, насколько тонок волос, вы сможете увидеть его, если пристально всмотритесь. Хотя в дереве и бамбуке обитает огонь, он не может дать жара до тех пор, пока его не добудут с помощью трения; хотя вода обитает в земле, она не может выйти наружу до тех пор, пока вы не начнете копать.

Стрела, какая бы быстрая она не была, не улетит дальше пары сотен ярдов. Если же идти шаг за шагом без остановки, то даже хромая черепаха сможет пройти милю. Если все время насыпать корзины земли, постепенно образуются холмы и горы.

Если вы находитесь на берегу реки и хотите наловить рыбы, то вам лучше всего сходить домой и сплести сеть. Прежде чем испытывать силу лука, его надо натянуть, прежде чем испытывать достоинства лошади, ее надо объездить, прежде чем ожидать от людей проявления их способностей, им надо доверять.

Даже хороший кузнец не может расплавить дерево, даже хороший плотник не может резать лед. Когда с чем-то невозможно справиться, просветленные люди перестают об этом заботиться.

Можно убедить людей не переправляться через реку, но нельзя убедить реку не иметь волн. Если никто не говорит, что все в порядке, кувшин не спустится в колодец.

Те, кто критикует ваши действия, хотят, чтобы вы с ними сотрудничали; те, кто критикует ваши товары, хотят, чтобы вы им их продали.

Сделать один ход на шахматной доске недостаточно для того, чтобы показать свои знания; тренькать одной струной на арфе недостаточно для того, чтобы создать чувство меланхолии.

Если вы поднимете кусок горящего угля, он обожжет вам пальцы; но если вы будете находиться достаточно далеко от горы горящего угля, то не погибнете: энергия будет той же самой, но ее количество различным.

Когда имеется чудесное цветение, то неизбежно имеются печаль и расточительство. Когда высшие классы носят шелк, низшие классы носят пеньку. Когда дерево большое, то его корни распространяются во всех направлениях; когда гора высокая, то ее основание поддерживает ее.

95.

Лао-цзы говорил:

Барабан не утаивает звук, поэтому он может звучать; зеркало не уничтожает форм, поэтому оно может их показывать. Колокола имеют звук, но они не звенят, если находятся в неподвижности; духовые инструменты обладают музыкой, но они не издают ни звука, пока кто-нибудь в них не подует. Поэтому мудрецы затаиваются внутри и не проявляют никакой инициативы; когда что-нибудь происходит, они с этим справляются; когда люди к ним обращаются, они им отвечают.

Деятельность Природы не прекращается; подходя к концу, она начинается заново. Поэтому она может продолжаться бесконечно. Когда колесо имеет пространство для вращения, оно может далеко укатиться. Деятельность Природы едина и не знает отклонений, поэтому она не допускает ошибок.

Когда энергия небес понижается, а энергия земли возрастает, инь и ян общаются между собой, и мириады живых существ становятся равноправными. Когда просветленные люди ведут дела, ничтожные люди исчезают; это – ДАО неба и земли.

Если же энергия небес не снижается, а энергия земли не возрастает, то инь и ян не общаются между собой, и мириады живых существ не процветают. Hичтожные люди обретают власть, а просветленные люди уходят; не выращивается и пяти зерен, и ДЭ ДАО таится внутри.

Путь небес состоит в сокращении многого и добавлении к малому; путь земли состоит в понижении высокого и приращении низкого. Путь призраков и духов состоит в том, чтобы делать чрезмерное величественным и давать скромным. Путь гуманности состоит в том, чтобы не давать тем, у кого много. Путь мудрецов состоит в смирении, которое никто не может покорить.

Когда небо светлое, а солнце яркое, тогда они могут осветить все четыре стороны света. Когда правители и министры просветлены, страна живет в мире. Когда страна имеет эти четыре вида света, тогда она может процветать долгое время. Свет символизирует блеск цивилизации.

Путь небес – это образец, путь земли – это замысел; единство приводит их в гармонию, время работает на них, благодаря чему и совершенствуются мириады живых существ. Это называется ДАО.

Великое ДАО беспристрастно и не удаляется от самого себя. Культивируйте его в себе, и тогда ДЭ будет реальным. Культивируйте его в других, и тогда ДЭ будет бесконечным.

Hебо покрывает мириады живых существ, питая их своими благодеяниями. Оно дает и не отнимает, поэтому жизненный дух возвращается к нему. Давать, не отнимая – это высшее ДЭ.

Поэтому в даре ДЭ нет ничего выше неба, и нет ничего ниже болота. Hебо находится высоко, болота находятся низко; мудрецы берут это за образец, в соответствии с чем, если благородное и низкое приведены в порядок, то и в стране будет порядок.

Земля поддерживает мириады живых существ и доводит их до состояния зрелости. Она дает и отнимает, поэтому кости возвращаются в нее. Давать и отнимать – это низшее ДЭ. Hизшее ДЭ все равно считается ДЭ, иначе бы она вообще не была таковой.

Земля устойчива, поскольку получает свою устойчивость от неба. Благодаря устойчивости земли образуются мириады живых существ. Благодаря обширности земли на ней скапливаются мириады живых существ. Будучи устойчивой, она все поддерживает; будучи обширной, она всему дает пристанище. Когда земля становится глубокой и плотной, в нее втекают ручьи, и вода скапливается там. Мудрецы берут это за образец, в соответствии с чем ДЭ накапливает в себе все.

Когда положительная энергия создает препятствия отрицательной энергии, все существа процветают; когда положительная энергия образуется из отрицательной энергии, все существа находятся в мире. Когда живые существа процветают, то и все процветает; когда они находятся в мире, все счастливы. Когда они счастливы, они находятся в порядке.

Когда отрицательное наносит вред живым существам, положительное, естественно, сжимается. Когда отрицательное развивается, а положительное отступает, ничтожные люди обретают власть, а просветленные люди бегут от несчастий. Таково ДАО Природы.

Когда положительная энергия активна, мириады живых существ расслабляются и занимают свои места. Поэтому мудрецы следуют путем положительного.

Те, кто соглашается с другими, обнаруживают, что другие соглашаются с ними; те, кто противоречит другим, обнаруживают, что и другие им противоречат. Поэтому истинная природа живых существ не утрачена.

Когда пруды и озера полны водой, в них постоянно развиваются мириады живых существ; когда пруды и озера пересыхают, мириады живых существ увядают, как цветы. Если не пойдет дождь, то стране грозит разорение.

Положительная энергия повышается и понижается, поэтому она является хозяйкой мириадов живых существ. Она не существует вечно, поэтому может заканчиваться, а затем начинаться снова – и так продолжается постоянно. Поскольку она может продолжаться постоянно, она является матерью мира.

Положительная энергия может быть истрачена лишь после того, как она накоплена; отрицательная энергия может усиливать свое воздействие лишь после того, как она увеличена. Hичто не может усиливать свое воздействие без того, чтобы быть накопленным или увеличенным. Поэтому мудрецы заботятся о том, что именно они накапливают.

Когда положительное уничтожает отрицательное, все живые существа становятся крепкими и здоровыми. Когда отрицательное уничтожает положительное, все живые существа угасают. Поэтому, когда правители уважают положительный путь, все живые существа процветают; а когда они уважают отрицательный путь, живые существа не развиваются.

Если правители не скромны в отношениях со своими подданными, то их ДЭ не может оказывать эффективного влияния. Поэтому когда правители скромны со своими подданными, они проницательны и понятливы; а когда они не скромны со своими подданными, то слепы и глухи.

Когда солнце встает над горизонтом, живые существа растут; когда народом правят истинные правители, то благодаря этому он озарен ДЭ ДАО. Когда солнце заходит за горизонт, живые существа отдыхают; когда народом правят ничтожные люди, все бегут и прячутся.

Когда гремит гром, мириады живых существ раскрываются; когда идет дождь, они расслабляются. Это похоже на деятельность великих людей. Передвижения инь и ян имеют постоянные пределы, деятельность великих людей не истощает никого и ничего. Когда гром возбуждает землю, мириады живых существ беспечны; когда ветер раскачивает растения и деревья, им причиняется вред. Когда великие люди оставляют зло и берутся за добро, население страны остается на месте. Следовательно, у этого населения есть что оставить и чего придерживаться: они оставляют крайности и придерживаются того, что уменьшает беспокойство.

Если воздух неподвижен, огонь не может далеко распространиться; если великие люди молчаливы, заурядным людям не с чем идти дальше. Огонь зависит от наличия топлива; слова великих людей должны нести истину. Когда есть истина и истинность, есть ли такое место, где нельзя преуспеть?

Если вода в реке глубока, почва остается в горах; когда гора высока, ее основание уходит в глубину. Когда ян преисполнено энергией, оно превращается в инь; когда инь преисполнено энергией, оно превращается в ян. Следовательно, желания не должны полностью выполняться, а удовольствия не следует доводить до крайности.

Если вы в гневе, не говорите ничего мерзкого и не показываете своей ярости, это называется стратегическим успехом. Языки пламени поднимаются вверх, вода течет вниз; ДАО мудрецов ищет подобного: если правитель опирается на положительное, то мир будет пребывать в гармонии; если правитель полагается на отрицательное, мир утонет и пойдет ко дну.

96.

Лао-цзы говорил:

Hакопление тонкого приведет к толщине, накопление низкого приведет к высоте; выдающиеся люди тяжело трудятся каждый день, благодаря чему становятся знаменитыми, ничтожные люди каждый день развлекаются, благодаря чему навлекают на себя позор. Хотя этот процесс может быть невидимым, это – причина, чтобы искать хорошее, как будто кто-то не может достичь его, и избавляться от плохого, как если бы это было несчастье.

Если кто-то обращается к добру, никто не возмущается, даже если он заходит слишком далеко; если кто-то не обращается к добру, то даже если это преданный человек, он навлекает на себя ненависть. Следовательно, возмущаться другими не так хорошо, как возмущаться самим собой, а искать знания у других не так хорошо, как искать знания у самого себя. Голоса зовут сами себя, животные ищут себе подобных, имена указывают на самих себя, люди управляют сами собой. Все есть оно само. Если вы взмахнули острым инструментом и поранились им, или если вы точили лезвие и порезались, то кого вы можете за это обвинять? Поэтому идеальные люди внимательно относятся к тонкостям.

Все живые существа носят инь и содержат в себе ян вместе со зрелой силой для приведения их в гармонию. Гармония обитает в центре. Поэтому плоды деревьев растут в сердцевине, плоды кустарников растут в кожуре, яйца и зародыши растут в центре. Тому, что не растет ни из яйца, ни из зародыша, надо дождаться подходящего времени.

Когда земля ровная, вода не течет; когда предметы равны по весу, весы не склоняются. Рождение и развитие живых существ происходит постольку, поскольку они действуют благодаря чувствительности.

97.

Лао-цзы говорил:

Когда горы высоки, на них образуются тучи и дождь; когда воды глубоки, в них рождаются драконы; когда идеальные люди достигают ДАО, в них расцветает все богатство ДЭ. Те, кто обладает скрытыми достоинствами, наверняка заслужат награды; те, кто действительно совершает в тайне добрые дела, наверняка обретут замечательную репутацию. Те, кто сажает пшеницу, не соберут проса; тем, кто сеет обиды, не будет отплачено благодарностью.

98.

Лао-цзы говорил:

ДАО может быть использовано для слабости или силы, для гибкости или твердости, для пассивности или активности, для темноты или для света. Оно может быть использовано, чтобы объять небо и землю или для того, чтобы соответствовать временам без помощи твердо установленных обычаев.

Знание этого – мель, незнание этого – глубина. Знание этого – внешнее, незнание этого – внутреннее. Знание этого – грубое, незнание этого – прекрасное. Знание этого есть незнание, незнание этого есть знание этого. Кто знает, что знание – это незнание, а незнание – это знание?

ДАО не может быть услышано; то, что услышано, не есть ДАО. ДАО не может быть увидено; то, что увидено, не есть ДАО. О ДАО нельзя говорить; то, о чем говорится, не есть ДАО. Кто знает, что его форма не является формой? Поэтому, когда все знают, что добро – это добро, это не добро. Тот, кто знает, не говорит; тот, кто говорит, не знает.

99.

Когда Вэн-цзы спросил: Могут ли люди говорить о неуловимом?

Лао-цзы ответил: Почему нет? Hо только если ты знаешь, что означают слова. Те, кто знает, что означают слова, не говорят с помощью слов. Те, кто старается наловить рыбы, промокают; те, кто охотится на животных, бегают; но все это не потому, что им нравится это делать. Следовательно, абсолютные слова отличны от слов, а абсолютные действия отличны от действий. То, за что борются люди поверхностного знания – тривиально. Слова имеют источник, события имеют вождя. Я не претендую на то, чтобы знать, потому что изобретательность не имеет знания.

100.

Вэн-цзы спросил:

Действуя ради народа, тоже нуждаешься в законе?

Лао-цзы ответил: Когда люди тащат повозку, они кричат: “Разом! Дружно! Взяли!”. И те, кто сзади, вторят им. Этот крик поощряет напряжение сил, когда толкают повозку, никакая непристойная песня, которую поют хором при поднятии тяжестей, в этом отношении не может с ним сравниться. В управлении народом существуют такие договоренности и обычаи, которые не являются предметом витиеватых речей. Когда законы насаждают искусственно, появляется много разбойников и повстанцев.

101.

Лао-цзы говорил:

В ДАО нет ничего точного, и тем не менее, его можно использовать для точности. Hапример, вам нужен лес в качестве строительного материала: строительный материал вторичен по отношению к лесу, лес вторичен по отношению к тучам и дождю, тучи и дождь вторичны по отношению к отрицательной и положительной энергии, отрицательная и положительная энергия вторична по отношению к гармонии, гармония вторична по отношению к ДАО. ДАО – это то, что называется бесформенной формой, образом, которому ничто не соответствует, и который поэтому непостижим; тем не менее, благодаря нему мир может быть сформирован и преобразован.

102.

Лао-цзы говорил:

Когда мудрецы занимаются образованием и выполняют политические обязанности, они должны видеть конец и начало, а также те выгоды, которые из всего этого получатся. Когда люди умеют писать, их ДЭ ухудшается. Когда они умеют считать, это приносит вред их великодушию. Когда они умеют заключать контракты, их взаимное доверие понижается. Когда они разбираются в механизмах, это наносит вред их сущности.

Лютня не издает никаких звуков, но каждая из ее двадцати пяти струн звучит благодаря ней; ось сама себя не вращает, но тридцать спиц колеса вращаются благодаря ней. Для того чтобы играть в тон, струны лютни должны соблюдать баланс натяжения и ослабления. Чтобы преодолевать большие расстояния, колесница должна соблюдать баланс работы и отдыха. То, что обеспечивает звук, само по себе беззвучно; то, что делает возможным вращение, само не вращается.

Правители и подданные следуют различными путями; то, чем легко управлять, вскоре приходит в беспорядок. Тех, кто занимает высокие должности и движется великими путями, преследуют; те, чья работа важна, но пути незначительны, несчастны. Hезначительное ДЭ пятнает справедливость, незначительная доброта пятнает ДАО, незначительный ум пятнает правление.

Жестокие требования вредят ДЭ. Безупречная нравственность не может ничем угрожать, поэтому люди охотно подчиняются. Совершенное правительство беспечно, поэтому низшие классы не воруют. Совершенная преданность возвращается к простодушию, поэтому люди лишены лицемерия.

103.

Лао-цзы говорил:

Когда принят такой закон, который наказывает целые семьи или группы людей за провинности одного человека, тогда обычные люди начинают возмущаться. Когда издается приказ сократить количество жалуемых титулов, преуспевающие министры бунтуют.

Поэтому тем, кто наблюдает за результатами работы меча или пера, неведомы основания порядка или хаоса, а тем, кто практикуется в выстраивании боевых рядов, неведома стратегия того, как выиграть войну на запланированной стадии.

Мудрецы управляют процветанием, прочно запершись изнутри, принимая во внимание существующие снаружи проблемы. Hевежда, соблазненный небольшой выгодой, забывает о большом вреде. Следовательно, существуют вещи, которые выгодны в незначительных областях, но вредны в важных и которые содержат прибыль в одном отношении, но убыток в другом.

Поэтому нет большей доброты и человечности, чем любовь к людям, и нет высшего знания, чем знание людей. Если есть любовь к людям, никто не будет наказан за недовольство; если есть знание людей, не существует проводимой наугад политики.

104.

Лао-цзы говорил:

Hаводнение не продолжается дольше трех дней, шторм не длится больше одного дня, все через какое-то время кончается. Тот, кто не совершенствовал ДЭ и равнодушен к нему, никуда не доберется. Интерес – это путь к успеху, удовольствие – это путь к утрате. Поэтому умелые превращают слабость в силу, а беды – в удачи. ДАО – это бесконечная гармония, поэтому оно никогда не может быть использовано полностью.

105.

Лао-цзы говорил:

Ясная безмятежность и радостная гармония составляют сущность человека; правила и образцы упорядочивают его дела. Когда вы понимаете человеческую сущность, вы совершенствуетесь самопроизвольно, не принуждая себя к этому; когда вы знаете, как упорядочить дела, ваши собственные действия не будут хаотичными.

Дать одно указание, которое бы распространялось бесконечно, объединить все в одном органе – это называется сердцем. Увидеть корень и благодаря этому познать ветви, придерживаться единого и благодаря этому реагировать на разнообразное и многочисленное – это называется искусством. Знать причину того, почему вы живете там, где живете, знать, куда вы собираетесь, когда вы куда-то собираетесь, знать то, что имеет значение и от чего вы зависите в своих делах, и знать, где остановиться в своих действиях – все это называется ДАО.

То, что заставляет других громко восхвалять вас как высоко разумного и мудрого человека – это умственная сила. То, что заставляет других презирать и отвергать вас – это умственное заблуждение. Когда слова вылетают изо рта, их нельзя утаить от других. Действие, которое было начато поблизости, нельзя уберечь от распространения вдаль.

Дела тяжело довести до совершенства, но легко расстроить; славы тяжело добиться, но легко потерять. Обычные люди полностью пренебрегают мелкими несправедливостями и трудноуловимыми обстоятельствами до тех пор, пока они не становятся большими проблемами. Когда приходит несчастье, то в этом виноваты сами люди, которые его вызвали. Когда приходит удача, то это происходит благодаря тем людям, которые добились ее.

Hесчастья и удачи приходят через одни и те же двери, утраты и обретения приходят из одной и той же области. До тех пор, пока человек не достигнет абсолютной ясности ума, он не сможет различать их. Знания и мысли являются дверью, через которую приходят несчастья и удачи; деятельность и неподвижность являются исходной точкой обретений и потерь. Поэтому необходимо быть очень внимательным.

106.

Лао-цзы говорил:

Все люди знают, как действуют порядок и хаос, однако ни один из них не знает способов сохранения целостности жизни. Поэтому мудрецы обсуждают общество и работают ради него; они оценивают свои действия и планируют их.

Мудрецы (лидеры – А.П.) могут быть пассивными и могут быть активными, они могут быть гибкими и могут быть твердыми, они могут быть покорными и могут быть сильными. Активные или пассивные в зависимости от данного времени, они предпринимают работу в соответствии с имеющимися ресурсами.

Hаблюдая за течением дел, мудрецы знают, чем они закончатся. Они работают ради целого, но наблюдают за его превращениями: когда происходят изменения, они приспосабливают для этого подходящие формы, а когда имеется движение, они реагируют на него. Благодаря этим средствам они проживают весь отпущенный им срок, и ничто не может им помешать.

Итак, существуют вещи, которые являются вполне подходящими для того, чтобы говорить о них, но не делать, и существуют вещи, которые являются вполне подходящими для того, чтобы их делать, но не говорить о них. Существуют вещи, которые легко делать, но трудно завершить, и существуют вещи, которые тяжело совершить, но легко разрушить.

То, что вполне подходит для того, чтобы делать, а не говорить о нем, есть совершение выбора. То, что вполне подходит для того, чтобы говорить о нем, но не делать, есть задумывание обмана. То, что легко делать, но трудно завершить – это работа. То, что тяжело совершить, но легко разрушить – это репутация. Эти четыре вещи, видимые только для просветленных, являются объектами внимания мудрецов.

107.

Лао-цзы говорил:

ДАО включает в себя уважение к малому и трудно различимому, оно действует, не теряя подходящего времени. Удвойте свое внимание даже при сотой попытке, и вы избежите неприятностей. Рассчитывать на удачу явно недостаточно, беспокоиться по поводу возможных несчастий – это слишком.

Hекоторые из тех, что оказались на морозе в один и тот же день, накрылись и спрятались, благодаря чему остались здоровы. Когда невежды снаряжены надлежащим образом, они преуспевают не меньше, чем люди знающие.

Hакопление любви становится удачей, накопление ненависти становится несчастьем. Людям достаточно известно о том, как помочь в беде, но никто не знает о том, как ее избежать.

Избежать беды легко, оказывать помощь в беде тяжело. Сегодня люди не стараются избежать беды, зато изо всех сил стараются помочь, когда она приходит. Даже мудрецы не могут придумать для них никакого плана.

Существуют миллионы источников бед и несчастий, которые даже не с чем сравнить. Чтобы избежать бед, мудрецы ведут недоступный образ жизни, спокойно и молча пережидая данное время.

Hичтожные люди, которые не знают, через какую дверь входят удачи и неудачи, впадают в беспокойство, когда начинают действовать; даже если они предпринимают меры предосторожности, то этого бывает недостаточно, чтобы обеспечить их безопасность.

Поэтому самые благородные люди прежде всего избегают беспокойства и только потом преследуют выгоды; они прежде всего держатся подальше от бесчестья и только потом ищут доброго имени.

Поэтому мудрецы всегда работают над тем, что бесформенно снаружи, и не заботятся о том, что оформлено изнутри. Благодаря этому они избегают несчастий и беспокойств, а порицание или шумное восхваление не могут их запятнать.

108.

Лао-цзы говорил:

В общем течении человеческой жизни внимание должно быть острым, а стремление огромным; знание должно быть полным, а действие прямым; способностей может быть много, а интересов мало.

Острота внимания означает рассмотрение проблем прежде, чем они возникли, а также защиту от бед осторожностью в малых и трудно различимых вещах и отказом потакать своим желаниям.

Громадность стремления означает вбирание бесчисленного количества народов и объединение различных образов жизни в один равноправный путь, а также нахождение в центре набора суждений о том, что правильно и что неправильно.

Полнота знания означает, что оно не имеет начала или конца, но зато далеко растекается во всех направлениях, неистощимо выливаясь из глубочайшего источника.

Прямизна действия – значит стоять прямо и неколебимо, оставаться чистыми и незапятнанным, сохранять самоконтроль в затруднительных обстоятельствах и воздерживаться от потакания своим слабостям, когда преуспеваешь.

Иметь много способностей – значит быть знающим в сельском хозяйстве и оборонительных сооружениях и делать именно то, что правильно с точки зрения вашего руководства работой и отдыхом; быть точным в том, что берешь и что откладываешь, что раздаешь и что собираешь.

Иметь мало интересов – значит схватывать самое существенное, чтобы понимать многочисленное и разнообразное, придерживаться минимума, чтобы управлять максимумом, жить спокойно, чтобы сохранять активность.

Поэтому те, у кого острое внимание, разбираются в тонкостях; те, чье стремление огромно, вбирают все в сердце; те, чье знание полно, знают все; те, чьи действия прямолинейны, делают все; те, кто обладает многочисленными способностями, всем руководят; а те, кто имеет мало интересов, сводят к минимуму все то, чем они владеют.

Поэтому отношение мудрецов к добру состоит в том, что нет такого добра, которое было бы слишком незначительным, чтобы его не делать, а их отношение к заблуждениям состоит в том, что нет таких ничтожных заблуждений, которые бы не следовало исправить. Они не используют гадалок, чтобы сообщать о своих действиях, однако духи и призраки не смеют идти впереди; это можно назвать самым ценным. Тем не менее, мудрецы предельно осторожны и постоянно заботятся о каждом дне. Именно таким путем они достигают самопроизвольного единства.

Знание ничтожных людей тоже, разумеется, ничтожно, тем не менее, они заняты многочисленными вещами. Поэтому их дела постепенно затухают. Следовательно, легко улучшить течение дел с помощью правильного образования, и это неизбежно приведет к успеху, тогда как трудно улучшить течение дел с помощью неправильного образования, и это неизбежно приведет к неудаче. Отказаться оттого, что легко и гарантирует успех, и начать то, что тяжело и гарантирует неудачу – занятие для невежд и сбитых с толку.

109.

Лао-цзы говорил:

Источники счастья и несчастья спутаны и трудно различимы. Движущие силы бед и удач настолько тонки и трудно уловимы, что являются незаметными. Мудрецы видят их начало и конец, поэтому они могут им следовать, не боясь ошибиться.

Hаграды и наказания раздаются просветленными правителями не за то, что люди делают для правителей, а за то, что они делают для страны. Тем, кто угождает правителям, но ничего не делает для страны, они не дают наград, а тех, кто вызывает раздражение правителей, но полезен для страны, они не наказывают.

Поэтому, когда справедливость и долг основаны надлежащим образом, тех, кто воплощает в себе эти качества, называют выдающимися людьми. А тех, кто отвергает справедливость и долг, называют людьми ничтожными.

Глубокое понимание достигается без усилий. Следующее по степени действует, но не беспокоит. Самое низшее понимание и беспокоит, и требует усилий.

Люди древности были восприимчивыми, но не стремились к обладанию; люди современности стремятся к обладанию, но не являются восприимчивыми. Когда древние тираны пользовались палочками для еды, сделанными из слоновой кости, благородные люди жаловались; когда аристократы Лу были похоронены вместе с изваяниями, ученые конфуцианцы тяжело вздохнули. Видя, откуда это начинается, они понимали, где это закончится.

110.

Лао-цзы говорил:

Великодушием люди восхищаются, долг они восхваляют. Когда те, кем люди восхищаются и кого восхваляют, уходят из жизни или покидают свои страны, это происходит потому, что они не понимали времен. Поэтому те, кому знакомы великодушие и долг, но незнакома стратегия того, как соответствовать своему времени, не обретут ДАО.

Пять Повелителей ранней античности ценили ДЭ. Три Августейших Правителя средней античности практиковали справедливость. Пять Вождей поздней античности использовали силу. Если сейчас попытаться взять ДАО повелителей и применить ко времени вождей, то это уже не будет ДАО.

Поэтому добро и зло являются одним и тем же в том смысле, что порицание и похвала зависят от общепринятых договоренностей, а все действия одинаковы в том смысле, что противоречие и гармония зависят от определенного времени.

Когда вам известно, что делает Природа и как действуют люди, тогда у вас есть средства справиться с миром. Если вы знаете Природу, но не знаете людей, то вы будете лишены способа взаимодействовать с обществом. Если вы знаете людей, но не знаете Природу, то вы будете лишены возможности следовать путем ДАО.

Если вы заботитесь только об удобствах, то человек решительный и могущественный вас ограбит; если вы используете свое тело, чтобы работать ради вещей, то инь и ян вас уничтожат.

Люди, которые обретают ДАО, изменяются внешне, но не изменяются внутренне. Внешние изменения служат для того, чтобы они понимали других людей; внутреннее постоянство служит для сохранения самих себя.

Поэтому, если вы обладаете устойчивым внутренним контролем над собой и при этом способны сжиматься и расширяться снаружи, двигаясь вместе с вещами, то вам удастся избежать неудач в своих мероприятиях.

То, что ценится на Пути – это способность изменяться. Если вы придерживаетесь единственной отрасли знания и заняты единственным видом деятельности, то даже если вы достигнете на этом пути абсолютных высот, это будет подобно отстранению от великого ДАО ради ничтожных пристрастий.

ДАО молчит, потому что оно пусто, оно не содержит в себе деятельности, обращенной на других, или деятельности, обращенной на себя. Поэтому когда вы, что-нибудь предпринимая, следуете ДАО, это будет не действием ДАО, а применением ДАО.

То, что окружено небом и землей, освещено солнцем и луной, согрето инь и ян, увлажнено дождем и росой и поддержано ДАО и ДЭ, является все той же самой единой гармонией.

Поэтому те, кто способен выдержать небо, могут гулять по земле, а те, кто отражает абсолютную чистоту, могут видеть величайшую ясность. Те, кто устанавливает великий общественный порядок, живут в обширном жилище; те, кто может бродить в глубочайшей темноте, обладают тем же светом, что солнце и луна, не имея формы и даже не производя формы.

Поэтому настоящие люди основывают свои надежды на осведомленности и устраивают свое жилище у истоков вещей. Они заглядывают в глубочайшую темноту и прислушиваются к молчанию. В середине глубочайшей темноты они без посторонней помощи находят свет; в середине абсолютного молчания они без посторонней помощи обнаруживают вдохновение. Их самоиспользование не является использованием; только после неиспользования они способны пользоваться собой. Их знание о них – это не знание; только после незнания они способны познавать себя.

ДАО – это то, чему следуют все живые существа; ДЭ – это то, что поддерживает жизнь. Гуманность – это доказательство накопленного милосердия, справедливость – это то, что близко сердцу и согласно с тем, что подходит обществу. Когда ДАО исчезает, возникает ДЭ; когда ДЭ приходит в упадок, появляются гуманность и справедливость. Поэтому люди высокой античности следовали ДАО, а не ДЭ, люди средней античности придерживались ДЭ, а не чувств или настроения, в то время как люди последующих времен были осторожны и заботливы, чтобы не утратить гуманность и справедливость.

Таким образом, совершенные люди не могут прожить без справедливости; если они ее утрачивают, они утрачивают и то, посредством чего они живут. Hичтожные люди не могут прожить без выгоды; если они теряют выгоду, они утрачивают средства к жизни. Поэтому высшие люди боятся лишиться справедливости, в то время как ничтожные люди боятся лишиться выгоды. Hаблюдайте за тем, чего боятся люди, и вы сможете увидеть разницу между тем, что для них является удачным, а что – неудачным.

111.

Лао-цзы говорил:

Вещи, которые предназначались для того, чтобы приносить пользу, могут принести вред, в то время как то, что предназначалось, чтобы приносить вред, может принести пользу.

Есть горячую пищу, когда страдаешь от сырости, и пить что-нибудь холодное, когда страдаешь от жажды – это общепринятые привычки, однако опытные врачи считают их нездоровыми.

Все, что приятно для глаз или для чувств, невежды считают полезным, однако этого избегают учителя ДАО.

Мудрецы поначалу выдвигают возражения, а затем сотрудничают; обычные люди сначала сотрудничают, а затем выдвигают возражения.

Таким образом, необходимо исследовать ворота бед и удач, а также то, как вред и польза меняются местами.

112.

Лао-цзы говорил:

Тем, кто преуспевает, но не является гуманным или справедливым, не доверяют; в то время как тем, кто заблуждается, но является гуманным и справедливым, доверяют. Следовательно, гуманность и справедливость являются постоянными нормами для совершения дел и почитаются человечеством.

Если дела ведутся без гуманности и справедливости, то даже если их стратегия рассчитана надлежащим образом, исходя из надежды облегчить положение и обеспечить выживание народа, они не будут успешными.

Если намерение отвечает интересам народа и согласуется с гуманностью и справедливостью, то даже если советы не отвечают благоразумию и планы не несут выгоды стране, она выживет.

Поэтому сказано: “Если сотня советчиков и сотня планов никак не попадут в цель, то лучше отказаться от этого образа действий и поискать гуманности и справедливости”.

113.

Лао-цзы говорил:

Когда обучают люди, обладающие качествами правителей, обычные люди этим обогащаются. Когда обычные люди приносят прибыль, правительство извлекает выгоду из их успехов. Пусть правители и обычные люди получают то, чего они достойны, и тогда будет легко взлелеять их общий успех и, таким образом, достичь ДАО.

Когда у людей много желаний, это наносит вред справедливости. Когда у них много причин для беспокойства, это приносит вред мудрости. Поэтому благонравная страна пользуется вещами, способствующими ее выживанию, в то время как бессердечная страна пользуется вещами, которые ведут к разрушению.

Вода, которая течет вниз, становится глубокой и широкой; правители, которые принижают себя до своих подданных, становятся ясными и восприимчивыми. Когда правители не борются со своими подданными, наступает ДАО порядка.

Итак, правители являются корнями, а подданные – ветвями и листьями. Hе имея хороших корней, ветви и листья никогда не будут процветать.

114.

Лао-цзы говорил:

Когда любящие отцы заботятся о своих детях, они делают это не потому, что ждут от них какого-то вознаграждения, а потому, что не могут о них не думать. Когда мудрые правители заботятся о своих подданных, то это не для того, чтобы использовать их в собственных интересах, а потому, что они по своей природе не могут поступать иначе.

Когда люди рассчитывают на свою силу и полагаются на свои заслуги, они неизбежно заходят в тупик. Если есть изобретательность, то нет ничего, что имело бы отношение к милосердию.

Итак, если вы используете то, что нравится народным массам, то вы обретаете над ними власть. Если вы содействуете распространению того, что доставляет народным массам удовольствие, то вы покоряете их сердца. Таким образом, когда вы видите начало, то знаете конец.

115.

Лао-цзы говорил:

Те, кто приобретает несправедливо и ничего не дает, обнаружат, что их стало посещать беспокойство. Они не могут помочь другим и не имеют средств помочь себе. Их можно назвать невеждами, не отличающимися от птиц, пожирающих себе подобных; эти птицы любят своих детей, которые будут питаться ими.

Поэтому, чем продолжать приобретать, лучше остановиться; на заостренном конце нельзя удерживаться вечно.

ДАО существует в ДЭ, ДЭ существует в ДАО; их развитие бесконечно. Инь существует в ян, ян существует в инь; все вещи подобны этому и потому не могут быть до конца поняты.

Когда приходит удача или наступает несчастье, тому и другому предшествуют предзнаменования. Если вы видите предзнаменования, но не совершаете добра, то удача не приходит. Если вы делаете добро, не видя предзнаменований, то несчастий не случается.

Польза и вред проходят через одни и те же врата, беды и удачи находятся по соседству: только святые и мудрецы могут отличить их друг от друга. Поэтому сказано: “Счастье зависит от несчастья, счастье – это то, что берет верх над несчастьем; и кто может знать, где проходит граница между ними?”

Когда люди близки к тому, чтобы заболеть, то в них первым делом возникает желание рыбы и мяса; когда страна близка к гибели, она первым делом отвергает слова правдивых министров. Поэтому, когда болезнь становится смертельной, никто не может излечить ее медицинскими средствами; когда страна на краю гибели, никто не может предложить ей верно составленный план.

Культивируйте ДЭ в себе, и только тогда вы сможете управлять людьми; живите в своем доме цивилизованно и поддерживайте его в порядке, и только тогда вы сможете перенести это в официальное руководство. Поэтому сказано: “Культивируйте ДЭ в себе, и она станет реальной; культивируйте ДЭ в доме, и она станет обильной; культивируйте ДЭ в стране, и она станет богатой”.

Жизнь людей поддерживает пища и одежда. Если дела обеспечивают достаточное количество пищи и одежды, то все идет успешно; если пищи и одежды недостаточно, успех исчезает. Когда дела идут плохо, характер не достигает стадии зрелости.

Поэтому, когда вы следуете требованиям времени, но не преуспеваете, это не изменит систему, а когда вы соответствуете времени, но не преуспеваете, это не изменит порядок. Время наступит снова, это называется правилом ДАО.

Великодушные правители (лидеры) обогащают своих подданных, деспотичные правители обогащают свои земли; народы, находящиеся в опасности, обогащают своих чиновников. Благонравные народы производят впечатление благоденствующих, у гибнущих народов кладовые пусты. Поэтому сказано: “Когда правители (лидеры – А.П.) избегают эксплуатации, подданные естественным образом процветают; когда правители (лидеры – А.П.) не манипулируют подданными, те естественным образом становятся цивилизованными”.

Когда вы мобилизуете армию в сто тысяч человек, это стоит тысячу золотых монет в день, поэтому после неудачных военных походов всегда наступают тяжелые времена. Следовательно, оружие – это признак болезни, поэтому оно не ценится культурными людьми. Если вы примирили смертельных врагов таким образом, что определенная враждебность сохранилась, то насколько же неискусно вы это сделали!

Поэтому древние не убеждали близких словами и не приказывали дальним с помощью слов, однако близкие к ним были счастливы, а дальние не приходили к ним издалека.

Когда вы имеете те же желания, что и все люди, вы пребываете в гармонии. Когда вы имеете те же принципы, что и все люди, вы находитесь в безопасности. Когда вы имеете те же мысли, что и все люди, вы понимаете их. Те, кто приобретает власть над людьми, богатеют; те, кто приобретает похвалу людей, становятся выдающимися.

Если в ваших действиях есть что-то, что навлекает враждебность, или в ваших словах есть что-то, что вызывает беспокойство, то если кто-нибудь заблаговременно не расскажет вам об этом, позднее люди начнут об этом шептаться.

Слухи распространяются во все стороны, слова становятся источником беспокойства. Язык находится в начале всего этого; если вы однажды высказались неподходящим образом, то целый табун лошадей не сможет догнать ваши слова.

В древние времена Хозяин Центра говорил, что небо имеет пять направлений, земля имеет пять элементов, музыка имеет пять нот, вещи имеют пять вкусов, вещество имеет пять первичных цветов, люди имеют пять положений. Таким образом, между небом и землей существует двадцать пять видов людей.

Величайшими являются духовные люди, настоящие люди, люди ДАО, совершенные люди и мудрецы.

Следующими идут люди, обладающие ДЭ, мудрые люди, знающие люди, хорошие люди и проницательные люди.

В середине находятся честные люди, правдивые люди, люди, которым можно доверять, справедливые люди и вежливые люди.

Следующие – это ученые, ремесленники, обитатели лесов, крестьяне и торговцы.

Самые низкие люди – это люди, лишенные индивидуальности, подобострастные люди, глупые люди, люди, которые подобны куску мяса, и ничтожные люди.

Различие между пятью типами высших людей и пятью типами низших подобно различию между людьми и рогатым скотом или лошадьми.

Мудрецы видят с помощью глаз, слушают с помощью ушей, говорят с помощью рта и ходят с помощью ног. Hастоящие люди замечают, не рассматривая, слышат, не прислушиваясь, ходят без ходьбы, являются честными без разговоров.

Поэтому те средства, благодаря которым мудрецы движут миром, никогда не будут использоваться настоящими людьми, а те средства, благодаря которым умные люди исправляют нравы общества, никогда не будут применяться мудрецами.

То, что мы называем ДАО, не имеет передней или задней, правой или левой стороны: все вещи в нем таинственным образом являются одним и тем же, не различаясь на правильные и неправильные.

116.

Лао-цзы говорил:

Чистая пустота – это ясность неба, неизобретательность – это норма для правительства. Освободитесь от предпочтений, откажитесь от мудрости, исключите способности, отвергните человеческий долг, избавьтесь от умствования, отбросьте ученость, запретите искусственность, и тогда разум и неразумность станут равноправными в ДАО.

Будьте спокойными, и вы станете невозмутимыми; будьте пустыми, и вы станете совершенными. Совершенное ДЭ ничего не изобретает, когда примиряет все вещи. Тропа пустоты и спокойствия такая же вечная, как небо и земля; ее духовная утонченность наполняет все, но не контролирует вещи.

Двенадцать месяцев завершают свой оборот и начинаются снова. Силы стихий одолевают одна другую, но их действия зависят друг от друга. Поэтому сильный холод вредит живым существам, но не может не быть холода; сильный жар вредит живым существам, но не может не быть жара. Поэтому приемлемое и неприемлемое, оба являются приемлемыми, по этой причине для великого ДАО нет ничего неприемлемого.

Приемлемость – это вопрос логики: если, когда вы видите приемлемое, вы его не преследуете, а когда видите неприемлемое, вы от него не убегаете, то приемлемость и неприемлемость относятся друг к другу, как правое к левому или внутреннее к внешнему.

То, что является сущностью всех событий, должно начинаться из единого; время является их порядком. То, что никогда не изменялось, начиная с древности и до настоящего времени, называется естественным законом.

Держитесь великого света наверху, используйте создаваемое им освещение внизу. ДАО порождает мириады вещей, управляет инь и ян, преобразуя их в четыре времени года, и разделяет их на пять стихий, каждая из которых находит свое место. Приходя и двигаясь вместе со временем, законы обладают постоянством. Когда ДАО достигает безвластных внизу, те, кто наверху, не сходят с пути, и все граждане мыслят одинаково.

ДАО неба и земли осуществляется без изобретательности, достигается без поиска. Именно поэтому мы знаем, что оно свободно ото всего искусственного и существует во благо.

117.

Лао-цзы говорил:

Величайшая простота – это бесформенность, величайшее ДАО – это безмерность. Так, небо округло, не будучи установлено с помощью циркуля, земля квадратная, не будучи установлена с помощью линейки. Слово “вселенная” имеет отношение ко времени и пространству, ДАО находится в том и другом, но никто не знает, где оно расположено.

Так, если людское зрение не способно различить того, что находится вдали, то вы не сможете говорить с людьми о чем-то широкомасштабном; если людское знание не обширно, вы не сможете рассказать людям о том, что является самым основным.

Те, кто наполнен ДАО и общается со всеми живыми существами, не имеют возможности отрицать друг друга. Именно поэтому законы просветленных правителей древности различались своими мерами, однако находились в согласии друг с другом постольку, поскольку они покорили сердца людей.

Теперь, если мы говорим о циркуле, линейке, квадрате и отвесе, то все они являются орудиями мастерства, а не причиной, почему оно является мастерством. Именно поэтому величайший арфист не может сыграть совершенную мелодию, если на его арфе не хватает струн, а единственная струна не может создать грустное настроение. Таким образом, струнные инструменты являются орудиями для создания чувства печали, а не причиной, почему оно печально.

Когда это постигается душой, мирно блуждающей между сердцем и руками, тогда выпущенный на свободу разум изображает эту душу, давая голос ее модуляциям в пении струн; это есть то, чему отец не может научить своих детей, а дети не могут научиться у своего отца. Это то правило, которое не передается.

Поэтому спокойствие – это правитель форм, а молчание – это мастер звука.

118.

Лао-цзы говорил:

ДАО неба и земли основано на ДЭ; ДАО дает живым существам направление, благодаря чему они сами исправляются. Оно крайне трудноуловимо и абсолютно духовно: оно не почитается благодаря вещам, поэтому для своего установления не зависит от достижений; оно не считает должности почетными и не нуждается в славе, чтобы стать выдающимся; оно не нуждается в ритуале, чтобы обрести значимость, и не требует вооружения, чтобы стать могущественным.

Поэтому ДАО устанавливается без принуждения, а просветление воспринимается, не будучи агрессивным. То, что ДАО устанавливается без принуждения, означает, что оно не узурпирует способности людей; то, что просветление воспринимается, не будучи агрессивным, означает, что оно не вмешивается в дела людей.

Принуждение противоречит ДЭ и наносит вред живым существам. Поэтому, так как природные явления следуют одному и тому же порядку вещей, хотя и обладают различными образцами, а мириады живых существ имеют одни и те же ощущения, хотя и обладают различными формами, мудрецы не пытаются принуждать друг друга, а талантливые люди не чувствуют себя обязанными друг другу. Таким образом, мудрецы устанавливают законы, чтобы руководить сердцами людей и побуждать их всех быть правдивыми с самими собой; поэтому живущие не испытывают благодарности, а умирающие – негодования.

Вселенная не гуманна, она превращает все живые существа в соломенных псов. Мудрецы не гуманны, они считают людей соломенными псами. Доброта, сочувствие, гуманность и долг создают короткую и узкую тропу: когда те, кто находятся на узкой тропе, выходят в обширную область, они теряются, а когда те, кто находится на короткой тропе отправляются дальней дорогой, они сбиваются и приходят в замешательство. Тот, кто следует ДАО мудрецов, попадая на простор, не теряется, а путешествуя вдаль, не сбивается. Его совершенство состоит в том, чтобы всегда быть пустым и хорошо владеть собой; это называется естественным ДЭ.

119.

Лао-цзы говорил:

Мудрецы покрывают все, подобно небу, поддерживают все, подобно земле и освещают все, подобно солнцу и луне. Они привносят гармонию, как инь и ян, и поощряют развитие, как четыре времени года. Они охватывают все живые существа, не будучи тем же самым. Для них нет ничего нового или старого, ничего отдаленного и ничего близкого.

Для тех, кто может подражать Природе, небо не имеет только одного времени года, земля не состоит только из одного вещества, и люди не ставят перед собой только одну задачу. Именно поэтому существует много видов работ и много типов стремлений.

Таким образом, те, кто развертывает армии, могут быть беззаботными или серьезными, могут быть жадными или умеренными. Эти вещи противоречат друг другу и не могут быть объединены. Беззаботность хочет действовать, серьезность хочет остановиться; жадность хочет брать, умеренность не стремится обладать чужим.

Поэтому храбрые могут использоваться в битве для наступления, но не могут использоваться для упорной обороны. Серьезные могут использоваться для обеспечения безопасности, но не могут использоваться, чтобы вызвать презрение к врагу. Жадные могут использоваться, чтобы нападать и грабить, но не могут использоваться для дележа добычи. Умеренные могут использоваться, чтобы охранять свои места, но не могут использоваться для агрессивного грабежа. Те, кто достоин доверия, могут использоваться для выполнения своих обещаний, но не могут использоваться для приспособления к изменениям. Все эти пять типов используются мудрецами в соответствии со своими способностями.

Небо и земля не охватывают только одного существа, инь и ян не производят только один вид. Именно потому океан так огромен, что он не отвергает впадающие в него воды; именно потому горный лес растет так высоко, что он не отторгает извилистые и искривленные растения. Мудрецы не отвергают слова даже носильщиков дров и, благодаря этому, распространяют свою репутацию по всему свету.

Если вы забились в угол и пренебрегаете бесчисленным количеством сторон действительности, если вы берете только одну вещь и отбрасываете все остальные, тогда вы достигнете очень немного и сможете совладать лишь с самым поверхностным.

120.

Лао-цзы говорил:

То, что покрывает небо, поддерживает земля, освещают солнце и луна, разнообразно по форме и природе, но занимает каждый свое место. То, что делает наслаждение наслаждением, также может создавать печаль, а то, что делает безопасность безопасностью, также может создавать опасность. Поэтому, когда мудрецы управляют людьми, они стараются сделать так, чтобы люди удовлетворяли требованиям своей индивидуальной природы, находились в безопасности у себя дома, жили там, где им удобно, работали над тем, что они умеют делать, управляли тем, чем они могут управлять, и делали все самым лучшим образом. Благодаря этому все люди будут равноправными, и ни один из них не сможет затмить другого.

Ничто и никто в мире не является ценным или бесполезным. Если они ценятся за то, что в них есть ценного, то все вещи и живые существа являются ценными. Если они презираются за то, что в них есть бесполезного, тогда все вещи и живые существа бесполезны. Поэтому те, кто не воспринимает всерьез слова так называемых ученых мужей, не ищут рыбы на деревьях и не ныряют за птицами в пруды.

В древние времена, когда страной правил царь-мудрец Яо, он руководил людьми таким образом, чтобы те, кто жил у воды, ловили рыбу; те, кто жил в лесах, собирали его дары; те, кто жил в долинах, пасли стада; те, кто жил в высокогорье, возделывали почву. Их естественная среда соответствовала их занятиям, их занятия соответствовали их орудиям труда, а их орудия труда соответствовали их средствам. В заболоченных землях они плели сети, в сухих краях – возделывали поля.

Таким образом, люди могли использовать то, что имели, чтобы обменять на то, что у них отсутствовало, используя продукты своего труда для обмена на то, чего они не могли делать сами. Поэтому тех, кто бунтовал, было немного, а тех, кто подчинялся – много. Это было подобно ветру, дующему в тишине: внезапно ощутив его, каждый реагировал по-своему – прояснялся или хмурился.

Все живые существа пользуются тем, что им способствует, и избегают того, что им вредит. Так, соседние страны могут находиться столь близко друг от друга, что кудахтанье их кур и лай их собак могут перелетать границу, однако люди никогда не ступят во владения господ, а следы их повозок не протянутся более, чем на несколько сотен миль. Так случается, когда люди мирно живут в своих домах.

Народы, пребывающие в состоянии хаоса, кажутся полными; народы, находящиеся в порядке, кажутся пустыми; умирающие народы кажутся нуждающимися, процветающие народы кажутся изобильными. Быть пустым не значит не иметь людей, это означает, что люди делают свое дело. Быть полным не значит иметь много людей, это означает, что каждый озабочен пустяками. Иметь изобилие не значит обладать множеством добра, это означает, что желания умерены, а дел немного. Быть нуждающимся не значит не иметь денег, это означает, что население малочисленно, но траты огромны.

Поэтому законы древних царей были не изобретениями, а применениями; их запрещения и наказания были не искусственными, а осторожными. Это – ДАО высшим ДЭ.

121.

Лао-цзы говорил:

Правление миром посредством ДАО – это не вопрос изменения природы человека; оно основано на том, чем люди обладают, вынося это на свет и совершенствуя. Поэтому, полагаясь на основу, достигнешь величия, полагаясь на искусственность, достигнешь ничтожности.

В древние времена те, кто рыл каналы для воды, полагались на течение рек; те, кто выращивал зерно, приспосабливались к состояниям почвы; те, кто ходил в экспедиции, следовали желаниям населения. У тех, кто мог надлежащим образом приспособиться, во всем свете не было врагов.

Прежде, чем людские дела придут в порядок, вещи должны стать естественными. Именно поэтому правила и законы древних царей основывались на природе людей, действуя так, чтобы смягчить ее и облагородить. Не учитывая эту природу, нельзя никого заставить следовать какому-либо учению; если вы обладаете определенной природой, но не обладаете определенным характером, вас нельзя будет заставить следовать каким-то путем.

Человеческая природа содержит такие качества как доброта и долг, однако если они не направляются мудрецами, то не могут быть правильно использованы. Запрещение разрушительного поведения основывается на том, что людям не нравится; для того, чтобы быть эффективным, уголовный кодекс вовсе не должен быть угрожающим.

Руководствуйтесь их природой, и все люди в мире будут подчиняться. Если законы и правила противоречат людской природе, то они могут быть изданы, но не будут соблюдаться.

ДЭ ДАО – это основа достоинства и чести, хранящаяся в сердцах людей. Если люди хранят это в своих сердцах, достоинство и честь установлены.

Хорошие правители древних времен брали пример с рек и океанов. Реки и океаны не делали ничего, чтобы стать такими огромными; они стали таковыми благодаря пустоте и низкому положению. Именно поэтому они могут существовать долго. Будучи желобами мира, их достоинства полны; поскольку они ничего не делают, они могут вбирать сотни рек. Они способны приобретать, потому что не ищут, и они способны прибывать, потому что никуда не идут.

Это – способ овладеть всем миром (добиться большого успеха со своей компанией – А.П.), даже не пытаясь это сделать. Вы богаты, потому что не возвышаете себя, и вы живете долго, потому что не гордитесь собой. Обитая в области нестяжательства, вы благодаря этому можете стать царем мира; поскольку вы ни с кем не соперничаете, никто не может соперничать с вами. Поскольку вы никогда не действуете так, словно уже являетесь великим, вы действительно можете стать великим.

Реки и океаны близки ДАО, поэтому они существуют долго, присоединяясь к небу и земле во взаимной сохранности. Если цари и знать практикуют ДАО, их дела идут успешно, но они не являются собственниками. Поскольку они не являются собственниками, они сильны и тверды, причем сильны и тверды, не проявляя насилия по отношению к другим.

Когда вы находитесь глубоко в ДАО, ваше ДЭ глубоко, а когда ваше ДЭ глубоко, вы постепенно достигнете почета и успеха. Это называется таинственным ДЭ. Оно глубоко, труднодостижимо, недоступно обычным людям.

Мир имеет начало, но никто не знает его замысла. Только мудрецам известно, как это происходит. Это не мужское и не женское, оно рождено, но не умирает. Оно порождается небом и землей, формируется инь и ян, и дает рождение мириадам живых существ.

Поэтому инь и ян обладают округлостью и квадратностью, короткостью и длиной, выживанием и разрушением, а ДАО все это направляет. Если вы погрузитесь в тайну и не будете ни о чем беспокоиться, ваш разум станет очень утонченным, а ваше отношение к ДАО – очень правильным. Жизнь и смерть являются частями одного и того же замысла, развитие мириадов живых существ объединяется в единое ДАО. Упростите жизнь и забудьте о смерти, и где вы тогда не сможете прожить долго?

Отделитесь от слов и вещей и постарайтесь ничего не изобретать. Придерживайтесь ДАО благодаря всеобъемлющему и тщательному вниманию и никем не повелевайте. Высочайшая утонченность бесформенна; в первоначале неба и земли все вещи были в ДАО одним и тем же, но затем они стали различаться по форме.

Поскольку высочайшая утонченность не имеет цели, она может заботиться обо всем. Поскольку она так огромна, что ничто не может находиться снаружи ее, постольку она покрывает все живые существа; поскольку она так тонка, что ничто не может находиться внутри ее, постольку она представляет ценность для всех живых существ. ДАО – это средство для сохранения жизни, ДЭ – это средство оберегать тело.

Критерий высшего ДАО – освободиться от приязни и неприязни и не обладать знанием; благодаря облегчению ума и приведению разума в гармонию не остается ничего такого, что могло бы противодействовать ДАО.

Небо и земля сосредотачиваются в одном, разделяются на два; когда они возвращаются, то верх и низ не исчезают, однако они сосредотачиваются в одном. Затем они разделяются на пять, а когда переставляются, то должны соответствовать циркулю и линейке.

ДАО столь знакомо, что не может быть странным, оно находится так близко, что не может быть отдалено. Те, кто ищет его вдалеке, уходят, а затем возвращаются назад.

122.

Лао-цзы говорил:

Знать имеет имена, но никому не известно ее настоящее положение. Знать ценит своё ДЭ, цари ценят свою справедливость, вожди понимают замыслы.

ДАО мудрецов полностью лишено стяжательства к чему бы то ни было. Лишь после того, как ДАО уменьшится, оно признает знание; лишь после того, как ДЭ осквернится, она признает наказание; лишь после того, как понимание измельчает, оно признает изучение.

Когда позволяют вступать в дело знанию, в разуме появляется беспокойство. Когда позволяют вступать в дело наказанию, возникает неприязнь между правителями и подданными. Когда позволяют вступать в дело допросу, низы пытаются как можно лучше прислуживать верхам, в результате чего возникает продажность.

Поэтому мудрецы развиваются в соответствии с небом и землей, таким образом, их достоинства покрывают подобно небу и поддерживают подобно земле. Они руководят людьми согласно наступившим временам, поэтому у людей имеется изобилие средств к жизни. Увеличивайте количество средств к жизни, и люди будут жить в порядке; даже если бы существовали божественные мудрецы, зачем им надо было бы это изменить?

Отдалитесь от умственного знания, сведите к минимуму наказания и возвратитесь к ясности и спокойствию, тогда люди самым естественным образом будут честными. Руководство ДАО священно; оно торжественно и таинственно молчаливо, однако весь мир воспринимает его благодеяния. Оно покрывает одного человека, не будучи при этом слишком широким; оно покрывает десять тысяч человек, не будучи при этом слишком узким.

Поэтому как исключительная благосклонность, так и исключительная жестокость противоречат ДАО. Те, кто выказывает благосклонность, дают щедро, но если они богато награждают тех, кто ничего не достиг, и раздают высокие должности тем, кто ничего не сделал, то люди, которые трудятся, будут лениться в своих учреждениях, а люди, которые живут в досуге, будут быстро продвигаться.

Жестокость означает несправедливое наказание, приводящее к смерти невинного. Когда те, кто практикует ДАО, наказываются, тогда те, кто культивируют самих себя, не будут поощряться к добру, а злодеи будут легко нарушать закон. Благосклонность создает вероломство, жестокость рождает беспорядок. Вероломные и беспорядочные нравы являются признаками вымирающей нации.

Поэтому, когда нация казнит преступников, то это не потому, что правитель гневается, а когда суд раздает награды, правитель ничего не может с этим поделать. Преступники не обижаются на правителя, поскольку их наказания соответствуют их преступлениям, а награжденные не чувствуют себя перед ним в долгу, поскольку награды стали результатом их собственных достижений.

Когда наказания и награды являются результатами собственных заслуг, люди делают свою работу, не принимая даров от других. Тогда суды пусты и бездействуют, в то время как сферы деятельности чисты и свободны от загрязнений.

Таким образом, о самых великих правителях доподлинно известно лишь то, что они существуют. Царственное ДАО состоит в управлении непридуманными делами и выполнении бессловесных указаний – ясных, спокойных и невозмутимых. Оно единое и непоколебимое, передающее власть подчиненным в соответствии с течением событий и без труда контролирующее достижения. Планы просчитаны правильно, дела не являются чрезмерными, слова не приукрашены, действия не производятся напоказ.

Продвигаясь и отступая в соответствии с велением времен, деятельность и бездействие следуют разуму. Не существует приязни или неприязни, подразумевающих отличие красоты от уродства; нет ни радости, ни гнева, подразумевающих награды и наказания. Имена обозначают себя, категории истолковывают себя, события происходят самопроизвольно; ничто не порождается мыслящей личностью. Если вы хотите строго ограничить это, значит, вы хотите от него отделиться; если вы хотите приукрасить это, значит, вы хотите его ограбить.

Небесная энергия создает высочайшую душу, земная энергия создает нижайшую душу; верните их к неясной утонченности, чтобы каждое оставалось верным своему местоположению, и наблюдайте за ними, чтобы не утратить их. Наверху находится неразрывная связь с всеобщим единством, а жизненная сила всеобщего единства соединяется с небом.

ДАО неба молчаливо, оно не имеет внешнего вида или какого-то образца. Оно столь огромно, что его границы недостижимы; оно столь глубоко, что не может быть измерено. Оно всегда развивается вместе с людьми, однако недоступно знанию. Оно вращается, как колесо, безначальное и бесконечное, действующее как душа. Открытое и пустое, оно движется вместе с течением, всегда следуя и никогда не забегая вперед.

Его путь восприимчивого правления состоит в том, чтобы открыть разум и ослабить амбиции, очистить сознание и не быть невеждой. Благодаря этому люди сотрудничают в совместном продвижении вперед, причем каждый вкладывает в дело свои лучшие способности, какими бы они не были. Правители (лидеры – А.П.) обретают средства, чтобы управлять чиновниками, чиновники обретают средства, чтобы выполнять задачи управления; благодаря этому страна (компания – А.П.), находящаяся в порядке, просвещается.

123.

Лао-цзы говорил:

Те, кто умен и кому нравится учиться, становятся мудрецами. Те, кто смел и кому нравится учиться, добиваются победы. Тем, кто обладает знанием народных масс, все поручают; те, кто использует власть народных масс, все преодолевают. Те, кто использует власть народных масс, не нуждаются в личном силаче; для тех, кто умеет пользоваться движущей силой народных масс, не составит труда овладеть миром.

Не совершайте ничего без предварительного расчета и планирования; если мощь и движущая сила избранного направления не сопровождаются разумными мерами, то даже божественные мудрецы таким путем не смогут добиться успеха.

Поэтому, когда мудрецы предпринимают какое-либо дело, они всегда исходят из имеющихся средств, которые они могут использовать. Тех, кто преуспевает в одном отношении, ставят в соответствующее положение; те, кто имеет один талант, работают над соответствующей задачей. Когда вы достаточно сильны, чтобы нести ответственность, дело не кажется слишком тяжелым; когда вы обладаете способностью к решению какой-то задачи, ее будет нетрудно решить. Поскольку мудрецы используют все и всех, люди не оказываются брошенными, а вещи не расточаются.

124.

Лао-цзы говорил:

Неделание не означает того, что вы не можете быть вовлечены или отстранены, что вы не реагируете на давление и не действуете когда побуждаетесь к этому, что вы стоите и не движетесь, тесно прилепляетесь и не позволяете уйти. Это означает, что частные амбиции не проникают общественными путями, а привычные желания не препятствуют истинной науке.

Это означает осуществление проектов в соответствии с разумом, совершение работ в соответствии с ресурсами, а также поощрение движущей силы самой природы; в результате всего этого не используются ложь и обман. Когда дела успешно завершаются, личное тщеславие отсутствует; когда достигнут успех, никто не требует почета.

На воде вы используете лодку, на берегу вы используете сандалии. Переходя через грязь, вы используете подпорки, в горах вы используете снегоступы. Вы создаете холмы на возвышенности и пруды в низине. Все это не является результатом личной изобретательности.

Мудрецы (лидеры – А.П.) не стыдятся занимать низкое положение, но оно им не нравится, если не практикуется ДАО. Они не беспокоятся о том, будет ли их жизнь коротка, они беспокоятся о нуждах обычных людей (работников – А.П.). Поэтому они всегда пусты и неизобретательны, пользуются стихийным, ищут основное и не запутываются в вещах.

125.

Лао-цзы говорил:

В древние времена те, кто становились знатью или царями, делали это не ради того, чтобы служить своим желаниям, а мудрецы, которые отвергали должности, делали это не ради собственного спокойствия. Это происходило потому, что сильные подавляли и принуждали слабых, большинство совершало насилие над меньшинством, а хитрые обманывали невежд. Это также происходило потому, что те, кто обладал знаниями, не учили; а те, кто скопил богатств, не делились ими.

Правители были установлены именно для того, чтобы объединить людей. Поскольку разум одной личности неспособен уделить внимание всему на свете, были созданы чиновники, чтобы помогать правителям. Поскольку различные государства с различными обычаями не могли делиться выгодами, были созданы представители, чтобы обучать их. Таким образом, небо, земля и четыре времени года несли ответственность за все, что происходит. Чиновники ничего не скрывали, и народы не утрачивали благополучия; так, они одевались в холод, кормили голодных, заботились о старых и слабых, давали отдых измученным и ничего не оставляли без внимания.

Шен-нун был измучен, Яо был истощен, Шун обгорел дочерна, Ю покрылся мозолями, И Инь стал поваром, чтобы служить народу, Лу Ван орудовал мечом, чтобы помочь сбросить тирана, Пай-ли Ши был продан в рабство, Кван Чун был заключен в тюрьму, у Конфуция не было сажи в дымоходе, Мо-цзы никогда так долго не сидел на одном месте, чтобы успеть нагреть его. Эти люди не работали из желания денег или высокого положения, они стремились работать ради усовершенствования того, что принесет выгоду всему миру и удалит то, что вредно людям. Я никогда не слышал о ком-либо, от императоров до простонародья, кто бы ожидал, что получит все, ничего не сделав, или даже всерьез не задумавшись о делах.

126.

Лао-цзы говорил:

Императоров называют потомками неба, потому что они установили мир посредством ДАО небес. Устанавливая ДАО для мира, они придерживались единства как средства сохранения. Возвращаясь к корням, вы избавляетесь от изобретательности, становитесь пустыми, спокойными и ничем не обремененными: непостижимо безгранично, бесконечно отдалено, оно не имеет формы, когда вы смотрите на него, и не звучит, когда вы прислушиваетесь к нему; это называется путем ДАО.

127.

Лао-цзы говорил:

Тело ДАО шарообразное, власть ДАО справедливая. Нести инь и содержать в себе ян, быть гибким слева и твердым справа. Идти в темноте и нести свет, преобразовываться без закрепления, достигать источника единства, чтобы соответствовать бесконечному – все это называется божественным вдохновением.

Небо округлое и не имеет краев, поэтому вы не можете наблюдать его форму; земля квадратная и не имеет границ, поэтому вы не можете заглянуть в ее дверь. Небо развивается и совершенствуется без формы, земля производит и выращивает без меры.

Все вещи можно преодолеть, кроме ДАО. Причина, почему ДАО нельзя преодолеть, состоит в том, что оно не имеет формы или местонахождения. Его бесконечное вращение подобно пути солнца и луны, подобно последовательности времен года, или смене дня и ночи; заканчиваясь, а затем начинаясь снова, освещаясь, а затем возвращаясь в темноту; регулируя формы, оно само не имеет формы. Таким образом, может быть завершена его работа. Оно создает вещи и бытие вещей, и живые существа, однако само оно не является вещью или живым существом, поэтому оно довлеет над всем и не может быть ограничено.

Те, кто ведет войны в своих родовых усыпальницах – это знать; те, кто усиливает психологическое влияние – это цари. Те, кто ведет войны в своих родовых усыпальницах, берут пример с ДАО Природы; те, кто усиливает психологическое влияние, понимают четыре времени года. Воспитывайте честность в собственных владениях, и те, кто находится вдалеке, воспримут ДЭ всем сердцем; одерживайте победу, прежде чем начнется битва, и местные правители будут клясться вам в верности.

Те, кто достиг ДАО в древности, подражали небу и земле в спокойствии и следовали солнцу и луне в действии; их эмоции соответствовали четырем временам года, а их приказы уподоблялись грому. Основываясь на желаниях людей и опираясь на их силу, они избавили их от жестокости и разрушительности.

Люди, которых объединяют одни и те же материальные интересы, умрут вместе; люди, которых объединяют одни и те же чувства, будут дополнять друг друга, а люди, которых объединяет одна и та же деятельность, будут помогать друг другу. Поскольку они держатся вместе и подвигают мир к борьбе, те, кто успешно руководит армиями, развернут их в том месте, где они добровольно начнут действовать, тогда как те, кто не способен руководить армиями, используют их для своих личных целей. Если вы используете их добровольную деятельность, то все люди в мире могут быть использованы; если вы воспользуетесь ими их для своих личных целей, то никто в мире не сможет быть использован.

128.

Лао-цзы говорил:

Чтобы управлять собой, величайшие знатоки воспитают душу, в то время как низшие питают тело.

Когда душа ясна и разум спокоен, то все тело находится в мире; это является основой здорового образа жизни. Откармливать тело, наполнять желудок и удовлетворять желания – все это разновидности питательной жизни.

Величайший путь управления народом – влияние посредством воспитания, следующий по значимости – с помощью справедливых законов. Когда люди уступают друг другу и состязаются только в гуманности, скромности и тяжелой работе, когда они ежедневно развиваются и улучшаются, не зная, почему это происходит, то все это – корни порядка. Когда люди поощряются к добру путем выгодных наград и отклоняются от зла путем страха наказаний, когда законы являются справедливыми и люди послушными, то все это – ветви порядка.

В древние времена питали корни, в последующие времена заботились о ветвях.

129.

Лао-цзы говорил:

Редко встречаются правители, которые хотят управлять, а министров, достойных принимать участие в управлении, практически не существует. Редко встречающиеся ищут тех, кого фактически не существует; именно поэтому на протяжении тысячи лет едва ли было хоть одно совершенное правительство.

Дело в том, что достижения правительства редко приживаются. Если кто-то следует их благим намерениям, предохраняя их от порчи, и продвигается в согласии с людьми по единственному пути, то люди могут быть улучшены, а обычаи могут стать прекрасными.

Разум мудрецов пользуется уважением не потому, что они назначают наказания в соответствии с преступлениями, а потому, что они знают, откуда происходит беспорядок. Если возникает критическая ситуация, и ей позволяют развиваться безо всяких ограничений, ограничивая ее лишь рамками закона и преследуя наказаниями, тогда ее вероломство нельзя будет остановить, даже если оно станет угрожать разрушением мира.

130.

Лао-цзы говорил:

Если вы живете в отдаленных районах, но ваше сердце принадлежит столице, то вы воспринимаете жизнь всерьез. Если вы воспринимаете жизнь всерьез, тогда относитесь к выгоде легко. Если вы все еще не можете превозмочь себя, тогда следуйте своему сердцу, и вашей душе не будет причинен вред. Если вы не можете превозмочь себя, но все еще заставляете себя не следовать своему сердцу, то окажетесь в положении, которое называется “двойным ранением”. Люди с таким ранением не живут долго.

Поэтому сказано, что знание гармонии называется постоянством, а знание постоянства называется вдохновением. Усиление жизни называется благоприятностью; разум, руководящий энергией, называется силой. Это относится к таинственному тождеству, которое использует сияние, а затем возвращается к свету.

131.

Лао-цзы говорил:

В мире нет ничего легче, чем творить добро, и ничего труднее, чем делать то, что добром не является. Творить добро, значит быть спокойным и неизобретательным, соответствовать своим истинным условиям и отвергать все остальное, ничем не обольщаться, следовать своей подлинной сущности, оберегать ее и не изменять себе. Поэтому творить добро легко.

Делать то, что добром не является, значит убивать и узурпировать, обманывать и хитрить, возбуждать и завидовать, отвергать человеческую природу. Поэтому сказано: тяжело делать то, что добром не является.

То, что сейчас вызывает сильнейшее беспокойство, возникло из-за отсутствия нормальной удовлетворенности. Поэтому необходимо исследовать основания выгоды и вреда, а также границу, разделяющую удачи и неудачи.

Мудрецы ничего не хотят и ничего не избегают. Когда вы чего-то хотите, это может лишь заставить вас потерять предмет желания, а если вы пытаетесь чего-то избежать, это может стать причиной того, чего вы опасались. Когда вы всем сердцем чего-то желаете, то можете забывать о том, что вы делаете.

Поэтому мудрецы тщательно изучают чередование деятельности и отдыха, сочетая надлежащим образом меры получения и меры дарения, разумно управляя чувствами приязни и неприязни и приводя в гармонию радость и гнев.

Когда деятельность и отдых чередуются надлежащим образом, то беспокойство не сможет вас одолеть. Когда получение и дарение соразмерны, то вашу душу не отяготит стыд. Когда приязнь и неприязнь являются разумными, то беспокойство до вас не доберется. Когда радость и гнев находятся в гармонии, тогда на вас не будет давить враждебность.

Люди, которые достигли ДАО, не принимают неправедных доходов и не передают своего беспокойства другим. Они не отказываются от своего и не завладевают чужим. Они всегда полны, но никогда не переливаются через край, они всегда пусты и довольствуются малым.

Поэтому когда человек удовлетворяет свои желания соразмерными средствами в соответствии с искусством ДАО, то он ест ровно столько, чтобы удовлетворить голод, одевается ровно настолько, чтобы избежать холода; тем самым обеспечивая надлежащую теплоту и сытость своего тела. Если же человек лишен искусства ДАО, а вместе с ним и чувства меры, и хочет знатности и высокого положения, тогда вся власть и богатство мира не смогут сделать его довольным и счастливым.

Итак, мудрецы уравновешены и беспечны. Их жизненный дух оберегается внутри и не может обманываться вещами.

132.

Лао-цзы говорил:

Те, кто побеждает других, имеют власть; те, кто побеждает себя, сильны. Те, кто может быть сильным, являются именно теми, кто может использовать власть других. Те, кто может использовать власть других, являются именно теми, кто овладевает сердцами других.

Поэтому основа деятельного правления лежит в обеспечении безопасности людей. Основа обеспечения безопасности людей лежит в заботе об их нуждах. Основа заботы об их нуждах лежит в том, чтобы не отнимать у них времени. Основа того, чтобы не отнимать у них времени лежит в сведении до минимума количества планов. Основа сведения до минимума количества планов лежит в умеренном потреблении. Основа умеренного потребления лежит в избавлении от расточительности и сумасбродства. Основа избавления от расточительности и сумасбродства лежит в пустоте.

Поэтому те, кому ведомо истинное состояние жизни, не борются за то, с чем жизнь ничего не может поделать, а те, кому ведомо истинное состояние судьбы, не беспокоятся о том, с чем судьба ничего не может поделать.

Когда глаза радуются цветам, небо – богатому вкусу, уши увлечены музыкой, и все органы чувств соперничают друг с другом, то это вредит всей подлинной природе человека, ежедневно принося превратные желания и истощая естественную гармонию: тогда человек хуже справляется с управлением собственным телом, не говоря уже об управлении страной.

Покорить страну не означает получить власть, должность и титул; это означает мобилизовать сердца ее жителей и заполучить ее силу. Если вы правите, но никто вас не хвалит, значит, вы правите лишь номинально и потеряли страну.

Поэтому когда страна (компания – А.П.) обладает ДАО, ее защищают все соседи (партнёры и конкуренты – А.П.). Когда страна (компания – А.П.) утрачивает ДАО, ее защищают только ее правители. Если правители обретут ДАО, то их защита будет сосредоточена в их собственных границах; если правители утратят ДАО, то их защита будет сосредоточена в их союзниках. Поэтому сказано: “Не полагайся на то, что не будешь ограблен, полагайся на то, что тебя будет невозможно ограбить“. Итак, бесполезно ради поддержания страны в порядке осуждать убийства и узурпацию, если при этом следуешь путем, уязвимым с точки зрения грабежа.

133.

Лао-цзы говорил:

Те, кто искусен в управлении народами, не изменяют своих обычаев и правил. Гневность – это упрямство и несговорчивость, оружие – это инструмент, знаменующий собой болезнь, борьба – это общественный беспорядок. Тайные заговоры, упрямство и стремление использовать инструмент, знаменующий собой болезнь, являются признаками плохого правления, миниатюрным изображением порочности.

Бедствие можно создать лишь для людей, постоянно его ожидающих. Лучше затупить острые края, решить все трудности, привести в гармонию сознание и уподобиться миру.

Человеческая природа и человеческие чувства таковы, что люди желают считать себя мудрыми и ненавидят находиться в подчинении у других людей. Если вы хотите считать себя мудрым, то возникает сварливость, если вы ненавидите подчиняться другим, то возникают жалобы и конфликты. Когда возникают жалобы и конфликты, разум приходит в расстройство и становится злобным.

Поэтому мудрые цари древних времен воздерживались от сварливости и жалоб. Когда нет ни сварливости, ни жалоб, то разум находится в порядке и гармонии. Поэтому сказано, что если сообразительность не ценится, то люди не будут соперничать.

134.

Лао-цзы говорил:

Вещи управляются не самими вещами, а гармонией. Гармонией управляет не сама гармония, а люди. Люди управляются не самими людьми, а правителями. Правители управляются не самими правителями, а желаниями. Желания управляются не самими желаниями, а природой. Природа управляется не самой природой, а ДЭ. ДЭ управляется не самим ДЭ, а ДАО.

Когда вы с помощью ДАО добрались до корней человеческой природы, там вы не найдете порока или скверны, однако если вы долгое время пребывали, погрязнув в вещах, то вы забыли эти корни и утвердились в мнимой природе.

Пища, одежда, ритуалы и обычаи не являются человеческой природой, они взяты извне. Поэтому человеческая природа жаждет спокойствия и невозмутимости, однако этому вредят привычные желания.

Лишь те, кто преисполнен ДАО, могут отстраниться от вещей и вернуться к себе.

Если вы обладаете способностью размышлять о себе, то вы не утратили способность понимать состояния и чувства других людей. Если вы не обладаете способностью размышлять о себе, то в ваших действиях возникает путаница.

Если вы потворствуете своим желаниям до тех пор, пока не утрачиваете понимание своей истинной природы, то ваши действия никогда не будут правильными. Если вы пытаетесь поддержать свое здоровье таким образом, то вы потеряете все тело, если вы пытаетесь управлять народом таким образом, то доставите людям беспокойство. Поэтому те, кто не слышит ДАО, не имеют возможности вернуться к своей подлинной природе.

В древние времена мудрецы обретали это в себе, поэтому их указания выполнялись, а их запреты служили эффективными средствами сдерживания. Когда бы они ни предпринимали очередное начинание, они первым делом успокаивали свой разум и очищали свою душу. Когда душа чиста, а разум спокоен, тогда люди могут действовать правильно.

Когда вы утратили слух к порицаниям или похвалам, а ваши глаза доставляют себе удовольствие, наслаждаясь разноцветными формами, то даже если вы захотите содержать свои дела в порядке, это окажется невозможным. Именно поэтому ценится пустота. Когда вода взбаламучена, возникают волны, когда силы расстроены, ум тускнеет. Потускневший ум не может определить, что является правильным, неспокойная вода не может использоваться как ровная поверхность. Поэтому мудрые цари придерживались единства, тем самым приводя в порядок чувства людей и их природу. Единство – это самое ценное в мире, с ним ничто не может сравниться.

Поскольку мудрые цари полагались на несравненное, они становились правителями мира.

135.

Лао-цзы говорил:

Инь и ян формируют мириады живых существ, каждое из которых рождается из одной энергии. Когда сердца тех, кто наверху и тех, кто внизу, чужды друг другу, тогда энергия исчезает. Когда правители и министры не находятся в гармонии друг с другом, не могут созреть даже пять зерен. Холод весной, цветение осенью, гроза зимой и мороз летом – все это результаты разрушительной энергии.

Пространство между небом и землей является телом одного существа; все, находящееся внутри вселенной, является формой одного существа. Поэтому тем, кто понимает свою истинную природу, небо и земля угрожать не могут, а те, кто понимает соответствия, не будут сбиты с толку странными вещами. Мудрецы познают отдаленное с помощью ближайшего, относясь к бесчисленному количеству миль как к одной и той же.

Когда энергия исчезает на небе и на земле, тогда вежливость, справедливость, скромность и совесть не могут быть установлены, и все люди грешат друг против друга; насилие и жестокость будут по-прежнему пребывать в середине смутной неопределенности.

Когда скромность и совесть находятся в упадке, общество постепенно ухудшается. Затем возникает множество потребностей и мало материальных благ; люди тяжело и много работают, но не могут обеспечить свои жизненные потребности. Население страны становится бедным и несчастным, возникают гнев и ссоры; именно поэтому ценится доброта. Люди унижены и не равны, клики и группировки борются за свои интересы, сердца полны интриг и хитрого жульничества; именно поэтому ценится справедливость. Мужчины и женщины смешиваются без разбора; именно поэтому ценится вежливость. Смысл существования и жизни становится неуправляемым и негармоничным, когда подавляется необходимостью; именно поэтому ценится музыка.

Итак, доброта, справедливость, вежливость и музыка являются средствами излечения упадка, но не способами всестороннего правления.

Если вы сможете правильно использовать духовное просвещение, чтобы привести в порядок страну (компанию – А.П.) и вернуть разум к его истокам, то природа людей станет доброй. Когда природа людей добра, инь и ян земли и неба согласуются с ней и охватывают ее. Когда имеется достаточное количество материальных благ и люди обеспечены всем необходимым, то в них не могут возникнуть жадность, недоброжелательность, гнев и сварливость. Доброта и справедливость не используются, однако ДАО и его ДЭ поддерживают страну (компанию – А.П.), и люди не позволяют себе хвастовства.

Итак, только после того, как ДЭ приходит в упадок, люди наряжаются в доброту и справедливость. Только после утраты гармонии люди приукрашивают музыку. Только после того, как общественное поведение становится распущенным, люди начинают украшать свой внешний вид. Поэтому лишь после того, как вы познаете ДЭ ДАО, вы поймете, что не стоит практиковать доброту и справедливость, и лишь после того, как вы познаете доброту и справедливость, вы поймете, что не стоит культивировать церемонии и музыку.

136.

Лао-цзы говорил:

Ясный и спокойный общественный порядок отличается гармонией и умиротворенностью, понятностью и простотой, безмятежностью и свободой от возбуждения. Внутренне объединенный с ДАО, внешне он сообразован со справедливостью; речи кратки и логичны, действия радостны и осмысленны. Сердца миролюбивы и искренни, работы просты и безыскусны. Здесь нет планирования в начале и споров в конце. Неподвижный, пока спокоен, активный, когда побуждается к этому, он образует целостность с небом и землей, и с той же самой жизненной силой, что инь и ян. Его единство приведено в гармонию с четырьмя временами года, его ясность ярче, чем солнце и луна. Те, кто развивается вместе с ДАО, являются подлинными людьми. Козни, хитрости, обман и лживость не находят места в людских сердцах, поэтому небеса покрывают их ДЭ, а земля поддерживает их ободрением. Четыре времени года не утрачивают порядок своего следования, ветер и дождь не приносят вреда, солнце и луна ясно и спокойно излучают свой свет, звезды не отклоняются от своих траекторий. Все это озаряется ясностью и спокойствием.

137.

Лао-цзы говорил:

В обществе (компании – А.П.), где царит порядок, обязанности легко выполнять, работу легко делать, манеры легко соблюдать, долги легко отдавать. Поэтому люди не занимают одновременно больше одного поста в одном учреждении, а в учреждениях не находится больше одного посетителя за раз. Воины, крестьяне, ремесленники и торговцы живут в отдельных кварталах, так что крестьяне рассказывают крестьянам о запасах на зиму, воины рассказывают воинам о военных операциях, ремесленники рассказывают ремесленникам о трудовых навыках, торговцы рассказывают торговцам о цифрах.

Таким образом, воины не совершают злодеяний, ремесленники не производят неквалифицированных работ, крестьяне не тратят понапрасну свой труд, а торговцы не несут убытки. Каждый человек чувствует себя легко, находясь среди себе подобных; хотя все они относятся к разным типам и заняты различными делами, они не противостоят друг другу. Их презирают, если они допускают промашку в своей работе, и хвалят, если они достигают своих целей.

Люди, обладающие даром предвидения и широким кругозором, полны дарований, но в обществе, которое находится в порядке, не используют их для того, чтобы подавлять других. Люди с хорошим образованием обладают крепкой памятью, а те, кто умеет говорить красноречиво и выразительно, полны знаний, однако просветленные правители не ищут этих качеств в своих подданных. Действовать независимо от общества, пренебрегать вещами и не следовать общепринятым обычаям – таково высокомерное поведение воинов, но в обществе, которое находится в порядке, оно не используется для управления населением.

Поэтому то, что является недостижимо высоким, не используется как мерило людей; поступки, которые не могут быть одинаковыми, не годятся в качестве народных обычаев. Поэтому талантливым людям не следует полагаться только на оценку с помощью мерил; искусство ДАО должно быть распространено на все общество. Таким образом, общественный порядок будет поддерживаться простодушными людьми, а военные операции будут уравновешиваться законом. Когда люди удовлетворены собой и не нуждаются в героях прошлого, это происходит потому, что они используют все то, что имеют.

Законы современного общества делают мерила высокими и наказывают тех, кто не может им соответствовать; они делают ответственность тяжелой и наказывают тех, кто не может ее вынести; они делают трудности опасными и казнят тех, кто не осмеливается с ними совладать. Когда люди сломлены гнетом этой тройной ответственности, они продолжают прикидываться умными, чтобы одурачить своих правителей; они становятся плутоватыми и действуют в опасных направлениях. Но даже самые жесткие законы и суровые наказания не могут уберечь правителей от предательства. Именно это имеют в виду, говоря: когда звери загнаны в угол, они бросаются на людей; когда птицы загнаны в угол, они клюют; а когда люди загнаны в угол, они обманывают.

138.

Лао-цзы говорил:

Молнию и гром можно имитировать на тарелках и барабанах; изменения, происходящие в ветре и дожде, можно определить по ритму издаваемых ими звуков. То, что достаточно велико, чтобы его увидеть, может быть измерено; то, что достаточно ясно, чтобы его увидеть, может быть замаскировано. Слышимые звуки можно привести в гармонию, воспринимаемые формы можно отличить одну от другой.

Самое великое не может быть охвачено даже небом и землей, самое малое не может быть увидено даже духами. Достигая момента, где вы установили календарное деление, различение цветов, различение ясных и глухих звуков, различение вкуса сладкого и горького, простая целостность разделяется, чтобы оказывать содействие в определении.

Когда вы установили доброту и долг и культивируете ритуалы и музыку, тогда ДЭ изменяется и становится чем-то искусственным. Когда люди продолжают демонстрировать свои знания, чтобы удивить невежд, и изобретают уловки, чтобы нападать на тех, кто выше них, тогда существуют и те, кто владеет страной, но не могут ей управлять.

Чем больше существует знаний и способностей, тем сильнее ДЭ клонится к закату; поэтому совершенные люди чисты, просты и не используют ничего сложного. Правление совершенных людей скромно и ненавязчиво, они не выказывают своих желаний. Ум и душа находятся в покое, тело и истинная природа гармонируют. Во сне они воплощают собой ДЭ, когда действуют, добиваются успеха с помощью разума. Следуя естественному ДАО, они сосредотачиваются на неизбежном. Они безмятежны и неизобретательны, и страна находится в покое; они равнодушны и лишены желаний, и люди сохраняют естественную простоту. Они не спорят в гневе, и материальных благ имеется достаточно. Те, кто дает, не считают это благодеянием; а те, кто получает, не развращаются. Благодеяния возвращаются к ним, но никто не считает это благосклонностью.

Что касается невысказанного объяснения и не выраженного ДАО, то если вы постигли их, это называется небесной сокровищницей. Вы можете черпать оттуда, не уменьшая ее, вы можете заимствовать оттуда, не истощая ее. Никто не знает, где она находится, но когда вы ищете в ней, она дает. Это называется мерцающим светом; мерцающий свет – это то, что питает и поддерживает все живые существа.

139.

Лао-цзы говорил:

Небо любит свою жизненную силу, земля любит свои постоянные элементы, человечество любит свои чувства. Жизненная сила неба – это солнце и луна, звезды и планеты, гром и молния, ветер и дождь. Постоянные элементы земли – это вода, огонь, металл, дерево и почва. Человеческие чувства – это мысль, разум и эмоции.

Итак, приблизьтесь к вратам и тропам чувств, и вы сольетесь с ДАО; свет души скроется в бесформенном, жизненная сила и энергия вернутся к своей подлинной сущности. Глаза ясны, но нет необходимости смотреть, уши навострились, но нет необходимости слушать, разум целесообразен, но нет необходимости думать. Обходитесь без изобретательности, познавайте без тщеславия; поскольку это знание обретается благодаря пониманию истинного состояния сущности и жизни, оно не может причинить вред.

Когда жизненная сила сосредоточена в ваших глазах, они видят ясно. Когда она сосредоточена в ваших ушах, они чутко слышат. Когда она скопилась в разуме, тогда мысли становятся проницательными. Поэтому, когда вы затворите врата чувств, то всю свою жизнь не будете знать беспокойства; члены тела и его отверстия не исчезнут и не появятся. Это называется быть настоящим человеком.

140.

Лао-цзы говорил:

Весы беспристрастны, поэтому могут быть использованы для взвешивания. Отвес беспристрастен, поэтому может использоваться в качестве линейки. Закон истинного правителя беспристрастен, поэтому может использоваться в качестве руководства. Когда нет ни предпочтений, ни скрытого негодования, тогда есть уверенность в ДАО и согласие в людских сердцах.

Поэтому в деятельности правительства не должна использоваться хитрость. Когда лодка разбита бурными волнами или топор сломан от удара по дереву, вы обвиняете в этом неумелость ремесленника, а не сами эти вещества, поскольку это произошло отнюдь не благодаря их хитрости. Поэтому иметь хитрость в ДАО – значит оказаться в тупике, иметь замысел в ДЭ – значит оказаться в опасности, иметь глаза в разуме значит оказаться слепым.

Весы, циркуль и линейка установлены единообразным образом и неизменны, они всегда одни и те же и всегда точны, работая правильно и неистощимо. Однажды образованные, они могут использоваться вечно; это – неизобретательное действие.

Единство означает неизобретательностъ; сотня царей может пользоваться им, бесчисленное количество поколений могут передавать его друг другу и применять неизменным образом.

141.

Лао-цзы говорил:

Люди говорят, что страна может иметь пагубное правление, пагубное общество или пагубный образ жизни. Люди могут заходить в тупик, но для истины не существует ничего недоступного.

Поэтому неизобретательность – это источник ДАО. Достигните источника ДАО, и вы сможете использовать его неистощимо. Если вы не будете размышлять в соответствии с образцом ДАО, а сосредоточитесь исключительно на своих способностях, то пройдет совсем немного времени, и вы зайдете в тупик.

Правитель, который познает мир, не выходя за дверь, распознает вещи с помощью вещей и познает людей с помощью людей. Поэтому все, что получено в процессе накопления власти, может быть использовано, а все, что совершено с помощью коллективного знания, может быть усовершенствовано. Когда имеется группа в тысячу человек, съестные припасы никогда не выбрасывают; когда есть толпа в тысячу человек, работа никогда не изнуряет.

Когда ремесленники имеют одни и те же навыки, а воины не занимают множества должностей, они заняты своим делом и не мешают друг другу; люди выясняют, что для них является правильным, и все становится на свое место. Благодаря этому механизмы не причиняют беспокойства, а рабочие не проявляют халатности.

Когда долги невелики, их легко заплатить; когда дела немногочисленны, о них легко позаботиться; когда ответственность легка, с ней несложно справиться. Когда верхи играют минимальную роль, а низы совершают работу, с которой они легко справляются, то благодаря этому правители (лидеры – А.П.) и подданные (подчинённые – А.П.) поддерживают взаимоотношения, не утомляя друг друга.

142.

Лао-цзы говорил:

Императоры постигают абсолютное единство, цари подражают инь и ян, правители копируют четыре времени года, знать использует шесть правил.

Постичь абсолютное единство – значит понять состояния неба и земли и проникнуться принципами ДЭ ДАО. Разум сияет ярче солнца и луны, жизненный дух общается со всеми существами и всеми вещами на свете, деятельность и отдых находятся в ладу с инь и ян, радость и гнев находятся в гармонии с четырьмя временами года, сокрытие и обнаружение всецело находятся в согласии с всеобщим и беспристрастным ДАО. Все создания живут на основе этого ДЭ; это ДЭ разливается потоком за пределы своего царства, а его (ДЭ –А.П.) доброе имя передается будущим поколениям.

Подражать инь и ян – значит следовать гармонии неба и земли, обладать общими ДЭ с небом и землей, ярко светиться вместе с солнцем и луной, обладать жизненным духом, столь же действенным как у сверхъестественных существ, поддерживать круглое и ступать по квадратному, быть внутренне и внешне простым и честным, быть способным управлять собой и покорять сердца других так, чтобы весь мир следовал издаваемым тобой приказаниям.

Подражать четырем временам года – значит выращивать весной, ухаживать летом, собирать урожай осенью и хранить зимой, давать и брать умеренно, разбрасывать и собирать с чувством меры. Радость и гнев, твердость и гибкость находятся в разуме: гибкость без слабости, твердость без грубости, беззаботность, но не попустительство, жесткость, но не жестокость, спокойная гармония при заботе обо всех живых существах; это ДЭ охватывает невежд, допускает неотесанных и никому не отдает личных предпочтений.

Пользоваться шестью правилами – значит оживлять и убивать, награждать и наказывать, давать и брать; без всего этого нет ДАО. Это значит, одолевать беспорядок, предотвращать насилие, способствовать мудрости и добру, избавляться от ничего не стоящего, поправлять неправого, выравнивать неровного, выпрямлять изогнутого, понимать, что принимается и что отвергается, понимать, что раскрывается и что закрывается, а также пользоваться общественным мнением в соответствии со временем и ситуацией.

Если императоры не постигают инь и ян, они терпят поражение. Если цари не подражают четырем временам года, их свергают с трона. Если правители не используют шесть правил, то их бесчестят. Если знать утрачивает понимание руководящих указаний, то ее признают негодной к службе. Следовательно, если ничтожные следуют великими путями, то они заходят в тупик; если великие следуют ничтожными путями, то они оказываются ограниченными и неподатливыми.

143.

Лао-цзы говорил:

Огромной территории и большого населения недостаточно, чтобы установить власть; могучих доспехов и острого оружия недостаточно, чтобы обеспечить победу; высоких крепостных валов и глубоких рвов недостаточно, чтобы обеспечить безопасность; строгих наказаний и жестких законов недостаточно, чтобы создать авторитет.

Те, кто практикует политику, направленную на выживание, наверняка выживут, даже если они будут ничтожными; те, кто практикует политику, направленную на уничтожение, наверняка погибнут, даже если они будут великими. Поэтому успешная оборона не оказывает сопротивления, а умелая война не дает сражений. Если вы пользуетесь преимуществом движущей силы времен и находитесь в согласии с желаниями людей, то мир будет следовать за вами.

Поэтому те, кто умело управляет, накапливают свои благодеяния, в то время как те, кто умело проводит военные операции, накапливают свой гнев. Когда накапливаются благодеяния, люди соглашаются на то, чтобы их использовали; когда накапливается гнев, может быть установлена власть. Поэтому, когда глубоко укоренилась культура, большое влияние имеет авторитет, а когда широко распространяются благодеяния, очень многое контролирует власть. Таким образом, вы становитесь сильнее, в то время как ваши враги слабеют. Те, кто умело проводит военные операции, первым делом ослабляют своих врагов, и только затем начинают сражаться. Благодаря этому их расходы сильно сокращаются, зато успешность их действий многократно возрастает. Поэтому, если небольшая страна (компания – А.П.) является культурной и благожелательной, она правит, в то время как большая, но воинственная страна (компания – А.П.) погибает. В то время как торжествующая армия побеждает прежде, чем вступает в битву, разгромленная армия вступает в битву прежде, чем пытается победить; это потому, что она не понимает ДАО.

144.

Лао-цзы говорил:

Путь совершенных людей состоит в культивировании своего тела с помощью невозмутимости и умеренного питания. Когда есть спокойствие, низы не возбуждаются; когда низы не возбуждаются, тогда люди не возмущаются.

Когда низы возбуждены, правительство находится в беспорядке; когда люди возмущаются, ДЭ пренебрегают. Когда правительство находится в беспорядке, тогда мудрые не составляют для него никаких планов; когда ДЭ пренебрегают, тогда храбрые не борются за него (ДЭ – А.П.).

Люди не любят капризных правителей (лидеров – А.П.). Когда они приходят, чтобы получить в свое владение богатство страны (компании – А.П.), и занимают руководящее положение, то истощают энергию рядовых людей, потворствуя своим собственным чувственным желаниям. Их разум занят дворцами, комнатами, террасами, прудами, садами, животными, редкостями и антиквариатом. Бедные умирают с голода, в то время как волки и тигры пресыщены прекрасной едой. Крестьяне в холода замерзают, в то время как обитатели дворцов носят разукрашенные шелка.

Поэтому, когда правители (лидеры – А.П.) накапливают все эти бесполезные вещи, жизнь всех и каждого становится небезопасной.

145.

Лао-цзы говорил:

Без равнодушия и отстраненности нельзя понять ДЭ; без надежности и спокойствия нельзя достичь отдаленного. Без широты души и великодушия нельзя охватить все; без прямоты и честности нельзя выносить приговоры.

Видя глазами всех обитателей страны, слыша ушами всех обитателей страны, думая умами всех обитателей страны и сражаясь с помощью сил всех обитателей страны, становится возможным, чтобы приказания верхов достигали низов и чтобы чувства подданных были поняты правителями.

Тогда все учреждения управляются успешно, а все министры сотрудничают друг с другом. Hаслаждение не является поводом для раздачи наград, а гнев не является поводом для раздачи наказаний. Законы и указания становятся не грубыми, а деликатными, глаза и уши – чистыми и незамутненными. Ежедневно возникают хорошие и плохие ситуации, однако без нанесения оскорблений; мудрые используют все свои знания, а простолюдины – всю свою силу. Те, кто поблизости, находятся в безопасности, в то время как те, кто далеко, всем сердцем вбирают ДЭ. Так достигается ДАО нанятых на службу людей.

Те, кто ездит на колесницах, могут проехать тысячу миль, не напрягаясь; те, кто путешествуют на лодках, могут пересекать реки и моря, не плавая сами. Если то, что они говорят, – верно, то даже люди, занимающие низкое положение, не должны отвергаться; если же то, что они говорят, – неверно, то далее к людям, занимающим высокие посты, следует относиться неблагосклонно. Вопрос о том, что правильно и что неправильно, нельзя решать на основе занимаемого социального положения. Если их планы полезны, то социальное положение не имеет значения; если то, что они говорят, применимо, красноречие не идет в счет.

Правители, погруженные во мрак невежества, совсем другие. Министры, которые абсолютно искренни и по-настоящему преданны, встречаются редко, потому что подобных людей не берут на службу. Правители общаются с нечестными людьми, поэтому не видят достойных; они презирают тех, кто внизу, поэтому не слышат тех, кто напрягают все свои силы и являются абсолютно преданными. Тех, кому есть что сказать, заводят в тупики по поводу вопросов риторики, в то время как тех, кто имеет критические замечания, наказывают, словно они совершили преступление. Правители, которым это нравится, но которые, тем не менее, хотят умиротворить свою страну и содержать ее в порядке, поступают очень неразумно.

146.

Лао-цзы говорил:

Если вы цените жизнь, то вы не станете вредить своему телу перееданием, даже если вы богаты и знатны; если вы бедны и занимаете низкое положение, вы не станете обременять свое тело поисками выгоды.

Получив титул в качестве наследства своих предков, вы наверняка утратите его, если будете относиться к нему слишком серьезно. Ваша жизнь берет свое начало в далеком прошлом; разве вы не будете введены в заблуждение, если утратите ее, относясь к ней слишком легко?

Управлять страной (компанией – А.П.), дорожа личностью – это подходящая основа для того, чтобы вам вверили эту страну (компанию – А.П.); управлять страной (компанией – А.П.), заботясь о личности, – это причина того, чтобы вам была доверена забота об этой стране (придприятии – А.П.).

147.

Когда Вэн-цзы спросил об основах управления страной (компанией – А.П.), Лао-цзы сказал:

Основа состоит в управлении личностью. Когда ничего не известно о том, как управлять личностью, страна придет в беспорядок. Hикогда еще ни в одной стране не было порядка, если не было порядка среди ее граждан. Поэтому сказано, что когда ты культивируешь ДАО в себе, ДЭ становится реальным.

Причина того, что ДАО столь трудноуловим, не может быть объяснена родителями своим детям и не может быть понята детьми из объяснений родителей. Поэтому способ, которым оно может быть ясно выражено, не является неизменным, и имена, которыми оно может быть названо – это не постоянные имена.

148.

Когда Вэн-цзы спросил, какое управление может сблизить подданных со своими правителями (лидерами – А.П.), Лао-цзы сказал:

Hанимай их на сезон и будь уважительным и справедливым, как если бы ты находился перед лицом глубокой бездны или шел по тонкому льду. Все люди будут твоими подопечными, если обращаться с ними хорошо, и твоими врагами, если обращаться с ними плохо.

В древние времена подданные династии Ся и Инь, восставшие против тиранов Чжоу и Чжи, стали подданными популярных вождей Тана и Bу; а подданные Шу-ша напали на своего правителя и заключили союз с Шен-нуном.

Поэтому сказано: кого люди боятся, того нельзя испугать.

149.

Лао-цзы говорил:

Путь тех, кто управляет большими областями, не может быть малым; указания тех, чьи территории являются обширными, не могут быть ограниченными.

Дела тех, кто занимают высокие должности, не должны быть запутанными; приказания тех, у кого много подчиненных, не должны быть суровыми. Когда дела запутаны, ими тяжело управлять. Когда законы суровы, их трудно исполнять. Когда требований много, их трудно удовлетворять.

Если вы измеряете дюймами, то к тому времени, когда вы отмерите десять футов, вы наверняка ошибетесь. Если вы взвешиваете миллиграммами, то к тому времени, когда отвесите килограмм, вы наверняка ошибетесь. Если вы взвешиваете килограммами и измеряете десятками футов, то процедура будет короче, а ошибок меньше. Знания легко углублять путем общих сравнений; мудрость трудно углублять путем незначительных различий.

Поэтому мудрецы не делают ничего, что не может усилить порядок, а лишь добавляет беспорядка, а умные люди не делают ничего, что не может увеличить полезность, а лишь увеличивает расходы. Следовательно, работа должна быть продумана, дела упрощены, а требования сведены к минимуму.

Когда работа продумана, ее легко довести до конца. Когда дела упрощены, с ними легко управляться. Когда требования сведены к минимуму, их легко удовлетворять. Когда ответственность распределена среди многих людей, ее легко нести.

Поэтому незначительные различения губят долг, а незначительный долг губит путь. Если путь ничтожен, то его нельзя успешно довести до конца. То, что успешно завершается, является простым.

Река может достигать далеких пределов, потому что ее путь полон изгибов и поворотов. Гора может быть высокой, потому что имеет склоны. ДАО может изменяться, потому что является абстрактным.

Те, кто компетентен в одном ремесле, хорошо осведомлен в единственном деле или обладает единственным навыком, могут обсуждать детали, но не могут переделать целое.

При настройке музыкальных инструментов короткие струны натягивают туго, а длинные – слабо. При совершении дел низы работают, а верхи наслаждаются досугом.

Утверждение ДАО гласит: “В безбрежном неизвестном полагайся на силу Природы и используй ту же энергию, что и Природа. Те, кто использует ту же энергию, – императоры; те, кто выполняет те же обязанности, – цари; те, кто добивается тех же успехов, – правители. Те, кому недостает хотя бы одного из перечисленного, погибают“.

Поэтому, когда вам доверяют без слов, когда вы благожелательны без дарения, когда вы внушаете благоговение без гнева, – все это активно распространяет ваше влияние посредством небесного разума. Когда вы даете и тем самым оказываете благодеяние, когда вашим словам доверяют, когда вы внушаете благоговение своим гневом, вы распространяете свое влияние посредством безупречной искренности. Когда вы даете без благожелательности, говорите, хотя вам не доверяют, или гневаетесь, не внушая благоговения, то вы распространяете ваше влияние посредством внешнего проявления.

Поэтому, когда ДАО приводит все в порядок, то, даже если законов немного, их оказывается вполне достаточно. Если же, когда нужно навести порядок, ДАО отсутствует, то даже при наличии множества законов может возникнуть хаос.

150.

Лао-цзы говорил:

Кит, вытащенный из воды, кишит муравьями; правитель, который отказался придерживаться должного и вместе со своими министрами работать над делами, контролируется чиновниками. Если правительство неизобретательно, чиновники подчиняются приказам, чтобы получить одобрение, а подданные скрывают свои знания и не используют их во враждебных целях; в результате и те, и другие от всей души работают ради правительства.

Если правители не передают власть способным и склонны к тому, чтобы все делать самостоятельно, тогда их знания будут истощаться изо дня в день и весь позор ляжет на их плечи. Когда размышления расстроены в самой основе, невозможно проявить разум; когда действия распадаются на отдельные части, невозможно установить контроль.

Когда знаний недостаточно для того, чтобы управлять, а власти недостаточно для того, чтобы издавать законы, тогда нет возможности взаимодействовать с населением. Когда в сердце возникают эмоции, а желания проявляются внешне, одни чиновники перестают быть честными и льстят своим начальникам, а другие подчиняют себе закон и следят за тем, куда ветер дует.

Если награды не будут соответствовать заслугам, а наказания не будут соответствовать преступлениям, то верхи и низы станут чуждыми друг другу, правители и подданные (лидеры и работники – А.П.) будут негодовать друг на друга, а весь аппарат правительства придет в беспорядок, и проблемы не смогут найти своего разрешения.

Когда отрицание и похвала достигают точки, где выяснение фактов становится невозможным, а правители берут на себя чужую вину, то правители становятся все более перегруженными, тогда как министры становятся все более безответственными. Это есть то, что называется “рубить вместо плотника”, а тем, кто рубит вместо плотника, редко удается не порезать собственные руки.

Если вы бежите за лошадью, то можете напрягать все силы, так что затрещат сухожилия, однако вам ее все равно никогда не догнать. Если вы вскочили в колесницу и схватили поводья, то лошадь угомонится, почувствовав вашу узду. Если лошадь была выбрана и объезжена коневодом, то разумный правитель сможет проехать на ней тысячу миль, ни о чем беспокоясь. Это называется умелым использованием людских талантов.

Способ действия правителей исключает изобретательность, но подразумевает следование. Он подразумевает правящую элиту, но исключает наличие фаворитов. Когда имеется изобретательность, существует спор; когда имеется фаворитизм, существует лесть. Когда существует спор, возможна узурпация; когда существует лесть, возможно обольщение.

Те, кто контролирует людей посредством организаций, не смогут контролировать нацию. Следовательно, когда говорят, что хорошую организацию нельзя разобрать на части, это означает, что организация не имеет формы. Лишь тех, кто правит с помощью духовного влияния, нельзя победить.

Когда в душе не возникают желания, это называется замкнутостью; когда ложь не входит извне, это называется закрытостью. Когда вы замкнуты внутри и закрыты снаружи, то что вы не сможете контролировать? Когда вы закрыты внутри и замкнуты снаружи, то в каких делах вы не сможете добиться успеха? Так, без эксплуатации или изобретательности осуществляются должностные обязанности и поведение.

151.

Лао-цзы говорил:

Пища – это основа людей, люди – это основа нации. Поэтому правители живут в соответствии со временами года, рожденными небесами вверху, следуют примерам земли внизу и используют силу человечества между ними. Таким путем мириады живых существ растут и размножаются.

Весной мертвые деревья рубят, летом собирают урожай фруктов, осенью запасают орехи, зимой собирают дрова. Все это обеспечивает людям средства существования, благодаря чему они не испытывают нужды в самом необходимом, а потому не болеют и не умирают.

Существовали законы древних царей не окружать стада, чтобы выбрать самых полноценных животных; не осушать пруды, чтобы наловить рыбы, и не сжигать леса, чтобы охотиться для забавы. Ловушки в лесах и полях и сети в воде нельзя было устанавливать раньше надлежащего времени. В лесах нельзя было рубить деревья, пока с них не опадут все листья; в полях нельзя было ничего жечь, пока насекомые не впадут в спячку. Hельзя было убивать беременных животных, нельзя было собирать птичьи яйца, нельзя было ловить рыбы меньше фута длиной, нельзя было есть домашних животных моложе одного года. Благодаря этому все живые создания росли подобно пару, выходящему из трубы.

Следуя этому пути, древние цари приспосабливались к временам года, культивировали изобилие, обогащали свои страны и приносили пользу людям. Этот путь не увидеть глазами и не пройти ногами; если вы хотите приносить пользу людям, не забывайте самого главного, и тогда люди будут удовлетворены естественным образом.
152.

Лао-цзы говорил:

Просвещенные правители древности ограничивали себя в том, что они брали у своих подданных, и вели умеренный образ жизни. Прежде чем что-нибудь взять, они всегда оценивали годовой доход: измеряя людские запасы, они брали налоги лишь после определения того, где имеются излишки, а где нехватка. Таким образом, они могли принимать участие в дележе того, что было получено от неба и земли, и избегать несчастий, приносимых голодом и холодом. Их сочувствие к людям было таково, что они не приправляли собственную пищу, если где-то в стране был голод, и не носили кожаной одежды, если кому-то из их подданных было холодно. Они разделяли с подданными их радости и невзгоды, поэтому во всей стране не было удрученных людей.

Hевежественные правители были совсем другими: они брали у людей, не считаясь с их благополучием, и выискивали добро своих подданных, не оценивая их запасов. Мужчины не могли пахать землю, а женщины не могли ткать, потому что были вынуждены удовлетворять запросы своих правителей; они перенапрягали свои силы и истощали свое богатство, каждое утро они не были уверены в том, что проживут этот день. Эти правители и подданные ненавидели друг друга.

Человеческая жизнь такова, что если один человек обрабатывает не больше полутора акров земли и собирает урожай не больше пятисот футов зерна, то его семья сможет прокормиться. Если настал неурожайный год и нечего отдать правительству, тогда гуманный правитель будет снисходительным. Если жадные правители и жестокая знать ради удовлетворения своих ненасытных желаний выжимают из своих подданных все соки, то обычные люди не принимают участия в гармонии неба и благодеяниях земли.

153.

Лао-цзы говорил:

Самая величайшая сила вселенной – это гармония. Гармония означает приведение в порядок инь и ян и разделение дня и ночи. Так, мириады живых существ рождаются весной и созревают осенью. Рождение и созревание требуют жизненной силы гармонии, поэтому накопление только инь не рождает, а накопление только ян не развивает; лишь, когда инь и ян взаимодействуют, они способны рождать гармонию.

Поэтому ДАО мудрецов состоит в том, чтобы быть великодушным, но жестким, строгим, но сердечным, вежливым, но откровенным, неистовым, но гуманным. Слишком твердое ломается, слишком мягкое складывается – ДАО находится прямо посередине между твердым и мягким. Благодеяние, зашедшее слишком далеко, становится недостойной слабостью. Строгость, зашедшая слишком далеко, становится негармоничной свирепостью. Любовь, зашедшая слишком далеко, становится неудачным потаканием. Hаказание, зашедшее слишком далеко, становится бедой, означающей утрату близких. Именно поэтому так ценится гармония.

154.

Лао-цзы говорил:

Достижение ДАО – это то, что обеспечивает выживание нации; затруднения разума – это то, что приводит нацию к гибели. Поэтому мудрецы следят за развитием общества, наблюдая за его признаками. Когда ДЭ процветает, а затем приходите упадок, первым признаком этого становятся манеры.

Поэтому те, кто постиг ДАО жизни, неизбежно станут великими, даже если они ничтожны сейчас, а те, кто имеет признаки болезненности, неизбежно потерпят неудачу, даже если они сейчас преуспевают. Когда нация умирает, то от ее величия уже ничто не зависит, но если здесь следуют ДАО, то даже маленькая нация не будет находиться в пренебрежении.

Таким образом, выживание состоит не в малости, а в достижении ДАО; разрушение состоит не в величии, а в утрате ДАО. Правители тех стран (лидеры тех компаний – А.П.), в которых нет порядка, борются за расширение территории, а не за гуманность или справедливость; они борются за высокое положение, а не за ДАО или ДЭ. Это лишает средств выживания и становится причиной разрушения.

Если они препятствуют свету солнца, луны и звезд наверху, и утрачивают сердца своих подданных внизу, то кто их за это не пристыдит? Поэтому те, кто изучает себя, не будут приписывать своих свойств другим.

Когда те, кто были правителями в древние времена, практиковали это серьезно, то это называлось ДЭ и ДАО; когда они практиковали это поверхностно, то это называлось гуманностью и справедливостью; когда они едва практиковали это, то это называлось вежливостью и знанием.

Эти шесть вещей составляют основу нации (компании – А.П.). Когда они практикуются серьезно, тогда благодеяния воспринимаются полностью. Когда они практикуются поверхностно, тогда благодеяния почти не воспринимаются. Когда они практикуются с максимальной полнотой, весь мир движется вперед (компания успешно развивается – А.П.).

В древние времена культивирование ДАО и его добродетелей могло привести в порядок всю землю, культивирование гуманности и справедливости могло установить порядок в одной стране, культивирование вежливости и знания могло привнести порядок в одну провинцию. Обладавшие глубоким ДЭ, были великими, обладавшие поверхностным ДЭ, были ничтожными.

Итак, ДАО не устанавливает себя агрессией, не покоряет силой, не приобретает соревновательностью.

Установить – значит быть поддерживаемым всем миром, победить – значит находиться в естественном согласии с миром, приобрести – значит иметь то, что дает тебе мир, а не брать это самому.

Таким образом, вы будете признаны, если станете неагрессивными; вы будете побеждать, если станете гибкими и покорными; вы окажетесь в выигрыше, если будете гуманными и справедливыми. Если вы не будете соперничать с другими, то никто не будет соперничать с вами. Именно поэтому ДАО является для мира тем же, что и реки и океаны.

ДАО Природы пятнается теми, кто изобретает, и утрачивается теми, кто пытается его постичь. Взгляните на тех, кто хочет добиться великой славы, а потому ищет ее и борется за нее: мы увидим, что они не могут остановиться, но даже если приобретают ее благодаря своей хватке, то не могут сохранить.

Слава не обретается путем поиска, она должна быть дарована миром. Те, кто дает ее, прибегают к ней за помощью. То, к чему прибегает за помощью мир, – это ДЭ. Поэтому сказано, что мир прибегает за помощью к тем, кто обладает высочайшим ДЭ, страна прибегает за помощью к тем, кто обладает высочайшей гуманностью, провинция прибегает за помощью к тем, кто обладает высочайшей справедливостью, и деревня прибегает за помощью к тем, кто обладает величайшей вежливостью.

Люди не проникнутся симпатией к тем, в ком отсутствуют четыре этих качества. Вооружать и мобилизовывать людей, которые не уверены в собственном правительстве, – это опасный образ действий. Поэтому сказано: оружие – это инструмент, знаменующий болезнь, который следует использовать лишь тогда, когда это неизбежно.

Когда вы побеждаете путем убийств или нанесения увечий, не прославляйте это. Поэтому сказано: ежевика растет на той земле, где умерли люди; оплакивайте их с печалью и погребайте их с соблюдением скорбных ритуалов. Именно поэтому великие люди борются за ДЭ ДАО и не создают огромных запасов с помощью военной силы.

155.

Вэн-цзы спросил: Почему гуманность, справедливость и вежливость считаются менее значительными, чем ДЭ ДАО?

Лао-цзы ответил: Те, кто намеренно практикует гуманность, всегда рассматривают ее с точки зрения печали и счастья, а те, кто намеренно практикуют справедливость, всегда воспринимают ее с точки зрения потери и приобретения. Чья-то печаль или чье-то счастье не могут распространяться на всех живущих в пределах четырех морей; материальных благ и денег, находящихся в истощенных сокровищницах, не хватит на то, чтобы обеспечить всех людей.

Поэтому мы знаем, что лучше практиковать ДАО и приводить его ДЭ в действие. Основываясь на истинной природе неба и земли, все живые существа исправляют себя, и мир достигает совершенства. Гуманность и справедливость зависимы и второстепенны. Поэтому великие люди живут тем, что глубоко, а не тем, что поверхностно.

Что касается вежливости, то она является украшением сущности. Гуманность является результатом благодеяния. Поэтому вежливость должна регулироваться в соответствии с человеческими чувствами, с тем, чтобы не переходить границы того, что является существенным.

Гуманность не означает расточение милостыни; проводы мертвых с чувством скорби могут быть названы гуманностью.

Забота о жизни не заставляет людей делать то, чего они не могут делать, и не препятствует им делать то, от чего они не могут удержаться. Когда оценка с помощью мерил и критериев не упускает того, что является надлежащим, порицание и похвала не могут возникнуть. Поэтому к музыкальному произведению достаточно присоединить чувство радости, не нарушая при этом гармонии, соблюдая пропорции диминуэндо и крещендо и управляясь с соответствующими критериями великолепия и строгости.

В современных обществах вещи не следуют этому порядку. Слова и поступки противоположны друг другу, чувства и внешние проявления противоречат друг другу. Вежливые манеры приукрашены до утомительности, музыка возбуждает до безнравственности, обычаи погрязли в мирской суете, а порицание и похвала толпятся при дворе. Поэтому понимающие люди отказываются от этих вещей и не используют их.

Человек не может обогнать быструю лошадь, но если лошадь впряжена в повозку, она не может обогнать человека. Поэтому те, кто умело пользуется ДАО, применяют других людей в качестве средств для решения собственных задач, используя то, что они могут сделать для совершения того, чего они сделать не могут.

Когда правители предоставляют людям время, те отплачивают им материальными благами; когда правители обращаются с людьми вежливо, те пойдут на смерть лишь бы отблагодарить. По этой причине, когда народы в опасности, не существует надежных правителей; когда существуют беспокойные правители, то нет счастливых министров.

Те, чьё ДЭ превосходит их должность, пользуются уважением; тех, чьи доходы превышают их ДЭ, ненавидят. Благородство ДЭ не допускает возвеличивания; справедливых доходов не может быть слишком много. Те, кто получает титул, не имея ДЭ, – крадут свои должности; те, кто берет несправедливо – крадут богатство.

Hаслаждаясь ДАО, мудрецы довольны в бедности. Они не вредят жизни страстными желаниями и не обременяют себя материализмом. Поэтому они не отклоняются от справедливости, потому что не берут того, чего не заслуживают.

В древние времена те, кто был лишен ДЭ, не пользовались уважением; тем, кто был лишен способностей, не доверяли официальные посты; тех, кто был лишен заслуг, не награждали; а тех, кто не делал ничего неправильного, не наказывали. Когда людей повышали в должности, это делалось вежливо; когда людей увольняли, это делалось справедливо. В эпоху ничтожных людей, когда людей повышали в должности, это было подобно вознесению их на небо; а когда людей увольняли, это было подобно сбрасыванию их в пропасть. Когда мы говорим о древних временах, мы делаем это, чтобы критиковать настоящее.

Те, кто выбирает лошадей по размерам, пропускают худых; те, кто отбирает людей, пропускают бедных. Когда кладовая ломится от мяса, никого не интересуют кости и сухожилия.

Лучшие люди различают истинную сущность и не верят словам клеветы. Когда правители допускают ошибки, министры, которые не предостерегают их, не являются преданными; в то же время правители, которые не прислушиваются к предостережениям, не являются просветленными. Правители, которых не беспокоит подавленное состояние их людей, – неразумны. Таким образом, сохранять контроль над собой в безумно сложных условиях – это дело слуг общества; одевать замерзших и кормить голодных – это благодеяние добрых покровителей. Для великих служить малым – значит изменять людей; для малых подавлять великих – значит восставать против Природы. Хотя поначалу они могут взобраться на небеса, позднее они неизбежно упадут в пропасть. Именно поэтому деревни не отказываются от стариков, даже когда они совсем беспомощны, в то время как при дворе существуют различия в общественном положении различных должностей.

Те, кто уважает благородных, делают так потому, что считают их близкими к правителю. Те, кто почитает стариков, делают так потому, что считают их близкими к своим родителям. Те, кто уважает старших, делают так потому, что считают их близкими к своим старшим братьям и сестрам.

Те, кто родились знатными, становятся надменными, а те, кто родились богатыми, становятся расточительными. Поэтому богатство и социальное положение не способствуют пониманию ДАО. В самом деле, лишь немногие следят за собой и способны избегать совершения неправильных поступков.

Познавать без утомления – это способ управлять собой. Учить без утомления – это способ управлять людьми. В самом деле, лишь немногие совершают неправильные поступки, общаясь с мудрыми учителями и бывая в хороших компаниях.

Познание полезным ДЭ есть знание, любовь к полезным ДЭ есть гуманность, почитание полезным ДЭ есть справедливость, уважение полезным ДЭ есть вежливость, и наслаждение полезным ДЭ называется музыкой.

В древние времена те, кто умело работал для мира, ничего не изобретали, однако не оставалось ничего не сделанного. Поэтому существует следующий способ работать для мира: если вы выяснили, как это делать, тогда благоустройство достигается без усилий; если вы не выяснили, как это делать, ваши действия неизбежно окажутся неудачными.

Способ, которым надлежит работать для мира (управлять компанией): делать все так нерешительно, словно вы пересекаете зимой могучую реку; делать все так осторожно, как если бы вы боялись всего вокруг; делать все так уважительно, как если бы вы были гостем; быть таким же свободным, как плавучий лед, таким же простодушным, как простак, таким же непрозрачным, как мутный раствор, таким же широким, как долина. Именно так надлежит работать для мира.

Быть нерешительным, словно пересекаешь зимой могучую реку – значит не поступать самонадеянно. Быть осторожным, как если бы ты боялся всего вокруг, – значит быть недоверчивым ко всему, что может причинить вред. Быть уважительным, словно гость, – значит быть скромным и почтительным. Быть свободным, как плавучий лед, – значит не сметь накапливать сокровищ. Быть простодушным, как простак, – значит не сметь поступать беззаботно. Быть непрозрачным, как мутный раствор, – значит не быть самонадеянным в ясности. Быть широким, как долина, – значит не сметь быть абсолютно полным.

Те, кто самонадеянно не идет впереди, не осмеливаются быть первыми при отступлении. Те, кто насторожен по поводу причинения себе вреда, остаются уступчивыми и покорными и не смеют быть высокомерными. Те, кто скромен и почтителен, принижают себя и почитают других людей. Те, кто не осмеливается накапливать сокровищ, ограничивают себя и не смеют быть скупыми. Те, кто не смеет поступать беззаботно, сознают свои недостатки и не осмеливаются быть совершенными. Те, кто не допускает ясности, остаются во мраке и позоре и не претендуют на новое и свежее. Те, кто не осмеливается быть абсолютно полным, видят свои недостатки и не считают себя достойными.

ДАО таково, что можно идти вперед, отступая; можно быть почитаемым, сохраняя уступчивость; можно быть возвышенным, принижая себя; можно быть завершенным, убавляя себя; можно быть совершенным, наделяя себя недостатками; можно быть новым и свежим, будучи темным и бесчестным; можно быть хорошим, видя собственные недостатки. ДАО ничего не изобретает, однако нет ничего, чего бы оно не делало.

156.

Лао-цзы говорил:

Что касается познания, то если вы сможете понять разделение между небесным и человеческим, проникнуть в корни порядка и беспорядка, сохранять эту осведомленность, проясняя разум и очищая внимание, видеть конец и начало и возвращаться к открытости, в которой нет ничего вещественного, то это можно назвать достижением.

Корни порядка – это гуманность и справедливость; ветви порядка – законы и правила. Человеческая жизнь основана на корнях, а не на ветвях. Корни и ветви составляют один организм; их двойственность содержится в природе того, чему отдается предпочтение. Тех, кто отдает приоритет корням, называют великими людьми; тех, кто отдает приоритет ветвям, называют людьми ничтожными.

Законы были созданы, чтобы помогать справедливости; воспринимать законы настолько серьезно, чтобы отказываться от справедливости – значит ценить шляпу и башмаки, забывая о голове и ногах.

Гуманность и справедливость являются широкими и высокими. Если вы распространите что-то в ширину, не увеличив его толщины, то оно разорвется; если вы увеличите высоту здания, не расширив его фундамент, оно упадет. Так, если вы не сделаете балки большими, они не смогут выдержать тяжелый вес. Чтобы нести тяжелый вес, ничто не сравнится с балкой; чтобы нести ответственность за народ, ничто не сравнится с ДЭ.

Люди являются для правителя (лидера – А.П.) тем же, чем фундамент для крепости или корни для дерева. Если корни глубокие, дерево устойчиво; если основание прочное, вершина здания находится в безопасности.

Итак, никакое дело, если оно не укоренено в ДЭ ДАО, нельзя брать в качестве образца; слова, которые не соответствуют древним царям, не могут приниматься в качестве руководства. Искусство легкой беседы, вдохновляющее на один поступок или одну работу, не является всесторонним ДАО для мира.

157.

Лао-цзы говорил:

Способ управления людьми подобен опытному вознице: он должным образом прилаживает удила и уздечки, находясь во внутреннем центре и согласуясь с волей лошадей, находящихся снаружи; поэтому он может выехать на дорогу и проделывать большие расстояния, экономить силы, ездить вперед, назад и вокруг – как пожелает. Это подлинное достижение искусства возницы.

Hыне те, кто имеет власть, – возница правителя, а великие министры – упряжка лошадей правителя. Правитель не должен никому передавать заботу о безопасности возницы и не должен терять власть над сердцами лошадей. Если лошади неуправляемы, то даже опытный возница не сможет выехать на дорогу; если правитель и министры не пребывают в гармонии, то даже мудрец не сможет установить порядок.

Если вы придерживаетесь ДАО в качестве руководства, тогда самый заурядный талант может быть использован в полной мере; если вы четко объясняете людям их роли, тогда можно остановить предательство. Когда вещи возникают, вы наблюдаете за их эволюцией; когда события происходят, вы реагируете на их развитие. Когда поблизости нет беспорядка, тогда порядок есть вдалеке. Достигая естественного и непосредственного ДАО и не используя никаких случайных указаний, вы сможете завершить бесчисленное количество дел, не зная неудач.

158.

Лао-цзы говорил:

В целом, практика ДАО включает в себя препятствование совершению ошибок, их предотвращение. Оно не ценит самоодобрения, оно ценит неспособность совершать неправильные деяния.

Поэтому сказано: “Hе будьте причиной того, что может вызвать желание, иначе начнутся постоянные поиски; не позволяйте возникнуть ничему, пригодному для присвоения, иначе начнется постоянная борьба”. Благодаря этому людские желания исчезают, а беспристрастное ДАО соблюдается.

Когда те, кто имеет больше, чем достаточно, останавливаются, достигнув полной меры, а те, кто имеет меньше, чем достаточно, добиваются того, что им необходимо, мир благодаря этому может стать единым.

Если вы прислушиваетесь к критике и похвалам вместо того, чтобы уделять внимание работе, которую выполняют люди, если вы полагаетесь на группировки и клики вместо рассмотрения заслуг и усилий, тогда причудливые ремесла будут увековечены, тогда как обычные работы не будут совершенствоваться; нравы людей по всей стране (в компании – А.П.) придут в упадок, в то время как благополучные министры будут соревноваться при дворе.

Поэтому, если вы обладаете ДАО, вы, тем самым, руководите людьми; если вы не обладаете ДАО, вас будут контролировать другие.

159.

Лао-цзы говорил:

Для управления нациями (компаниями – А.П.) существуют постоянные принципы, но основой является принесение пользы людям; существуют способы обнародования политики, но для проведения ее в жизнь существует прецедент. Если вы приносите пользу людям, то нет необходимости править с помощью прецедента; если вы со всем справляетесь, то нет необходимости следовать обычаю.

Поэтому законы мудрецов со временем изменяются, а их образ действий развивается вместе с обычаями. Их одежда и механизмы сделаны для максимально удобного использования, их законы и правила основаны на том, что является надлежащим. Поэтому отказываться изменять древние правила не вполне уместно, а следовать традициям недостаточно для того, чтобы понимать величайшее.

Читать книги древних царей – это не то же самое, что слушать их слова, а слушать их слова – это не то же самое, что достигать того, о чем они говорили. Те, кто достиг того, о чем говорили древние, обнаружат, что слова не могут этого выразить. Поэтому путь, который может быть высказан, не есть вечное ДАО, а понятие, которое может быть определено, не есть постоянное имя.

Таким образом, то, что использовали мудрецы, называется ДАО, и оно подобно ударным музыкальным инструментам, которые, будучи однажды настроены, не могут быть изменены. С другой стороны, конкретные дела подобны струнным инструментам, которые заново настраиваются после того, как музыкальная пьеса сыграна. Законы, правила, ритуалы и музыка являются орудиями порядка; они не являются тем, что делает порядок порядком. Поэтому абсолютное ДАО не может стать предметом споров заурядных умников, поскольку они ради просветления обращаются к условностям и связаны догмами.

160.

Лао-цзы говорил:

Как может мир иметь навечно установленные законы? Рассматривая эпоху надлежащим образом, вы обнаружите разумные образцы гуманности, гармонию между небом и землей; вы поймете призраков и духов; после этого вы сможете управлять правильно.

В древности Три Августейших Величества не пользовались правилами или указаниями, однако люди следовали за ними; Пять Повелителей пользовались правилами и указаниями, но не использовали наказаний и казней. Царь Ю из династии Ся давал обещания; люди из династии Чжоу давали обеты. Hаряду с ухудшением, последовавшим в позднейшие эпохи, появилось презрение и неуважение по отношению к низшим классам, возникла жажда прибыли, а стыд почти исчез.

Итак, законы и правила должны быть приспособлены к большинству людей, инструменты и устройства должны быть приспособлены к изменениям во времени. Поэтому люди, которые ограничены правилами, не могут участвовать в планировании новых дел, а тех, кто привержен ритуалам, нельзя заставить отзываться на перемены.

Для того, чтобы руководство ДАО в делах стало возможным, необходимо обладать быстрым индивидуальным восприятием и ясным индивидуальным пониманием.

Те, кто знает, откуда происходят законы, приспосабливают их к своему времени; те, кому это неведомо, могут следовать им, но со временем погрузятся в хаос. Современные ученые регулярно выполняют свою рутинную работу; они держат в руках книги, наблюдают за соблюдением правил грамматики и желают такими средствами создать общественный порядок. Разве это не то же самое, что следовать рецепту, который не лечит, или помещать квадратную затычку в круглое отверстие? Тяжело будет ее правильно приспособить.

Hевозможно, не обладая мудростью, поддерживать то, что подвергается опасности, или привносить порядок в хаос. Что же касается разговоров о прецедентах и превознесения древних, существует множество невежд, которые поступают именно так. Поэтому мудрецы не подчиняются бесполезным законам и не прислушиваются к словам, которые не подтвердили свою действенность.

161.

Вэн-цзы спросил:

Hа чем основывается закон? Лао-цзы ответил: Закон возникает из справедливости, справедливость возникает из того, что является надлежащим для народных масс, а то, что является надлежащим для масс, это то, что согласуется с умами людей. Это – сущность порядка.

Закон не спустился с небес и не появился из земли, а был придуман благодаря людскому самоосуждению и самоисправлению. Если вы действительно добрались до корней, то вас не смутят ветки; если вы знаете, что является главным, вас не запутают сомнения.

Если вы содержите закон в себе, вы не сможете отказать в нем другим; если же вы не содержите его в себе, вы не должны винить в этом общественное положение. То, что установлено для низших (работников – А.П.), не должно игнорироваться высшими (лидерами – А.П.); то, что запрещено большинству, не должно практиковаться привилегированным меньшинством.

Поэтому, когда вожди (лидеры – А.П.) устанавливают законы, они в первую очередь должны проверять их на самих себе. Если какое-либо правило работает по отношению к правителям, то оно может быть предписано народу (работникам – А.П.).

Законы являются отвесом земли, мерилом, которое используют правители, установленными правилами, приводящими в порядок непокорных. После того, как законы уже установлены, тех, кто подчиняется им, награждают, в то время как тех, кто отказывается жить согласно им, наказывают. Даже если люди богаты и знатны, их награды не должны быть уменьшены, и даже если люди бедны и занимают низкое положение, их наказания не должны быть увеличены; те, кто нарушает закон, должны быть обязательно наказаны, даже если они являются хорошими людьми, в то время как те, кто подчиняется закону, должны считаться невиновными, даже если они люди никчемные. По этой причине применяется беспристрастность, а личные желания сдерживаются.

В древние времена назначались должностные лица для удержания людей от того, чтобы они становились слишком эгоистичными, а правители назначались для того, чтобы контролировать этих должностных лиц и предотвращать совершение ими деспотических действий. Законы и искусства ДАО являются средствами контроля над правителями, чтобы предотвращать их произвольные решения. Если никому не позволено потакать собственным прихотям, это означает достижение благоразумия и господство ДАО.

Итак, возвращайтесь к простоте и избегайте изобретательности. Отсутствие изобретательности не означает бездействия, оно означает приспособление к тому, что уже происходит.

162.

Лао-цзы говорил:

Те, кто искусно раздает награды, обеспечивают большую поддержку при малых затратах; те, кто искусны в наказаниях, предотвращают предательство минимальными средствами. Те, кто умело дает, бережливы, хотя и считаются великодушными; те, кто умело принимает, имеют огромный доход, но не вызывают презрения.

Поэтому мудрецы (лидеры – А.П.)поощряют добро, основываясь на том, что нравится людям, и запрещают зло, основываясь на том, что людям не нравится. Когда они награждают одного человека, все проникаются к ним симпатией, а когда они наказывают одного человека, все их боятся.

Именно поэтому лучшая награда не является дорогой, а лучшее наказание не является деспотичным. Именно это имеют в виду, когда говорят: то, что мудрецы хранят, мало, а то, чем они управляют, безмерно.

163.

Лао-цзы говорил:

Стезя министров – обсуждать то, что является правильным и управлять соответствующим образом, брать на себя руководство в ведении дел, держаться за свою работу и ясно понимать свою участь, и благодаря всему этому организовывать эффективные общественные работы.

Таким образом, существует порядок, когда правители и министры следуют различными стезями, и беспорядок, когда они следуют одной и той же стезей. Когда все они находят то, что для них правильно, и выполняют необходимые обязанности, тогда верхи и низы обретают возможность получить выгоду из службы друг другу.

Итак, сучья не могут быть больше, чем ствол, а ветви не могут быть сильнее корней. Это означает, что существует путь, на котором легкое и тяжелое, большое и малое регулируют друг друга.

Что касается тех, кто достиг авторитетной власти, то они владеют очень немногим, но присутствие этого очень велико; они хранят очень ограниченное, но контролируют огромное. Огромное дерево может поддерживать тяжелый дом, потому что имеет необходимую для этого силу; маленький замок может контролировать открывание и закрывание, потому что он находится в надлежащем месте.

Если властные указания распространяются таким образом, что те, кто их соблюдает, получают выгоду, а те, кто им противоречит, становятся несчастны, тогда каждый будет слушать и повиноваться. Hа издание указаний и проведение в жизнь запрещений правителей (лидеров – А.П.) уполномочивают народные массы. Справедливые не могут приносить пользу всем на свете, но когда они приносят пользу только одному человеку, все следуют за ними. Жестокие не могут причинить вред всем на свете, но когда они причиняют вред одному человеку, все восстают против них.

Именно поэтому необходимо тщательно исследовать вопрос о том, что делать и чего не делать, что запрещать и что оставлять на месте.

164.

Лао-цзы говорил:

Сузиться на дюйм, чтобы расшириться на фут, пойти на компромисс в малом, чтобы достичь правильности в великом – мудрецы будут поступать так, чтобы управлять людьми. Когда правители (лидеры – А.П.) оценивают министров, но не принимают во внимание их главные достижения, а лишь суммируют их обычные виды деятельности, чтобы найти второстепенные ДЭ, то это путь утраты мудрых министров.

Поэтому, когда люди богаты ДЭ, никто не интересуется деталями их управления, а когда люди действительно достойны похвалы, никто не критикует их за незначительные дела. Человеческая природа такова, что нет никого, кто не имел бы никаких недостатков: если самое существенное они делают правильно, то даже если они совершают незначительные ошибки, это их не обременяет, а если они самое существенное делают неправильно, то даже если все поступают так же, это не заслуживает большого уважения.

Поэтому те, кто пунктуален в мелочах, не добиваются ничего стоящего, а те, кто придирчив в делах управления, неблагосклонен к народу (работникам – А.П.). Когда тело большое, его суставы находятся на расстоянии друг от друга; когда масштаб огромен, похвала находится далеко. Таков способ оценки министров.

165.

Лао-цзы говорил:

В истории еще не было того, кто смог бы сделать свое правление совершенным. Поэтому высшие люди (лидеры – А.П.) не требуют совершенства от каждой личности. Они прямы без разделения, честны без язвительности, управляют, не доводя до крайностей, уверенны, но не придирчивы.

В том, что касается ДАО и ДЭ, мудрые цари прошлого не добивались всего ото всех насильственными методами. Они совершенствовались средствами ДАО и не подавляли других, поэтому их легко понимали. Если вы будете совершенствоваться средствами ДАО, тогда у вас не будет проблем.

Даже драгоценности в короне династии Ся не могли быть абсолютно безукоризненными, и даже жемчуг, подобный яркой луне, не может быть совершенно чистым; однако все в мире высоко ценят их, поскольку не позволяют маленькому дефекту вступить на путь великой красоты. Если вы теперь сосредоточитесь на людских недостатках, забудете об их силе и многочисленности и захотите подобным образом найти в мире достойных людей, то вам это будет трудно сделать.

Когда обычные люди встречают того, чья должность и социальное положение являются низкими и чьи дела позорны, то они не могут сказать, обладает ли этот человек великой стратегией. Поэтому способ оценки людей таков: если они занимают высокое социальное положение, наблюдайте за тем, что они предлагают; если они богаты, наблюдайте за тем, что они дают; если они доведены до нищеты, наблюдайте за тем, что они берут; если они занимают низкое социальное положение, наблюдайте за тем, что они делают. Hайдите те проблемы, которые вызывают у них беспокойство, чтобы узнать насколько они смелы. Hаполните их радостью и счастьем, чтобы понаблюдать за их дисциплинированностью. Доверьте им деньги и материальные блага, чтобы понаблюдать за их щедростью. Устрашите их, чтобы понаблюдать за их самообладанием. Таким путем вы сможете выявить истинное состояние людей.

166.

Лао-цзы говорил:

Сжаться – это средство найти расширение, согнуться – это способ найти прямоту. Сжаться на дюйм, чтобы расшириться на фут, или согнуть малое, чтобы выпрямить великое – это то, как поступают великие люди.

Если сотни рек текут параллельно и не впадают в океан, то это не долина; если действия совершаются в различных направлениях и не приводят к добру, это не руководство.

Хорошие слова ценятся постольку, поскольку они могут применяться на практике; хорошие дела ценятся настолько, насколько они являются гуманными и справедливыми. Ошибки и недостатки великих людей подобны солнечным и лунным затмениям, которые не уничтожают свет.

Поэтому мудрые не действуют произвольно, смелые не убивают из прихоти. Выбери то, что является правильным и соверши это; оцени то, что является надлежащим и выполни это; тогда твои дела будут совершенными, на твои достижения можно будет полагаться, а твое имя станет достойным похвалы даже после твоей смерти.

Даже если вы обладаете знаниями и способностями, необходимо создать гуманную и справедливую основу, на которой они могут быть установлены и задействованы совместно. Мудрецы постоянно пользуются гуманностью и справедливостью в качестве руководства к действиям: тех, кто соглашается с таким руководством, называют великими людьми; тех, кто не соглашается с таким руководством, называют низкими людьми. Даже если великие люди гибнут, их слава не уменьшается; даже если низкие люди обретают власть, им не избежать ошибок.

Даже невежда не будет держать карту мира в левой руке и перерезать себе горло правой; свое тело является более ценным, чем весь мир. Те, кто в смутные времена идет на смерть ради своих правителей или родственников, считают смерть возвращением домой; справедливость более важна, чем тело. Поэтому огромная выгода, которую можно получить от мира, мала по сравнению с телом, а то, что считается важным для тела, является незначительным по сравнению с гуманностью и справедливостью. Именно поэтому гуманность и справедливость считаются руководством к действию.

167.

Лао-цзы говорил:

Совершенство ДАО и ДЭ подобно солнцу и луне; даже в иностранных государствах их руководство не может быть изменено. Когда склонность и отвращение являются одним и тем же, тогда порицание и похвала являются вопросом договоренности; когда намерения и действия идут наравне, тогда лишения и успехи являются вопросом времени.

Когда дела отвечают потребностям общества, работа идет успешно; когда дела отвечают потребностям времени, приобретается хорошая репутация. Поэтому те, кто преуспевает и приобретает известность, благоразумны в своих отношениях с обществом и осторожны в своих отношениях со временем. Когда надлежащее время приходит точно в срок, то это потому, что не допускалось никакой отсрочки.

Те, кто в древности использовал вооруженную силу, поступали так не потому, что хотели земель или богатств, а для спасения тех, кто погибал, наведения порядка и избавления оттого, что причиняет вред населению. Когда алчные люди грабили страну, население было в смятении, и никто не мог быть уверен в том, чем он владеет; поэтому мудрецы поднялись на борьбу с жестокими агрессорами, навели порядок и избавили свою страну от этой беды. Чтобы внести ясность туда, где царит неразбериха, и внести надежность туда, где опасно, у них не было другого выбора, кроме пресечения агрессии.

Воспитывайте людей средствами ДАО и ведите их средствами ДЭ; если же они не слушают, тогда управляйте ими силой и авторитетом. Если же они все равно не повинуются, то принуждайте их силой оружия. Тот, кто убивает невинных людей, – несправедливый правитель, наихудший из хищных животных. Hет большей беды, чем накапливать богатства страны, чтобы удовлетворять желания личности. Давать волю желаниям личности и, следовательно, поощрять волнения в стране – неприемлемо для естественной этики.

Причина учреждения правительства состоит в необходимости прекратить беспорядки и насилие. Итак, если правитель использует власть над людьми, чтобы самому стать бандитом, это равносильно тому, чтобы у тигра появились крылья; что может помешать избавиться от такого человека? Те, кто разводит рыбу, должны избавиться от выдр, а те, кто выращивает животных, должны избавиться от волков; а как насчет людских пастухов – разве им не надо избавляться от хищников? Именно для этого и используются военные операции.

168.

Лао-цзы говорил:

ДАО управления народом (компаниями – А.П.) состоит в том, что правитель (лидер – А.П.) не должен отдавать жестоких приказаний, чиновники не должны запутывать дела бюрократизмом, образованные люди не должны действовать обманом, ремесленники не должны применять упадочные ремесла, обязанности должны поручаться без суеты, инструменты должны быть совершенными, но не иметь украшений.

В обществах, где царит хаос (в плохо управляемой компании – А.П.), все иначе. Те, кто озабочен политической активностью, назначают друг друга на высокие должности; те, кто озабочен этикетом, оказывают друг другу уважение с помощью различных искусственных средств. Средства передвижения максимально разукрашиваются, инструменты чрезмерно украшаются. Материалисты борются за то, что трудно достижимо, считая это ценным. Писатели увлечены сложностью и многословием, считая это важным. Из-за софистики проблемы рассматриваются слишком долго, но без принятия каких-либо решений; это не способствует порядку, зато поощряет неразбериху. Ремесленники становятся очень изощренными, годами совершенствуя вещи, которые даже не являются полезными.

Поэтому закон Шен-нуна, Земледельческого Гения, гласит, что, если человек, достигший совершеннолетия, не возделывает поля, то мир будет испытывать голод, и, если женщина, достигшая совершеннолетия, не занимается ткачеством, то мир будет страдать от холода. Именно поэтому, чтобы подать пример всему миру, он сам обрабатывал землю, а его жена сама ткала одежду. Их способ руководства людьми состоял в том, чтобы не ценить трудно достижимые материальные блага и не почитать бесполезных вещей.

Поэтому, если те, кто возделывает землю, не напрягают сил, то не на что будет жить, а если те, кто должен ткать одежду, не работают, то нечем будет прикрыть тело. Будет ли изобилие или будет нехватка -зависит от человека. Если имеется множество пищи и одежд, то не возникнет нечестности; счастливое и беззаботное, человечество будет пребывать в мире, так что образованным людям нечего будет делать со всеми своими стратегиями, а военным нечего будет делать со всеми своими вооруженными силами.

169.

Лао-цзы говорил:

Образ действий правителей заранее рассматривается и стратегически планируется. Деятельность во имя справедливости предпринимается не ради их собственного выживания, но ради выживания тех, кто находится в опасности. Поэтому, когда они слышат, что правитель враждебной страны обращается со своими подданными путем насилия и жестокости, они приводят свои войска и своих подданных на его границы, обвиняя его в несправедливости и крайностях.

Когда войска достигают сельской местности, командиры получают такое приказание: “Hе разрешается рубить деревья, раскапывать могилы, губить посевы, поджигать виноградники, брать в плен людей, красть домашних животных”.

Затем это приказание заканчивается такими словами: “Правитель этой страны восстал против неба и земли, оскорбил призраков и духов; его законные приговоры несправедливы, он устроил резню невинных. Он должен быть наказан Природой как враг людей”.

Приход армий должен сопровождаться изгнанием несправедливых и освобождением благост(ДЭ)ных. Если найдутся те, кто осмелится противоречить ДАО Hеба – бандиты, беспокоящие людей, – они должны умереть сами, а их кланы должны быть уничтожены. Тем, кто капитулирует вместе со своими семьями, следует оставить право на их дома; тем, кто капитулирует вместе со своими деревнями, следует пожаловать их же деревни. Тем, кто капитулирует вместе со своими поместьями, следует пожаловать их поместья; тех, кто капитулирует вместе со своими провинциями, следует сделать правителями этих провинций.

Покорение страны не должно отразиться на ее населении, но должно привести к свержению правителя, изменению правительства, почитанию выдающихся воинов, подтверждению высоких качеств умных и порядочных, помощи сиротам и вдовам, облегчению участи бедных и нуждающихся, освобождению заключенных и награждению заслуженных. Тогда крестьяне откроют двери своих домов и будут приветствовать вторгшиеся войска, готовя для них еду и боясь только того, что те к ним не придут.

Силы справедливости, достигая границ, останавливаются без борьбы, в то время как силы несправедливости переходят к резне и кровопролитию. Поэтому те, кто борется за земли, не могут осуществлять руководство, а те, кто ищет для себя выгод, не могут достигать успеха. Тем (лидерам – А.П.), кто предпринимает дела ради других, помогают народные массы (работники – А.П.), а тех, кто действует ради самих себя, народные массы покидают. Те, кому помогают народные массы, будут сильными, даже если они сами слабы, в то время как те, кого народные массы покидают, погибнут, даже если они сами могущественны.

170.

Лао-цзы говорил:

Высшая справедливость состоит в том, чтобы управлять народом и установить внутренний порядок, практиковать гуманность и справедливость, распространять благодеяния и оплачивать благотворительность, устанавливать справедливые законы и препятствовать неправильному поведению. Министры преданны, крестьяне дружны, и они находятся в гармонии; верхи и низы думают одинаково. Министры объединяют свои усилия, местные правители подчиняются центральной власти, и все вокруг запечатлевают в своих сердцах их благодеяния. Культивирование честности правительством останавливает врагов за тысячи миль; когда издаются указания, вся страна реагирует. Это является наилучшим.

Когда страна обширна, ее население огромно, правитель мудр, а его полководцы умелы, когда обещания честны, а указания ясны, когда страна богата, а ее армия сильна, и при столкновениях с врагами те бегут, даже не сражаясь, то это тоже является наилучшим.

Знание расположения страны, изучение выгод ее теснин, понимание заблуждений жестокого правительства, исследование расположения боевых рядов – все это необходимо для битвы, в результате которой имеются убитые, кровь разливается на тысячу миль, мертвые тела покрывают поля; все это низший вид справедливости.

Победа или поражение войск – это вопрос управления. Если правительство умело управляет людьми и низы преданы верхам, тогда армия сильна. Если люди истощают правительство и низы восстают против верхов, тогда армия слаба.

Когда справедливости достаточно, чтобы охватить всех людей, общественных работ достаточно, чтобы позаботиться о нуждах всей страны, официальные назначения производятся настолько компетентно, что покоряют сердца умных и добрых, планирование способно определить стратегию того, что является менее, а что более важным, то это – путь к высшей справедливости.

171.

Лао-цзы говорил:

Страну делает сильной готовность умереть. То, что делает людей готовыми умереть, есть справедливость. То, что делает возможным осуществление справедливости, есть власть. Поэтому дайте людям направление средствами культуры, сделайте их равными, вооружив их, и о них можно будет сказать, что они уверены в победе. Когда власть и справедливость используются вместе, их можно считать одной силой. Когда солдаты стремятся в гуще битвы опередить товарищей, когда мечи рубят и стрелы сыплются градом, то это потому, что награды являются определенными и наказания ясными.

Когда правители (лидеры – А.П.) смотрят на своих подчиненных как на собственных детей, подчиненные работают на правителей (лидеров – А.П.), как на собственных отцов. Когда правители (лидеры – А.П.) смотрят на своих подчиненных как на своих младших братьев, подчиненные смотрят на правителей (лидеров – А.П.) как на своих старших братьев. Когда правители (лидеры – А.П.) смотрят на своих подчиненных как на собственных детей, они уверенно царствуют над всеми четырьмя морями; когда подчиненные работают на правителей (лидеров – А.П.) как на собственных отцов, они уверенно правят страной. Когда правители (лидеры – А.П.) смотрят на подчиненных как на своих младших братьев, они непременно умрут за них в случае беды; когда подчиненные работают на своих правителей (лидеров –А.П.) как на старших братьев, они непременно погибнут за них в случае беды. Поэтому не стоит вступать в битву с армией, состоящей из отцов и сыновей, старших и младших братьев.

Итак, справедливый правитель (лидер – А.П.) воспитывает свое правительство внутренне, чтобы усилить его ДЭ, и останавливает зло снаружи, чтобы продемонстрировать им свою мощь. Он наблюдает за тем, устали его люди или отдохнули, хочет знать, голодны они или сыты. Когда наступит день вступить в битву, то если они будут смотреть на смерть как на возвращение домой, это произойдет благодаря дарованному им благодеянию.

172.

Лао-цзы говорил:

В глубокой древности настоящие люди дышали инь и ян, и все живые существа восхищались их ДЭ; так, все они пребывали в мирной гармонии. В те времена превосходство таилось, добровольно творя безупречную скромность. Безупречная скромность еще не была утрачена, поэтому мириады живых существ пребывали в совершенном покое.

Постепенно общество ухудшалось. К временам Фу Си зародилось умышленное усилие; все находились на грани перехода от невинного разума к осознанному пониманию вселенной. Их ДЭ были запутаны и лишены единства.

Наступили времена, когда страной управляли Шен-нун и Гуан Ти, которые ввели календарь, чтобы привести в гармонию инь и ян. Теперь все люди стояли прямо и разумно несли ношу зрения и слуха. Таким образом, они обрели порядок, но не гармонию.

Позднее, в обществе времен династии Шан-Инь, люди пристрастились к вещам, и их разум оказался обольщен внешним и несущественным. Подлинная жизнь утратила свою сущность.

Во времена династии Чжоу мы утратили непорочность и простодушие, отдалились от ДАО ради изобретения всяких искусственностей, обладающих опасными свойствами. Появились побеги хитрости и коварства, циничная ученость имела обыкновение претендовать на глубокомыслие, фальшивая критика запугивала народные массы, а утонченная поэзия и проза обрели славу и почет. Каждый хотел применять свои знания и умения, чтобы обрести признание в обществе, в результате было утрачено основание всеобъемлющего первоначала; поэтому в обществе существовали те, кто утратил свою естественную живость. Это ухудшение происходило постепенно и совершалось в течение длительного времени.

Итак, познание совершенных людей состоит в том, чтобы обратить свою подлинную природу к небытию и воспарить разумом во всеобъемлющее. Познание мирского уничтожает врожденные ДЭ и сокращает их подлинную природу; беспокоясь в душе о своем здоровье, люди, тем не менее, идут на насильственные действия и крайние хитрости, чтобы ссориться по поводу имени и чести. Этого не делают совершенные люди.

Чувство стыдливости уничтожает врожденное ДЭ, урезание живительной созидательности сокращает подлинную природу. Если люди совершенны, они убеждаются в значимости жизни и смерти и постигают образцы славы и позора. Даже если весь мир хвалит их, это не придает им дополнительного поощрения; даже если весь мир порицает их, это не угнетает их. Они нашли ключ к абсолютному ДАО.

173.

Лао-цзы говорил:

Древние правили без престолов; их ДЭ рождало, но не убивало, давало, но не отнимало. Они не покоряли мир, каждый помнил об их ДЭ.

В те времена инь и ян были равны и гармоничны, и мириады живых существ процветали. Вы могли забраться наверх и запустить руку в гнездо дикой птицы, вы могли следовать по пятам за дикими животными.

Когда люди утратили былое совершенство, тогда птицы, звери, насекомые и рептилии стали причинять им вред. Так было потому, что люди стали выплавлять железо и закалять клинки, чтобы защитить себя от них.

Таким образом, когда людей угнетали трудности, они искали средства справиться с ними; из-за того, что возникли тревоги, люди начали принимать меры предосторожности. В каждом случае люди использовали свои знания, чтобы избавиться от того, что они считали вредным, и обрести то, что они считали полезным.

Установленным примерам нельзя следовать рабски, орудия и механизмы не должны оставаться старомодными. Именно поэтому законы царей древности изменялись. Поэтому сказано: “Понятия могут быть созданы, но не в качестве раз и навсегда закрепленных определений“.

Пять Правителей следовали различными путями, однако их ДЭ покрывало всю страну; Три Царя делали разные вещи, однако их слава простиралась по всему миру. И все это потому, что они изменялись в соответствии со своими временами. Это подобно искусному музыканту, который настраивает струнный инструмент, передвигая настроечную перемычку вверх и вниз и рассчитывая все без фиксированной системы мер; благодаря этому все ноты звучат правильно.

Поэтому те, кто познал чувство музыки, способны создавать мелодии, а те, кто, заложил основу правления в центре и научился использовать руководящие указания, способны управлять людьми. Таким образом, они отказывались от правил прежних царей, если те больше не соответствовали времени, и обращались к идеям поздних эпох, если те были хороши. Поэтому мудрецы, которые руководили ритуалами и музыкой, не были руководимы ритуалами и музыкой, они руководили вещами, но не были руководимы вещами, они управляли законами, но не были управляемы законами. Поэтому сказано: “Пути можно определять, но не может быть навечно установленного пути”.

174.

Лао-цзы говорил:

Мудрые цари древних времен брали образы с небес наверху, брали измерения с земли внизу и брали законы из человечества посередине. Приводя в гармонию энергии инь и ян, чтобы настроить их в соответствии с устройством четырех времен года, они наблюдали расположение страны, ее влажность, плодородность и рельеф, чтобы затеять дела, которые произведут материальные блага, избавят от проблем голода и холода и позволят избежать болезней.

Руководствуясь уравновешенным общественным поведением, они формировали ритуалы и музыку и практиковали пути гуманности и справедливости, чтобы привнести порядок в общественные нормы. Приводя в порядок различные характеры, они установили важнейшие отношения между родителями и детьми, чтобы создать семьи. Прислушиваясь к ясности и неясности звуков и математике музыкальных гамм, они установили обязанности правителя и министров, чтобы создать нацию. Наблюдая за порядком ранних, средних и поздних стадий четырех времен года, они определили границы между старостью и юностью, чтобы создать учреждения. Разделяя землю на территории, они определили государства, чтобы управлять ей. Организовав основные центры обучения, они обучали всему этому. Это основные принципы управления. Когда они достигли ДАО, их стали поддерживать; когда они утратили ДАО, от них отказались.

Не существует ничего такого, что бы только напрягалось и никогда не расслаблялось, или что бы только бурно процветало и никогда не увядало. Только мудрецы могут процветать без увядания.

Когда мудрецы впервые создали музыку, это было сделано, чтобы возродить дух, прекратить распущенность и вернуться к небесному разуму. Когда музыка пришла в упадок, она стала без раздумий следовать различным течениям, распущенным и страстным, не заботясь о правильности пути. Эти течения повлияли на последующие поколения, приведя даже к разрушению стран.

Когда была изобретена письменность, она применялась, чтобы управляться с делами; глупцы могли пользоваться ей, чтобы не забывать вещи, а мудрецы пользовались ей, чтобы записывать события. Когда она стала приходить в упадок, она сделалась вероломной ложью, которая могла освободить виновного и убить невиновного.

Когда были придуманы парки, они были нужны для мавзолеев и гробниц; некоторые воины и лакеи были выбраны в качестве смотрителей и проводников. Когда парки стали приходить в упадок, они начали отнимать у людей время благодаря охоте, истощая их энергию.

Когда правители мудры, они руководят и судят справедливо; мудрые и хорошие люди занимают места в учреждениях, искусные и способные люди работают. Богатство распространялось вниз, и все люди сознавали благодеяния правителей. Когда они утратили мудрость, клики и группировки стали продвигать своих близких друзей, пренебрегая общественными интересами ради личных. Свои и чужие свергали друг друга, властные должности были заняты хитрыми и вероломными, в то время как добрые и мудрые держались в тени.

Когда это дошло до крайности, ДАО вселенной повернуло обратно; возрастание приводило к убыванию. Поэтому мудрецы изменили устройство, чтобы вернуть процветание; когда с чем-то было покончено, тогда они делали еще больше. Они были умелыми, когда пребывали в гармонии, и ошибались, когда действовали деспотично.

Согласно ДАО мудрецов, невозможно быть устойчивым, не культивируя вежливость, справедливость и совесть. Если люди не имеют совести, ими нельзя управлять; если они не знакомы с вежливостью и справедливостью, законы не могут их исправить. Можно казнить тех, кто плохо относится к родителям, но нельзя сделать людей сыновьями или дочерьми. Можно наказать воров, но нельзя заставить людей быть честными.

Когда руководили мудрые цари, они показывали людям, что хорошо, а что плохо, и вели их с помощью порицания и похвалы. Они покровительствовали достойным и продвигали их, в то же время принижая и отдаляя тех, кто не был достойным. Поэтому наказания откладывались и не использовались; практиковались вежливость и справедливость, а ответственность возлагали на мудрых и благост(ДЭ)ных.

Тех, чьи знания превосходили знания десяти тысяч других, называли знаменитыми; тех, кто превосходил тысячу других, называли выдающимися. Тех, кто превосходил сотню других, называли превосходными; тех, кто превосходил десять других, называли незаурядными.

Те, кто понимал ДАО неба и земли и постигал образцы человеческих чувств, были достаточно великодушными, чтобы благосклонно относиться к народным массам, достаточно благожелательными, чтобы заботиться о дальних, и достаточно разумными, чтобы знать, как использовать стратегию; это были знаменитые люди.

Те, чьего ДЭ хватало, чтобы просвещать и руководить, чьего управления хватало, чтобы зависеть от справедливости, чьей надежной честности хватало, чтобы покорять народные массы, и чьей просветленности хватало, чтобы знать о тех, кто внизу, были выдающимися людьми.

Те, чье поведение могло быть взято за образец, чьих знаний было достаточно, чтобы устранять сомнения, чьей верности своему слову было достаточно, чтобы выполнять обещания, чьей честности хватало, чтобы делить материальные блага, чьи способы ведения дел могли служить примерами и чьи слова могли восприниматься в качестве руководства, были превосходными людьми.

Те, кто выполнял свою работу и не бросал ее, кто не шел на компромисс в вопросах справедливости, кто не пытался сбежать перед лицом трудностей и не пытался воспользоваться выгодой, когда видел ее, были незаурядными людьми.

Когда знаменитые, выдающиеся, превосходные и незаурядные люди управляли своими должностями в соответствии со своими более или менее выдающимися способностями, растекаясь от корней до ветвей и регулируя легкое тяжелым, тогда верхи начинали действовать, низы приходили в гармонию, все живущие в пределах четырех морей думали одинаково и имели одну и ту же цель, отвращались от жадности и низменности и обращались к гуманности и справедливости. Влияние этого на людей было подобно ветру, клонящему к земле траву. Так, если недостойные господствуют над достойными, то даже жесткие наказания не смогут предотвратить их вероломства. Малое не может регулировать большое, слабое не может использовать сильное. Такова природа вселенной. Поэтому мудрецы (выдающиеся лидеры – А.П.) продвигают умных, чтобы доводить дела до конца, в то время как недостойные правители (плохие лидеры – А.П.) продвигают своих собственных союзников: наблюдайте за тем, кого они продвигают, и вам станет ясно порядок наступит или беспорядок; изучите их союзников, и вы сможете сказать, кто умен, а кто недостоин.

175.

Лао-цзы говорил:

Те, кто намеренно придерживается правил этикета, делают изысканной человеческую природу и исправляют собственные чувства: их глаза могут желать чего-нибудь, но они ограничены нормами; их сердца могут любить что-нибудь, но они регулируются этикетом. Их поведение ограничено и отрегулировано, скромно и услужливо; они не едят жирного мяса и не пьют неразбавленного вина. Снаружи ограничивая свой внешний вид, а внутри беспокоясь о своих добродетелях, они становятся требовательнее к гармонии инь и ян и усиливают свое чувство жизни. Поэтому они всю свою жизнь печальны.

Почему? Потому что они запрещают себе то, чего желают, не вырывая при этом корней своих желаний. Они препятствуют тому, чем наслаждаются, не выясняя причин своего наслаждения. Это подобно тому, как если загнать в загон диких животных, но не запереть ограды; попытка помешать себе быть честолюбивым подобна попытке остановить стремительный поток реки руками. Поэтому сказано, что когда вы открыли глаза и управились со своими делами, это не значит, что вы теперь в безопасности всю свою жизнь.

Этикет подавляет чувства и препятствует желаниям; сдерживая себя по обязанности, даже если эмоции и сердце задыхаются и изнемогают, а тело и природа неистово желают и жаждут, человек, тем не менее, принуждает себя мыслью о необходимости, но не может жить полноценной естественной жизнью.

Этикет не может заставить людей не иметь желаний, но он может подавить их; музыка не может заставить людей не иметь забав, но она может помешать им. Даже если вы заставляете всех слишком бояться наказания, чтобы осмелиться украсть, как можно сравнить это с лишением их всякого желания воровать?

Поэтому мы знаем, что даже жадные и завистливые будут отказываться от того, в бесполезности чего они уверены, и даже скромные и непритязательные не смогут отказаться от того, в полезности чего они уверены.

Причина того, почему люди утрачивают свою страну, умирают на руках других и становятся посмешищем для всего мира, всегда заключается в жадности. Если вы знаете, что веер зимой и кожаная куртка летом для вас бесполезны, то все обратится в пыль и прах. Поэтому, если вы пользуетесь горячей водой, чтобы помешать кипению воды в котле, она только закипит еще сильнее; те, кому ясна суть дела, просто погасят огонь.

176.

Лао-цзы сказал:

Действовать в соответствии с сущностью есть ДАО; обретать естественную сущность есть ДЭ. После того, как сущность утрачена, ценятся гуманность и справедливость; после того, как гуманность и справедливость установлены, ДЭ игнорируется. Когда безупречная простота исчезает, манеры и музыка становятся замысловатыми; когда правильное и неправильное принимает определенную форму, обычные люди слепнут. Когда жемчуг и нефрит ценятся, весь мир борется за обладание ими.

Этикет – это способ различения благородного и низкого; справедливость – это способ приведения в гармонию человеческих отношений. Этикет современного общества означает вежливое взаимодействие, и те, кто практикует справедливость, дают и получают; однако правители и министры критикуют друг друга из-за этих вещей, а родственники ведут между собой наследственную вражду из-за этого. Таким образом, когда вода накапливается, она порождает создания, которые поедают друг друга; когда земля накапливается, она порождает животных, которые поедают друг друга, а когда манеры и музыка становятся причудливыми, они порождают ложь и изобретательность.

Современные правительства не заготовили впрок предметы первой необходимости; они лишили мир его непорочности и простоты, помрачили сознание людей и заставили их голодать, обратили свет во мрак. Жизнь лишилась постоянства, и для всех наступили времена безумной борьбы за существование. Честность и вера оказались отброшены прочь, люди утратили свою сущность, законы и справедливость оказались излишними, действия противоречили выгоде. Бедные и богатые свергали друг друга, так что нельзя было отличить правителей от рабов.

Когда есть больше, чем нужно, то люди уступают друг Другу; когда есть меньше, чем нужно, они вступают в борьбу. Когда они уступают друг другу, процветают вежливость и справедливость; когда вступают в борьбу, возникают жестокость и смятение. Таким образом, когда имеется много желаний, имеется и много тревог, а те, кто ищет обогащения, никогда не прекращают борьбу. Следовательно, когда в обществе существует порядок, обычные люди ведут себя честно, не обольщаясь какими-либо выгодами или преимуществами. Когда же в обществе нет порядка, тогда представители правящих классов творят зло, и закон не может им в этом помешать.

177.

Лао-цзы говорил:

Правители времен упадка добывали в горах полезные ископаемые, металлы и драгоценные камни, раскалывали и полировали раковины, выплавляли железо и бронзу, поэтому ничто не процветало. Они вспарывали животы беременным животным, сжигали луга, разоряли гнезда и разбивали яйца, поэтому на их землях не приземлялись фениксы и не бродили единороги. Они рубили деревья, чтобы построить дома, сжигали леса ради полей, вылавливали из озер всю рыбу. Они накапливали землю так, чтобы жить на возвышенностях, и раскапывали землю, чтобы пить из источников. Они углубляли реки, чтобы создавать водохранилища, возводили городские стены, которые считали безопасными, ловили животных и приручали их.

Таким образом, инь и ян перемешались: четыре времени года утратили порядок следования, гром и молния стали причинять разрушения, град и мороз стали причинять вред. Многие живые существа умирали слишком рано, летом растения и деревья засыхали, а главные реки переставали течь. Горы, реки, долины и каньоны были разделены и обозначены границами, различные группы людей подсчитаны и пронумерованы. Для защиты границ были созданы различные механизмы и заграждения, цвета одежды строго регламентировались, чтобы разделить общество на различные классы, для достойных были введены награды, для недостойных – наказания. Благодаря этому совершенствовалось вооружение, и возникала борьба, и с этого момента началось истребление невинных.

178.

Лао-цзы говорил:

Когда общество близко к утрате своей подлинной жизни, это подобно возникновению отрицательной энергии: руководство невежественно, ДАО находится в пренебрежении, ДЭ умирает. Затеваются дела, которые не находятся в гармонии с Природой, отдаются приказания, которые нарушают порядок четырех времен года. Гармония лета и осени снижается, небо и земля истощают своё ДЭ. Правители на тронах становятся беспокойными, вельможи прячутся и умолкают, министры продвигают идеи верхов даже во вред нормальному порядку вещей. Люди отдаляются от своих родственников, зато пускают в дом злодеев и используют лесть для воплощения тайных планов; они соперничают за поддержку недостойных правителей и даже соглашаются с хаосом, лишь бы добиться своих собственных целей.

Поэтому правители и подданные разрозненны и недружелюбны, а родственники становятся чужими друг другу и не держатся вместе. В полях не распускаются побеги, на улицах не видно прогуливающихся людей. Золотые залежи выработаны до конца, все драгоценные камни уже найдены, все черепахи выловлены ради панцирей и у них вырваны животы. Гадание практикуется ежедневно, мир утратил былое единство. Местные власти устанавливают свои законы и культивируют обычаи, враждебные друг другу.

Они вырывают корни и разрушают фундамент, создают суровые и жестокие уголовные кодексы, ведут вооруженную борьбу, сокращая собственное население и вырезая большую его часть. Они увеличивают свои войска и причиняют горе, нападая на города и убивая наугад; они ниспровергают высших и подвергают опасности тех, кто ничего не боялся. Они создают огромные колесницы для убийства и удваивают количество укреплений, чтобы противостоять врагам, а их собственные войска продолжают свое смертоносное дело. Выступая в поход против грозного врага, из сотни ушедших возвращается только один, а те, кому удалось прославиться, могут получить свою часть вражеской территории. Однако все это стоит сотни тысяч убитых, не считая бесконечного числа стариков и детей, которые умрут от холода и голода.

После всего этого мир никогда не сможет найти покой в своей подлинной жизни и наслаждаться ее привычным ходом. Поэтому добросовестные люди и мудрецы восстают и поддерживают ее с помощью ДЭ ДАО, помогают ей гуманностью и справедливостью. Те, кто находится поблизости, поддерживают их мудрость, в то время как те, кто находится на расстоянии, всем сердцем воспринимают их ДЭ. Мир сливается в единое целое, и потомки помогают друг другу из поколения в поколение, чтобы избавиться от истоков предательства, положить конец бессмысленным убеждениям, отменить жестокие законы, избавиться от беспокойных и неприятных обязанностей, избавиться от последствий слухов и сплетен, пресечь возможность разбиения на группировки, отказаться от определения разницы в умственных способностях, чтобы привести всех к общему уровню, пренебрегать телом и отпустить разум для возвышенной беседы с неизвестным, в котором отсутствуют всякие различия, благодаря чему все вернется к своим корням.

Даже мудрецы (выдающиеся лидеры – А.П.) не могут создать время; все, что они делают – стараются его не упускать, когда оно приходит. Именно поэтому они не исчезают.

179.

Лао-цзы говорил:

Существует река глубиной в десять морских саженей, она такая прозрачная, что в ней даже можно видеть металлы и камни. Нельзя сказать, что она неглубокая или грязная, но рыбы, черепахи или водяные змеи не станут в ней жить. Зерно не растет на скале; олени не бродят по бесплодным горам из-за отсутствия укрытий.

Поэтому, если в деятельности правительства жесткость принимается за педантичность, гнет принимается за проницательность, жестокость к подчиненным принимается за верность или предложение многочисленных планов принимается за заслуженные достижения, то такие вещи становятся причинами массовых разорений и раздирающих разногласий.

“Когда правительство спокойно, народ становится простодушным; когда правительство агрессивно, люди терпят нужду”.

180.

Лао-цзы говорил:

Управляйте страной с помощью правильной политики, используйте оружие для неожиданной тактики. Для нача <пропуск текста в издании. — Прим. сканера> на страны, в которых нет порядка, то это подобно тому, как если тушить огонь огнем или бороться с наводнением водой; действуя таким образом, невозможно установить порядок.

Поэтому для неожиданной тактики используется нечто противоположное. Спокойствие – это неожиданность для неистового, порядок – это неожиданность для сбитого с толку, достаток – это неожиданность для голодного, отдых – это неожиданность для истощенного. Если вы сумеете реагировать на них правильно, подобно тому, как ряд стихий сменяют друг друга, то вы сможете всегда действовать успешно.

Итак, когда достоинства равны, большая сторона восторжествует над меньшей. Когда их силы сопоставимы, более мудрая сторона покорит более глупую. Когда их разум одинаков, тогда сторона, обладающая стратегией, захватит в плен сторону, стратегией не обладающую.

Распознано по изданию:
“Вэн-цзы. Познание тайн. Дальнейшее развитие учения Лао-цзы”/
М.: Гаолян, 1999